Неоконченное путешествие

Глава пятнадцатая Быки и привидения

Ла-Пас опустел: все жители хлынули на Альто — плоскогорье над городом, — где должны были публично расстрелять какого-то убийцу. Мужчины, женщины и даже крохотные ребятишки, надев лучшее, что у них было, захватив с собой коврики и сандвичи, весело направились по дороге, круто поднимающейся в горы, ибо такое зрелище никак нельзя было пропустить. Убийства и казни были редкостью в Ла-Пасе.

Иностранцы остались в городе, но впоследствии нам подробно рассказывали об этом событии. По правде сказать, в ближайшие несколько дней мы ни о чем другом и не слышали. Дело было так. Судья и начальник полиции привязывали преступника к стулу, выстроившийся неподалеку взвод солдат находился в состоянии крайнего нервного напряжения, намного превышавшего волнение самого приговоренного. Они так нервничали, что их дрожавшие пальцы невольно нажали на спусковые крючки, прежде чем с привязыванием было покончено — раздался нестройный залп, пули засвистели во всех направлениях. Одна женщина была ранена, с криком она упала на землю, другая пуля сбила цилиндр с головы судьи, третья угодила в зад начальнику полиции! Приговоренный возликовал и изверг поток ругательств на спасающихся бегством чиновников. Командовавший взводом сержант быстро приказал дать по нему еще залп. Пули взбили пыль вокруг стула, не причинив преступнику ни малейшего вреда, и тот принялся издеваться над солдатами. Это был крепкий орешек! По нему дали целых восемь залпов, а он все еще был жив. Его проклятья затихли лишь тогда, когда сержант подошел к нему и выстрелил в него в упор из револьвера.

Несколькими днями спустя Альто стало свидетелем еще одного парада, на этот раз авиационного. Был заключен договор с двумя братьями-итальянцами по фамилии не то Франкелини, не то еще как — точно не помню; они должны были совершить полет на аэроплане с мотором в 25 лошадиных сил. Эту штуку здесь еще ни разу не видывали, и весь Ла-Пас пришел в страшный ажиотаж. Имя покойного перуанского аса Джорджа Чавеса еще было на устах у жителей западного побережья, и здесь считали, что для возвеличения Ла-Паса не хватало только полетов на аэроплане. К несчастью, никто не представлял себе, как трудно поднять летательную машину с земли на высоте 13 000 футов выше уровня моря. Маленький мотор, сколько было сил, вращал пропеллер без всякого результата, если не считать того, что этот хлипкий на вид самолетик совершил по земле несколько суматошных пробежек, во время которых были убиты трое индейцев.

Разочарование перешло в чувство оскорбленного достоинства. Дело близилось к расправе над итальянцами, поэтому они сочли за благо бросить аэроплан и как можно скорее укрыться в городе, где и отсиживались несколько дней. Когда они осмелились снова показаться на люди, их безжалостно осмеяли, дав им прозвище «братьев Фракасини» — от слова «fracaso», что означает «провал». Нигде искусство метких прозвищ так не развито, как в Южной Америке.

Тодд, Костин и я как раз прибыли из Антофагасты и лично присутствовали при всех этих событиях. Это было в начале 1913 года. Вскоре нам предстояло снова отправиться в район Бени для исследований в Кауполикане, которые были сорваны в 1911 году болезнью биолога. Я рассчитывал поработать восточнее Санта-Крус-де-ла-Сьерра (не того Санта-Круса, который упоминается в предыдущей главе, а более крупного города, расположенного южнее), но 1913 год был как раз годом семилетнего цикла, когда необычайно сильные дожди в горах и разливающиеся реки затопляют низменные лесные районы, превращая их в сплошные болота. Вот почему эту идею пришлось временно отложить.

Мне не терпелось начать свои исследования, так как еще в Антофагасте мое воображение воспламенилось шестью странными металлическими фигурками, которые принес продавать один индеец. Они были около шести дюймов высотою и напоминали о Древнем Египте. Где он их достал, индеец говорить отказался. Когда я о них услышал, они уже были проданы, но мне дали возможность осмотреть их. Без сомнения, это были очень древние предметы, возможно, реликвии того, что мы намеревались искать.

В Ла-Пасе я принял в нашу группу одного англичанина, который мог быть нам полезен. Однако он сопровождал нас только до Уаная, так как, купаясь в реке Мапири, набрал полный рот воды, поперхнулся и потерял свои зубные протезы. Это и помешало ему отправиться с нами дальше — без зубов он умер бы с голоду. В Чинири, по пути в Рурренабаке, я встретил нашего старого повара Виллиса — он купил там плантацию на деньги, которые выручил, пока держал свое питейное заведение в Риберальте. Я звал его с собой, но безрезультатно.

Рурренабаке совсем не изменился. Англичанин и техасский бандит процветали; те же самые попугаи болтали на крышах домов; на своем обычном месте сидели два попугая макао, один из них передразнивал скрипку, другой — флейту, и они прерывали свой концерт лишь затем, чтобы приветствовать какого-нибудь иностранца залпом неприличных испанских слов. Хотя на вид в городе не замечалось перемен, они все-таки были: сказывались неблагоприятные последствия падения торговли каучуком.

Здесь к нам присоединился один техасский старатель; дав Тодду время оправиться от приступа малярии, мы пересекли реку и двинулись в направлении Тумупасы. Мне хотелось выяснить, насколько достоверны рассказы о «Колодце Тумупасы» — отверстии, якобы представляющем собой вход в серебряные рудники, но индейцы упорно отказывались сообщить мне его местонахождение. В католической миссии тоже ничего не знали о руднике или не хотели говорить. Поэтому мы прошли дальше на Ихьямас — чудесное маленькое местечко, которое могло бы иметь неплохие перспективы на будущее, если б только улучшилось сообщение с ним.

В церкви Ихьямаса мы увидели великолепную коллекцию серебряных блюд; нам сказали, что серебро это местного происхождения, но где находятся рудники — неизвестно. Нам также сообщили, что верховья реки Мадиди охвачены алмазной лихорадкой. Взвалив на плечи поклажу, мы отправились туда на разведку.

В своем верхнем течении Мадиди проходит по глубоким каньонам, образовавшимся в мягких красных породах, то и дело дающих оползни. Мы не нашли следов какой-либо алмазоносной формации, а «алмазы» оказались на самом деле топазами, и нет никаких оснований думать, что здесь когда-нибудь можно найти алмазы.

Пройдя через лес, мы вышли к реке Туичи у Асуриамы, откуда в 1911 году мы отправлялись на Тамбопату. Местность здесь холмистая, часто встречаются признаки наличия угля и нефти. Для меня эти места всегда будут ассоциироваться со змеями, так как именно здесь нам дважды грозила смерть от укуса сурукуку, или бушмейстера.

Я карабкался вверх по крутому береговому откосу, густо поросшему какими-то невысокими растениями, и угодил рукой на змею. Она мгновенно бросилась на техасца Росса, который был впереди меня. Он молниеносно повернулся и выхватил из кобуры револьвер.

— Берегись! — крикнул я Костину, и мы отпрянули назад. Техасец выстрелил два раза подряд, и бушмейстер сник как подкошенный, с пробитой головой.

— Тут бы мне и конец! — пробормотал Росс, сдул дым с дула револьвера и хладнокровно сунул его назад в кобуру.

Мы с Костином поднялись на ноги.

— Хватанул он вас? — спросил я.

— Да, только не знаю куда. — Росс обеими руками ощупал ноги снизу доверху, на секунду задумался и вытащил из кармана брюк кисет с табаком. С обеих его сторон мы увидели дырочки от зубов.

— Боже мой! — сказал Росс, глаза его расширились. — Он чуть не добрался до меня! Смотрите, он прокусил кисет насквозь!

Быстро расстегнув ремень, он спустил брюки. На бедре были видны два пятнышка, сделанные смертельными клыками змеи, но каким-то чудом кожа не была повреждена. Яд, стекая, оставил мокрую дорожку на ноге. Убедившись в том, что змея действительно мертва, мы смерили длину ее тела — желтого с ромбовидными крапинами. В ней оказалось семь футов.

Никто в Асуриаме не знал, можно ли спуститься вниз по Туичи на плотах, и так как мои компаньоны были не прочь рискнуть, мы принялись за постройку бальс. Надо было запастись продуктами в дорогу, и мы с Костином отправились за двенадцать миль к сахарной плантации, где надеялись что-нибудь купить. На обратном пути мы пережили еще одно приключение с бушмейстером. На этот раз на волосок от смерти был я.

Мы оба были тяжело нагружены сахаром и утками. Я шел первым. Внезапно что-то заставило меня отпрянуть в сторону и широко расставить ноги. Между ними стремительно пролетела страшная голова и громадное тело нападающего бушмейстера. Я вскрикнул, подпрыгнул, припав на одну сторону, застыл на месте, ожидая повторного нападения. Но его не последовало. Гадина соскользнула с тропы вниз к ручью и залегла. С нами не было оружия, и так как бушмейстер все еще был опасен, мы забросали его камнями. Он был целых девять футов длиной и около пяти дюймов толщиной; соответственно его двойные клыки должны были быть длиною более чем в дюйм. Знатоки утверждают, что бушмейстеры достигают четырнадцати футов в длину, но мне никогда не приходилось видеть таких больших.

Что меня поразило больше всего — это предупреждение, отданное моим подсознанием, и мгновенная мышечная реакция. Бушмейстеры бросаются с молниеносной быстротой и метят в верхнюю часть бедра. Я увидел змею лишь тогда, когда она промелькнула у меня между ногами, но, если можно так сказать, мое внутреннее «я» не только вовремя заметило ее, но и точно рассчитало, на какую высоту и расстояние она прыгнет, и в соответствии с этим дало команду моему телу.

Все здесь указывает на то, что эта часть страны была когда-то дном океана. Почвы и климат идеальны для виноградарства, и, если бы эта отрасль земледелия стала тут развиваться, транспортная проблема была бы легко разрешена. Здесь хорошо родится и сахарный тростник. Есть здесь и золото, так же как и во многих других местах, где сходятся леса и горы.

Когда бальсы были готовы, мы отправились вниз по течению. Каждый из нас считал себя опытным плотовщиком, но все же мы с Костином сели на первую бальсу, а Тодд с Россом последовали за нами на второй. Мы не представляли себе все безумство нашей затеи, пока не вошли в каньон с высоченными стенами, расположенный в нескольких милях от Асуриамы; ширина Туичи с 200 ярдов уменьшилась тут до 40, пороги следовали один задругам. Скорость движения плотов все увеличивалась, и вот мы уже мчались по течению с такой стремительностью, что я понял — рано или поздно беды не миновать. Через милю такого пути река стала глубже, а течение замедлилось. Мы уже совсем было успокоились, когда плоты плавно и легко обогнули крутой утес, как вдруг сердца наши болезненно сжались: совсем близко впереди раздался зловещий грохот водопада. Я предостерег криком Тодда и Росса, плывших за нами, и опустил шест в воду, чтобы направить плот к берегу, но тут уже было слишком глубоко, и я не смог достать дна. Нас подхватило течением, и мы все быстрее и быстрее заскользили к краю водопада, высота которого могла оказаться какой угодно — может, два-три фута, а может, и все сто.

— Держи прямо на него! — крикнул я Костину, сидевшему за рулем.

И вот мы скользнули на гребень водопада, плот словно повис на мгновение в воздухе и затем пошел вниз. Перевернувшись два или три раза, бальса низринулась в темную бездну.

Как мы остались живы — не знаю. Костин первым выскочил на поверхность в ста ярдах за водопадом и, не увидав меня, решил, что я утонул. Когда, едва не задохнувшись, я вынырнул из воды, чувствуя, что водовороты и завихрения больше не затягивают меня, я увидел около себя перевернутый вверх дном плот. Со страшной скоростью он несся по направлению к новым опасным порогам. Но вот стало мельче, я нащупал ногами дно. Течение донесло нас до прибрежных скал, и после нескольких попыток мы с Костином вылезли по ним на берег. Бальса, не отстававшая от нас, вклинилась между двух скал неподалеку.

Обернувшись, мы посмотрели на водопад, который «прошли». Он был около двадцати футов высотой, и в месте падения реки каньон сужался до десяти футов в поперечнике; через это бутылочное горлышко с ужасающей силой устремлялась огромная масса воды и с грохотом низвергалась вниз, забрасывая коричневатой пеной черные зубцы скалистых выступов. Казалось совершенно невероятным, что мы могли выйти живыми из этого мальстрема!^[63]

Тодд и Росс, вовремя предупрежденные, удержали свою бальсу от захвата течением и пронесли ее мимо водопада берегом. Затем они снова спустили ее на быструю воду за водопадом и, не в силах справиться с течением, потерпели крушение как раз за тем местом, где нам удалось вылезти на берег.

Весь наш багаж был надежно привязан к бальсам, и мы не потеряли ничего, за исключением моей шляпы; но одежда, инструменты и фотоаппарат насквозь промокли. Фотоаппарат пришел в полную негодность. О дальнейшем движении по реке не могло быть и речи — мы не хотели испытать еще одно крушение. Поэтому мы оставили плоты и пешком направились в Аполо. Там наш друг Флауэр дал мне шляпу, чтобы прикрыть мою лысую голову; в этих местах шляпа, пожалуй, является наиболее необходимым из всех предметов одежды, защищающих тело.

Тропой, хуже которой нельзя себе представить, мы пошли на север к Тумупасе, а оттуда кратчайшим путем возвратились к Рурренабаке. Ничего нового после нашего ухода там не произошло, за исключением того, что убили анаконду тридцати футов длиной, захваченную в тот момент, когда она заглатывала супоросую свинью. Свинья, конечно, была мертвой, но ее помет — еще не рожденные поросята — были спасены. Их кормила грудью одна индейская женщина. В Рурренабаке свиньи ценились дороже, чем люди!

Нам рассказали, что недалеко от Тумупасы один австрийский торговец был убит тремя рабами-индейцами, с которыми он жестоко обращался. Сначала они его застрелили, потом изрезали всего ножом и для верности сунули головой в реку.

Как только преступление раскрылось, жители Рурренабаке, Ихьямаса и Тумупасы соединенными усилиями принялись ловить убийц, вскоре напали на след виновных и захватили их. Каждый получил по 500 ударов плетью; однако прибывший из Рейеса судья приказал добавить еще столько же каждому. После этого преступники были отосланы в Аполо по реке, но по пути бежали в лес. Следы одного из них вели к ручью и здесь непонятным образом исчезали, из чего было сделано заключение, что его унес дьявол или какой-нибудь неведомый зверь.

Теперь я хотел достичь Санта-Крус-де-ла-Сьерра и, как только наступит сухой сезон, двинуться дальше на восток. Идти пешком было опасно, так как стада дикого и очень свирепого рогатого скота бродили по равнинам Мохос. Нас предостерегали о возможности встречи с дикими быками, которые уже убили многих пеших путников. Ехать верхом на муле или на лошади было неопасно: дикие быки боятся всадников и убегают от них. Но, увы, мы не могли достать ни лошадей, ни мулов и поэтому поехали на повозке, запряженной волом. Это тоже было более или менее безопасно.

Запрягаемые волами повозки, которыми пользуются здесь на равнине, имеют прочные деревянные колеса шести футов диаметром, одеваемые на оси из крепких пород деревьев, растущих в джунглях. Оси легко можно заменять в случае поломки; можно также пользоваться импортными металлическими осями по 12 фунтов стерлингов за штуку. Однако предпочтение отдается деревянным осям, так как пронзительный визг, издаваемый при трении деревянных частей, подгоняет волов — животные привыкли к этой музыке и неохотно идут без нее.

В Рурренабаке я расплатился с Россом и вместе с Костином и Тоддом отправился через пампасы в нанятой нами повозке к Санта-Ане. Не успели мы достигнуть Рейеса, как Костина снова укусил в ногу большой черный муравей тукандера; нога распухла, и он был вынужден ехать в повозке. Это было куда менее приятно, чем тащиться за ней по грязи, как делали Тодд и я. Повозка с грохотом проваливалась в глубокие рытвины или подскакивала на невидимых в грязи камнях, и я очень сомневался, выдержат ли колеса это испытание. Ехать в телеге уже само по себе было настоящим подвигом, хотя бы только из-за медлительности, с которой она двигалась.

Рейес оказался кучкой убогих индейских хижин. Тут не было ничего интересного, разве что бывшая католическая миссия. Она была построена на искусственном холме, возвышавшемся футов на двенадцать над окружающей равниной, и, за исключением входа, вся была окружена широкой канавой. Должно быть, люди жили тут издавна, ибо всюду на окрестных равнинах попадаются следы деятельности многочисленного и, надо думать, древнего населения — сохранившиеся местами мощеные дороги длиной в несколько миль соединяют друг с другом отдаленные хозяйства. Вся равнина в течение южного лета затопляется, и эти пространства, периодически находящиеся под водой, называются у местных жителей баньядос.

Около Канделарии, совсем близко у поверхности, недавно были открыты кости мастодонтов. Не исключена возможность, что некоторые из этих древних млекопитающих существовали здесь до сравнительно недавних времен, и остается только гадать, каких еще чудовищ можно обнаружить в менее доступных районах. В этой местности мы видели тапиров и южноамериканских страусов; вся она представляет собой одно огромное прекрасное пастбище для бродящего здесь во множестве крупного рогатого скота; лишь местами встречаются островки леса.

Когда мы переправлялись вброд через небольшую речку, одна из наших собак, плывшая рядом с повозкой, прошла в каком-нибудь футе перед мордой огромного крокодила, и, что удивительно, тот не сделал попытки ее схватить. Это в высшей степени необычно, ибо, как я уже говорил, крокодил всегда не против полакомиться собакой.

Погонщик спустился с повозки и сунул ему в глаз стрекало, прежде чем тот сдвинулся с места.

В Потреро мы услышали о сказочно богатых серебряных копях, якобы находящихся в окрестностях места, известного под названием Буэна-Виста, которое вместе с тремя соседними холмами было занято индейцами. Мы уже подумывали было заняться проверкой этих сведений, но потом решили, что слухи слишком туманны, чтобы делать ради этого большой крюк. На хорах маленькой церкви в Потреро стояли деревянные изваяния двух святых; местные жители высоко их чтили и полагали, что внутри изваяний скрыта какая-то чрезвычайная тайна. Однако никто не мог набраться духу и проверить, так ли это, и когда мы вызвались обследовать статуи, нам решительно отказали.

Во время пребывания в Потреро к нам обратились с просьбой помочь одному жителю, прострелившему себе голову из браунинга. У меня не было с собой ничего подходящего, чтобы удалить кусок кости из черепа больного, поэтому я ничем помочь не мог. В этих отдаленных местах всегда встречаются больные и раненые люди, которые вынуждены глотать всякие шарлатанские средства, продаваемые по возмутительно высоким ценам меркачифлеро — бродячими торговцами. От змеиных укусов — а здешние равнины кишмя кишат змеями самых различных видов — местные жители употребляют одно-единственное средство, состоящее в том, что змею убивают и к месту укуса прикладывают ее мясо. Возможно, иногда это оказывает действие, но, скорее всего, эффект такого способа лечения только кажущийся. Лишь после двух недель кормежки змея накапливает достаточно яда, да и не всегда кусает в полную силу.

У Костина было несколько опасных встреч с норовистыми быками, которые бродят повсюду в одиночку и стадом. Как-то раз он пошел охотиться на диких индюков с ружьем двадцать второго калибра в один из лесных островков среди равнины. Лес был от нас довольно далеко. Наблюдая за Костином, мы заметили большого черного быка, который шел по его следу. Мы крикнули Костину, чтобы он остерегался, и, обернувшись, он увидел быка, готового напасть на него. К счастью, между ними оказалось достаточное расстояние, и Костин успел достичь чащи раньше своего преследователя, победив в стоярдовом спринте. Не обращая внимания на колючки и другие препятствия, он стремглав влетел в густую лесную чащу. Бык, не имея возможности добраться до него, топтался вокруг, разъяренно фыркая и роя копытами землю, а Костин палил ему в глаза из своего ружьишка. В конце концов ему удалось ослепить быка, и, в то время как обезумевшее животное металось перед чащей, Костин выбрался с другой стороны и прибежал в том же спринтерском темпе назад под спасительную сень повозки.

В другой раз я сам отстал ярдов на пятьдесят, как вдруг, к своему ужасу, увидел между мной и повозкой громадного красного быка. Он храпел, бешено работал хвостом и рыл копытами землю, а я не имел с собой винтовки, и поблизости не видно было ни дерева, ни какого-либо другого укрытия. Оставалось лишь попытаться пройти мимо, и вот, проглотив вставший в горле комок, я стал медленно подвигаться вперед, вперив в него немигающий, как я полагал, гипнотический взгляд. Это возымело действие, я прошел мимо быка, и он на меня не напал. Но ни за что на свете я не соглашусь повторить подобный эксперимент.

Местные скотоводы ловят этих злобных животных с помощью лассо, привязывают за рога к деревьям и оставляют издыхать с голоду. Нечего и говорить — жестокая расплата! Но от быка не приходится ждать пощады, если ему попадешься. Однажды на нас напали три быка, нападение прекратилось только после того, как убили одного и буквально изрешетили пулями двух других. Владелец одной здешней эстансии рассказал мне, что бык убил под ним лошадь и сам он спасся только благодаря тому, что зверь продолжал терзать уже мертвую жертву. Подобно слонам, быки иногда стараются свалить дерево, чтобы добраться до человека, прячущегося в ветвях. К счастью, они встречаются теперь уже реже, чем раньше, а было время, когда они бродили большими стадами до пятисот голов и во время брачного периода представляли серьезную опасность для обитателей равнин. Сейчас эти животные ходят по двое, по трое и еще более злобны и опасны, чем прежде, вследствие недостатка коров, которые практически истреблены, так как их легче ловить.

Мы попали на эстансию, где одного ребенка только что укусила змея, называемая здесь йоперообобо. Это змея из семейства Tachesis, вид жарараки. Меня попросили как-нибудь помочь бедняжке. Кожа у ребенка была горяча и суха, на укушенной, сильно распухшей ноге виднелись следы зубов. Перевязка, наложенная выше колена, была затянута слишком туго.

Со мной был небольшой флакон противозмеиной сыворотки, полученной от одной аргентинки во время переезда по морю. Я сделал ребенку две инъекции, одну в спину, другую в ногу над местом укуса. Мальчик очень боялся, но спустя полчаса у него появился обильный пот, и он заснул. На следующее утро, к крайнему изумлению родителей, ребенок был вне опасности, и они еще более поразились тому, что я не потребовал никакого вознаграждения.

Если бы мы пришли в Санта-Ану на день раньше, то смогли бы присутствовать при необычайном зрелище — битве между домашним и диким быком. Они дрались на окраине города в окружении сотен возбужденных коров, топавших копытами и пронзительно ревевших с начала и до конца схватки. Дикий бык победил. Побежденное животное потеряло оба глаза, и его пришлось пристрелить.

Выращивание скота — главное занятие в Санта-Ане, небольшом, но опрятном селении на реке Маморе. Хорошо построенные дома стоят на месте старой индейской деревни, единственная улица поселка содержится в чистоте. Его проклятие, как и многих других таких же глухих мест, — пьянство. Жители всегда пьяны — в каждый данный момент они или напиваются, или, напившись, спят!

Здесь мы в первый и последний раз увидели породу собак, известную под названием двуносая тигровая собака Анд. Два ее носа так явственно разграничены, будто прорезаны ножом. Размером с пойнтера, эта порода собак высоко ценится за острое чутье и умение охотиться на ягуаров. Распространена она только на здешних равнинах.

На катере «Гуапай» мы поплыли вверх по реке до Лас-Хунтас. Почти весь восточный берег реки Маморе находится во владении индейцев, которые в свое время были окультурены миссионерами, но затем снова одичали — я думаю, не столько в силу естественных наклонностей, сколько в результате скверного обращения с ними. Один белый, который прожил с ними несколько лет, имел подлость заманить в ловушку большую группу с целью продать их в качестве рабов каучуковым концернам. Одним или двумя годами позже, плывя по Маморе, он потерпел крушение возле устья реки, был обнаружен и опознан индейцами, которые отдали его женщинам своего племени для пыток.

Несколько лет тому назад Маморе не считалась судоходной в сухой сезон, но когда появились катера, они проложили себе фарватер и сейчас плавают круглый год без перерыва. В прежние времена здешние суденышки нередко налетали на мели и коряги, тогда команда — большей частью индейцы или рабы — поднимала мятеж, убивала капитана и уходила берегом вниз по реке. Говорили, что коренные жители, населяющие эту часть страны, предатели и трусы, однако, если принять во внимание те обиды, которые им приходилось терпеть, можно привести немало доводов в их оправдание.

На реке Куси, между Тринидадом и Эстрельей, есть обширная старица, на берегах которой уцелело несколько больших деревень диких индейцев. Одно время этими индейцами предводительствовал суровый рыжеволосый шотландец, имевший зуб на цивилизацию и не упускавший случая выразить свои чувства путем набегов на белые поселения. До самой своей смерти он был грозой этих краев. Однажды хорошо вооруженный отряд боливийцев численностью в восемьдесят человек вышел в поход, намереваясь взять штурмом его крепость, однако растерял всю свою храбрость в пути и вернулся назад. Индейцы и поныне совершают периодические налеты на поселения белых и забирают в плен путешественников, хотя они уже далеко не так свирепы, как прежде.

«Гуапай» сел на мель под Лас-Хунтасом, и пассажиров отправили дальше на бателоне. Кучка промокших под дождем, убогих и грязных лачуг — это и была деревня, где нам пришлось дожидаться повозок, идущих на Санта-Крус. Лачуга, которую мы занимали, была разделена надвое редкой дощатой перегородкой, за которой лежал человек, умирающий от оспы. Войдя на свою половину, мы заметили в темноте у стены что-то большое и извивающееся. Это оказался бушмейстер. К счастью, мы пустили в него пулю прежде, чем он успел броситься на нас. Между прочим, пока змея таилась в засаде, в самой хижине и во дворе играли дети.

Прежде чем мы покинули Лас-Хунтас, из Санта-Круса прибыл какой-то старик вместе с дюжиной рабов, которых он намеревался продать в Риберальте.

— Конечно, я хорошо заработаю на них, — доверительно сообщил он, — хотя они и мужчины. Этот товар не так выгоден, как женщины. Если бы вместо них были девушки, я бы сейчас и в ус не дул.

Куатро-Охос — настоящий речной порт для Санта-Круса, когда уровень воды достаточно высок. От Лас-Хунтаса до Куатро-Охоса мы ехали на повозке через болота по краю густого леса. Тропа представляла собой настоящее море грязи, до того глубокой, что животные брели в ней по брюхо, и только благодаря широченным, восьми футов в диаметре, колесам повозки мы имели возможность продвигаться вперед. Ощущение было такое, словно плывешь на плоскодонке в открытом море во время шторма, и тебя так и швыряет из стороны в сторону. Тут было полно куликов, и мы вдоволь настреляли их из наших винтовок двадцать второго калибра; они внесли желанное разнообразие в наш рацион, состоявший из одних консервов. Были тут и клещи — bichu Colorado, мельчайшие, красного цвета, и garapata do chao — самые ядовитые. Их мучительные укусы заставляли нас непрестанно чесаться.

В Куатро-Охосе к нам присоединилась еще одна повозка, на которой ехала вдова из Санта-Круса с двумя миловидными смышлеными детьми. Они не были ее родными, она нашла их у порога своего дома и усыновила, хотя сама была очень бедная женщина. В них явно была европейская кровь. Вдова рассказывала, что не так давно в Санта-Крусе существовал обычай оставлять нежеланных младенцев ночью у дверей церкви на площади, где их пожирали свободно бродившие по улицам свиньи. Чтобы положить этому конец, властям пришлось бы наложить запрет на свиней, но ведь приток нежеланных детей от этого бы не уменьшился!

Однажды утром Костин, выкрикивая бессвязные ругательства, подбежал к повозке.

— Он гонится за мной! — закричал Костин, хотя и без того все было ясно: огромный черный бык бежал за ним и был от него в каких-нибудь десяти ярдах. Так уж получалось, что если какой-нибудь дикий бык находился поблизости, то Костин обязательно обращал на себя его внимание. Мы разрядили в быка наши винтовки, после чего он яростно потряс головой, повернулся и тяжело побежал в сторону болота.

В окрестностях Санта-Круса много прекрасных пастбищ и земель, пригодных для возделывания зерновых, но пути сообщения здесь настолько плохие, что ни животноводство, ни земледелие не развиваются. Скверные вьючные тропы препятствуют прогрессу этих мест, и это очень жаль, ибо почва здесь так плодородна, что они могли бы стать житницей Боливии. Город насчитывает 20 000 жителей и 2000 домов и лежит на высоте 1600 футов над уровнем моря. Климат здесь прекрасный, с полей можно собирать три урожая маиса в год. Придет время — и район станет тем, чем должен быть, но сейчас он отличается невероятной бедностью и, возможно как следствие этого, низким уровнем нравов поселенцев.

В тюрьме уже два года сидел англичанин по имени Уокер, ожидавший смертной казни за участие в зверском массовом убийстве с целью грабежа. Из-за порядочной суммы золота он в компании с одним немцем перебил конвоиров при транспортной колонне. Только одной женщине удалось спастись, и она подняла тревогу. Тем временем Уокер застрелил своего сообщника, чтобы воспользоваться его частью добычи. После того как Уокера поймали, он дважды бежал, но каждый раз его снова ловили и доставляли в Санта-Крус, причем один раз его схватили в нескольких шагах от границы, перейдя которую он оказался бы в полной безопасности. Я познакомился с ним много лет назад в Рурренабаке и пошел в тюрьму навестить его. Он сказал, что считает приговор совершенно справедливым, и признал, что полностью заслуживает судьбу, которая ожидает его через один-два дня. Когда пришло время, Уокер с полным самообладанием стоял перед солдатами, расстреливавшими его на глазах у жителей города.

Тодд серьезно заболел, и, прежде чем направиться на восток, нужно было отправить его в Ла-Пас и устроить ему отъезд на родину. Мы решили с месяц пожить в Санта-Крусе, хорошенько отъесться и набраться сил для предстоящего тяжелого путешествия в Кочабамбу. Я предпочел не останавливаться в отеле, где было вполне комфортабельно, но слишком шумно от пьяных сборищ, а снять дом, тем более что это очень дешево стоило. Санта-Крус не представлял собой ничего особо интересного, чтобы в нем задерживаться. На немощеных песчаных улицах в дождливую погоду стояли лужи, через которые можно было перейти только по специально положенным шатким камням. Тут был кинематограф на открытом воздухе; жуткие мелодрамы так взвинчивали публику, что на каждом сеансе должен был присутствовать отряд солдат с заряженными винтовками. У людей здесь, по сравнению с чоло, составляющими большинство населения в горных районах, кожа более светлого оттенка; испанская кровь чиста здесь, как нигде больше в Южной Америке.

Так как мои компаньоны предпочли поселиться в отеле, я был рад возможности привести в порядок весь свой географический материал. Один безработный погонщик мулов взялся готовить для меня и устроился в заднем помещении дома, а я повесил свой гамак в большой передней комнате. Мебель состояла из стола, двух стульев, полки для книг и лампы. Кровати не было, но это меня и не беспокоило, ибо в каждом здешнем доме есть крюки для подвешивания гамаков.

В первую ночь, после того как я запер дверь на засов и закрыл окна, мой повар улегся у себя в заднем помещении, а я залез в гамак и устроился поудобнее в предвкушении сладкого сна. Погасив свет, я лежал так некоторое время, как вдруг что-то прошмыгнуло по полу. «Змеи!» — подумал я и быстро зажег лампу. Не заметив ничего подозрительного, я решил, что, должно быть, это мой повар шуршит по ту сторону стены. Не успел я снова погасить свет, как звук повторился, и по комнате с громким кудахтаньем пробежала курица. Опять я зажег лампу, удивляясь, каким образом сюда могла попасть птица, и опять ничего не увидел. В тот момент, когда я вторично потушил лампу, с пола донесся шаркающий звук, словно через комнату тащился старик калека, обутый в войлочные туфли. Это уже было слишком. Я зажег лампу и больше ее не гасил.

На следующее утро ко мне пришел мой повар, на его лице был написан ужас.

— Боюсь, мне придется уйти от вас, сеньор, — сказал он. — Я не могу оставаться здесь.

— Почему? Что случилось?

— В доме bultos^[64], сеньор. Я не люблю их.

— Какая ерунда! — с деланным презрением ответил я. — Здесь нет ничего подобного. Если вам неприятно спать одному в задней комнате, перетащите ваши вещи сюда.

— Очень хорошо, сеньор. Если вы разрешите мне спать здесь, я остаюсь.

В эту ночь мой повар, завернувшись в попоны, лег в углу, а я залез в гамак и погасил свет. Лишь только мы оказались во тьме, раздался звук шелестящих листов, как от брошенной через комнату книги. Казалось, она шлепнулась о стену надо мной, но, зажегши свет, я ничего не увидел, кроме повара, схоронившегося под своими попонами. Я опять потушил свет, и снова вернулась курица, а за нею шаркающий старик. Снова я оставил свет в лампе, и наваждение прекратилось.

На третью ночь наступление темноты ознаменовалось громким стуком в стены, вслед за чем начала скрипеть мебель. Я зажег лампу и, как обычно, ничего не увидел; однако мой повар вылез из своих попон, отпер дверь и, не сказав ни единого слова, исчез в темноте ночи. Я закрыл за ним дверь и снова улегся, но как только свет погас, стол был поднят вверх и с большой силой брошен на кирпичный пол и в то же время несколько книг пролетело по воздуху. Когда я снова зажег свет, казалось, ничего не было тронуто. Потом вернулась курица, а вслед за нею старик — его появление сопровождалось звуком открываемой двери. У меня крепкие нервы, но это было уже слишком, и на следующий день я переселился в отель. В шумных пьянках, по крайней мере, было что-то человеческое!

Я навел справки и узнал, что никто не хотел жить в этом доме из-за его дурной славы. По общему мнению, в нем бродил призрак человека, который спрятал там серебро. Однако никто еще не дерзнул искать этот клад. Мой «дух» хотя и шумел, но, на мой взгляд, был не так страшен — во всяком случае, для человека, неискушенного по части привидений, — как выходец с того света, бродивший по другому, хорошо известному в городе дому. Там, как мне говорили, привидение появлялось ночью в определенной комнате, наклонялось над спящим человеком и начинало шарить костлявой рукой по телу несчастного, обдавая его зловонным дыханием. Некоторые из занимавших этот дом помешались; теперь он необитаем.

Тодд был отправлен в Ла-Пас, и я телеграфировал в Англию, чтобы мне подыскали человека, который заменил бы его. Затем мы с Костином направились в горы, намереваясь ознакомиться с условиями разработки полезных ископаемых севернее Кочабамбы. По пути мы миновали Самаипату, довольно захудалое местечко, имеющее, однако, бесспорные перспективы развития в будущем, поскольку оно расположено на высоте 5300 футов и климат здесь превосходный. Поблизости от деревни находятся развалины инкских построек. Из всех поселений инков оно находилось на крайнем юго-востоке их страны. Возможно, его основал Инка Юпанки как базу для своих походов на восток, ибо здесь найдены развалины дворца, бань, а также шахта, или туннель, как говорят служивший входом в сокровищницу. В этом месте, вероятно, стоит вести раскопки, так как жители деревни то и дело выворачивают плугами из земли фигурки золотых лам и другие реликвии. Как мне удалось выяснить, единственная попытка исследовать шахту не была доведена до конца вследствие того, что у изыскателя украли оборудование. Тем не менее, сказали мне, на половине высоты от шахты ответвляется боковая галерея, уходящая в глубь горы. Внутри шахты видны основательно истоптанные, выбитые в твердой скальной породе ступени; я склонен думать, что здесь когда-то был рудник.

Тропа на Кочабамбу местами совпадает с руслом реки Рио-Гранде и в период дождей часто делается непроходимой. Там, где она пролегает по узким каньонам — их один или два на пути, — идти становится попросту опасно, если вдруг разразится один из ливней, столь частых в Андах. Растительности мало, однако эта бесплодная местность не лишена привлекательности — попадающиеся здесь гигантские кактусы придают пейзажу какой-то почти сюрреалистический вид.

Жизнь в Тоторе — довольно большой горной индейской деревне — красочна, но отнюдь не свидетельствует о стремлении ее жителей к чистоте. В полуразрушенном тамбо — доме для приезжих — мы делили помещение с овцами и свиньями, а также их паразитами.

Пройдя высшую точку пути, лежащую на высоте 11 000 футов, мы стали спускаться в долину Кочабамбы и у Пукары услышали паровозный свисток — впервые с тех пор, как мы вышли из Ла-Паса. Из всех звуков этот наиболее громко возвещает о твоем возвращении в обыденный мир после многих месяцев примитивной и одинокой жизни на аванпостах цивилизации, красноречиво напоминает о доме, о воссоединении с семьей и друзьями. Когда мы подошли ближе, сладчайшей музыкой отдались в наших ушах натужное пыхтение суетливого маневрового локомотива и лязг сцепки. Это был всего лишь паровой трамвай, но каким величественным он нам казался!

Мы сели на этот трамвай и поехали в Кочабамбу по плодородной местности, поросшей эвкалиптами и густо населенной горными индейцами. Кочабамба, возможно, самый лучший из городов Боливии, так как климат здесь идеальный, высота над уровнем моря сравнительно невелика.

Тут кончается ветка железной дороги Антофагаста — Боливия, поэтому Кочабамба может стать очень важным населенным пунктом, что, несомненно, уже произошло бы, если бы отсюда была проведена дорога или железнодорожная линия к производящему району Санта-Круса.

Мы в огромных количествах поглощали клубнику со сливками и фрукты умеренного пояса, которых мы так долго не видели. Друзья старались всячески нас занять, повели в превосходные бани Калакала, с гордостью показывали красоты своего города. Им действительно можно было гордиться, ибо он красив и превосходно расположен в межгорной котловине. На севере высятся покрытые снегом вершины. Если бы не общепринятый обычай одеваться во все черное, улицы выглядели бы еще веселее, так как дома здесь отличаются разнообразием расцветки, а площади обильно украшаются цветами.

Лишь одно неприятно в Кочабамбе — это buichinhas, или кровососущие тараканы. Эти твари забираются ночью в дома через открытые окна и упиваются человеческой кровью. Разумеется, есть и блохи — в Южной Америке они есть почти везде, но тут на них не обращают особого внимания. Во всяком случае, даже для самого свежего иностранца наступает такой момент, когда он перестает замечать их.

В ту пору в городе существовало предприятие, производившее два очень вкусных напитка, которые мне нигде еще не приходилось пить. Один назывался за свое молниеносное и могучее действие Винья-Райя^[65]. Другой назывался кока и изготовлялся путем настаивания в спирте специально отобранных листьев кока с добавлением некоторых других ингредиентов. Никогда я не пил более замечательного напитка. По цвету и консистенции он похож на зеленый шартрез, но обладает совершенно своеобразным вкусом. Один стакан этого напитка утоляет муки голода и снимает усталость; кроме того, кока превосходное желудочное средство. Тот, кому посчастливится добыть рецепт приготовления кока и организовать производство этого напитка в Европе или Соединенных Штатах, без сомнения, наживет состояние. Я взял с собой на родину дюжину бутылок, но, увы, их ненадолго хватило!

При слиянии рек Сакамбая и Инкисиви, недалеко от Кочабамбы, находятся развалины иезуитской миссии; утверждают, что там зарыт большой клад. Сакамбая был наиболее доступным из тридцати восьми золотых рудников, когда-то разрабатывавшихся в этом районе. Рудники принадлежали иезуитам, которые основали при них миссии и руками индейцев добывали руду. К тому времени, когда иезуитов начали изгонять из Южной Америки, все их золотые рудники работали с полной отдачей. Иезуиты на некоторое время приостановили отправку золота в Рим, чтобы накопить достаточно средств, откупить у Боливии часть ее территории и основать на ней иезуитскую колонию. Узнав о грозящем им изгнании, они собрали все золото в руднике Сакамбая, где шесть индейцев целый год трудились над прокладкой туннеля, в котором было сделано тридцать восемь ниш. Сокровища каждой миссии закладывались в отдельную нишу; еще шесть месяцев ушло на то, чтобы заделать туннель — его тщательно засыпали, и большой яйцевидной формы камень был положен на месте входного отверстия. Чтобы обеспечить тайну, все шестеро индейцев были убиты, и восемь священнослужителей вернулись в Рим. Там семеро из них были казнены, а восьмой заключен в тюрьму.

Оставшегося в живых священника освободили много лет спустя, и он вернулся в Боливию, где у него росла дочь — большая часть местных священнослужителей имела незаконных жен. Эта девица стала не то женой, не то любовницей одного англичанина, которому и рассказала тайну сокровищ. Секрет стал передаваться из уст в уста, пока кто-то из потомков этой пары не решил заняться поисками клада. Искатели отправились в Сакамбаю, удостоверились в подлинности своих сведений, нашли скелеты шести индейцев и приступили к раскопкам.

Тем временем на сцене появился некий корнуэлец, который сумел примазаться к компании кладоискателей, находки которых позволяли думать, что они на верном пути, однако в результате ссоры компания распалась, и корнуэлец продолжил поиски в одиночку. Всю эту историю рассказал мне он. Корнуэлец утверждал, что нашел туннель с явными следами извести, древесного угля и остатками монашеской одежды. Тут у него кончились денежные средства, и поиски пришлось прекратить.

— Вам удалось возобновить их? — спросил я.

— Да, только не сразу. Люди узнали, что я владею секретом, и меня спешным порядком посадили в тюрьму по обвинению в ограблении почтового экипажа. Надо полагать, кое-кому попросту захотелось убрать меня с дороги, чтобы завладеть сокровищами, но их ждало разочарование: через год я снова был на свободе. Я вернулся в Сакамбаю и начал раскопки с того места, где пришлось их прекратить, но денег снова не хватило, и я снова был вынужден остановиться.

— Чтобы искать сокровища, нужен капитал. Это весьма дорогое удовольствие. Обычно на раскопки тратят больше денег, чем выручают.

— Ваша правда, майор. Так и получилось. Я заинтересовал этим делом четырех англичан, и мы образовали синдикат для продолжения раскопок. Мы проторчали на месте две недели, и я потерял всякую надежду сварить с ними кашу, когда увидел, что мои компаньоны гнушаются черной работы. Мы поссорились. Они хотели, чтобы раскопки вели индейцы, но я не собирался никого нанимать, ведь тогда тайна была бы разглашена. Мы должны были сами сделать всю работу, и толковые люди так бы и поступили. С полудюжиной наших парней из Корнуэла я бы вырыл сокровище за неделю, ибо нет лучших рудокопов, чем корнуэльцы, доложу я вам!

— Что же из всего этого получилось?

— Мы разошлись. Они уехали в Англию, и один потребовал, чтобы ему уплатили его долю по синдикату стоимостью в сорок тысяч фунтов. Претензия будет рассматриваться в Лондонском суде по делам о несостоятельности.

— Зачем вы мне все это рассказываете?

— А вот зачем, майор. Не заинтересует ли вас это дело и не захотите ли вы участвовать в нем? Если у вас есть немного капитала и вы готовы поместить его в верное предприятие, мы с вами организуем товарищество. Вы производите на меня впечатление надежного человека, и я знаю, вы не боитесь работы. Что вы на это скажете, майор?

— Гм!.. Сперва надо пойти и взглянуть на место. Кстати сказать, это нам по пути.