Неотвратимость

Рассказ шестой ПОВЯЗКА

Это было весьма сильным ощущением — ехать в машине, которую вел Кирьяк Алексеевич Лямин, особенно когда он вез опергруппу на происшествие. Шофер отдельской машины, он был вроде бы живой историей угрозыска. Пришел на Петровку вместе с полковником Соловьевым. Вместе и переходил из одного отдела в другой, никак не соглашаясь на отставку, давно положенную и по годам и по здоровью. Сухой, жилистый, неутомимый, умеющий отлично высыпаться в недолгие часы вынужденных стоянок, Кирьяк Алексеевич был обычно в курсе всех отдельских событий и не раз участвовал в операциях. У него осталась на память и бандитская отметина на шее, когда его ткнул шилом один из «клиентов» розыска, вздумавший прорвать кольцо облавы. И несколько передних зубов, потерянных в очередной схватке, он уже с десяток лет никак не соберется вставить.

А мастер вождения он непревзойденный, пожалуй, лучший во всем управлении. И сейчас, изредка вскрикивая сиреной, ляминская «Волга», нигде ни секунды не задерживаясь, мчалась с такой скоростью по еще оживленным московским улицам, что при звуке ее сирены светофоры испуганно мигали желтым глазом и сразу во всю мочь услужливо начинали светить зеленым.

Было уже за полночь, когда они приехали в Перово и остановились посредине Липовой аллеи. Здесь. Вон и машина «Скорой помощи»: через матовые стекла освещенного кузова видны тени склоненных фигур. Возле «Скорой» — группа людей: милицейские шинели, несколько человек в штатском.

— Прибыл? Порядок, — майор Вазин оглянулся. — А Шлыков откуда взялся? Сиамские близнецы, так? Всегда вместе. Ладно. Вместе, значит вместе. Невеселые коврижки, старший лейтенант. «Таксисты» опять сработали.

Майор сделал знак водителю другой, перепоясанной красной полосой «Волги», стоявшей на противоположной стороне, — мол, подъезжай сюда — и продолжал:

— Я тебя потому и вытащил, Калитин. Из дома? Да? Ты уж не обижайся. Раз «таксистами» тебе поручили заниматься, чую, пойдут у тебя теперь белые ночки. Сейчас врачи похлопочут над потерпевшим, обязательно надо его опросить прежде, чем увезут в больницу.

Потерпевший — им оказался водитель такси Дмитрий Селиверстович Черемисин, — бледный от пережитого потрясения и потери крови, но дюжий, крепкий мужчина, в больницу ехать категорически отказался.

— Чего там. Уже все прошло. Мне машину свою найти надо. Как я в парк без машины заявлюсь? И гадов этих буду помогать ловить. Из-за восемнадцати рублей чуть жизни не лишили, подонки проклятые.

Вот что рассказал Черемисин.

Время близилось к одиннадцати часам. Скоро конец смены, в парк ехать, а плана нет — выручки и двадцати рублей не наберется. Черемисин подъехал к Казанскому вокзалу. Авось найдутся выгодные пассажиры: как раз должны прийти поезда с юга. Да и посетителей из вокзального ресторана можно подхватить.

Подошли двое. Один в теплой кепке с ушами и в короткой коричневой, подбитой мехом куртке из кожзаменителя, которую обычно носят шоферы. Внешность у него непримечательная, и он, Черемисин, ничего не может сказать больше о его приметах. Разве только разговорчивым был этот пассажир куда более, чем второй: расспрашивал Черемисина, как работается, сколько денег за смену привозит, щедро ли дают пассажиры «на чай». Посмеивался. И вообще вел себя непринужденно, как ни в чем не бывало.

Зато второй пассажир сразу вызвал настороженность у Черемисина. По Москве уже полз слух о разбойных нападениях на таксистов. И севший позади мрачный черный детина очень не понравился водителю. Круглая шапка-финка сдвинута чуть не на затылок и не скрывает буйную поросль мелкокудрявых волос. Похоже, что на лице у него — черная полумаска. Такой узкой была полоска лба, что широкие черные брови почти совсем не отделялись от смолисто-черных волос. Квадратные плечищи распирают темное, похожее на морской бушлат полупальто. Все это хорошо рассмотрел Черемисин, внимательно наблюдавший в висевшее перед ним зеркальце своего угрюмого заднего пассажира. Типичный громила. Черемисин на всякий случай нащупал тяжелый ключ. И вероятно, многоопытный — уже двадцать лет в такси — водитель все же остановился бы возле какого-нибудь милицейского поста, да его успокаивал сидевший рядом балагур в кожаной куртке.

— Вот сюда рули, шеф, тут покороче будет путь. И не хмурься. Подкинем и мы тебе малость, не пожалеешь. Доставь только в сохранности до места.

Въехали на Липовую аллею. И вдруг Черемисин почувствовал, как железный обруч стиснул ему горло. Сидевший позади бандит с ужасной силой душил его, запрокидывая голову на спинку сиденья. Тот же, что был рядом, приставил к груди Черемисина нож, а второй рукой перехватил руль. Действуя умело, с профессиональной ловкостью, он прижал машину к обочине и остановил ее, скинув ногу Черемисина с тормозной педали. И стал обшаривать карманы хрипевшего водителя.

— Тихо, дядек, не рыпайся, — приговаривал парень в кожаной куртке. — А то мы тебе можем карачун устроить.

Но, несмотря на страшную боль в стиснутом горле и прерванное дыхание, Черемисин сознание не потерял. Нечеловеческим усилием сумев как-то извернуться, он ударил ключом душителя. Тот взвыл и обрушил на голову водителя кастет или какое-то другое металлическое орудие. Шофер потерял сознание.

Очнулся он в кювете. Закричал. Его услышал прохожий, который привел милиционера.

— Может, еще что приметное запомнилось — во внешности или в поведении, в сказанном преступниками? — спросил Павел Калитин.

Сотрудники МУРа и консультант из ГАИ расспрашивали водителя таксомотора в кабинете начальника местного отделения милиции. Как ни настаивали на госпитализации врачи «Скорой помощи», Черемисин и слышать об этом не захотел. Дал расписку в том, что сам, по собственной воле, отверг предложение медицинских работников. Для него нашелся стакан горячего крепкого чая. Дежурный по отделению поделился своим огромной величины бутербродом с холодным мясом, видно припасенным на ночь. Подкрепившись и придя немного в себя, Черемисин готов был сейчас же, немедленно ринуться на розыск и своей машины и душителей. Но, кроме сказанного, никаких подробностей еще он сообщить не смог.

— Не будем терять время, — поднялся с места майор Вазин. И распорядился: — Шлыков! Доставьте пострадавшего на нашей машине домой. Вы, Калитин, свяжитесь с дежурным по городу и ориентируйте его о происшествии. Пусть даст какие нужно указания. Заодно поинтересуйтесь новостями.

Майор подошел к Черемисину и пожал ему руку.

— Спасибо вам, товарищ. За мужество. За помощь. Если сумеете, загляните к нам завтра днем. Теперь уже сегодня днем, — поправился майор, взглянув на часы. — Пропуск вам будет заказан. Знаете адресок?

— Кто же его не знает.

— На всякий случай вот вам номер телефона. Не сумеете приехать, звоните. Вы нам будете еще очень нужны.

— Задержите голубчиков?

— Придет их срок. Не сомневайтесь.

Машину Черемисина вскоре нашли вблизи шоссе Энтузиастов. А под утро преступники тем же манером ограбили еще одного водителя такси, выбросив его потом на ходу из машины и причинив тяжкие увечья. Душители поживились лишь семью рублями: шофер с начала смены проработал на линии всего несколько часов.

И к тому же разбойники допустили промах.

Лев Толстой в «Войне и мире» несколько раз возвращался к размышлениям о мудрой сути своей любимой игры — шахмат. В одном месте романа он замечает:

Первая непоправимая ошибка преступника заключается в самом факте нарушения закона. Уже тогда он сразу же стал обвиняемым. И как бы он ни изощрялся, как бы искусно ни маскировал следы, каждый новый его шаг был очередной ошибкой и неумолимо вел к разоблачению.

…Эта ночь выдалась облачной, темной, но безветренной, тихой. Гул моторов редких автомашин, больше грузовых, слышался издалека, и они стремглав проносились мимо беспрерывно мигающих желтым оком светофоров. Прохожих почти совсем не встречалось.

Постовой на проспекте Мира с нетерпением ожидал конца дежурства: и подмерз немного, и дремота стала накатывать. Милиционер нарочно четко печатал каждый шаг, звонко ударяя подковами сапог об расчищенный от снега асфальт. Посмеивался внутренне над собой — как молодой поигрывает.

Басовито, на одной ноте жужжа мотором, из-за угла выполз приземистый грузовик, предназначенный подбирать в свой просторный полукруглый ящик на спине содержимое больших, напоминающих перевернутые наперстки металлических мусоросборников, выставленных к ночи возле ворот почти у каждого дома. Водитель грузовика остановил свою густо попыхивающую отработанным газком трудягу-машину, выключил зажигание и выбрался из кабины.

— Привет, товарищ старшина, — козырнул он, подходя к постовому. — Разреши огонька.

Милиционер чиркнул зажигалкой, дал прикурить старому знакомцу, достал папироску и себе. Завязался неторопливый разговор.

Минут через пяток грузовик отъехал. Старшина по привычке окинул взглядом широченное асфальтовое русло проспекта. Что такое? К тротуару, возле огромных зеркальных витрин универсального магазина «Богатырь», прижалась какая-то автомашина. Метров пятьсот-шестьсот отошел от «Богатыря» и хорошо помнил, что возле него никакой автомашины не было. А сейчас стояла. Может, подъехала в то время, когда он беседовал с водителем грузовика? Может, прохожий какой случайный остановил проезжающий таксомотор? Нет, не проезжала за это время в ту сторону никакая легковая машина.

Постовой прибавил шагу. Машина отъехала, свернула в переулок. В свете фонаря промелькнули на боку частые шашечки — такси. И номер отметил про себя милиционер: ММТ-27-67.

Ничего особенного, казалось, не произошло, и видимых оснований тревожиться не было. Но старшина как будто чувствовал, подозревал что-то неладное.

По-разному может подавать свой голос милицейский свисток. И горожане хорошо знают его язык. Короткая, добродушная, предупреждающая трель: мол, все вижу, не балуй. Резкий, несколько раз повторенный свисток действует на нарушителя отрезвляюще, заставляет моментально исправить свою оплошность. А вот такой — длительный, без перерывов, в полную силу — звучит подобно тревожному набату, обращен ко всеобщему вниманию. Кто откажется прийти на помощь сотруднику милиции, раз подан такой сигнал: наверняка ведь случилось что-то из ряда вон выходящее. И оборачиваются прохожие, застывает на месте городской транспорт. Но сейчас таксист или не слышал требования остановиться, или скорее всего не захотел подчиниться.

Подойдя к ящичку служебного телефона, постовой доложил дежурному по городу о почему-то встревожившем его таксомоторе, на короткое время подъезжавшем к магазину «Богатырь».

— Какой, какой номер? — насторожился дежурный по городу.

— ММТ-27-67.

— Точно?

— Полагаю, точно.

Тревога!.. Только что было получено сообщение о разбойном нападении на водителя таксомотора ММТ-27-67. В Сокольниках, на Богородском шоссе, его заметил лежавшим без сознания сержант с милицейского патрульного мотоцикла. Очнувшись, шофер такси сообщил приметы двух грабителей, во многом совпадающие с теми, о которых несколько часов назад дал показания в Перове другой водитель такси — Черемисин.

Тревога!.. По ее сигналу дежурный по городу поднял на ноги все находящиеся круглые сутки на посту службы охраны общественного порядка в столице. Мчат к месту происшествия и в район проспекта Мира оперативные группы уголовного розыска. Одновременно но селекторной связи и по радио получили команду все постовые, патрульные мотоциклы и машины.

Но машина ММТ-27-67, с черно-белыми шашечками на боку, этой ночью ускользнула от преследователей. Ее нашли на следующий день в лесу, неподалеку от Ново-Рязанского шоссе. С машины было снято и похищено все, что только можно: многие детали, запасное колесо, радиоприемник, часы, комплект инструментов, домкрат.

Служебная собака, которую пустили по следу преступников, привела только к шоссе. Здесь, надо полагать, ожидал грабителей либо сообщник с грузовиком, или случайно нанятая ими машина.

…Оперативное совещание начал майор Вазин, который опять исполнял обязанности начальника отдела: Степана Порфирьевича врачи отправили после болезни в санаторий.

— Давайте, товарищи, подведем итоги и сделаем выводы. Значит, так, — майор встал и взглянул на подчиненных поверх очков. — Есть распоряжение начальника управления. Для руководства операцией создается специальная бригада, возглавляемая заместителем начальника МУРа. Вам слово, Петр Кузьмич. Пожалуйста.

Сухощавый, чуть сутулый, как иногда бывают высокие люди такой конституции, полковник Горбунов был известен в МУРе как чуть ли не самый большой молчальник. Он не умел и не любил говорить, а когда приходилось — ограничивался обычно только самыми необходимыми словами. А тут предстояло держать длительную речь. Петр Кузьмич тоже поднялся и вынул из бокового кармана пиджака (он был в штатском) листок бумаги.

— Сначала зачитаю список сотрудников, включенных в бригаду. Они все из вашего отдела, на который возлагается основная задача.

Полковник произносил фамилии не бегло, а раздельно. Назовет и, когда тот, о ком идет речь, встанет, посмотрит на него, словно заново оценивая, и только потом опять возвратится к списку. Калитин, Шлыков, Кулешов и Венедиктов шли в списке первыми.

— Мы считаем нужным познакомить весь личный состав с подробностями, — своим сухим, негромким голосом продолжал Петр Кузьмич, — потому что в разработанных оперативных мероприятиях будет участвовать не только отдел, но и все управление, все подразделения милиции. Практически задуманная операция охватит весь город. Прошу сделать необходимые записи.

Полковник переждал, пока участники летучки не перестали шелестеть листками открываемых блокнотов.

— Делу присваивается условный гриф «Таксисты». Итак, что установлено? Действуют двое неизвестных. Действуют одним и тем же методом примерно в одно и то же время — поздним вечером и ночью. Нанимают машины, как правило, не на официальных стоянках, а в местах, облюбованных некоторыми водителями такси: возле ресторанов, вблизи вокзалов, около больших кинотеатров, дворцов культуры, клубов, расположенных подальше от милицейских постов. Значит, как раз в эти точки мы и нацелимся в первую очередь. Ответственный тут — майор Вазин.

Полковник передохнул, устав от непривычного занятия, и с ожесточением атаковал очередную часть выступления.

— Далее. Версией о возможной точке тяготения преступников к району магазина «Богатырь» на проспекте Мира займусь я сам. Ночной визит на угнанной машине был «таксистами» совершен туда далеко не случайно. И последнее, сверхтрудоемкое, но очень важное, как мне кажется, решающее звено. Сюда мы направим группу старшего лейтенанта Калитина и придадим ей еще десять человек.

Полковник перечислил поименно кого.

— Известны некоторые приметы и склонности преступников. Черного громилу, который садится всегда сзади и придушивает водителей, — этого типа все пострадавшие описали неплохо, личность впечатляющая. Сейчас с пристрастием просматривается весь наш фотоархив, так как «птичка», несомненно, уже побывала в нашей клетке. Словесный портрет душителя сделан почти исчерпывающий. И надо думать, мы вскоре выйдем на Черноволосого — будем пока его называть так. А вот второй, в коричневой кожаной куртке, который всегда располагается рядом с будущими жертвами, — этот ни у кого из видавших его не запечатлелся в памяти. Зато Куртка — для удобства и ему определим на время псевдоним, — Куртка, к нашему счастью, без меры разговорчив. Из его излияний, из того, как он знает город, как мастерски управляет машиной, срываясь после ограбления с места и совсем не насилуя при этом двигателя, — по всем этим признакам можно сделать заключение, что Куртка сам, вероятно, либо шофер, либо имеет отношение к автомобильному транспорту.

Полковник коротко остановился на характере заключительной части операции, все нити которой надлежало держать в своей руке его бригаде. За двое-трое суток необходимо проверить все автобазы и таксомоторные парки Москвы. В каждом автохозяйстве надо безотлагательно провести партийные активы.

— Не скрываясь, расскажем людям: преступлениями против вас занимается кто-то из ваших же, надевший личину товарища. Вот приметы грабителей. Помогите нам…

После уточнений и дополнительного распределения обязанностей сотрудники начали расходиться. В кабинете остались только майор Вазин и полковник Горбунов.

— Разрешите обратиться, товарищ полковник? — вернулся от двери Павел.

— Что так официально? Пожалуйста. Сомнения возникли? Или просьбы есть?

— И то и другое, Петр Кузьмич. Я все же прошу еще раз рассмотреть предложения нашей группы. Нам представляется, что есть возможность значительно сузить круг поисков.

— А на летучке почему не высказались? Коллегиально, оно полезнее бы было. Для всех, — подчеркнул последнее слово майор Вазин.

— План оперативных мероприятий утвержден начальником управления. Огромная машина уже запущена в ход, — Калитин волновался, но старался этого не показать. — Мы прекрасно понимаем, как сложно пересматривать решенное. Тем более на летучке. Но и не попытаться вновь доказать то, в чем убеждены…

— Не будем зря расходовать порох. Извините, что перебил. Но время очень дорого. Докладывайте.

Полковник опустился в кресло возле вазинского стола, и майор должен был последовать его примеру.

— Прошло без малого двое суток с тех пор, как мы в первый раз докладывали о нашем варианте розыска. И за это время накопилось еще значительное количество фактических данных, подтверждающих наши предположения. Судите сами.

Павел вынул из картонной папки, которую принес с собой, большую карту Москвы и развернул ее на письменном столе у майора. Как трехверстка, на которой нанесены направления главных ударов и маршруты передвижения различных родов войск во время предполагаемого наступления, мирная карта города, которая прикладывается к любому справочнику о Москве, была вся испещрена цветными линиями и стрелами. На карте ясно выделялись три резко очерченных круга.

— Вот графические данные о девяти известных пока нам разбойных нападениях на водителей такси. Мы только сегодня к утру закончили работу над этой картой. Зеленый кружок — стоянка, с которой берут машину. Красный — где совершается преступление. Желтый — место оставления машины. Обратите внимание. Преступники почему-то берут машину в основном лишь в двух районах — или в Куйбышевском, или в Калининском. И обычно бросают их после ограбления или на границе Куйбышевского и Первомайского, или Куйбышевского и Дзержинского районов. Но никогда в Первомайском. Почему? Проезжают мимо Измайловского парка — уж куда, казалось бы, место удобное. Нет, все равно едут в Сокольники. Конкретные примеры? Пожалуйста. Около дома № 147 на Ярославском шоссе «таксисты» садятся в машину. Едут в сторону ВДНХ по Ростокинскому проезду. На пересечении с Лучевым просеком выбрасывают первую жертву. А оставляют машину на Потешной улице, в районе больницы Ганнушкина. И что же? Оттуда едут на Преображенскую площадь, садятся здесь в такси и кружат вокруг Сокольников. На Сокольническом валу расправляются со второй в эту ночь жертвой, а машину отгоняют на шоссе Энтузиастов.

— Какой же вы делаете вывод?

— Или оба, или один из них живут где-то рядом с Калининским или Куйбышевским районом. А какой между ними район? Первомайский. Преступники старательно отводят нас от него. В Калининском трижды брали и два раза бросали машину. В Куйбышевском — столько же. А вот в Первомайском ни разу не брали и ни разу не бросали. Обычно они куролесят до двух-трех часов ночи, иногда еще позже. Транспорта уже никакого нет. Таксомоторами они пользоваться, разумеется, не станут. Вот и подгадывают — и поближе к дому и чтобы не наследить.

— Значит, думаете, есть смысл как следует прочесать в первую очередь именно Первомайский район?

— Несомненно.

— Ну что ж. В этом во всем, безусловно, есть резон. Карту разрешите у вас временно позаимствовать. Для раздумий. Еще добавить хотите?

— Хочу, Петр Кузьмич. Мы считаем, что все автохозяйства трогать не нужно, достаточно ограничиться таксомоторными парками. И так будет работы по горло — в каждом парке до двух тысяч одних водителей. А еще ремонтники, обслуживающий персонал.

— Доводы?

— Пожалуйста…

Каждый оперативник знает, конечно, как неожиданно могут сработать мельчайшие детали преступления, и старается не упустить из поля своего зрения ни одну из них. Но не потонуть в ворохе фактов, уметь критически оценить их, отобрать только необходимые, чтобы в мозаике обобщения они точно встали на пустые места, — это дано отнюдь не всем. Что, казалось, полезного могла дать Павлу случайная беседа с шофером их отдела Кирьяком Алексеевичем Ляминым? Тогда, в Перове, майор Вазин раздраженно отмахнулся от пространных умозаключений дотошного, всем интересующегося водителя. «Занимайся ты, Кирьяк Алексеевич, своей техникой, — сказал майор. — А нам с консультантом ГАИ оставь криминалистику. Потом как-нибудь поведаешь о своих открытиях. А сейчас иди, садись в машину, скоро поедем».

Павел, слушавший, что говорил старый шофер, пошел за ним. Польщенный вниманием, Кирьяк Алексеевич оперся о крыло автомобиля, закурил неизменный «Прибой».

— Меня, понятно, можно и на место поставить, чтобы знал сверчок свой шесток, — так начал Кирьяк Алексеевич. И еще порядком порассуждал о различных морально-этических моментах во взаимоотношениях руководства и подчиненных. Павел терпеливо ждал. И вот дошла очередь до сути. — Я ему что толкую, Алексею Михайловичу то есть. Бандит этот, Черноволосый который, он, зараза, с ходу может обличье переменить: зашел в парикмахерскую, постригся наголо, подбрил свои бровищи — тогда его ищи свищи. Еще если и одежу другую напялит. Верно? А того, в куртке, легче установить. Это точно. Потому он трепливый и по всем ухваткам видать — шофер. А раз он на язык слаб, то уж беспременно сболтнул чего-нибудь лишнего, за что ухватиться можно. Верно я говорю? Есть у шоферов ну вроде свои слова, профессиональные. А у таксистов еще больше. Такие выражения выдают, что хоть кем его выряди, как заговорит, да под мухой если, — все равно что удостоверение из таксомоторного парка предъявил. И ты, Паш, послушайся меня, старика. Побеседуй-ка с людьми в парках, на линиях.

Молодец Кирьяк Алексеевич! Насчет шоферского жаргона очень верное соображение. Этот ориентир должен быть одним из ведущих при разговорах с таксистами, которые уже вовсю вела калитинская группа.

За несколько дней группе Калитина удалось поговорить более чем с двумястами водителями такси и еще — чуть не шестьюдесятью работниками парков, с сотрудниками отделов кадров, секретарями партийных и комсомольских организаций, с ремонтниками. Много дали беседы с пострадавшими. И вот какие итоги докладывал сейчас Павел полковнику Горбунову и майору Вазину.

Да, тот, кто садился за руль, он знает свое дело. Мастер. И вполне в курсе событий шоферской жизни. Сочувствие высказывал — тяжело, мол, не сезон, а выручку за смену выложи чуть не такую же, как летом. Спрашивал, где обедают. Советовал: лучше и дешевле кормят в закусочной на проезде Серова, в чебуречной на углу Скатертного переулка. А это действительно любимые места таксистов, куда они заскакивают поесть. И отлично знает жаргон. В трех случаях потерпевшие вспоминали, что Куртка называл машину «тачкой», цилиндр — «горшком», сам мотор — «сердечником». Пассажиров делил, как завзятые асы-таксисты, на «пиджаки» и «шляпы».

— Убедительно. Что скажете, майор?

Майор Вазин предпочитал ничего не говорить.

— И еще, товарищ полковник, как он Москву знает, — уже с воодушевлением, чувствуя, что не зря старается, говорил Павел. — Вы помните, как мы в Калининском районе путались, когда воров-гастролеров из Тбилиси разыскивали? Там, в этих бесчисленных улочках, переулках, тупиках, черт ногу сломит. А Куртка ориентируется, будто век тут жил. Знает все стоянки таксистов в ночное время. Все самые короткие и длинные маршруты. Время, когда у водителей такси пересменка.

— Ладно. Сагитировал.

— Еще последнее. Нам представляется, что он сейчас не водителем работает. Надо бы тщательно проверить обслугу, бывших шоферов такси, лишенных водительских прав.

— А что?

— Однажды Куртка проговорился. Когда один из шоферов, которого он вскоре ограбил, превысил скорость и объяснялся со старшиной милиции, Куртка сказал: «Я тоже лихачил, да только сгорел».

— Ясно, — полковник встал. Поднялись майор и Павел. — Работу, Калитин, ваша группа провела большую, полезную и, мне кажется, в нужном направлении. Только я вас не хвалить, а ругать хочу. Почему не держали в курсе? Что это за манера — особняком свою линию вести? Знай все это раньше, мы бы действительно кое в чем перестроились. А теперь с какими глазами я к начальнику управления явлюсь?

— Не могу принять ваши претензии, товарищ полковник. Алексей Михайлович дважды в сутки имел подробную сводку о нашей работе.

Полковник некоторое время перебирал пальцами по лакированной поверхности стола — как гамму проигрывал. Потом сказал:

— Всем впредь наука. Дело страдает от нашей нечеткости и ложного понимания престижа. Все, что будет необходимо, изменим на ходу. Спасибо, старший лейтенант. Я вас скоро вызову. А сейчас идите. Мы с майором еще немного потолкуем…

Денно и нощно патрулируют в Первомайском, Куйбышевском и Дзержинском районах сотрудники розыска на автомашинах и мотоциклах, совсем непохожих на милицейские — с обычными городскими номерами. Ходят по улицам и переулкам, дежурят на таксомоторных стоянках. И еще многие, очень многие люди в таксомоторных парках после разговоров с ними работников милиции думают над тем, как помочь оперативникам.

А оперативники переживают тревожную пору. Павел настоял, с ним согласились, и теперь поиски шли так, как он намечал. Но, как выяснилось, только за последний год десятки шоферов такси были лишены за разные нарушения водительских прав и либо уволены, либо на время переведены в перегонщики, слесари-ремонтники, в мойщики машин, в рабочие по двору. Среди них мог быть и Куртка. Надо, конечно, проверить всех этих людей, показать их фотографии потерпевшим. А дни между тем будут бежать за днями. Ждать же никак нельзя, нельзя надеяться и на то, что преступники обязательно наткнутся на патруль или мелькнут где-нибудь на стоянке такси. Такую возможность исключать не следует, но и рассчитывать особенно на удачу было бы неразумно.

Странные вещи иной раз происходят с памятью. Вдруг ни с того ни с сего она вытаскивает запечатленные когда-то в сознании совершенно пустяковые впечатления и заслоняет ими что-то важное, необходимое, значительное. Мучительно пытаешься вспомнить. А перед мысленным взором, как сейчас у Павла, прыгают и прыгают через огненный барьер в воду белые пушистые заячьи тельца. Доработался! Огненные блики перед глазами скачут. Нет, не огненные блики. Это он видел когда-то телевизионную передачу «Клуб кинопутешественников», и там были кадры о пожаре в лесном заповеднике. Тогда и прыгали белые зайцы в воду, спасаясь от огня. Белые тельца так и мелькали в воздухе. Белые, мягкие тельца… Нет, не зря привязалась к нему эта картина. Конечно же, это было в ночь, когда в Перове душители напали на шофера такси Черемисина. А еще через несколько часов поступило сообщение о еще одном разбойном нападении. И водитель машины… Скажи на милость, фамилия его напрочь вылетела из памяти, а номер таксомотора пожалуйста: ММТ-27-67. Так вот, водитель сообщил приметы двух грабителей такие же, что и Черемисин. Появилось только еще одно дополнение: на правой руке Черноволосого, которой он душил своих жертв, шофер заметил что-то белое, мягкое. Ему показалось, что это была повязка, возможно прикрывающая полученное ранение. Да, все так и было. Это Черемисин изо всех сил стукнул Черноволосого ключом по руке. Ладно, вспомнил о повязке, а дальше что? А дальше надо за эту повязку зацепиться. И вообще хорошо бы еще разок пройтись по тем местам, где были совершены ограбления. Поспрошать как следует дворников, дежуривших в те дни, жителей близлежащих домов.

Нет, как хотите, а уличные преступления, в данном случае грабежи, куда сложнее раскрывать, чем те, что происходят в квартирах. Там обычно находится немало свидетелей происшедшего — соседи, гости, любознательные пенсионеры, обычно предпочитающие находиться дома. А на улице куда меньше возможностей найти очевидцев. Да если они и встречаются, то сами ужасающие события, неожиданность, скоротечность происходящего на их глазах — все это вызывает своеобразное нервное потрясение, выбивает свидетелей из колеи, мешает сосредоточиться, вспомнить нужные детали.

Павел все же не утерпел, сам приехал с Сергеем Шлыковым в Новогиреево на повторный поиск возможных свидетелей. Безуспешно толкались оперативники в одну квартиру за другой, переходили из очередного дома в соседний. Складывалось впечатление, что в то еще не позднее время — в двадцать часов двадцать минут, — когда бандиты расправлялись с водителем такси, будто бы все живущие в Саперном проезде смотрели телевизор, ходили в кино или вообще не были дома.

Оперативники уже собирались сесть в машину, когда к ним, озираясь, подошел весьма раскормленный, румяный, очень небольшого роста человек и тихо проговорил:

— Пожалуйста, не оглядывайтесь. Я сейчас уйду. Не хочу иметь никакого дела ни с милицией, ни с преступниками. Если согласны не таскать меня никуда и нигде не называть моего имени, я кое-что могу рассказать.

Ему обещали. Оказывается, человек наблюдал за действиями грабителей из окна своей квартиры, расположенной на первом этаже. И человек отдал бумажку с номером такси ММТ-27-67. И потом сказал:

— Совесть мне велит сделать сообщение. Я видел, как убивали, а потом выбрасывали из машины несчастного шофера, и хорошо рассмотрел того, который душил. Он был в черной маске, и правая рука у него была перевязана.

Потом человек незаметно исчез. Но он так думал, что незаметно. Шлыков проводил его до дома и установил, кто он и что.

Конечно, группе Калитина повезло. Пришла в голову мысль о повязке, решили еще разок побывать на местах происшествий — так сказать, подышать воздухом преступлений. И на тебе: почти сразу сам пожаловал драгоценный свидетель. Случай — и все.

Случай не случай, как хотите судите, а к приметам Черноволосого, о которых знали все, кому полагалось, было добавлено дважды подтвержденное свидетельскими показаниями упоминание о белой повязке на правой руке. И оно, это упоминание, оказалось отнюдь не излишним.

Следующей ночью обнаглевшие преступники в городе, где были настороже все наличные силы милиции, совершили еще одно разбойное нападение. Но на этот раз последнее.

Дмитрий Яковлевич Новожилов, водитель такси, так описывал происшедшее с ним:

— Ничего похожего на те приметы грабителей, о которых я слышал, не было во внешности двух граждан, что сели ко мне в машину. Который со мной ехал, был одет не в кожаную куртку, а в синюю нейлоновую, знаете, как стеганое одеяло — в такую. И еще сбило меня с толку, что этот в нейлоновой куртке все сначала про родильный дом болтал. Дескать, на радостях выпил, жена наследника должна вот-вот принести. А минут десять когда проехали, он и спросил:

«Ну, как там, в третьем вашем парке? По-прежнему ремонтникам калым суете?»

«И откуда вы знаете, — это я уже, — что из третьего машина?»

«Вот тебе и раз, — отвечает, — номерок-то у тебя с цифры «3» начинается. Верно? ММТ-34-90».

Вот тогда меня и прохватило морозцем. Поднял я глаза на зеркало — они! И сзади как раз тот, душитель. Когда в очереди стояли, он в воротник шубейки нос уткнул, замерз будто. Потому обличье и не выказывалось. А сейчас гляжу — он самый и есть. Угрюмый, мохнатые черные, очень широкие брови. Голова как без шеи, прямо вдавлена в висячие широченные плечи. А правая рука забинтована. Я хотел к постовому подвернуть, а его, как назло, нет и нет. Тут пассажиры стали ругаться между собой. Оба пьяные, который в нейлоновой куртке потрезвее, а черный — сильно. Только въехали на Мейеровский проезд, тот, в куртке, сказал:

«Останови, шеф».

И открыл дверцу.

«По-хорошему, — говорит, — прошу тебя, Толька. — Это он заднего пассажира увещевал. — Не в цвет сегодня. Послушай меня. Давай лучше к Катюхе завалимся. И выпьем еще. А?»

А черный только сопит. Тогда нейлоновая куртка сплюнул, захлопнул дверцу и пошел назад.

Черный буркнул:

«Дуй в Сокольники».

И отвалился на спинку сиденья.

Я еду и все посматриваю: то в зеркало на типа на того, то по сторонам глазами рыскаю. Хоть бы одна живая душа встретилась. Второй час ночи. На улице никого. И вдруг паразит этот черный хватает меня за горло, да на излом. Но я уже приготовился: газ сбросил, в конус и тормоз ноги до отказа упер и в дверцу, которую одновременно открывал, как-то спроворил вывалиться. Расшибся, конечно, но вскочил и побежал. Ору не своим голосом: «Милиция! На помощь! Караул!» В таком роде что-то.

У настоящего предвидения есть свойство: ему дважды удивляются. Один раз — его смелости. Второй — когда оно сбывается. Полковник Горбунов и сам был представителем той школы сыска, которая предпочитает сначала устанавливать внутреннюю закономерность, причинную связь явлений, а уже потом переходить к действиям. Но молодой Калитин дал основания предполагать, что на смену прежнему поколению розыска приходит народ очень многообещающий. Петр Кузьмич сам захотел послушать потерпевшего. И во время его рассказа нет-нет да взглядывал на Павла. Еще бы! Версия калитинской группы подтверждалась самым выразительным образом. Повязка на руке у Черноволосого — раз. Напуганный усиленной деятельностью милиции да к тому же не очень трезвый, Куртка утратил присущую ему осторожность и «наследил»: вылез из такси в Мейеровском проезде. Видимо, сошел где-то поближе к своему жилью. Район, как и выходило по калитинской карте, — Первомайский. Это — два. И третье. Черноволосый скрылся с места преступления, бросив здесь же машину. Он не сел за руль. Значит, раньше управлял другой, Куртка. И этот Куртка действительно имеет или имел отношение к таксомоторному транспорту, что вновь подтвердила фраза, брошенная им водителю машины Новожилову.

Ждать больше было нечего. Тем более что, как удалось выяснить, не без причины останавливал угнанную машину Куртка в районе магазина «Богатырь» на проспекте Мира. Возле «Богатыря» жила во флигеле в однокомнатной квартире некая Вероника, кассирша, продающая театральные билеты в кассе на площади Маяковского. Частенько гостевали у нее — и не так давно — Черноволосый и Куртка. Но милицейский свисток той ночью, видимо, спугнул грабителей. С тех пор они сюда не приходили.

И все же флигелек возле магазина «Богатырь» не напрасно привлек внимание полковника Горбунова.

«Катюха»!.. Когда Новожилов вез Куртку, тот звал сообщника — Тольку — «завалиться к Катюхе». Но так зовут подружку Вероники, ее сменщицу в театральной будке. Екатерина Фалина!

Петр Кузьмич вызвал Калитина и распорядился немедленно установить адрес Фалиной, связаться с местным отделением милиции и чтобы глаз не спускали с дома, где она живет, пока группа старшего лейтенанта туда доберется.

— Не исключено, сразу можно натолкнуться на одного, а то и на обоих бандитов. Так что поаккуратней там будьте. И как что — докладывайте. До начала событий в Первомайском районе, — полковник взглянул на круглый циферблат, украшавший противоположную стену кабинета, — до начала осталось меньше четырех часов. Учтите, если задержитесь, пусть Шлыков с Кулешовым займутся домом Фалиной. А сами — в Первомайский.

Павел ушел выполнять приказание. А Петр Кузьмич посидел немного в кресле перед письменным столом, поднялся и подошел к окну. Долго разглядывал, кто знает в какой уж раз, волны машин, накатывавшиеся от перекрестка при разрешительном сигнале светофора, и уступы не очень высоких тут зданий, через просвет в которых проглядывали ровные линии деревьев на Петровском бульваре. Как будто бы он мог хоть как-то отвлечься и не думать о том, что тревожило. Отвлечешься тут! Как там сложится у Калитина? Как пройдет завершающая операция по делу «таксистов»? Если бы «завершающая»…

Преступники должны быть сегодня задержаны. И так уже потеряно столько суток. Криминология — наука о причинах преступности — данными своих массовых обследований говорит, что среди осужденных за разбой и грабежи в момент нападения были пьяные каждые двое из троих. Из показаний потерпевших следовало, что и Куртка и Черноволосый выходили на дело, изрядно подзарядившись. И хотя пока они не решались на убийство, только придушивали свои жертвы, но кто может поручиться, что взбредет в голову преступнику, отуманенному алкоголем? Нельзя, никоим образом нельзя допустить, чтобы наступила еще одна ночь, под покровом которой может совершиться непоправимое.

Таиться теперь было уже незачем — схватка шла в открытую. На одной стороне — два отщепенца и их немногие сообщники. На другой — общество, которому они себя противопоставили. Да, именно общество: народная милиция и сам народ — дружинники, просто люди, которые давно живут в здешних домах, всех и вся знают округ и сами добровольно захотели помочь в поимке бандитов.

Так и идут, все вместе, группами. Из дома в дом, из квартиры в квартиру. Впереди — сотрудники, милиции в форме и в штатском, дружинники. Рядом с ними дворники, работники домоуправления. Начали ровно в 14 часов с домов на Семеновской площади и на прилегающих к ней улицах.

— Не знаете ли таких-то?

— Не живут ли похожие?

— Не приходят ли к кому в гости?

Терпеливо, не торопясь, спокойно ведутся расспросы. И люди в квартирах отвечают доброжелательно, с полной охотой. Очень хотят оказаться полезными. Стараются вспомнить, задают вопросы об особенностях примет. И так и этак прикидывают. Но пока все безуспешно.

— Нет… Нет… Нет… Не знаем… Не приходят… Не живут…

Уже во второй половине дня в одном из последних домов Мейеровского проезда пожилая женщина говорит:

— Сосед у нас шофер такси. Кукин фамилия. Но только с конца лета он вроде бы не на машине работает.

— Почему вы так думаете?

— Раньше он всегда домой на своей «Волге» обедать заезжал. А сейчас пешком ходит. И в куртке я его видела кожаной. Но опять сейчас у него другая — легкая, вроде ватника, но покрасивее.

— Ну, а Анатолий у него не бывает, приятель его?

— Не знаю, как звать. Но ходит к нему один. Жену Кукина в родильный дом забрали раньше времени, беременность, что ли, ей сохраняют, не знаю точно.

— А приятель стал здесь жить?

— Как жену Кукина положили в больницу, все время почти что у него находился. Только последние дни не видно. Приходит все больше выпимши. Но ничего, не буянит.

— А какой из себя?

— Да черный такой, плотный парень. Правая рука забинтована, это вам верно указали. Кукин объяснял: потому и находится у него приятель, что бюллетенит, рука в станок попала. Морда, конечно, у него страшная, у чернявого. Скорей всего и Кукина он за собой потянул. Мы самому Виктору это сказали.

— Это кто Виктор? Кукин?

— Кукин. «Ты чего, — ему выговариваем, — на сторону стал ходить без жены? Почему среди ночи приходишь? Дружок, дескать, тебя с панталыку сбивает». Мы даже участковому грозились насчет чернявого заявить.

— Жаль, что не заявили.

— Так Виктор попросил. «Не знаю. Не сегодня-завтра он сам из Москвы уедет. Завербовался на Север».

Комната женщины, Прасковья Матвеевна ее зовут, как раз наискосок от комнаты Кукина. И если дверь немного, будто нечаянно приоткрыть, вполне видно того, кто зайдет в коридор. Полковник Горбунов как раз к тому времени подъехал, когда Прасковья Матвеевна полностью отвела душу и выложила все, что знала про Кукина, его жену и про чернявого.

— Не возражаете, если наши сотрудники побудут у вас до прихода Кукина?

— Пожалуйста. — Прасковья Матвеевна была явно обрадована выпавшей ей возможностью участвовать в разоблачении преступников.

— В комнате оставить двоих, — приказал полковник, — остальные пусть займут посты на верхней площадке лестницы и во дворе.

Лейтенант, выслушивающий указания Горбунова, нерешительно проговорил:

— Извините, товарищ полковник. Не мало ли будет двоих в засаде? Это же типы те еще. И сразу оба могут пожаловать.

— Не пожалуют. Сообщник Кукина уже задержан…

Полковника Горбунова интуиция не обманула: Черноволосого пригрела подружка Вероники с проспекта Мира — Екатерина Фалина, Катюха. Но совсем не так прост оказался он, этот Анатолий, как можно было предположить по описанию.

Едва сотрудники МУРа прибыли на улицу Левитана, возле поселка Сокол, заранее предупрежденный ими участковый уполномоченный из местного отделения милиции заспешил навстречу.

— Сидит.

— Кто сидит?

— Да этот, Анатолий. Только он не лохматый. И брови самые нормальные. Здоровущий, это верно. А так никакие особые приметы не совпадают.

— А где сидит?

— Во дворе. На лавочке. Я его второй раз тут днем вижу. Видно, дожидается, когда Фалина с работы придет.

Зашли во двор. Он круглый, дома со всех сторон. Так, кру́гом и подошли к лавочке. Сидит, наклонившись вперед. Локти на коленях и кулаками подбородок подпирает. Руки в перчатках. Короткое зимнее пальто с большим воротником из темно-коричневой цигейки. Такая же шапка-ушанка. Парень как парень. Широкоплечий как будто бы в меру. Лоб вовсе не обезьяний, а как у всех людей, обыкновенный. Брови ничем не выделяются. Когда Кулешов и Венедиктов взяли за локотки, даже не пробовал вырываться. Спокойно спросил:

— Чего навалились? Или с кем спутали?

— Разрешите документы.

— Не припас. Знал бы, что встреча с вами будет. А так не захватил.

Привели в отделение.

В комнате оперативников, рядом с дежурным, Калитин разделся сам, предложил задержанному:

— Снимайте пальто, шапку. Садитесь. Будем знакомиться.

Тот молча выполнил указание. Перчатки тоже стащил. С правой руки — с трудом: она была у него в ладони и кисти туго перевязана. Подстрижен ежиком, очень коротко. Волосы черные. Брови подбриты. Поглядывает на Калитина простодушно, но переигрывает — даже зевать пытается. А Павел отвечает самой искренней улыбкой, потому что думает в это время о том, насколько толковым человеком оказался Кирьяк Алексеевич Лямин. Как в воду смотрел старик, когда говорил, что Черноволосому для маскировки очень нетрудно будет поменять причесочку и поуменьшить брови. А повязка осталась. Видно, хорошо «угостил» в свое время душителя шофер-таксист Черемисин, что до сих пор без бинтов Черноволосый обойтись не может. Спасибо Черемисину, сыграла свою роль повязочка. А уличить преступника помогут и другие вещественные доказательства, о существовании которых тот даже не подозревает.

— Фамилия?

— Шонин, Николай Александрович. Работаю на заводе «Компрессор» слесарем-инструментальщиком.

— Где живете?

Спокойно называет адрес.

— Лучше бы сначала спрашивали, а потом хватали. Проверите, извиняться заставлю.

Позвонили в отделение милиции. Попросили разыскать участкового уполномоченного, который обслуживает дом на Большой Грузинской улице, указанный задержанным.

Через 20 минут звонит участковый: все в порядке. Жена, ребенок, ночует дома. Сигналов никаких нет. По вечерам обычно к соседям ходит: телевизор смотрит, в домино играет. Да, учится заочно в техническом вузе. Соседи отзываются хорошо.

— Неужели оплошка?

Сообщили полковнику Горбунову.

— До лавров Аркадия Райкина ему далеко. Тоже «артист». А ну-ка пускай руку развяжет! — командует полковник по телефону. — Поглядите, Калитин, что за характер ранения у него. И еще пригласите сейчас же начальника розыска из отделения, участкового уполномоченного и лиц, знающих Шонина, лучше родственников. Я тоже скоро буду.

К приезду полковника наглости у новоявленного «Шонина» поубавилось.

— В первый раз видим, — сказали приглашенные. — Никакой он не Шонин.

— Это не резаная рана, и если в станок рука попадет, то вряд ли у нее будет такой вид. Ушиб это, очень сильный ушиб, с обильным кровоизлиянием. Очевидно, гражданин получил удар тяжелым, скорей всего металлическим предметом.

Такое предварительное заключение сделал опытный хирург соседней поликлиники, которого попросили зайти в отделение.

— Слушайте, Анатолий, давайте договоримся, пока не установлено обратное, вы — Анатолий, — полковник Горбунов взял стул и присел напротив уставившегося в пол детины. — Так вот, Анатолий. Говорите, что вы слесарь-инструментальщик, в техническом вузе учитесь? А я когда-то тоже на заводе трудился. И как раз близко к вашей специальности. Скажите мне такую простую вещь: при шабровке, когда уже микронная доводка осталась, какую вы эмульсию применять будете? Молчите?

Полковник Горбунов вышел в другую комнату и пригласил с собой Павла.

— Берите его в управление. И покажите начальникам отделений милиции и заместителям начальников по розыску тех районов, где они с Курткой грабили. А я — в Первомайский. Условливаемся: если от вас моя рация сообщений не примет, значит все в порядке и вы либо в дороге, либо уже включились в операцию.

Привезли Анатолия на Петровку, 38. Почти одновременно сотрудники управления доставили настоящего Николая Шонина, только-только вернувшегося с работы.

— Мы в школе когда-то вместе учились, — сказал он. — Дружили не очень. Но не так давно Анатолий вечером зашел ко мне домой, принес бутылку водки. Выпили. Вспомнили товарищей по классу, кто где. И он остался у меня ночевать. Не пойму, зачем ему захотелось воспользоваться моим именем.

— А у него фамилия какая?

— Козловский. Анатолий Козловский. Отчества не помню. Но я знаю, где он живет. И если надо, покажу.

Показывать не понадобилось. Очень скоро Анатолий вынужден был позировать перед пристально рассматривающими его офицерами милиции.

— Ба! Козловский? — раздался голос одного из них. — Сколько месяцев скрывался, а Москву, значит, бросить не захотел? Козловский это! Как тебя звать-величать, позабыл я что-то?

— Анатолий Павлович.

— Вот, вот. Разыскивается Козловский Анатолий Павлович. Может, сам скажешь за что?

— Чего уж там. Что было, то было.

А было гадкое, подлое, отвратительное.

Минувшим летом несколько групп туристов — главным образом школьники старших классов — разбили свой лагерь на берегу Москвы-реки, неподалеку от станции Тучково. Поздно ночью человек десять пьяных парней с ревом стали врываться в палатки и, угрожая финками, топорами, потребовали у перепуганных девчонок и мальчишек часы, деньги, одежду.

Крики о помощи услыхали работники милиции. Большинство грабителей удалось задержать. А некоторые, в том числе и Козловский, бросив дружков, трусливо бежали, переплыв Москву-реку.

— Значит, с тех пор находились на нелегальном положении?

— Выходит, так. Боялся возвращаться, — бубнил Козловский, не поднимая головы. — Влип по глупости, по пьянке. Дома вы поджидали, догадывался. И перебивался кое-как, то у приятелей, то у родственников. Помогали. Как раз хотел с повинной явиться. А вы меня опередили.

— А до событий на Москве-реке где работали?

— Фрезеровщиком на электрозаводе.

— Разряд какой был?

— Второй.

— Так. А больше к уголовной ответственности не привлекались?

— Нет.

— Кукина знаете?

— Какого Кукина? Нет уж, в чем виноват, в том виноват. А никакого Кукина вы мне не шейте.

..Виктора Кукина арестовали у него дома в тот же день. Он не оказал никакого сопротивления и не слишком негодовал. Попросил соседку, присутствующую при обыске как понятая:

— Прасковья Матвеевна! Навестите Танюшку в роддоме. Только очень прошу — про это ей не говорите.

Обыск ничего не дал. Как, кстати, и обыски на проспекте Мира — у Вероники и на улице Левитана — у Екатерины. Ни коричневой кожаной куртки, ни шапки-финки. Ни каких-либо вещей, принадлежащих ограбленным.

Когда потерпевших попросили опознать преступников, получился немалый конфуз. Из одиннадцати человек только двое, и то нерешительно указали на Козловского. А Кукина никто, абсолютно никто в лицо не запомнил.

— Самый разобыкновенный человек. Ну, ничего в нем в глаза не бросалось, — сокрушался водитель такси Черемисин, еще и еще раз возвращаясь к деталям происшедшего с ним на Липовой аллее в Перове.

Ни Кукин, ни Козловский никаких показаний о совместных преступлениях не давали. Не помогла и очная ставка. Не помогло и предъявление душителю Козловскому уличающих его заключений экспертиз.

Когда водитель такси Черемисин, обороняясь от Козловского, сильно ударил его разводным ключом по руке, несколько капель крови преступника брызнули на сиденье автомашины и на подстилку. Следы крови обнаружили и исследовали эксперты. Уже лет десять тому назад наши ученые стали определять состав, группу и «пол» крови, то есть принадлежит ли она мужчине или женщине, — независимо от того, живая ли это кровь или сухая, и даже если прошло немало времени с тех пор, как были оставлены кровяные следы.

— Ваша кровь, Козловский. Смотрите, — сказал Павел преступнику при очередном допросе и протянул ему заключение. — Биохимическая экспертиза говорит, никуда не денешься.

Козловский взял служебный бланк, внимательно прочитал то, что там было написано, и вернул его.

— Что молчите?

Козловский только плечами передернул.

— И медицинская экспертиза все подтверждает насчет удара по руке. Черемисинский ключ оставил вам эту «памятку», бесспорно, он. Ознакомьтесь.

Ознакомился. И снова подергал плечами.

— И тут помалкивать будете?

— А чего разговаривать. Мало что ваши сотрудники нарисуют на своих бумажках. И вешать себе на шею все прикажете? Не выйдет, гражданин начальник. Ваши «опознатушки» чем обернулись? «Обознатушками», вот чем. Так что еще будете отвечать за незаконное содержание под стражей невиновных людей.

— Ничего, Козловский. Скоро ваша прическа приобретет прежний вид и брови отрастут. Найдем ваш бушлат, круглую шапку-финку, обрядим как прежде. Глядишь — и «опознатушки» состоятся.

Как-то искоса, сбычившись, Козловский бросил на Павла хмурый, злобный взгляд. Но передернуть плечами не посмел.

Одиннадцать разбойных нападений на совести Козловского и Кукина. Одиннадцать раз, полузадушенных, выбрасывали они на мостовую свои жертвы. Одиннадцать раз висела на волоске жизнь людей, которые подвергались грабителями смертельной опасности порой из-за семи-десяти рублей. Эти деньги нужны были бандитам на разгул, пьянку, на «красивую жизнь».

А разговаривать с такими выродками надо было деликатно. Закон требовал от своего представителя не только доказывать грабителям, что это они, именно они — вдвоем и каждый из них, — совершили все эти одиннадцать тяжких преступлений. Приходилось изобличать их — терпеливо, скрупулезно, с помощью свидетельских показаний, вещественных доказательств, данных научных экспертиз. И тщательно, в той форме, как это обусловлено законом, фиксировать результаты этой кропотливой работы, записывать в протоколах и других юридических документах, предъявлять их обвиняемым и вновь записывать то, что они сочтут нужным сказать.

Павел готовился ко всякому допросу, составлял его план, психологически настраивал себя на тот тон, который казался ему наиболее подходящим. Особенно тщательно обдумывал предстоящий допрос. В каждом деле обычно наступает кульминационный момент, когда накапливается все предыдущее, что воздействовало на преступника. Он находится уже как бы в состоянии «неустойчивого равновесия», и очень многое зависит от того, насколько работник дознания умело, сильно, стратегически расчетливо проведет этот решающий допрос.

Павлу представлялось, что Кукин готов для такого главного, самого важного натиска.

— Давайте, Кукин, я сам расскажу историю вашего падения, как вы дошли до жизни такой. Не хотите быть откровенным? Думаете, что вы с Козловским были «великими конспираторами», что мы лишь спим и видим, как вы соизволите дать наконец показания? Как бы не так. Хотелось дать вам возможность чистосердечно во всем признаться и этим хоть отчасти уменьшить кару, которая вас ожидает по суду. Теперь пеняйте на себя. Больше ни ждать, ни уговаривать не будем.

Кукин попытался саркастически улыбнуться, но оледенелое, застывшее в напряжении лицо изобразило лишь жалкую гримасу. Он ждал.

— Сейчас вам двадцать два. Посмотрите, как сложилась «арифметика» вышей биографии, — Павел внимательно следил за выражением лица сидящего перед ним молодого человека, старательно избегавшего встретиться с ним взглядом. — До восемнадцати лет — школа. Три года — в армии. Там стали шофером. Наслушавшись рассказов о заработках таксистов, после демобилизации пришли в парк. Водителя второго класса, да еще недавнего воина, вас там охотно взяли, прикрепили хорошую машину. И здесь вам в первый раз в жизни крупно не повезло. Вы-то сами считали как раз наоборот — большим везением то, что прожженные «асы» приняли вас в свою компанию и весьма скоро обучили, как легко «иметь навар», побольше урывать для себя.

У вас были и отец и мать, славные, добрые люди. Вы скоро женились. Родители отдали вам свою комнату, сами переехали к родственникам: чем не поступишься для счастья единственного и любимого сына. И жену вы выбрали лучше не надо — серьезную, тоже очень любящую вас девушку, настоящего друга. Да, я еще не поздравил: вчера у вас сын родился. Поздравляю. Утром сегодня звонила ваша мать, просила сообщить, что и со здоровьем у жены все благополучно и мальчик хороший. Ну, продолжим. Итак, жена ваша считала, что никак не стоит бросать мечту, которая была у вас с юности, — стать инженером-механиком. Способности к техническому творчеству у вас, несомненно, были. И жена все уговаривала вас учиться. Сама она и работала и училась на вечернем отделении института. На третий курс, кажется, уже перешла?

Кукин кивнул. Он глядел в окно, почти не мигая. Желваки ходили и ходили на скулах.

— А вы, Виктор, не хотели учиться. Зачем? Слава богу, иной инженер столько не имел, что инженер — большой ученый столько не зарабатывал, сколько умудрялись вы, всячески мухлюя с доверчивыми пассажирами, главным образом приезжими. Помните, вы хвастались среди товарищей в парке, как возили не знающих Москву командированных вокруг Комсомольской площади или с Курского на Ленинградский вокзал через Киевский. Не гнушались вы и получать «калым» с девиц легкого поведения, подыскивая им на вокзалах клиентов. Рвали, как говорится, где только могли, ни с чем и ни с кем не считаясь. Сменщик ваш жаловался, что вы совсем не ухаживали за машиной, безбожно ее эксплуатировали. Правильно я все говорю, Кукин?

Павел взял из лежавшей на столе папки листок бумаги со штампом и печатью.

— Вот что о вас товарищи пишут. Я перескажу, если не возражаете, своими словами. И года в парке не прослужили, а худую славу заработали. «Лихач», — говорили о вас. «Под мухой» позволяли себе за руль садиться. Предупреждали вас, взыскания накладывали даже — не помогло. Тогда после небольшой аварии, которую вы сотворили, решили немного охладить ваш пыл. Сами — заметьте, сами! — товарищи просили ГАИ лишить вас на шесть месяцев водительских прав. Да, общественная аварийная комиссия парка единодушно приняла такое решение. Думали ваши товарищи, что поработаете автослесарем и одумаетесь. Такое уже в парке бывало, и суд товарищей обычно оказывал влияние на самых недисциплинированных. А вы как реагировали? Не отвечаете? Ладно. Договорю за вас. Привыкли вы уже к легким деньгам. А тут стали получать всего девяносто рублей. И выпить не на что. К тому же жену преждевременно в родильный дом увезли — со здоровьем у нее что-то не ладилось. Хотелось жене и передачи получше носить и цветы. У родителей неудобно брать да брать — они у вас пенсионеры. И еще разок судьба вам соблазн преподнесла. Объявился Козловский на горизонте. Да как объявился — в ореоле «романтики» и «рыцаря». Он городил о себе такую чушь, что просто диву можно даваться вашей доверчивости. Мелкий воришка, детство которого прошло в колонии, судившийся потом за ограбление шестнадцатилетней девчушки, у которой он отнял часики и хозяйственную сумку с несколькими рублями, — этот «герой» врал вам, будто он вынужден скрываться не потому, что ограбил в компании таких же пьяных хулиганов туристский лагерь школьников, а по причинам самым возвышенным. Он, Козловский, дескать, вынужден был вступиться чуть ли не за честь «дамы сердца» и поранил ножом ее свирепого поклонника.

— Речь идет обо мне, — вдруг выпалил Кукин. — И вы совершенно напрасно стараетесь чернить Анатолия. Я все равно вам не поверю.

Павел открыл снова картонную папку.

— Вот документы о причинах его судимости и розыска. Убедитесь.

— И смотреть не стану. Я наслышан от того же Анатолия, как у вас стряпаются бумажки.

— Изрядно он вас, Кукин, настроил на свой лад. Что же. Пройдет еще немного времени, и вы узнаете цену Козловскому. И возможно, с иных позиций взглянете на наш сегодняшний разговор. Однако будем его завершать.

— Стоит ли?

— А это уж мне разрешите определять. Кстати, то, что вам Козловский рассказывал о гибели на войне своего отца, — это правда. Правда и то, что у его матери осталось трое сыновей. И ей было очень тяжело одной растить их. Но двое братьев Козловского — люди как люди. А он преступник. На него и в семье смотрят как на отрезанный ломоть, как на неисправимого. Вот он, ваш идеал, ваш учитель. Но мы в то же время достаточно хорошо осведомлены, что в вашем преступном дуэте вовсе не Козловский, а вы были, так сказать, мозговым трестом. Вы выбирали машины, маршруты поездок, места, где нападали на свои жертвы. Вы, потому что, как бывший таксист, отлично знали все, что надо было знать. Вы, потому что не только садились за руль после ограбления и угоняли машину, но и весьма быстро и квалифицированно снимали с нее все ценное. Вы, потому что считали себя обиженным товарищами и мстили им. Вы, потому что, садясь рядом, всячески усыпляли бдительность своих жертв, близкими им профессиональными разговорами отвлекая их внимание, чтобы Козловский мог действовать безнаказанно. А Козловский? Козловскому была отведена роль бездушной и безмолвной машины — душителя. Козловскому терять нечего. И вы прекрасно это знали, когда задумывали свое «предприятие». Вот так, Кукин. И не надо лицемерить, выставляя себя этакой бездумной овечкой, которая послушно шла за своим поводырем. Пусть будет всем сестрам по серьгам. И каждый отвечает за себя. А не прячется за спину другого. И чтобы уже покончить со всем, что я вам собирался сказать, вот ознакомьтесь.

Павел в третий раз прибег к помощи все той же папки и извлек из нее карту Москвы, ту самую, где были в свое время так красноречиво изображены графически все «гастроли» таинственных Куртки и Черноволосого.

— Пока вы будете рассматривать и вспоминать свои одиннадцать «поездок», о которых мы пока знаем, разрешите, я еще кое-что добавлю. Мы знаем, что у вас есть тайник. Его ищут и весьма скоро найдут. Потому что вас обоих однажды видели за кольцевой дорогой, возле того места, где потом нашли в лесу «раздетую» машину. Тогда свидетели не придали встрече с вами того значения, которое она приобретает теперь. Так что примерный район вашего тайника известен. Можно предполагать, что мы обнаружим в этом вашем тайнике. Вот и все. Еще раз советую: воспользуйтесь последним шансом, который вам представляется. Подумайте, с каким лицом вам стоит предстать перед судом.

Кукин сложил и вернул карту. Потом в первый раз за все время многочисленных бесед взглянул Павлу в глаза. И спросил:

— С женой встретиться разрешите?