Несколько кадров для дедушки

23

Елизавета, наша классная, была права: дедушке стало лучше, и даже гораздо быстрее, чем я думала. Через три дня он уже ходил по комнате, искал очки и требовал себе стол для переговоров с иностранными коллегами-машиностроителями. Через четыре — вышел на крыльцо, осмотрелся кругом, сложил ладони рупором, закричал:

— А валенки у вас протухли!

Правда, к вечеру от такого подвига у него заболело горло, и он пролежал в кровати полторы недели. Спальник преданно сидел рядом на полу, смотрел ему в лицо, лизал руки, тыкался носом в нос и глаза. Но и не отказывался выйти со мной на улицу.

В каникулы, когда дедушка спал, мы с Петькой только и делали, что гуляли со Спальником по железной дороге. Никакие проходимцы нам не попадались, и Спальник всё время оставался маленьким, не скрипел своими ушами. За каникулы я чуть получше стала понимать химию, потому что Петька мне её немного объяснил. То есть объяснил-то он мне весь курс, всё, что мы проходили, но поняла я только треть. Ещё он мне рассказывал про себя, свою семью, разные смешные случаи. На тренировку я шла одна, а возвращалась снова с Петькой, так что узнала много всего. Наверно, поэтому он не учится в нашей школе, иначе про его родителей уже все бы всё знали, а они ведь учителя.

— Ну что, пригодились газеты? Нашёл твой папа работу?

Газеты-то нам пригодились, но я поняла теперь, кто их приносил каждое утро. Надо же! Конечно, такая забота впечатляет, но как-то… Тут что-то не то. Не окрыляет она. Новое словечко нашего класса, только перед каникулами появилось: «окрылять».

На один Петькин турнир я не попала, тогда дома как раз были брат с сестрой. А вот на другой — пошла, мне повезло, что он был не в лесу, а в какой-то пожарной части. В лес я не поехала бы — некогда. Удивительно, конечно, как человека меняют доспехи. Вот только что был Петька Петькой, а натянул свою кольчугу, шлем, специальные перчатки-краги, взял в руки меч — и это уже не совсем Петька. Это какой-то, я извиняюсь, Петро. Какой-то Пётр-воитель! Какой-то завоеватель мира. Или уж его хранитель. Словом, совсем другой человек. Рядом стоят такие же отважные люди — в латах, кольчугах, кафтанах, с мечами, дубинками, посохами с набалдашниками. Болеют за них девчонки в длинных платьях, не просто длинных, а в таких, у которых подол по полу волочётся, рукава свисают. И вышивка серебряной нитью — у кого на плечах, у кого на груди. На головах полоски из ткани, не ободки, а какие-то другие. Интересно, конечно, даже красиво, но только для такого турнира, — по улице я не стала бы так ходить.

И так странно видеть всех этих людей в одежде под старину в обыкновенном спортивном зале с протёртым полом, шведской стенкой, с обыкновенными голубыми скамейками, которые есть во всех залах на всех соревнованиях. Сразиться Петро успел только с двумя соперниками, а в третьем бою один вояка в жёлтых латах так саданул мечом, что у Петьки немедленно пошла кровь. Ого! Оказалось, ему рассекли губу. Нижнюю. Никто не стал вызывать скорую помощь, ничего такого, соревнования продолжились, только Петьку уложили на лавочку, над ним склонился дядька в обыкновенной одежде, достал из своего дипломата медицинские инструменты, стал зашивать губу. Без наркоза! Я на месте Петьки не выдержала бы, наверно, грохнулась в обморок, а он ничего, не грохнулся. После операции вокруг него толпились человек пять девчонок, даже больше, я пробиться не могла. Врач не разрешил ему сражаться, пока всё не заживёт, и мы пошли домой. По дороге он молчал — ещё бы, как разговаривать с порванной губой. Из совсем маленьких уже сугробов я выкапывала последний чистый снег, заворачивала его в бумажные носовые платки и давала Петьке. Он прижимал снег к губе, и ему становилось полегче. В тот день не он провожал меня, а я его. До подъезда, не до квартиры, но на тренировку всё равно опоздала.

А после каникул все дни у меня стали сливаться в один день. Сливаются и сливаются, ничего не могу с этим поделать, хоть плачь. Такой длинный день, когда надо успеть поучиться в школе, прибежать домой, поучить уроки и в это же время посмотреть из окна, как гуляют дедушка Витя и Спальник, потом быстро гнать на тренировку, с тренировки — домой, дома — доучить уроки, почитать дедушке на ночь, погладить Спальника. И только после этого лечь спать. Конечно, я старалась экономить время, например, читала дедушке географию, историю или литературу. Попробовала химию, но он только расстроился из-за всех этих реакций, да и я всё равно ничего не поняла.

Спала я в это время так мало или так крепко, что не замечала ночи совсем, мне казалось, что я прилегла на секундочку и вот уже начинается новый день, а может быть, это продолжается старый: школа, тренировки, дедушка. Где-то там, в этом дне, появлялись Колька Терентьев, Наташка, Петька Воронцов, Борисыч, Елизавета. Мне кажется, родители в этот длинный день забегали даже реже, чем одноклассники или Петька Воронцов. Или просто я их замечала гораздо меньше. Во всяком случае, меньше, чем дедушку, это уж точно. Я всё думала, что вот закончится учебный год, пройдут соревнования, нет, сначала пройдут соревнования, а потом закончится учебный год — и вот тогда снова у меня будут разные дни, может быть, даже не очень короткие, вот тогда поживём. Но оказалось, что это ещё не всё, не предел. Скоро дни стали проноситься с такой скоростью, что я перестала замечать хоть какие-то отличия среды от пятницы, а четверга от вторника или понедельника. Пожалуй, только выходные ещё оставались выходными, но я и их почти не видела, я спала.

Это случилось внезапно; наверно, такие вещи всегда бывают неожиданными. Я учила уроки и поглядывала в окно на дедушку и Спальника. Снег сошёл, всё вокруг развезло, и они гуляли по деревянным тропинкам, ходили к дровяникам и обратно, ходили рядом с дровяниками. Туда-сюда, туда-обратно, я их всё время видела, если смотрела не в тетрадь или учебник. Иногда получалось видеть разом и задание в учебнике, и деда с собакой — у меня хорошо развито одновременное зрение, часто я могу делать несколько дел сразу. Но тут я решала задачу по алгебре, ничего не замечала. И вдруг я очутилась на улице, потому что услышала, как Спальник завизжал что есть силы. Раз — и уже там! Не сразу получилось у меня взять пса на руки, потому что он не давался, убегал, старался укусить. А ещё потому что из глаза у него текла кровь, руки отдёргивались сами собой, вот не знала, что так бывает. Оказывается, не так-то просто видеть свою собаку, если в это время у неё течёт кровь. Потом я поняла: чем дольше он тут скулит, тем меньше становится. Только что почти доставал до колена, и вот он уже где-то чуть выше ботинка. Если бы я успела надеть ботинки, а не побежала прямо так, в носках. Наконец я его схватила и утащила домой, посадила в ванну, открыла воду, душем промыла глаз, оба глаза. Ну, и всего его, конечно, замочила. Просто он не давал дотронуться до своего глаза, ни пораненного, ни здорового, пришлось действовать без рук, только водой. Замотала пса в полотенце, положила у батареи — его колотило от холода и от собственного стона. Кровь продолжала идти, не так много, как мне показалось сначала, но она шла.

И тут я вспомнила, что оставила дедушку на улице! Выскочила на крыльцо — деда не было. Я накинула отцовскую штормовку, влезла в резиновые сапоги и пошла его искать. На улице его не было. За дровяниками — не было. Добежала до железной дороги — пусто. Во дворах двухэтажных домов его не было, в подъездах — тоже не было. Понеслась к пятиэтажке, заскочила в магазинчик в цокольном этаже — пусто, нету дедушки. Поплелась домой. Спальник по-прежнему лежал у батареи, постанывал. Деда не было. Прибежала мама, я ей рассказала по телефону, пока искала. По дороге она тоже не видела ни дедушку, ни признаков дедушки. И тут позвонил Терёшка.

— Слушай, это самое, — сказал он, и мне захотелось повесить трубку, но я почему-то не повесила, — там не твой дедушка возле Автодрома ходит? Я сейчас шёл мимо, вроде похож.

— Не отпускай его! — крикнула я и сорвалась с места. Мама побежала за мной.

Это был он, мой дедушка! Он стоял и разговаривал с Колькой на скользкой весенней дороге у гаражей. Терёшечка, родной мой сосед по парте, уже готов был согнуться под грузом странных мыслей и слов, которые слышал сейчас. Во всяком случае, побледнел он здорово, издалека было видно его белое лицо. Когда мы подбежали, дедушка рассказывал, как тяжело жить в Японии — и не то чтобы наводнения каждый день, а какое-то всё нерусское. Терёшка героически держал дедушку за руку, не давал скатиться по грязи в лужу.

— Отец! — строго сказала мама. — Давай-ка домой!

А я не могла ничего сказать, ни деду, ни Кольке. Кольке хотелось сказать спасибо, но не получалось, я просто подошла и подержалась немного за его руку. Потом вспомнила про Спальника и тут же смогла даже кричать.

— Колька! Пошли в ветеринарку! У Спальника глаз!

И мы побежали сначала домой, потом, с Мелким, в ветеринарную клинику. Всё же у меня самый лучший дом в городе, всё близко, и ветеринарка тоже.

— Спальник Мальцев! — крикнула я, как только прибежала в больницу. Спальник сидел у меня на руках, я уже почти не ощущала его — такой он стал маленький, почти как тогда, когда появился у нас. Дожидаться, пока найдут его карточку, было некогда, я сразу побежала в комнату для приёмов.

— Жить будет, — пообещал доктор после осмотра. — Похоже, напоролся глазом на какой-то сучок. Как это произошло?

Если бы знать. Врач сделал Спальнику два укола и отпустил домой. Теперь каждый день мне нужно приносить пса на уколы, утром, днём и вечером капать ему в глаза антибиотики. Ну, и следить за общим состоянием. Но это ничего — жить будет.

Как ни странно, дедушка чувствовал себя очень даже неплохо после такой прогулки. Поначалу. Потом оказалось, что лучше бы он, конечно, не ходил так далеко один. Без перерыва на обед говорил он про Японию, каждый день пытался убежать за калитку, я еле удерживала его. Кончилось тем, что мама решила: лучше дедушке сидеть целыми днями дома, а выходить на улицу только с родителями. Но как его не выпустишь? Он же взрослый человек, хоть и больной. И даже если об этом не думать, а просто закрыть дверь, то она очень просто открывается. Прятать одежду? Он может и так пойти, хоть совсем голый.

Мама взяла отпуск на работе и сидела дома, отвлекала дедушку разговорами, ходила с ним гулять, а когда он пытался убежать, держала за руки. Однажды дедушка толкнул её и побежал, но быстро выбился из сил. И после этого он сам уже не особенно рвался на улицу, сник, ослабел, мало вставал с постели, стал плаксивым и вредным, как ребёнок, говорят, что все дети такие в три года. Так жалко было деда, кто бы знал. Тут бы пригодилась способность Спальника лечить, но он сам сидел грустный, иногда подходил к деду, тыкался головой в руки, не прыгал в окошко, ел без желания, чуть-чуть, таял на глазах. В больнице говорили, что это нормальное явление, надо перетерпеть, но у меня не хватало терпения. Каждый день я капала ему в глаза, каждый день водила на уколы. Каждый день сидела рядом, разговаривала с ним, гладила. Но он оставался грустным. На улице не лаял ни на кого, шёл опустив хвост. Спальника тоже было жалко. Всех жалко.

Вот когда все дни слились в один. Я не хотела ходить на тренировки, но мама настаивала, и даже Елизавета напоминала каждый день, давала дополнительные задания, чтобы мне побыстрее учебный год закончить. Когда-то давно, когда мы только пришли в пятый класс, она мне понравилась, а потом я об этом забыла, может, потому что она очень уж строгая, не знаю. Но если так подумать посидеть, сейчас она тоже строгая, и алгебру с геометрией я не люблю по-прежнему, но классная мне всё равно снова нравится.