Несносный босс

Глава 25. Соня

А почему так руки дрожат? Это ужас, чем ближе время окончания рабочего дня у Мирослава, тем сложнее мне сохранять спокойствие.

Я-то думала сбегу, и все, проблем не будет… хотя, наверняка, было бы еще больше, но в моменте было бы не так страшно! А сейчас я понимаю, что он вот-вот вернется, и все из рук валится.

Потому что… после всего, как вообще? Что говорить, как в глаза смотреть? И смотреть ли в принципе?

Стараюсь занять себя делами, только бы не сходить с ума, раз уж мой побег провалился с треском и даже немного позором.

Делаю уборку, стараясь не думать о том, что мы творили в этой гостиной, готовлю ужин, вожусь с Мишкой.

Пытаюсь приготовить блинчики, но пальцы без шуток бьет такой дрожью, что я банально не могу перевернуть блинчик! Первый выходит комом, хотя проблем с ними никогда не было, поэтому летит Мишке, а я пытаюсь справиться с остальными.

Вкусные… но такие некрасивые, что даже не аппетитно. Приготовила, блин, ужин!

Я так отчаянно справлюсь со своей дрожью, что не слышу, как возвращается Мирослав.

Только вздрагиваю, когда неожиданно, совершенно неожиданно горячие руки ложатся на мою талию…

Боже! Это что, сон? Это сон, да?

Я застываю статуей и просто стою, блинчик сгорает к чертям, но я не могу взять себя в руки и пошевелиться…

Мирослав обнимает меня. Крепко крепко прижимает к себе, укладывает подбородок на мое плечо, и… мамочки мои…

Он нежно целует меня в уголок губ, добивая окончательно.

— Мирослав Сер…м-м-м! — мычу, когда он закатывает ладонью мне рот и не дает назвать его отчество.

— Соня! Ну какой Сергеевич? — негромко и с улыбкой ругает меня. Серьезности в его голосе нет и грамма, но почему-то так неловко становится, словно по заднице получила.

— Мирослав, — бормочу в его ладонь, он довольно кивает и возвращает мне возможность говорить.

— Так лучше. Продолжай.

— Я, не… отпустите меня, пожалуйста, — шепчу тихонечко. Так тихо, что он, наверняка, с трудом меня слышит.

И лучше бы не слышал. Потому что, честности ради, последнее, чего мне сейчас хочется, — это чтобы он меня отпускал.

— Что такое, Сонь? — отпускает. Делает шаг назад. В голосе мелькает сталь, холодно от нее становится, неуютно. Верните мне моего теплого и нежного Ольховского, пожалуйста! С таким ничего не страшно…

— Я… — я хочу сказать ему, что мы, кажется, снова делаем что-то не то, но потом мой взгляд падает на стол позади Мирослава. На нем лежит большой букет нежнейших цветов. Просто восхитительно красивых… я даже забываю, что хотела сказать. Наверное, это ужасно некрасиво с моей стороны, черт.

— Это тебе, Принцесса, — добивает он меня. Берет букет и протягивает мне.

Я… мне сто лет никто не дарил цветы. Редкие ухажёры предпочитали вешать лапшу на уши, а больше и некому было. Папа всегда дарил, когда маленькая была.

А тут букет. Такой восхитительно красивый! И мне становится так странно внутри. Мигом весь мир переворачивается с ног на голову и обратно, только вот в этом “обратно” ничего привычного уже нет совсем.

Все по-новому. Хотя, казалось бы, просто букет. Но вот совсем непросто… ни капли простого!

Для кого-то цветы — это обыденность, кто-то выбрасывает букеты, кто-то устаёт от них. Но не я… А еще я знаю Мирослава. И он вряд ли разбрасывается букетами просто так.

Именно поэтому мои слова о том, что мы делаем что-то не то, так и остаются невысказанными. Потому что “то”, ещё как “то”!

И я плачу, как дурочка последняя, не могу удержать рвущиеся наружу слезы, и просто реву, утыкаясь носом в букет.

— Сонечка, что с тобой происходит? — спрашивает меня. Отбирает букет, возвращает его на стол. Тянется к плите, выключает ее, потому что горелый блин уже неприятно пахнет на всю кухню, а потом обнимает меня и позволяет реветь уже ему в грудь. Поглаживает по спине, и я как дурочка последняя плачу от этого только сильнее!

— Мирослав Се…

— Назовёшь по отчеству, дам по жопе, честное слово, Сонь! — рычит он. — Пойдем.

Тянет меня в гостиную, на тот самый диван, прости Господи…

— Там цветы! Нужно в воду, завянут!

— Я тебе еще подарю, — говорит так просто, что я снова теряю дар речи и как кукла иду следом, усаживаясь на диван около него. — Рассказывай. Что такое?

— Ничего, честно!

— Принцесса, чего ты шарахаешься от меня? Жалеешь обо всем? Не нравлюсь тебе? Мне Мишка сказал, что ты сбежать собиралась. Что мне делать с тобой?

У него в голосе столько отчаяния, что я понятие не имею, что со всем этим делать.

Ну потому что нравится же! И даже очень… Как он может не нравится? Я же не слепая. И не окончательно дурочка, вроде бы.

Что делать со мной? Мне так отчаянно хочется крикнуть: “люби меня, пожалуйста, и никогда-никогда-никогда не отпускай”, но… Но разве я имею право?

Да и страшно. Очень. Я поломанная изнутри, не так просто все это, как может показаться.

— Просто все так быстро, — признаюсь ему, доверяю. Открываю душу. — Стремительно очень. Еще вчера вы мой начальник, а сегодня цветы, и еще то, что было вчера, и вообще…

— Понял, — кивает сразу. Обнимает за плечи, притягивает к себе. Пахнет так… — Это единственное, что смущает? Как тебе моя кандидатура? — он посмеивается, а я снова краснею. Как, как… что за вопросы вообще?!

— Мирослав Сер…

— Давай так, — перебивает меня, — если смущает скорость — я притормаживаю. Никакого секса до отношений. Идем мелкими шагами, да?

— Да…

— Первый шаг: обращайся ко мне на “ты”, пожалуйста, — он хитро подмигивает, потом встаёт с дивана и уходит наверх, оборачиваясь на лестнице: — я переоденусь, прокормишь блинчиками? Там уцелело пару штук, я видел.

Вздыхаю. Надо пробовать… — Конечно, Мир. Спускайся, я накрою.