Нетерпеливый алхимик

Глава 17 Паровой котел, который вот-вот взорвется

На следующий день новость усиленно муссировалась всеми средствами массовой информации. Более остальных усердствовали радио и некоторые телевизионные каналы. Журналисты взахлеб описывали содержимое свинцового контейнера и предостерегали, что его нельзя вскрывать ни при каких условиях. Согласно официальной версии некий злоумышленник угнал фургон со страшным грузом прямо из Гвадалахары, хотя не исключались и другие города провинции. Пока радиоактивные материалы находились в контейнере, они не представляли собою опасности, однако извлеченные наружу могли причинить сильные ожоги, а через определенный промежуток вызвать несовместимые с жизнью поражения всего организма. Сама атомная станция в новостях не упоминалась. То ли по настоятельной просьбе ее владельцев, то ли по собственному разумению, как ни странно, не лишенному здравого смысла, но наверху решили замять надвигавшийся скандал впредь до выяснения обстоятельств дела.

Начальник эксплуатационного отдела обещал держать нас в курсе служебного расследования. В первую очередь меня интересовало, оправдаются ли те подозрения, которыми он поделился с нами вчера, и когда истечет срок моего добровольного обета молчания. Чтобы не сидеть сложа руки, но вместе с тем не нарушать данного Давиле слова, я поручил Чаморро навести справки об отличительных свойствах похищенных радиоактивных отходов и о результатах их воздействия на человека. Сведения, добытые моей помощницей из разговора с экспертом по ядерной энергии, сводились к следующему: активность источника настолько велика, что даже при непродолжительном нахождении в зоне излучения без специальной защиты легкомысленный смельчак рискует превратиться в кучку пепла. А с применением недостаточных мер предосторожности, в зависимости от толщины слоя и типа защитных материалов, источник спровоцировал бы непредсказуемые по своей тяжести последствия самого широкого спектра, причем как сиюминутного, так и длительного характера. Я велел Чаморро основательно изучить эти отрицательные последствия и приготовить мне подробное описание симптомов лучевой болезни.

В целях максимального использования оставшихся у нас в запасе дней и средств я в тот же день взялся за раскручивание другого следа. Он привел меня на площадь Леалтад,[79] где по иронии судьбы, слишком очевидной, чтобы остаться незамеченной, находилась мадридская фондовая биржа.

Патриция Салдивар работала в одной из инвестиционных компаний и занимала там солидную должность. Мне подумалось, что тут не обошлось без ее родителя, чей внушительный капитал обеспечил ей быстрое продвижение по служебной лестнице и наверняка, хотя бы частично, был вложен в ценные бумаги при посредничестве все той же компании. Таким образом, старый лис убивал одним выстрелом двух зайцев: делал деньги из воздуха и укрощал свое строптивое чадо, поскольку взбалмошная девчонка взрослела буквально на глазах, превращаясь в квалифицированного специалиста по финансам, — весьма полезный навык, который, безусловно, пригодится ей в недалеком будущем. К моему величайшему удивлению, Патриция оказалась единственной дочерью Салдивара, а посему наследницей всего его движимого и недвижимого имущества вместе с высоким положением в обществе, отвоеванным отцом в жестоких битвах за место под солнцем.

Помещения инвестиционной компании располагались в одном из зданий на площади, недалеко от отеля «Ритц». Я подъехал туда около полудня и угодил как раз в перерыв. Передо мной встала дилемма: либо ждать, когда она выйдет на обед, либо взять ее на абордаж прямо в офисе. Каждый из вариантов имел свои недостатки и преимущества, и пока я раскачивался, взвешивая все за и против, Патриция появилась в дверях собственной персоной. Мне бросились в глаза ее элегантный пепельно-серый костюм с довольно короткой юбкой и мобильный телефон в скрещенных на груди руках. Она огляделась и небрежной походкой зашагала к отелю «Ритц».

Сыскная работа требует от детектива способности принимать молниеносные решения, поэтому я, не раздумывая, устремился за ней следом. Она обогнула отель, пересекла улицу и двинулась в сторону музея «Прадо». Я держался метрах в тридцати сзади, теряясь в догадках по поводу конечной цели ее путешествия, и, очутившись на углу музея, подумал, что, скорее всего, она повернет направо и перейдет на противоположный тротуар бульвара — там располагались многочисленные магазинчики и кафе, где можно было перекусить или сделать мелкие покупки. Но Патриция сначала прошла вдоль фасада «Прадо», потом взяла чуть наискосок, влево, и продолжала свой путь, пока не уперлась в ворота Ботанического сада.

Я заплатил за входной билет почти сразу после нее, тем не менее она успела нырнуть в густые заросли боковой дорожки и мгновенно в них растворилась. Немного погодя я нашел ее сидящей на скамейке под сенью огромного дерева. Она смотрела вверх, нежась в мягких солнечных лучах. Стоял чудесный октябрьский день, в меру теплый и в меру прохладный.

Я шел неторопливо, дав ей время заметить появление непрошеного гостя. Сначала Патриция не обратила на меня никакого внимания, но когда я приблизился к ней на расстояние трех или четырех метров, окинула меня недоуменным взглядом, и мне показалось, будто она роется в туманных глубинах подсознания, отыскивая похожее лицо.

— Добрый день. Ты меня помнишь? — спросил я, стараясь выглядеть как можно естественнее.

— Что-то знакомое, но… — ответила она растерянно.

Я вынул свой бумажник и показал ей удостоверение.

— Гвардеец, — подсказал я.

Патриция кивнула головой и помолчала несколько секунд. Потом вдруг преобразилась, и я вновь увидел перед собой ту бесцеремонную девицу у бассейна, которая жаждет подчинить своему влиянию любого человека, стоит ему попасть в ее поле зрения.

— Какая встреча! — воскликнула она насмешливо. — Вот уж никак не предполагала, что сюда забредают гвардейцы. Должно быть, я ошибаюсь, однако здешняя атмосфера слишком отдает декадансом, чтобы прийтись по вкусу блюстителю порядка.

Я чуть было не поделился с нею воспоминаниями о том, как, учась на факультете, прогуливал лекции и проводил утро в Ботаническом саду за чтением Марселя Пруста,[80] однако неуместные излияния только вредят делу. К счастью для тех, кто хочет скрыть свои истинные намерения, люди имеют обыкновение судить о других по устоявшимся примитивным шаблонам, и в таких случаях разумнее сделать вид, что ты скроен и сшит по их мерке.

— Я тоже не ожидал встретить здесь ведущего сотрудника компании да еще в тот момент, когда он сбегает из офиса в разгар рабочего дня и, устроившись в тенечке, отдыхает от трудов праведных, — вторил я ей, входя в образ, соответствовавший ее поверхностным представлениям о себе подобных.

— Почему ты решил, что я ведущий сотрудник?

— По костюму. Не забывай о моей профессии. Гвардейцы знают толк в таких вещах, вернее, должны знать толк.

Патриция прищурилась.

— Насколько я поняла, ты здесь с официальной миссией?

— И сам не понимаю. — Я пожал плечами. — Все зависит от твоих предпочтений. До некоторой степени, я предоставляю тебе свободу выбора.

— Мне все равно, — ответила она, отведя взгляд в сторону. — Я наслаждаюсь обществом моего любимого дерева и не нуждаюсь в другой компании.

Я задрал голову.

— Красивое, ничего не скажешь, — одобрительно бросил я.

— Оно не просто красивое, а самое замечательное в Мадриде. И не столько по размерам, сколько по совершенству формы. Его привезли с Кавказа. Блестящая идея, ты не находишь?

Я перевел взгляд вниз, на черную табличку, где содержались сведения, подтверждавшие слова Патриции. Однако я не мог оценить дерево по достоинству, так как находился слишком близко, но даже на таком расстоянии бросались в глаза его величественная стать и симметричные очертания кроны.

— Помимо всего прочего, — объясняла Патриция, — мое дерево, как и все истинно благородные виды, относится к листопадным. Сосны, эвкалипты и прочая дрянь, засорившая наши города, по своим биологическим свойствам больше тяготеют к грибам, чем к растениям. Настоящие деревья должны умирать, чтобы возродиться весной в расцвете новых сил. Полной жизнью живет лишь тот, кто не боится смерти.

— Я никогда об этом не задумывался.

— Мы не понимаем их природы, — рассеянно продолжила она. — В отличие от нас они живут сотни лет, но, несмотря на то, что наша жизнь несопоставимо короче, мы единственные существа на земле, которых им следует бояться. Парадоксально, не правда ли? За примером далеко ходить не надо: лет тридцать назад это дерево чуть не загубил врезавшийся в него на всей скорости грузовик.

— Какая жалость, — искренне посочувствовал я.

Патриция замолчала, теребя в руке мобильный телефон.

— Такие-то вот дела, господин жандарм, — проговорила она, распространяя вокруг себя холод отчуждения. — Теперь вы знаете, почему я здесь. Осенью я провожу в Ботаническом саду каждую свободную минутку. Мне нравится наблюдать, как постепенно меняется цвет листьев и как они высыхают, а потом падают на землю. За какие-нибудь пятнадцать минут я отдыхаю здесь телом и душой — все лучше, чем тратить перерыв на пустою болтовню с сослуживцами да надуваться вчерашним кофе, подогретым в микроволновке. А сейчас, позвольте спросить: зачем сюда пожаловали вы?

— Я предпочитаю общаться на «ты», так сказать, по старой памяти.

— Конечно, — согласилась она. — И все-таки, зачем ты сюда пришел?

— Тебе прекрасно известно зачем.

Патриция насторожилась.

— Понимаю, Тринидад Солер, — сказала она сдержанно. — Что-нибудь прояснилось?

— Почти ничего, — сказал я с сожалением. — Мне нужна твоя помощь.

— Но ведь ты уже говорил с отцом. — Она изобразила блаженное неведение. — У него были с Тринидадом общие дела, или, наоборот, у Тринидада с ним — от перестановки слагаемых сумма не меняется. Не знаю… поговори еще раз. Если уж он тебе не поможет, то я — подавно.

— Ты уверена?

Впервые с начала нашего разговора дочь Салдивара почувствовала под ногами зыбкую почву и занервничала.

— Послушай, жандарм! Ты портишь мне редкие минуты отдыха. За целый рабочий день я только здесь не слышу верещания этой пакости. — Она подняла руку с мобильником и потрясла ею в воздухе. — А через пять минут мне надо встать и уйти. И у меня нет никакой охоты тратить драгоценное время на то, чтобы играть с тобой в угадайку.

Гневную тираду моей подопечной прервал настойчивый телефонный звонок.

— Ну вот, накликала. Пропади ты пропадом! — в сердцах сказала она. — Да? Это я. Нет. Да. Я могу говорить.

Где-то с полминуты Патриция молча кого-то слушала, потом говорила сама, ограничиваясь короткими, рваными фразами, похожими на спешные инструкции, которые она корректировала на ходу.

— В случае осложнений, звони, — велела она невидимому собеседнику и прервала связь. Потом, словно вернувшись из далекого путешествия на Марс, проговорила: — О чем я? Ах, да! Если у тебя есть ко мне конкретные вопросы, спрашивай. Я тебе отвечу, разумеется, при условии, что смогу, хотя, предупреждаю, — это маловероятно. А если нет, то оставь меня в покое, наедине с моим деревом и моими мыслями.

— Пожалуй, я лучше спрошу, — мирно сказал я, изображая фланера, в чьем распоряжении целая вечность. — И не беспокойся, вопрос легкий и ты сумеешь на него ответить. Я присяду, не возражаешь?

— Садись, только не ко мне на колени, — сердито буркнула она.

Я окинул Патрицию оценивающим мужским взглядом. Она была среднего роста, не красива, но и не дурна собою. Ее физическая привлекательность обеспечивалась за счет насмешливой дерзости и холеного тела, вылепленного скальпелем пластического хирурга и упражнениями с гантелями, причем ровно в тех пропорциях, какие требовались для достижения нужного эффекта. По части декоративного оформления я не весть какой дока, но не настолько, чтобы не заметить очевидного, — она не посещала дешевых парикмахерских и не покупала косметику на распродажах, а ее гардероб отвечал огромным финансовым возможностям папаши. Пока под деревом раздавалось негодующее фырканье, я прикидывал в уме, принадлежит ли Патриция к типу женщин, на чьи колени мне захотелось бы взгромоздиться, не будь она подозреваемой, а я гвардейцем на службе, обязанным соблюдать сдержанность, и понял, что, безусловно, да, и с огромным удовольствием, однако только по одной причине: чем дольше я на нее смотрел, тем больше она напоминала мне Бланку Диес.

Утолив свою страсть к психоанализу, я спокойно уселся на другой конец скамейки, преследуемый ее неумолимым, полным ненависти взглядом. Я ответил любезной улыбкой и продолжил разговор:

— Ответь мне, почему ты не звонила ему на мобильный телефон?

— Что?! — обомлела Патриция и закрыла глаза, забыв проделать ту же процедуру со ртом.

— На мобильный, — повторил я, показывая на ее телефон. — Просто как все гениальное: сохраняешь в памяти номер и нажатием кнопки соединяешься с нужным человеком, где бы он ни находился. Не надо передавать ему сообщения, не надо вмешивать третьих лиц, рискуя посвятить в ваши отношения того, кому не полагается о них знать. Теперь так делают все парочки, разумеется, если могут заплатить за столь дорогую услугу. Согласись, великолепная возможность держать своего милого на крючке в любой час дня и ночи. По крайней мере, до тех пор, пока ты его терпишь.

— Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Мне не хотелось бы опять выслушивать упреки в пристрастии к загадкам, — пояснил я. — Но позволь заметить: поза придурковатой барышни, в которую ты пытаешься стать, совсем тебе не к лицу.

Патриция замолчала и уставилась на дерево.

— Будь все проклято! — прорычала она, захлебываясь яростью. — Что тебе известно, выкладывай?

— Остальное, дорогуша, — профессиональная тайна, — сказал я, давая понять, что не только она вправе вести себя по-хамски. — Да это и не важно. Важно услышать твои соображения, а затем сравнить их с моими и посмотреть, чьи перевесят. Если твои, я извинюсь и уйду, а если мои, то не обессудь, — мне придется задержаться тут еще на некоторое время.

Ее телефон опять зазвонил. Патриция ожесточенно ткнула в него указательным пальцем и отключила аппарат. Потом положила его на скамейку и несколько раз провела рукой по лбу. Моя собеседница привыкла держать себя в узде и теперь лихорадочно искала способ восстановить равновесие.

— Глупый вопрос, — произнесла она наконец, презрительно передернув плечами. — Ты не потрудился его обдумать, а не мешало бы. Там, где Тринидад проводил бо́льшую часть дня, запрещено использовать сотовую связь. Во-первых, создаются помехи в работе приборов, а во-вторых, защитное покрытие стен не пропускает сигналов внутрь помещения. Так объяснял мне Тринидад, и я тут же поняла. Интересно, кто из нас Шерлок Холмс?

— Touché,[81] — признал я.

— Подумать только, французский язык. Какая рафинированность! — откровенно издевалась она. — Даром, что жандарм.

— Выбирай выражения. Я гвардеец, а не тупой жандарм, — одернул я ее.

— Извини, — подняла она руки вверх. — Больше не буду. Я ему действительно звонила, и что дальше?

— Как? Когда? Сколько? Зачем? — непреклонно потребовал я.

— Уф! Надо отвечать на все сразу? — Она притворилась смущенной. — Слишком долгая песня.

— А ты покороче. Расскажи самое главное.

— Ты забыл про вопрос: «где?» — напомнила Патриция, демонстрируя свойственную женскому полу наблюдательность. — Меж тем он имеет существенное значение. Так вот, мы познакомились у меня дома. Однажды вечером Тринидад пришел повидать отца, но наш великий Леон где-то задержался. Мы поговорили, и он мне понравился. Я предложила ему позвонить мне как-нибудь на днях. Надо сказать, что в отношениях с мужчинами я не склонна разводить антимонии. По понятным причинам до сих пор мне приходилось иметь дело с охотниками за приданым, поэтому я не верю в принцев на белом коне, да и времени у меня в обрез. Думаю, попутно мне удалось дать тебе более или менее внятное разъяснение по первому вопросу: «как?». Идем дальше: «сколько?». Мы встретились, и Тринидад оказался первоклассным любовником. Потом встретились снова, и снова он не обманул моих ожиданий. Так все и закрутилось, и, хотя наша связь длилась каких-нибудь пару месяцев, мы выжали из нее максимум приятного — ни прибавить, ни убавить. Я не прижимала к груди портрета «любимого», сидя лунными ночами перед открытым окошком, и при виде него у меня не кружилась голова. Роман протекал гладко и в высшей степени пристойно; c’est tout.

— Что-что?

— Прости, я думала ты знаешь французский. Я сказала: «это все».

— А-а-а, — протянул я. — Теперь понятно. Продолжай, пожалуйста.

— Осталось немного. Надеюсь, я ответила на твой третий вопрос. Какой там следующий? Ах да, мы пропустили «когда?». В начале этого года. Ко времени смерти Тринидада я не видела его уже больше двух месяцев. Мы порвали отношения, как принято у нормальных людей, — пожали друг другу руки и разбежались в разные стороны. У него была голова на плечах. Он не стал размазывать сопли подобно своим предшественникам. Любовь ушла в прошлое, значит, туда ей и дорога. Никаких причитаний вроде: «я не могу без тебя жить» и прочих глупостей. В конечном счете, мы обречены на одиночество, мы в нем существуем и при этом неплохо себя чувствуем.

Патриция констатировала страшную правду с неподражаемым равнодушием. Потом перевела взгляд на дерево.

— Ты не ответила на последний вопрос, — понукал я, видя, что она замолкла.

— Разве? — недоумевала она, но, скорее всего, просто хотела потянуть время, чтобы сосредоточиться.

— «Зачем?», — напомнил я.

— Вот именно, «зачем?», — согласилась она. — Вечный вопрос. Я редко его себе задаю, а когда задаю, то предпочитаю решать в одно касание, не иссушая мозги ненужными треволнениями. Вместе с тем при выборе партнера я ставлю два непременных условия: ни одного толстяка и ни одного дебила. Каюсь, звучит не очень изысканно, если не вульгарно, однако я не собираюсь проповедовать свои взгляды другим, — они предназначены, так сказать, для внутреннего потребления. Ненавижу дряблые тела и рыхлый ум — тут ничего не поделаешь. Как ты уже, наверное, заметил, Тринидад не страдал ни скудоумием, ни тучностью, несмотря на полное пренебрежение спортом. В этом смысле он был чудом природы, словно внутри него сидело какое-то приспособление и перемалывало все, что ни попадало к нему в желудок. Мистика! И я ему страшно завидовала.

Патриция бросила взгляд на мое брюшко, скромно нависавшее над поясом брюк, и от меня не укрылось выражение ее глаз. В них чувствовалось то же невольное сострадание, с каким она время от времени посматривала в мою сторону, должно быть, мысленно сопоставляя общую стоимость красовавшихся на мне штанов и пиджака с кругленькой суммой, в которую ей обошлась покупка носового платка. Я не обижался: ее с детства учили судить о людях по внешним атрибутам, меж тем как я, воспитанный в диаметрально противоположной вере, обрел в ней спасительную нишу, позволявшую радоваться жизни в условиях весьма стесненного материального положения.

— Главное, чтобы твой партнер отвечал этим несложным требованиям, — философствовала Патриция. — Остальное дело техники. Проводишь пробный опыт и ждешь, пробежит ли между вами искра. Либо хочется на него смотреть, касаться его тела, и у него возникает ответное желание, — тогда вперед, либо не хочется, тогда — до свидания. Не выношу мелодраматические страсти. Все проще простого: не подошел один, возьми другого. Свято место пусто не бывает.

— Значит, между тобой и Тринидадом пробежала искра и он тебе подошел, — рассуждал я вслух, желая удостовериться, что не ослышался.

— Совершенно верно.

— А как реагировал твой отец?

— Отец?

— Да, — настаивал я. — Твой отец.

— Мне скоро тридцать, сеньор гвардеец, — призналась она. — Я уже давно вышла из того возраста, когда он выставлял отметки моим кавалерам. И потом, я в принципе не считаю нужным ставить его в известность о своих любовных похождениях. Так спокойней.

— Ты пытаешься меня уверить, будто отец ничего о вас не знал?

— Не знал.

— А мать?

На лицо Патриции набежала мрачная тень.

— Она, может быть, и знала, — сказала она с горечью, — если существует рай, а его обитателям разрешается взбираться на тучку и наблюдать оттуда за нашей жизнью. Мама умерла двадцать лет назад.

— Сожалею.

— Принято.

Сиротство Патриции и вдовство ее отца подбросили мне пищу для продолжения разговора.

— А Леон, разве он не пытался найти тебе новую мать? — спросил я.

— В течение первых пяти или шести лет не пытался, — ответила она. — После ее смерти он преимущественно занимался тем же, чем и раньше, — работал как вол, пока не сколотил огромное состояние. Потом наступили золотые деньки, и отец, мало сказать, искал кандидатуру на роль моей матери, он приводил их сотнями — блондинок, брюнеток, рыжих. Сначала появлялись женщины старше меня, а потом кривые пересеклись и поменялись возрастными векторами. Однако в этой истории нет ничего ни забавного, ни оригинального, и она вряд ли представляет для тебя интерес.

— Я не хотел затрагивать твои личные чувства, — извинился я. — Вернемся к Тринидаду Солеру. Тебе стоило больших трудов скрывать вашу связь от отца?

Патриция почувствовала или изобразила непритворное изумление.

— Тоже мне, нашел директора ЦРУ! — воскликнула она. — Безусловно, нет. Мир велик, а я умею хранить тайны. Мы никогда не ходили в те места, где бывал мой отец, — вот и вся хитрость.

— Тем не менее вы не боялись показываться вместе на территории Тринидада.

— На какой еще территории?

— Например, в «Уране».

Я дал бы не только руку, но и голову на отсечение, что Патриция была той самой темноволосой женщиной двадцати восьми-двадцати девяти лет, которую толстая барменша из «Урана» неоднократно видела в баре вместе с Тринидадом Солером.

— Карамба! — воскликнула она, оторопев от неожиданности. — Вы не такой уж плохой детектив, мистер Шерлок Холмс.

— А вы с Тринидадом не боялись встретить там его жену? Говорил ли он когда-нибудь о ней? И что именно он тебе рассказывал о своем браке?

Патриция неустрашимо выстояла под градом сыпавшихся на нее вопросов.

— Ничего, сеньор гвардеец, — ответила она. — Его брак меня не касался. Я никогда не просила оставить жену и не уподоблялась молодым шлюшкам — этим охотницам за чужими разочарованными в супружеской жизни мужьями, короче, воздерживалась от нелепых поступков. У меня другие цели.

Она говорила с преувеличенным пылом, чтобы, не приведи Господи, не быть уличенной в намерении разорить семейный очаг. Кстати сказать, я не собирался ее ни в чем уличать.

— Хорошо, забудем про жену, — уступил я Патриции, так как считал тему исчерпанной. — И прости за настойчивые попытки притянуть сюда за уши твоего отца. Тем не менее мне интересно, как бы он отнесся к вашей близости, если бы о ней догадался?

Патриция подняла на меня усталые глаза. Честно говоря, меня тоже угнетала необходимость проявлять столь навязчивое упорство. Генетический материал, из которого природа сотворила почти всех высокоорганизованных позвоночных с минимальным объемом мозга, располагает к вялости и бездействию, а поскольку я имею к ним непосредственное отношение, то меня стало клонить в сон.

— А фиг его знает, — отмахнулась она и тут же добавила: — Скорее всего, нормально. Они хорошо между собой ладили, часто и помногу беседовали, а когда Тринидад приходил к нам домой, то посиделки затягивались до глубокой ночи. Иногда я наблюдала из окна своей комнаты, как отец провожал его до машины, обнимая за плечи. Ты будешь смеяться, но они действительно не чаяли друг в друге души. И немудрено: папенька обладает большим обаянием и, если нужно, сумеет расшевелить даже каменного истукана, да и Тринидад тоже не был обделен даром располагать к себе людей. Наверное, он мог бы стать для великого Леона Салдивара идеальным зятем. Разумеется, при условии, что я согласилась бы за него выйти.

— А дела, которые вел Солер с твоим отцом…

— Не теряй времени, — оборвала она меня. — Я не лезу в его дела! Когда-нибудь, по крайней мере, так предполагается, все они перейдут ко мне, тогда и разберемся что к чему. А пока не наступит это знаменательное событие, мне надлежит изображать из себя скромницу и по мере сил не возмущать общественного спокойствия. В отношениях с любовниками я поставила жесткое условие: ни слова об отце. При одном лишь упоминании его имени — game over.[82] Тринидад соблюдал правила. Мы болтали о кино и о птичках.

В течение всей речи Патриция не отводила от меня глаз, и, сколько я ни всматривался, мне не удалось обнаружить в них ни тени страха, ни малейших намеков на слабость. Удивительно, но Тринидад, как магнит, притягивал к себе людей с железной волей: Бланка, Салдивар, Патриция. Меня разбирало любопытство, что же давал им взамен этот изнеженный человек, чья беззащитность проходила красной нитью по всем материалам следствия, начиная с появления первых приступов депрессии и кончая несчастной стычкой с Очайтой.

— Похоже, бесполезно задавать тебе вопрос, отчего он умер, — сказал я, окончательно сдавшись.

Патриция, будто не слыша моего замечания, по инерции перебирала в памяти прошлое:

— В свое время я пришла к выводу: однажды он захотел расслабиться, но переборщил. И надо сильно постараться, чтобы склонить меня к иной интерпретации его смерти.

В ее словах чувствовалась выстраданная убежденность. А если она притворялась, то виртуозно. Так или иначе, я считал эту женщину последней любовью в жизни Тринидада Солера, и мое скептическое отношение к ее искренности не играло никакой роли. Главное, заручиться мнением Патриции о своем бывшем любовнике и таким образом нанести заключительный штрих на его психологический портрет, уже составленный на основе других показаний.

— Хочу попросить тебя об одном одолжении. Моя просьба может произвести странное впечатление, тем не менее она имеет огромное значение для следствия. Опиши мне в двух словах, что за человек был Тринидад Солер?

Патриция не спешила с ответом. Она немного поколебалась, а потом твердо заявила:

— Снаружи он казался верхом уравновешенности и спокойствия. А внутри напоминал паровой котел, который вот-вот взорвется.

Я молчал, переваривая ее меткое определение. Она воспользовалась моментом и поднялась.

— Мне надо возвращаться в офис. Разумеется, если я не задержана.

Я посмотрел на Патрицию с другого конца скамейки. В какие-то доли секунды мне предстояло принять решение: либо я позволяю ей уйти, лишившись повторного шанса застать нашу подопечную врасплох, либо задерживаю под любым предлогом. В голове теснились отголоски собранных нами свидетельств, и вместе со словами Патриции они образовывали разнородную смесь, становившуюся все более хаотичной и расплывчатой. В конце концов, я не располагал против нее никакими уликами. И, вопреки надеждам, возлагаемым на эту встречу, Патриция внушала мне куда меньше подозрений, чем остальные фигуранты по делу вместе взятые. Я покачал головой и сказал:

— Нет, ты не задержана. Спасибо.

— Не за что, — ответила она и, повернувшись, зашагала к выходу.

Я наблюдал, как она быстро удаляется прочь в обнимку со своим мобильником. Вздорная самовлюбленная девица с непомерным высокомерием и бесчувственным сердцем! И все-таки она не казалась мне безнадежно испорченной, хотя и не подарком судьбы, в частности для Тринидада, имевшего несчастье попасться ей на глаза. С другой стороны, кто я такой, чтобы решать за других. Только сам человек способен осознать, что для него благо, а что зло.

Я просидел в саду еще минут десять, пытаясь сбить в кучу разбредавшееся стадо мыслей. Потом, словно во сне, заставил себя встать и потащился в контору. Прямо с порога на меня налетела Чаморро, чем-то сильно взбудораженная.

— Что случилось? — спросил я ее, с трудом выбираясь из дремотного состояния.

— Во-первых, звонил Давила, — ответила Чаморро. — Он убедил начальство поделиться с нами информацией об утечке радиоактивных материалов, и нам дали зеленый свет на ее использование в интересах следствия, правда, с оговоркой — не привлекать к атомной станции особого внимания. Есть кое-что еще.

— Ну-ка, ну-ка?

— Не новость, а разорвавшаяся бомба: у нас стало одним подозреваемым меньше. По крайней мере, в суд его теперь не отведешь. Ночью скончался Очайта.