Неуклюжая Анна

Глава 3 Awkward Anna

Утром, ещё до завтрака, Анна столкнулась с папой в коридоре.

— Что случилось, малышка? — спросил тот, заметив сердитый взгляд дочери.

Ничего нового не случилось. Просто она такая безобразная. Анна всегда вспоминала о своем безобразии, когда мама пыталась расчесать ей волосы и заплести их в две тугие, тощие косички. Для этого Анне приходилось сидеть перед большим маминым зеркалом, и невозможно было не смотреть на себя.

Все они такие красивые. Гретхен и Руди высокие и светловолосые, как папа. Волосы у них не просто блестят, но ещё и слушаются расчёски. Глаза у обоих ярко-голубые, щёки розовые, но не чересчур, не то что бесцветные, невыразительные щёчки Анны. Фриц и Фрида — вылитые мама, с черными кудряшками, сияющими карими глазами и весёлыми, шаловливыми мордашками.

А у неё, Анны, шишковатый лоб, жиденькие волосы, серо-голубые маленькие глазки. Уши и нос у неё в порядке, но тоже ничем особенным не отличаются. А что до губ…

— Упрямые, — сказала бы мама, или: — Надутые.

— Несчастные, — сказал бы папа.

"Безобразные", — сердито подумала Анна, и как только косички были заплетены, слезла со стула и вот теперь в коридоре нос к носу столкнулась с папой.

Нет нужды объяснять, что случилось, теперь уже всё в порядке. Рядом с папой никогда не кажешься себе безобразной. Он потянулся, вытащил из вазы на столике цветок и сунул его дочери за ухо. Со стебля на спину закапала вода, но она только рассмеялась. Папа иногда такой глупый. Всё ещё улыбаясь, она поспешно вернула цветок в вазу, в надежде, что мама ничего не заметит.

— Ну-ну, — начал папа, — как там у тебя дела с фрау Шмидт?

Анна перестала улыбаться.

— Всё в порядке, — пробормотала она.

Анна знала, что папу таким ответом не обманешь. Он говорил с фрау Шмидт на родительском собрании. Но каникулы уже близко.

— Анна, моя маленькая Анна, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, — внезапно начал он.

Анна подняла глаза.

— Это про фрау Шмидт?

Он покачал головой и подмигнул дочери. Анна не вполне ему поверила. Взрослые, даже самые лучшие, иногда пытаются тебя обмануть.

— Клянусь, ничего общего с фрау Шмидт, — папа положил руку на сердце и торжественно поднял глаза к небу.

— А что тогда? — попыталась увильнуть от прямого ответа девочка.

— Сначала пообещай, а потом я тебе скажу, — умоляюще начал он. — Анна, Анна, разве ты не доверяешь родному отцу?

Анна знала, что ему нельзя доверять, но любила папу больше всего на свете и просто не могла ему отказать.

— Ну хорошо, обещаю, — почти против воли проворчала она. — Ну, говори теперь.

— Пожалуйста, начни говорить по-английски.

Анна прямо окаменела от такого предательства. Но отец улыбался, будто в его словах ничего ужасного не было.

— Мне кажется, тебе будет не так трудно, как ты воображаешь, — ласково продолжал он. — Помни, ты — девочка, которая выучила "Мои мысли так вольны" всего за один вечер.

— Так ведь это по-немецки, — возразила Анна, зная, что уже обещала, но всё же надеясь — как-нибудь удастся отвертеться.

— Тебе тогда было только пять лет. Теперь ты больше и умнее… к тому же, сдается, ты уже понимаешь по-английски куда больше, чем кажется на первый взгляд.

Как он догадался? Анна почувствовала приливающий к щекам жар и наклонила голову, чтобы не глядеть в его смеющиеся глаза. Конечно, он прав. Уже давно она стала запоминать эти странные слова, хотя никогда бы не осмелилась произнести их вслух. Теперь настало время удивить папу. Стоит ей только начать…

— Эрнст, Анна, в школу опоздаете, — позвала мама. — Тут тебя письмо дожидается из Канады, Эрнст. По виду важное.

Они вошли в столовую. У папиного прибора лежало письмо. Он открыл, начал читать и так стиснул руки, что почти совсем смял бумагу.

— Случилось что-то? — бросилась к нему мама.

Папа ответил не сразу. Анна видела, как он судорожно сглатывает.

— Карл умер, — наконец проговорил он. — Сердечный приступ. Он оставил нам наследство.

Все разом заговорили.

— Ой, папа, какой ужас, — Гретхен помнила дядю Карла, она была маленькой девочкой, когда он приезжал погостить и останавливался у них.

— Папа, а мы теперь будем богатые, да? — протянул Руди.

— Богатые, — эхом отозвался Фриц, но не закончил фразы, глядя на выражение папиного лица.

— Бедный папа, — вступила Фрида и толкнула брата в бок.

Тут папа сделал что-то совершенно невероятное. Никого не спросил, а просто заявил, будто всё уже было давно решено:

— Нет, Руди, совсем не богатыми. Карл всего лишь владелец бакалейной лавки, и Германия не единственная страна, страдающая от депрессии. Но мы не можем упустить такую возможность. Мы едем в Канаду.

— В Канаду!

Во всех голосах слышалось то же недоумение, что в мамином несколькими месяцами раньше. Никто не ездит в Канаду. Канада — это из урока географии.

— Мистер Менсис предлагает приехать в сентябре, — продолжал папа, будто не замечая, что творится со всеми.

— А кто такой этот мистер Менсис? Откуда он знает, что нам надо? — мамины слова так и свистели в воздухе.

— Он юрист и занимается делами Карла. Я уже писал Карлу, спрашивая, какие у нас возможности уехать в Канаду. Он предложил взять нас к себе, но мне хотелось найти своё собственное дело. Карл объяснил, что английский учитель из Германии работу не найдёт. Но теперь я смогу стать бакалейщиком. Не хотел я подаяния от Карла, но, похоже, он всё равно своего добился.

Папа встал и с письмом в руке вышел из комнаты. На щеках у него были слезы. Анна их видела. Девочка не шелохнулась, она не могла ни о чём думать. Мама поспешила вслед за папой. Потом в последнюю секунду посмотрела на часы, вздохнула и остановилась, чтобы вытолкать детей в школу. Она не желала отвечать ни на какие вопросы.

— Идите уже, идите, — чуть ли не кричала она. — Сил нету от этих идей, которые ваш отец вбил себе в голову.

Внезапно она взглянула на Анну, всё так же неподвижно сидевшую на стуле. Девочка поймала недобрый мамин взгляд, мама совсем по-другому на неё смотрела, когда называла своей "единственной немецкой деткой". Анна отпрянула, не в состоянии понять, что происходит, и тут мама накинулась на неё:

— Чем тебе Германия нехороша? Страна, где мысли свободны… Нет, я просто не в силах это вынести. Не мог он такого сказать всерьёз!

Она стремительно выбежала из кухни, даже не попрощавшись с детьми. Когда Анна выходила из дома, до неё донесся мамин голос:

— Эрнст, Эрнст, я не поеду, говорю тебе, я никуда не поеду!

Затем, через минуту, девочка услышала папин негромкий, но решительный, полный металла голос:

— Мы все едем, Клара. Понимаешь ты или нет, хочешь ты или нет, но мы все едем. Тебе придется начать собираться.

В тот день в школе Анне дела не было до насмешек фрау Шмидт. Её не волновало, что они поют перед началом уроков. Она прошла в коридоре мимо господина Кеплера, чуть ли не коснувшись его, и даже не заметила.

Они, её семья, поедут в Канаду. И она обещала папе попытаться говорить по-английски. А что, в Канаде говорят по-английски?

От роя многочисленных, остававшихся без ответов вопросов у девочки кружилась голова, её подташнивало. Наконец-то уроки закончились, можно идти домой.

Но и в доме теперь нет спокойствия. И там некуда деться от всех этих вопросов.

Папа не шутил, когда сказал, что они едут в Канаду. Руди пытался спорить с ним, поговорить, как мужчина с мужчиной. Папа слушал внимательно.

— Сам видишь, папа, мы не можем ехать, — закончил свою речь Руди.

— Мы едем, Руди, — сказал папа и стал объяснять, что необходимо сделать для подготовки к отъезду.

Гретхен плакала, потому что не хотела оставлять свою подружку Марию.

— Папа, у меня никогда не будет такой подруги, как Мария, — рыдала она.

И это Гретхен, всегда такая взрослая и сдержанная.

Папа посадил дочку на колени, хотя та была уже слишком велика. Она прислонилась к его плечу. Слезы капали папе на накрахмаленный воротничок рубашки, пока он совсем не размяк.

— У тебя будут другие подруги, Гретель, дорогая, — успокаивал девочку отец.

Гретхен вырвалась из его объятий, убежала в спальню и долго рыдала там.

Папа купил билеты. Они поплывут на пароходе. Это обещало быть интересным. По крайней мере для Фрица и Фриды. Они начали хвастаться приятелям.

Папа, как только узнал об этом, немедленно велел прекратить болтовню.

— Не смейте никому рассказывать о том, что мы уезжаем, — приказал он всему семейству.

— Пожалуйста, объясни нам, папа, — попросил Руди, — тогда мы будем знать, что говорить. Ты же понимаешь, нам все задают вопросы. Даже господин Кеплер спросил меня сегодня утром, но, к счастью, у него не было времени выслушать ответ. Но ведь он на этом не остановится.

— Бедный Руди, — вздохнула Гретхен.

Руди вскинул голову и заявил:

— Он меня ничуть не пугает.

— А должен бы пугать, — тихо сказал папа, и только они хотели спросить, что он имеет в виду, как отец принялся объяснять, как им следует отвечать, и обсуждение на этом закончилось.

— Скажите, что ваш дядя умер, оставив нам наследство в Канаде, и мне приходится туда ехать, чтобы всё выяснить. Вот мы и решили поехать всей семьей. Больше ничего объяснять не надо. Не следует вообще говорить на эту тему, если вас прямо не спрашивают. Если господин Кеплер спросит снова, будь внимателен, Руди, и помни — то, что я сейчас сказал, очень важно. Слишком много болтать опасно.

У папы был ужасно серьёзный голос. Дети понимали, он чего-то не договаривает. Маме казалось — папа всё преувеличивает, но даже Руди верил папе. Папе на самом деле совсем не хотелось ехать, он бы не стал тащить их в такую даль из-за какой-то глупой прихоти. Он пытался убедить свою сестру Таню и её мужа поехать с ними. Они соглашались, что Зольтенам надо ехать, но сами уезжать не хотели.

— У нас детей нет, Эрнст, — угрюмо сказал дядя Тобиас, — значит, нам не о ком думать. Германия — наша страна, моя не в меньшей мере, чем твоя. Я её сейчас не покину.

— У тебя потом может не быть выбора, Тобиас, — озабоченно ответил папа.

— Мы это понимаем, — тихо проговорила тётя Таня. — Но если все разумные люди уедут, кто останется, чтобы говорить правду?

Этот довод заставил папу замолчать. Тогда-то Анна и поняла — ему совсем не хочется уезжать, его заставляет ехать данное ей обещание и любовь ко всем к ним — Руди, Гретхен, близнецам, маме, которая по-прежнему противилась отъезду изо всех сил.

Бедный папа!

Английский! Нужно начать говорить по-английски. Это обрадует папу. День за днём она собиралась попробовать, но всё не решалась. Они будут над ней смеяться. Ну ничего, она всё-таки попытается. Сегодня же вечером попытается.

Ужин был почти готов. Руди сидел за большим круглым столом, русая голова склонилась над англо-немецким словарём. Пока они накрывали на стол, он пытался учить их новым словам. Остальные терпеливо обходили его, нося еду из кухни. Они уже привыкли, что у Руди всегда найдётся повод присесть, когда надо что-нибудь делать по дому. Мама крепко сжала губы и неодобрительно молчала, пока он читал, но остальные уже поняли, что английский им скоро понадобится, и слушали внимательно.

Руди только что прочел слово "awful".[11] Анна повторяла слово про себя, стараясь удержать в памяти.

Руди читал дальше:

— "Awkward", какое странное слово. Оно значит "неуклюжий".

Каким-то образом в это мгновение — Анна никогда не понимала, почему с ней такое случается — блюдо с сосисками, которое она ставила на стол, выскользнуло из рук и разбилось об пол прямо у ног брата.

Тот заорал от ужаса, будто в него выстрелили из пушки. Но поняв, что это всего лишь Анна, почувствовал себя страшно глупо и быстро сообразил, как скрыть испуг.

— Awkward, — заявил он, — теперь я знаю, как запомнить. Надо только подумать о тебе. Анна — awkward.

Анна ползала на коленках, пытаясь убрать за собой, и даже не подняла головы. Если никто не подхватит, он, наверно, на этом остановится. Но Фрида, которой непосредственная опасность не грозила, тут же вступила в разговор:

— Ты сам на прошлой неделе разбил чашку, Руди. Почему ты такой противный? Не смей её дразнить.

Слова "не смей" для Руди не существовало. К тому же он ужасно не любил, когда ему напоминали о его ошибках. Ему, Руди, слушаться приказов какой-то одиннадцатилетней девчонки! Нет, это ей так с рук не сойдёт.

— Подумай, какая всем нам будет помощь с английским, моя дорогая сестрёнка Фрида, — голос у него был прямо масленый.

Анну пронзила дрожь.

Он больше ничего не сказал и ещё глубже зарылся носом в книгу. Но к началу ужина Руди нашел имена остальным.

Первой была Fearful Frieda.[12]

Фрида презрительно вскинула голову. За ней последовал Fierce Fritz,[13] который только хмыкнул, когда проверил, что это слово значит. Третьей стала Glorious Gretchen.[14]

Гретхен расхохоталась — Руди лишь в самую последнюю минуту успел найти более-менее подходящее слово, поскольку мама сказала, что пора мыть руки и садиться за стол.

Потом сестра занялась своими собственными поисками и за завтраком обратилась к брату со следующими словами:

— Пожалуйста, налей мне ещё какао, Rude Rudi.[15] Даже Руди рассмеялся, и прозвища были забыты — все, кроме анниного. Она понимала, что прозвище прилипло к ней не случайно. Фриц сказал об этом вслух, когда через пару дней она полетела на пол, со всего размаху споткнувшись о табуретку.

— Как всегда, Awkward Anna, — и тут же устыдился своих слов, пытаясь объяснить папе. — Понимаешь, ей это ужасно подходит.

Скоро все только так её и называли. При этом они покачивали головами и иногда даже говорили нежным голосом, но отделаться от нового имени было уже невозможно. Руди употреблял его чаще всех, он догадывался, как ей больно. Только папа никогда её так не называл, он тоже догадывался.

С Руди справиться невозможно, Анна это усвоила, когда была ещё совсем маленькой.

У неё пропало и малейшее желание удивлять папу знанием английского. Английский теперь накрепко связан с ужасным прозвищем, которое повсюду следовало за девочкой.

Awkward. Awkward. Неуклюжая. Неуклюжая.

Она ненавидела это слово, но понимала, правда есть правда.

Помимо своей воли, с каждым днем она заучивала всё больше и больше новых слов. Неожиданно, к всеобщему изумлению, мама сдалась и начала говорить на новом языке вместе со всеми остальными. Анна больше не была её соратницей по молчанию. Теперь упорство дочери сердило маму.

— Пора уже бросить это упрямство, Анна, — заявляла она. — Я, хоть и старая, а учусь. Мы все должны делать то, что необходимо. — При этих словах у неё к глазам подступали слезы.

Анна только отворачивалась. Мама никогда не поймёт. И незачем чувствовать себя виноватой, глядя на мамины слезы. Она и без Анны плачет теперь каждый день. Она плачет каждый раз, как начинает упаковывать вещи.

— Ты не можешь взять с собой всё на свете, Клара, — папа уговаривал её отдать супницу тете Тане.

Анна считала, что очень глупо плакать из-за супницы. Супница была даже безобразней, чем она, Анна, с дурацкими маленькими ангелочками, которые держали её ручки, с кривыми ножками, чтобы ставить супницу на стол, большая и неуклюжая.

Неуклюжая — опять это противное слово!

— Мне её подарили, когда я ещё была невестой, — плакала мама, и тётя Таня плакала вместе с ней.

Папа сдался на мамины уговоры взять с собой часы, стоявшие на каминной полке и отбивавшие время каждые четверть часа. Они принадлежали ещё маминой маме. Папа знал, когда следует сдаться. На этот раз Анна была рада. Ей нравился их музыкальный звон. Часы были самым ранним воспоминанием детства — она лежит в кровати и слушает их звон.

Вот уже наступил последний день в школе.

— Ну, Анна, ты нас покидаешь, — в голосе фрау Шмидт не слышно было сожаления. — Надеюсь, ты будешь прилежно заниматься с новой учительницей.

Но когда Анна, неся свои вещи, шла по коридору, её окликнул другой голос.

— Анна, — это была фрейлейн Браун, — я надеялась, ты не исчезнешь, не попрощавшись.

Анна с удивлением посмотрела на учительницу. Фрейлейн Браун преподавала музыку, и девочка любила её уроки. Но ей и в голову не приходило, что учительница помнит её имя.

— Мне тебя будет не хватать, — ласково сказала та. — У тебя такой приятный голос, Анна, и ты, когда поёшь, всю душу в слова вкладываешь.

— Я… я… спасибо вам, — заикаясь, ответила девочка. — До свидания.

На одно мгновенье ей даже стало жалко расставаться со школой.

Наконец наступило время отъезда. Они уезжают завтра, далеко от дома, туда, где все говорят по-английски.

Анна поклялась самой себе никогда не говорить на этом языке, и не важно, что она там пообещала папе. Но как же сдержать клятву в Канаде?

Все было запаковано. Во время последнего ужина во Франкфурте им пришлось сидеть на ящиках.

— Тут теперь так одиноко, — глядя вокруг огромными от тревоги глазами, прошептала Фрида.

Папа всё время смеялся. Он как будто долгое время боялся смеяться, но теперь все страхи исчезли. Он знает, куда их везет, будущее спокойно и надежно.

— Нам не должно быть одиноко, — подбадривал он остальных. — Мы же все вместе. Мы начнем всё с начала, все Зольтены вместе. Нам просто надо набраться смелости. Какую же нам спеть песню для храбрости?

Гретхен, а не Анна, ответила первой.

— Мои мысли так вольны, — закричала она.

Анна почувствовала себя куда веселей, когда голоса разогнали тени и наполнили пустой дом радостными звуками.

Внезапно девочке изменил голос, и она замолчала. Никто, кроме неё, не заметил — мама снова плачет. По маминым щекам текли слезы. Пока все остальные радостно и бодро допевали песню, Анна всё глубже погружалась в одиночество и страх. Тут она увидела, что папа улыбается маме, и снова взглянула на неё.

Хотя у мамы на щеках ещё не высохли слезы, она уже громко пела вместе со всеми.