Неведомый Памир

Все выше и выше…

Машина двигалась в полной тьме, поминутно вздрагивая, будто от страха свалиться в какую-нибудь яму. Свет фар плясал по буграм разбитой дороги, еле видной на белой под фарами поверхности террасы. Едва накатанные колеи выскакивали с боков, пересекали наш путь, сбегались, разбегались. В кузове машины росло волнение: уж не заблудились ли? Позади, заслоняя звезды, в полнеба громоздился Акташ, справа поблескивали извилины Оксу. Все правильно — где-то здесь! Но вот чуть ли не из-под колес вынырнули огни, светившиеся сквозь полотнища палаток; тут же нам умело засигналили фонариком.

Лагерь археологов приткнулся у самой подошвы террасы. Небольшой отряд под начальством Александра Натановича Бернштама вел здесь раскопки сакских могильников. (Неутомимый в исследованиях и бескомпромиссный в суждениях, Бернштам своими блестящими работами сделал неоценимый вклад в изучение истории Памира, Тянь-Шаня, Алая. Тысячи пройденных километров, сотни раскопок, десятки трудов — все это было уже за спиной Александра Натановича, но то, что рисовалось впереди, было в тысячу раз увлекательнее. И вот тяжело больной, с трудом передвигаясь, он вновь нагрянул на Памир добывать из древних могильников тайны минувших эпох…)

Мы попрыгали с машины и кое-как заковыляли к палатке шефа. После двухсоткилометровой тряски все несколько ошалели. Очутившись в освещенной палатке, мы увидели возлежавшего на спальных мешках Александра Натановича и широко улыбавшиеся физиономии его соратников… Нас встретили непонятные крики: «С праздником!» Оказалось, что сегодня здесь отмечают самодеятельный праздник — День археолога (откровенно говоря, до сих пор я и не подозревал о его существовании). Каждому вновь прибывшему начальник самолично нацедил по чарке, предлагая на закуску консервированный ананас. Зашумел разговор.

На следующий день все занялись раскопками. Был «забит» целый ряд курганов, вытянувшихся по краю древней террасы. Некоторые, уже вскрытые полностью, дали интереснейший материал. Накануне вечером мне показали один из добытых недавно предметов. Это было бронзовое изображение какого-то животного, вызвавшее ожесточенные споры. Одни утверждали, что это лось, другие — что петух, и я, как зоолог, должен был разрешить эти разногласия. По тому, как все притихли, я понял, что спор принципиально важен, и внимательно осмотрел фигурку. На моей ладони лежал бронзовый профиль лося, хорошо сработанный и подчеркивавший все характерные черточки зверя. Передние ноги у лося были отломаны, и поэтому он действительно смахивал на стилизованное изображение петуха, где лосиные рога выглядели как гребень. Но в том, что это лось, никаких сомнений быть не могло: хорошо различался даже слом на месте передней ноги. «То-то, — буркнул Александр Натанович удовлетворенно, услышав мой ответ, — не такой уж дурак Бернштам!» Спор действительно был важен. Лось указывал на влияние культуры северо-восточных племен, живших на Алтае, возможно, на торговлю с ними, петух же, атрибут огнепоклонников, мог свидетельствовать о влиянии племен, обитавших в Средней Азии.

Меня особенно поразили перекрытия из арчи в некоторых курганах. Они с несомненностью говорили о том, что в шестом или пятом веке до нашей эры, то есть две с половиной тысячи лет назад, когда кочевые племена саков пасли свои стада у Акташа, здесь росла арча, и, судя по веткам, довольно крупная. Сейчас ближе, чем в ста километрах отсюда, арчи не встретишь: она не поднимается выше 3700 метров, а высота этих мест около 3800 метров. Конечно, можно предположить, что арчу сюда привозили. Это возможно, но непонятно. Арча отнюдь нe являлась обязательным атрибутом при сооружении кургана, и там, где арчи не было, саки отлично обходились без нее.

Почему же исчезла арча? Могла ли она расти так высоко? Может, все-таки эти загадочные саки притащили ее издалека?

Я недаром так подробно остановился на этом эпизоде.

Арча из сакских могил дала моим мыслям совершенно новое направление. Это было первое свидетельство, с которым мне довелось столкнуться, — свидетельство того, что в древности климат Памира был более теплым и влажным, чем сейчас.

На следующий день к месту раскопок прибыл Леонид со своим отрядом и разбил лагерь неподалеку от курганов. Выслушав мои соображения насчет арчи, он хитро усмехнулся и тут же выложил кучу интересных фактов и мыслей. Теперь неясные догадки, бродившие в моей голове, приобрели более четкую форму, и я вдруг стал замечать вещи, ускользавшие раньше от моего внимания.

Прежде всего, нашлись новые доказательства того, что у Акташа в прежние времена росла арча. Где-то в непосредственной его близости арча была собрана в гербарий ботаником Алексеенко не дальше как в 1901 году. Возможно, ботаник наткнулся на последние кустики арчи, притаившиеся в каком-нибудь укромном убежище. Сейчас она исчезла отсюда окончательно. В том же районе Акташа в укромных уголках среди скал неутомимый Леонид Сидоров разыскал отдельные кустики шиповника, барбариса, крушины — все на высоте более 4 тысяч метров, а ведь ближайшие заросли этих кустарников находятся за сотню километров отсюда и на гораздо меньшей высоте.

У подножия акташских скал бьют теплые ключи. В этих источниках были найдены личинки, куколки и взрослые стрекозы; это единственное место на Памире, где есть стрекозы. До сих пор стрекоз, обнаруженных размножающимися на Акташе, находили только на подступах к Памиру, не выше 2400 метров! В тех же источниках зоологи нашли еще несколько беспозвоночных животных, весьма теплолюбивых и в других местах обитающих на гораздо меньших высотах. Наконец, у теплых источников растет тростник, который в общем-то лишен семенного возобновления и размножается корневищами; между тем ближайшие заросли тростника удалены от Акташа на двести километров и к тому же растут на добрых триста метров ниже. А зеленые жабы, живущие ныне на Памире только у теплых ключей, как они туда попали?

Если собрать все эти данные вместе, то складывается впечатление, что этот уголок Памира — своеобразное убежище более теплолюбивых форм растительного и животного мира, распространенных когда-то по всему Памиру.

Можно, конечно, допустить, что в районе Акташа благодаря рельефу, теплым ключам и т. п. сложились в свое время совершенно особые условия, которые позволили существовать здесь ряду организмов, занесенных извне. Но такой занос для многих организмов или маловероятен, или же просто невозможен. Тростник, например, размножается корневищами, и занести его сюда можно было только специально, что исключается. Более логично признать, что реликтовые организмы, уцелевшие в районе Акташа, когда-то были широко распространены по Памиру. А это значит, что когда-то на Памире существовали более благоприятные условия для жизни, чем теперь.

Мысль о том, что на Памире был когда-то более мягкий, теплый и влажный климат, высказывалась давно, еще в 30-х годах. В последнее десятилетие стали известны важные факты, подтверждающие эту гипотезу, причем число их стало стремительно расти. Так, Леонид Сидоров обнаружил на Памире целый ряд растений-реликтов, несомненно сохранившихся здесь от теплых и влажных эпох; некоторые из этих растений явно свидетельствовали о том, что когда-то на Памире шумели леса. А геологи нашли здесь в отложениях раннечетвертичного периода древнюю пыльцу ели, пихты, сосны, кедра и других хвойных. Оказывается, склоны памирских гор, пусть не всех, но хотя бы окраинных частей страны, были когда-то одеты богатой тайгой! И сейчас на северных и восточных склонах Памира сохранились небольшие остатки ельников.

Если мы рассмотрим внимательно современное распространение некоторых птиц, вся жизнь которых связана с хвойным лесом, птиц, не совершающих перелетов и всю свою жизнь проводящих на сравнительно небольших участках леса, нетрудно будет заметить, что некоторые обитатели хвойных лесов Тянь-Шаня попали сюда из таких же лесов Гималаев и наоборот. Попасть же из Гималаев в Тянь-Шань или обратно такие птицы могли только через Памир, а это в свою очередь было возможно только в том случае, если на нагорье росли хвойные леса.

Мы уже говорили о рыси, живущей в скалах Памира и Бадахшана. Как попал сюда этот типичный таежный житель? Не обитал ли он в росших здесь когда-то лесах, а после исчезновения их вынужден был приспособиться к существованию в скалах? Вполне возможно.

В 1956 году на Памире появился худощавый, небольшого роста, но необычайно решительный человек, который, казалось, работал даже во сне. Это был археолог Вадим Ранов. До него как-то никто и не помышлял искать следы людей каменного века на Памире. А Вадим начал поиски. Замечательные находки посыпались одна за другой, и очень многие из них еще раз подтверждали: да, здесь было теплее, здесь было более влажно…

Особенно много в этом отношении дали раскопки неолитической стоянки в дикой пустыне Маркансу, на высоте 4200 метров. До сих пор это самая высокогорная стоянка в северном полушарии. Как Вадим Ранов умудрился ее найти, одному аллаху известно, но он ее нашел и раскопал самым тщательным образом. Из-за большого количества осколков костей — типичных кухонных отбросов — стоянку нарекли Ошхона (столовая).

А раскопать удалось удивительные вещи. Помимо большого количества каменных орудий и осколков костей архаров и козерогов были обнаружены большие кострища, а в них — сохранившиеся угли арчи и березы. Опять арча! Таскать на себе топливо откуда-то издалека, когда вокруг сколько хочешь терескена? Невероятно. Значит, и береза и арча росли здесь, рядом, на высоте 4200 метров, как и сейчас в некоторых долинах Бадахшана? Но сейчас они нигде на Памире не поднимаются выше 3600–3700 метров… Очаги Ошхоны были открытого типа, остатков жилищ не было и в помине. Люди жили здесь подолгу, довольствуясь огнем костров. Сейчас же даже самый закаленный питекантроп не выдержал бы в таких условиях и недели. Ведь Маркансу — одно из суровейших мест нагорья. Значит, здесь когда-то было теплее?

Уголь из кострищ сослужил еще одну очень важную службу. В специальных лабораториях радиоуглеродным методом был определен его возраст — девять с половиной тысяч лет! Впервые, таким образом, появилась реальная возможность привязать более теплый климат к какому-то определенному времени.

А изображения кабанов, найденные в уже известном читателю гроте Шахты, остатки ивы и тростника! Ведь это тоже свидетельства того, что на Памире был когда-то более мягкий климат!

Что же произошло? Почему исчезла на Памире тайга, исчезли деревья и кустарники? Почему стало так холодно и сухо? Какая причина вызвала такое ухудшение климата? Ухудшение, которое, по некоторым данным, продолжается и сейчас? Ответ может быть только один. Памир был значительно ниже. Но постепенно горы поднимались все выше, и климат становился холоднее. Окраинные хребты росли быстрее, чем внутренние части нагорья, они перехватывали всю влагу, и Памир стал «засыхать». Объяснение это было наиболее логичным, но, тем не менее, вызвало вдруг оживленную дискуссию.

Конечно же, никто не настаивал на том, что Памир стоял вечно. Он возник в результате грандиозных поднятий, охвативших Евразию почти непрерывным поясом на рубеже третичного и четвертичного периодов. Мнения расходились, так сказать, в существенных деталях. По мнению одних, Памир окончательно «оформился» к началу четвертичного времени и с тех пор стоит незыблемо, застыв на одной и той же фазе развития. Другие же (Ю. А. Скворцов, А. И. Толмачев и другие, а в последнее время К. В. Станюкович, Л. Ф. Сидоров, В. А. Ранов) на основании приведенных выше фактов считают, что иссушение страны происходило особенно интенсивно по окончании ледникового периода, что Памир «не оформился» до самого последнего времени, что поднятие продолжается, причем идет сравнительно быстрыми темпами. Определить хотя бы приблизительно скорость поднятия помогли угли Ошхоны. Если допустить, что десять тысяч лет назад верхняя граница произрастания березы и арчи проходила на той же высоте, что и сейчас (а у нас нет оснований думать иначе), то есть 3600 метров, то получается, что за прошедшие девять с половиной тысяч лет долина Маркансу поднялась не менее чем на шестьсот метров; это значит, что в год она поднималась на шесть-семь сантиметров! Цифра немалая, она может даже показаться фантастической. Однако следует напомнить, что для соседних с Памиром цепей Куньлуня геологи своими методами определили скорость подъема в два раза большую — четырнадцать сантиметров в год!

Одним из главных аргументов противников этой гипотезы является существование во флоре Памира большого числа эндемичных, то есть характерных именно для Памира и встречающихся только здесь, форм пустынных растений — форм, прекрасно приспособленных к крайне суровым условиям высокогорной пустыни и выработавших ряд специальных приспособлений. Для того чтобы подобные формы могли возникнуть на Памире, нужно было не менее, если не более, десятков тысяч лет, в течение которых непрерывно господствовал бы пустынный климат. О каких же влажных и теплых временах, о каких лесах тогда может идти речь!

Но это возражение легко опровергнуть. Ведь мы имеем дело с горами — с горами, в которых различия в рельефе, в экспозиции склонов и другие факторы приводят к чрезвычайной пестроте условий обитания. Возьмите хотя бы современный Тянь-Шань. Здесь есть такие места — и их не мало, — где, перевалив с северного склона на южный, вы попадете из густого хвойного леса в типичную полупустыню. Лес и пустыня существуют на разных склонах в самой непосредственной близости! Если, достигнув по Памирскому тракту Алайской долины, вы свернете по ней влево, то скоро увидите справа, на северных склонах Заалайского хребта, темные пятна ельников. А здесь внизу, в долине, вы едете среди песков, где живет непонятно как и когда сюда попавший древний обитатель азиатских пустынь мохноногий тушканчик. И примеров, подобных этому, можно привести много.

На наш взгляд, продолжающееся поднятие Цамира не может вызывать никаких сомнений. Не правда ли, любопытно? Крыша Мира — высочайшие горы Советского Союза продолжают неудержимо лезть вверх. Интересно, до каких пор?