Невеста наместника

Глава 2. Чернокрылый

Темершана та Сиверс

Все-таки ехать в карете приятней и намного удобней, чем месить грязь своими ногами. Гостиничный кучер, как только понял, что его седок прогневал пресветлых сестер, поспешил сообщить, что он в то утро впервые увидел чеора Конне — и ему поверили.

Но он все равно поспешил убраться из монастыря, и конечно, счел за честь выполнить просьбу монахинь — отвезти до деревни ореченную и ее наставницу.

Лошадь шла медленно, по крыше лупил мелкий дождь, но Темершана была рада, что ей дозволили сегодня покинуть Дом Ленны. Встреча с ифленцем всколыхнула в сердце воспоминания, которые она тщетно пыталась забыть, и как никогда ее настроению в этот день соответствовало хмурое небо, дождь, плачущий по погибшим и по тем, кого война лишила крова и надежды. Темнота в карете, а главное, сама дорога успокаивали ее, отгоняли всякие мысли, и дурные и хорошие. Это было как будто просто размеренное тихое путешествие куда-то далеко-далеко. Чтобы не думать о цели поездки или о том, что скоро предстоит вернуться.

Когда-нибудь, и может даже скоро, придется принять решение. Мать Ленна милостива, но не терпит тех, кто живет в ее доме из страха или по лености. И все же, другого пути, кроме служения, она для себя не видела и не желала. Да, знала, что к служению допускаются лишь немногие. Те, кто и вправду простил врагов, кто смог вырастить в сердце любовь ко всем людям, идущим тропами теплого… но более — холодного мира.

До этого дня она считала, что уж у нее-то точно нет, и не может быть, никаких препятствий к служению. Но ифленец все перевернул с ног на голову. Она поняла, что не забыла и не простила никого из них — кровавых солдат, чужаков, магией и огнем когда-то покоривших прекрасный маленький Танеррет. Солдат, равнодушно, без разбору, убивавших всех подряд — мужчин, женщин, стариков, детей.

Они не знали пощады. Они собирались остаться здесь надолго, им нужны были земли Танеррета, чтобы растить своих детей и готовить воинов для следующих походов — уже теперь вглубь материка. Земли были нужны. Верфи, сады, дороги — все что угодно. Только не люди.

Танеррет стал наместничеством Ифлена, ифленцы теперь командовали всюду — но и до конца, под корень уничтожить народ побережья они не смогли.

Так же, как когда-то не смогли до конца убить саму Темершану.

…Ехать в карете под шум дождя — намного приятней, чем идти пешком. Но любое путешествие однажды заканчивается. Закончилось и это. Карета заложила круг по деревенской окраине и вскоре выкатила на площадку у гостиницы — единственное место, где она могла бы развернуться без проблем.

Кучер открыл дверцу, помог выбраться пресветлой. Темери торопливо пристроила на одно плечо свой мешок: под дождем возиться с лямками не хотелось. Подхватила посох. Внимательным взором окинула карету — не забыли ли чего? Нет, пусто. Сама спрыгнула на дорогу — специально держа посох так, чтобы не подавать руку кучеру. Поблагодарила его — и поспешила следом за монахиней.

На площадке у гостиницы было удивительно людно, несмотря на колючий дождь и ветер. Люди толпились у входа, о чем-то тихо судачили. В монастырской лавке справа от входа в гостиницу теплился слабый свет — там было открыто.

У входа она остановилась, оглянулась на площадь еще раз — и увидела у коновязи знакомую лошадь под седлом. Похоже, ифленец тоже недавно прибыл, не успел позаботиться о животном. Впрочем, вероятно, он живет в этой гостинице, и ему тоже некуда спешить…

Лавочника на месте не было, а его младший сын с видимым сожалением сообщил, что отец пошел в гостиницу: «там ифленца убили! Взаправду! Жуть, как интересно!».

У Темери на миг сердце зашлось радостью — убили ифленца! Того самого! Не по ее воле и желанию, видит Золотая Мать, а значит, может быть, молитвами и усердной работой получится вернуть мир душе…

Одернула себя — нельзя радоваться смерти! Дождалась, пока монахиня поговорит с мальчиком и уточнит, куда именно отправился его отец. Монахиня покивала обстоятельному рассказу и вновь вышла на улицу, а Темери продолжила расспросы.

— Так утром еще это случилось то! — обрадовался внимательному слушателю паренек. — Как только благородный столичный чеор отбыл вслед за стариком. Говорят, там, в гостинице, везде по комнатам кровища и трупы, трупы…

Не тот, разочаровано тренькнуло сердце. Не того ифленца убили, значит. Значит, он не один был…

Вернулась пресветлая сестра с хозяином лавки. Темери по ее знаку быстро выложила на прилавок привезенный товар. Хозяин по расписке тут же отсыпал им несколько монет — выручку с прежней поставки. Обычно такие встречи сопровождаются разговорами, обсуждением деревенских — и столичных — новостей, переговорами о специальных заказах. В этот раз хозяин был угрюм, да и монахиня удивительным образом вела себя тихо. Видимо тоже что-то успела услышать или увидеть. Темери же просто хотелось побыстрей отправиться в обратный путь. Подальше от ифленцев, крови, чужого горя. Тем паче день давно повернул к вечеру — долгим и нерадостным оказался этот короткий осенний день.

Она свернула мешок, привычно закрепила на поясе — так удобней нести, — и первой направилась к двери.

Как вдруг та распахнулась.

На пороге стоял давешний ифленец. Темери отшатнулась — руки и грудь его были залиты алой кровью, кровавые брызги были даже на лице, которое, впрочем, сохраняло каменное выражение. Темери внутренне сжалась от мгновенно ожившей картины из далекого прошлого. У тех солдат тоже были жесткие злые взгляды. И руки — в чужой крови. Мир соскальзывал в прошлое, вновь готовый перевернуться, и чтобы сдержать собственное взбесившееся воображение, Темери резко выдохнула и отступила на шаг. Руки до белых костяшек вцепились в посох — никогда никто из беловолосых морских червей не причинит ей вреда. Никогда больше.

Взгляд ифленца скользнул по ней, задержавшись на посохе. Остановился на монахине. Вдруг он тряхнул головой и тихо сказал:

— Пресветлая… я прошу помощи и заступничества у Золотой Матери для духа убитого сегодня Роверика та Эшко. И… мне нужно… мне надо услышать его ответ. Я знаю, служители это могут.

Голос его звучал глухо, в глаза женщинам он не смотрел и стоял так, словно тоже, как Темершана, был готов к немедленной схватке. И все же в словах ифленца не было просьбы. Одна уверенность в том, что и ореченная, и сама пресветлая служительница ему не откажут.

Темери заставила себя расслабиться, опустить плечи. Этого было мало, и она по-прежнему видела в беловолосом чужаке угрозу. Но сейчас она не имела права показать ему свою ненависть.

— Идемте, госпожа та Сиверс, — вздохнула монахиня. — В такой просьбе не отказывают.

В гостинице все было почти так, как сказал сынишка лавочника. Кровь в гостевом зале у лестницы, кровь на ступеньках, ведущих к комнатам постояльцев. Темери редко бывала здесь, но прекрасно помнила главный гостиничный зал. А вот в комнатах наверху ей бывать не приходилось.

У лестницы, под темным худым плащом, лежал труп. Виднелись лишь ноги в разношенных старых сапогах. Где-то плакали женщины. Но это за стеной или на кухне — сам зал был пуст.

— Это местный кузнец, — пояснил ифленец. — он погиб первым.

Из глубины дома вышел хозяин. Вот у него все было написано на лице крупными буквами — и ужас от пережитого, и облегчение, что все плохое уже закончилось, и надежда, что когда трупы закопают, а столичные ищейки поймают убийц, все снова станет как прежде. Темершана не верила в «как прежде». Она точно знала, что «как прежде» не будет никогда.

— Господа… госпожа та Сиверс, и вы, пресветлая… входите! Такое горе… и ведь никто толком ничего не видел. Я уж порасспросил прислугу… но час был ранний.

— Где тело вашего друга? — спросила монахиня у ифленца. Тот указал на лестницу.

Женщина, осенив знаком малого круга лестницу и тело под ней, начала подниматься. Темершана последовала за ней.

Она старалась выглядеть так же строго и отрешенно, как монахиня, но чувствовала, что не получается. Все вставали перед глазами окровавленные руки и каменное лицо беловолосого аристократа.

Хозяин, взявший на себя инициативу, обогнал их на ступенях, чудом не замаравшись в крови, толкнул одну из ближайших дверей. Это была простая деревенская дверь, собранная из плотно подогнанных досок, и недавно покрашенная в синий цвет. Таких дверей здесь было с полдюжины: маленькая гостиница на окраине страны, больше комнат никогда не требовалось.

— Вот, — почти шепотом сказал хозяин.

Темери увидела на полу тело молодой красивой женщины в дорогом платье. Светлые локоны и разрез глаз не давали усомниться, что она тоже родом с Ифленских островов, она тоже чужая здесь. Но первым делом, конечно, бросалось в глаза то, как именно она была убита.

Темери невольно прикусила костяшки пальцев и только каким-то чудом не отвернулась. Даже успела украдкой взглянуть на пресветлую — что она подумала, что почувствовала?

Женщина на полу была не просто связана. Она еще была привязана прочной веревкой к чугунному столбику, удерживавшему простой темный балдахин, наверное, именно из-за веревок и не упала… совсем.

А еще у нее была почти оторвана голова. Запрокинута, вывернута под неестественным углом. Шея разорвана, видна белая гладкая кость.

То, что женщина была связана и так погибла, не имея шансов защититься, заставило Темершану метнуть на ифленца яростный взгляд. Но тот даже не заметил. Он смотрел в дальнюю часть комнаты — туда из-за балдахина взгляд Темери проникнуть не мог. А вот уже вошедшая пресветлая сестра и ифленец стояли дальше от входа и видели все помещение целиком.

Взгляд пресветлой сестры полнился скорбью и сожалением:

— Они не ведали, что готовы ступить в теплый мир…

— Она связана. — Темери постаралась, чтобы голос звучал холодно и ровно. Получилось.

— Да, — нетерпеливо кивнул ифленец. — Конечно, это я ее связал. Она — наемная убийца и сообщница старика, судьбу которого ваша… Золотая Мать Ленна еще не решила.

Темери опустила взгляд. Женщина не казалась опасной — чистая кожа, красивая линия губ и бровей… красивая, молодая. Сильная. Мертвая.

Что она могла бы сказать живым?

Темери наконец вспомнила, что ее сюда позвали не из-за этой мертвой красавицы. Она осторожно перешагнула подол ее тяжелого дорогого платья и разглядела то, что скрывалось за массивной кроватью. Еще одно тело.

Сначала она подумала, что перед ней совсем молодой ифленский юноша — нескладное длинное тело, худое лицо, на котором больше всего места занимали широко открытые блестящие серые глаза. Возле трупа лежал чистый не то короткий меч не то длинный нож, пальцы все еще тянулись к рукоятке.

Этот пытался защищаться и умер иначе — его несколько раз проткнули чем-то насквозь. Ткань дорогого камзола пропиталась черной кровью.

Темери пригляделась и поняла, что первое впечатление ее обмануло. Этот человек не был юн, пожалуй, он мог быть ровесником того, другого. Просто немилосердные боги холодных Ифленских островов обделили его и силой, и мужской привлекательностью.

— Он был ученый, — подтвердил ее мысли ифленец. — изучал ветра и течения побережья, рисовал карты. Умел предсказывать по звездам.

И вдруг невесело усмехнулся:

— Наверное, он был не лучшим предсказателем, а то смог бы предвидеть это все.

— Гадатель не может видеть собственную судьбу, — без осуждения поправила его пресветлая. — Обождите, благородный чеор. Мне надо подготовиться…

— Я могу помочь? — спросил ифленец.

Темершана знала, что для него самого же было бы лучше, если бы он сейчас ушел. Магия Золотой Матери не всегда легко дается мужчинам, а тем более — чужакам. Но из чувства досады, а еще потому что так и не поверила в злонамеренность убитой женщины, она предпочла промолчать. Хоть так пусть почувствует, что испытали люди, которых ему довелось убить. Ведь он не мальчишка, наверняка участвовал в той войне. Наверняка на его счету не один десяток невинных жертв.

— Нет, — вздохнула монахиня. — Но что бы ни происходило, я прошу вас молчать. Ответ на какой вопрос вы хотели бы получить?

Ифленец думал несколько мгновений. Темери даже решила, что у него нет подходящего вопроса, но ошиблась.

— Хорошо. Пусть просто скажет, кто это был. Все, что запомнил.

— Я спрошу. Но вот ответит ли он, и как ответит — того мне не ведомо. Госпожа та Сиверс, подойдите ближе. Великая Мать хочет, чтобы вы поучаствовали. Ленна милостива, но мудрость ее не все могут понять сразу… Подготовь свой посох и прочти молитву.

Темери послушалась. Молитва Ленне — это всегда — безжалостная возможность заглянуть в себя. Продраться сквозь слои своего Эа, почувствовать струны магии, заботливо держащие тебя в холодном мире. Почувствовать гармонию, и что важно, почувствовать гармонию всего, что находится вокруг. Услышать, узнать… а потом, может быть, позвать того, кто хотел бы, чтобы его позвали.

Из-за ифленца настраивалась она непривычно долго. А потом услышала ровно то, что услышала и пресветлая сестра. Молодой, чуть виноватый голос ифленского ученого сказал:

— Скажите Шедде, что он зря отказался. Я мог быть ему веселым шутом…

— Это все, что ты хотел бы сказать? — голос пресветлой прозвучал намного громче голоса бестелесного духа. На самом деле души умерших, конечно, не могут говорить — но те, кто служит Ленне, научаются слышать отголоски их чаяний и мыслей.

— Остальное, — Темнршане почудилась тень иронии — остальное он знает и так… как все-таки странно разменять судьбу светлого лорда…

И снова стало тихо и обычно.

Хотя нет. Ифленец за это время успел присесть на корточки возле тела своего друга. На миг Темери показалось, что каменное спокойствие, наконец, покинуло этого человека. Ей хотелось бы, чтобы покинуло.

Темери поняла вдруг, что он тяжело и хрипло дышит, прижав руку в черной перчатке к груди. Неужели отголосок теплого мира через молитву служительниц смог дотянуться до него и даже сбить с ног? Вот странно. Ифленцы редко так сильно поддаются магии.

Мужчина отвел взгляд от мертвеца, медленно, все еще сутулясь, поднялся.

— Говорите! — приказ прозвучал глухо и отрывисто. Как будто следующий приказ будет — немедленно всех убить.

— Вы и вправду были ему дороги, — задумчиво сказала монахиня. — Иначе вас так сильно это не задело бы… Он кое-что сказал, да. Но вероятно, это не поможет вам узнать правду.

— Говорите! — просто тихий низкий голос вдруг наполнился такой угрозой, что монахиня предпочла больше не рассуждать:

— Он считает, что мог быть вам хорошим шутом, и вы зря отказались. И еще сказал, что для него оказалось неожиданностью обменяться с вами судьбой. Я не могу сказать, что он имел в виду. Но могу сказать другое: Всеблагая Мать Ленна не увидела в нем ни зла, ни ненависти. Она благословляет его путь к теплому миру.

Ифленец кивнул. Потом словно вспомнив о чем-то, вытащил из старого шкафа мешочек с монетами, протянул монахине:

— Пожертвование монастырю. Ровве, думаю, был бы не против, что я так распорядился его деньгами. Он уважает Ленну. Уважал. Что насчет…

Что видел его соотечественник перед самой смертью? Ну, тут уж никак не узнать, если тень покойника решила не говорить об этом. Монахиня с сожалением покачала головой, а Темери вдруг услышал весьма отчетливый и злой женский голос:

— Скажи ему, это был чернокрылый. Скажи, чернокрылых нагрели с этими саругами. Пусть спросит в столице чеора та Кенадена. Этхар хотел вернуть камни своему племени, и был очень зол, когда понял, что их повезли на храмовые земли. Еще скажи, что теперь чеор Хенвил отвечает за судьбу моего сына. Чеор Хенвил не оставил мне шанса защититься, так что это он повинен в моей смерти. Скажи, что я требую с него слово по праву матери.

Темери облизнула губы и повернулась к ифленцу.

— У меня слово от мертвой чеоры. Она видела чернокрылого… я повторю ее слова слово в слово. Слушайте…

Она, как можно точнее повторила слова мертвой женщины. Лишь бы ничего не упустить! Редко когда тень мертвеца сама обращается к служителям Ленны. Эта женщина, вероятно, была очень необычной.

— Та Кенаден… что ж, чеора та Зелден, я позабочусь о твоем сыне. И что вам стоило сказать мне все это при жизни? Благодарю и тебя… ореченная.

Прищуренный взгляд чеора Хенвила вымораживал.

Темершана предпочла побыстрей покинуть это мрачное место. Пора было возвращаться. Долг они выполнили, чистые шкатулки лавочнику передали, а осенний день слишком короток, чтобы медлить.

Когда вышли на улицу, на площадку у гостиницы, на мокрую грязь дороги падал белый лохматый снежок.

Светлый лорд чеор Шеддерик та Хенвил

Когда на Тоненг ложится снег, город разительно меняется. Тоненг, расположенный у теплого морского течения, окруженный невысокими лесистыми горами, всегда казался светлому лорду та Хенвилу слишком летним, немного похожим на те южные портовые города, в которых ему довелось побывать в юности. Но под снегом город совсем другой. Строгий, серый и возвышенный, подобный городам Ифленских островов. Дома лето никогда не бывает теплым, а цвета становятся яркими лишь весной.

Правда, зимы здесь коротки, а снег ложится на месяц, не более. А уж настоящие морозы здесь видели, наверное, как раз в тот год, когда ифленский флот впервые показался в бухте.

Снег сыпал всю неделю, но в день похорон наместника он лег и уже не растаял.

Светлый лорд чеор та Хенвил шел по заснеженной улице, прислушиваясь к ее голосам. Голоса ему не нравились.

Город праздновал смерть наместника. Во дворах слышались веселые разговоры, где-то даже звучала музыка. То и дело можно было встретить подвыпивших горожан, шумно выражавших надежду, что следом за чеором наместником в теплый мир отправятся и все его единоплеменники…

Да, в портовой части Тоненга редко можно встретить ифленца, если только он не моряк и не гвардеец в дозоре. Но и перечисленные представители народа островов предпочитают появляться здесь группами по несколько человек. Со времен войны изменилось многое. Да почти все — кроме ненависти танерретцев к завоевателям. Они научились сдерживаться, они кланяются при встрече и выполняют любые приказы — но при этом, стоит отвернуться, плюют тебе вслед.

Погребальная лодка наместника была уже снаряжена. Знатнейшие представители ифленской знати уже заняли лучшие места на гранитной набережной Верхнего города. Там, в стороне от порта с его сутолокой и грязью, мог бы сейчас находиться и он. Но.

Появиться там официально — стать центром внимания всего общества. И, что намного хуже, это необходимость оказать покойнику те почести, которых он, по чести, не заслужил. Достаточно того, что там будет вероятный наследник наместнической короны — Кинрик та Гулле, младший брат Шеддерика.

Гораздо интересней и полезней для дела взойти на набережную не как представитель правящего рода, а как один из многих прибывших на похороны аристократов. Увидеть, услышать, запомнить. Понять. И решить, как им с братом не потерять страну, власть и жизнь.

К сожалению, для светлых лордов, вопрос стоял именно таким образом.

Заговор раскрыть им удалось, более того, удалось найти сианов, поддержавших заговорщиков. Благородные господа, придумавшие план с саругами и почти его реализовавшие, были высланы из столицы без права возвращаться, а маги… маги принесли соответствующие клятвы. Чеор та Кенаден под пыткой выдал все, что знал и даже что не знал…

И все же по докладам агентов тайной управы, это был не конец. Пропаганда среди танерретцев против правящего двора не только не затихла, кажется, усилилась. Горожане уже несколько раз вступали в открытое противостояние с дозорами ифленской гвардии. А тут еще — неурожай в южных колониях Ифлена и как следствие, необходимость увеличивать поставки на острова.

И одновременно — плохие новости от наземных границ. Снегопады раньше времени закрыли перевалы, и теперь часть караванов, предназначенных к отправке на Ифлен уже сейчас, будут вынуждены искать обходные пути. Это увеличит стоимость груза, отсрочит отправку… это может стоить братьям немного дороже, чем собственная жизнь. Ифлен не признает слабость и не принимает оправданий.

Но сейчас, идя без охраны по беднейшему из районов Тоненга, Шеддерик не просто дразнил судьбу. Он пытался поймать настрой этих улиц, чем живет, кого слушает, на что надеется здешний люд. Раньше это всегда удавалось.

Город праздновал смерть наместника. Праздновал сдержанно, так, чтобы не дразнить ифленскую гвардию. Праздновал, как свою маленькую победу. Голос улиц звучал почти так, как и месяц назад, но тон немного сменился. В нем теперь меньше надежд, но больше решительности. Больше угрозы.

Но и это не было главной причиной его прогулки. О главной не догадывался даже помощник светлого лорда, лишь недавно возглавившего тайную управу. Сегодня город прощался с ифленским наместником, а Шеддерик та Хенвил — со своим личным астрологом.

Для Ровве, который не был ни воином, ни членом правящей семьи, отдельная погребальная лодка не полагалась. Ему полагался бы костер в пепельной долине за городом, и сам Роверик в шутку не раз замечал, что это будет правильным решением: моря астролог побаивался. Особенно — зимнего штормового моря. После одного недолгого путешествия, когда они сломали две мачты и получили пробоину лишь чуть выше ватерлинии, зимнее штормовое море Роверик та Эшко предпочитал наблюдать только на картинах.

Его отец, узнав о гибели младшего сына, кажется, даже вздохнул с облегчением: на Ифлене в чести бойцы, солдаты и моряки. Худой болезненный парнишка был четвертым отпрыском не самого богатого рода и единственным, кто не выбрал военное поприще делом жизни. Старик, выслушав уверения в том, что все обряды над телом были проведены по древней традиции, попросил о великой чести — дать место телу его сына в свите наместника.

Светлый лорд не смог отказать.

Ровве уплывет к горизонту на той же лодке, что и Хеверик, чеор та Лема, та Гулле, верховный страж Фронтовой бухты, наместник Ифленской империи в землях Танеррета.

Вероятно, в глазах отца Роверика это было великой честью. По мнению же чеора та Хенвила наместник не заслужил чести разделить с астрологом священный погребальный огонь.

Шедде был уверен, что этой ночью напьется, как не напивался с дня посвящения в матросы. Но сейчас важно было быстро и тихо миновать рыбацкие кварталы, перейти мост у нижней крепостной стены и попасть таким образом в парк у гранитной набережной…

Светлый лорд шел прощаться с другом.

В неухоженном парке снег лежал на опавших листьях, делая землю рябой. На этом ковре любые следы были хорошо видны. Сразу понятно, что недавно тут прошел гвардейский дозор, а кроме солдат с самого утра никого и не было. Эта часть парка, у самой крепостной стены, в стороне от дорожек центральной части, в стороне от глаз случайных прохожих, в прежние времена была облюбована романтически настроенными парочками, ищущими уединения. Сейчас даже грабители стараются сюда не забредать: место конечно укромное, но кого здесь грабить?

И, тем не менее, всего через два десятка шагов чеор Хенвил услышал тихий свист и, обернувшись, нос к носу столкнулся с невысоким сутуловатым человеком лет сорока. Человек не был ифленцем, но не принадлежал он и к коренному народу Танеррета — мальканам. Более темная кожа, характерный широкий нос и скулы выдавали в нем уроженца южных приморских стран.

Человек вежливо поклонился и пошел потихоньку в сторону обгоревших развалин летнего павильона.

Шеддерик, выждав пару мгновений, отправился следом. Так они миновали заросли у пожарища и вышли к чудом уцелевшей беседке. Отсюда открывался прекрасный вид на устье Данвы и бухту, где на волнах покачивались многочисленные лодки и торговые корабли, а в отдалении, в тени береговых укреплений ждал своего времени погребальный корабль. Но Шеддерику было не до видов: раз уж его главный помощник из тайной управы назначил встречу подальше от посторонних глаз и ушей, дело серьезное.

Гун-хе осторожно достал из-за пазухи длинный серый конверт, протянул его Шеддерику, пояснил:

— С чеора та Шарана наблюдение пришлось снять — наш человек заметил, что он… немного беспокоится. Но пока наблюдали, кое-что удалось узнать. Отчет в конверте. И еще… вам надо знать. Некоторые господа вывезли семьи из города. Список — в том же письме.

Он помедлил. Потом тихо добавил:

— Капитан внутренней гвардии замка, по моим личным наблюдениям, как минимум знает о том, что что-то готовится. Он за последнюю неделю трижды сменил состав дозорных отрядов и маршруты обходов.

— Значит, времени у нас все меньше. Как по твоим оценкам, они рискнут использовать похороны наместника как повод начать действовать?

— Нет.

Южанин был предельно серьезен и хмур:

— До оглашения предсмертной воли наместника у них связаны руки.

— Я тоже так думаю. Но кому-то может и не хватить терпения. — Шеддерику раньше никогда не приходилось сталкиваться с реальной угрозой военного переворота, но он знал, что действовать надо быстро и безжалостно. — Продолжайте наблюдать, если будет что-то важное — связь старым способом. И приставьте еще одного человека к светлому лорду Кинрику. У него надежная охрана, и сам он может за себя постоять, но еще одни внимательные глаза лишними не будут.

— Все сделаем, светлый лорд.

— Вот и славно.

Гун-хе откланялся, а чеор та Хенвил поторопился к гранитной набережной — до заката оставалось менее получаса. Погребальный корабль вот-вот отправятся в последнее путешествие, нужно успеть.

У гранитной ограды набережной собралось довольно много народу из числа ифленских дворян, но были — значительно меньше, стояли однородной очень плотной группой — и знатные танерретцы.

Сильнее надвинув капюшон, светлый лорд медленно двигался сквозь толпу. Голос улиц — это голос улиц. У Верхнего города он другой, более сдержанный, обстоятельный… но пропитанный все тем же ощущением тревоги и ожидания чего-то неминуемого и неприятного.

И здесь тоже никто не горевал о почившем наместнике, но думали и говорили люди все больше о том, как пережить наступающую зиму без потерь, о торговле и о традициях, которые следовало бы давно поменять.

Светлый лорд слушал и улыбался: традиции велели выбирать наследника из числа взрослых потомков почившего наместника. И лишь в случае, если среди отпрысков его рода нет ни одного мужчины-воина, наместника назначал сам император ифленских островов.

Солнце ушло за облака у горизонта, начались сумерки. На погребальном корабле подняли серые паруса, пушечный залп с берега отметил начало его пути.

Прощай, наместник. Ты не был хорошим человеком, не был рачительным хозяином и уж конечно не был любящим отцом. Говорят, в прежние времена ты был отважным воином и умным стратегом. Тебя любили женщины за щедрость и страстность и уважали мужчины — за умение держать слово. Ты десять лет управлял Танерретом, и твое правление нельзя назвать совсем уж безуспешным: караваны на острова уходили всегда вовремя, переселенцы с Ифлена не знали горя и бедности, а о размахе твоих пиров ходили легенды по всему Побережью. Тебе даже удалось возродить работы на старых медных копях.

Да, наш новый дом стоит на крови и костях убитых тобой людей. Но весь мир стоит на крови и костях. Да, без этих плодородных земель, без этого маленького рэтаха Ифлену жилось бы значительно хуже. И каждую жертву можно оправдать общей необходимостью и главной целью Ифленского государства — укрепить мир и порядок на всем побережье, насадить законы и императорскую власть везде, где это необходимо.

И все же, нельзя только брать, ничего не давая взамен. Нельзя бесконечно перегибать палку — однажды она сломается. И тогда, вероятно, по улицам этого многострадального древнего города снова потекут реки крови.

Ты умер поразительно вовремя, наместник: ты не увидишь, как рухнет едва вроде бы укрепившийся мир. Если только нам не удастся его удержать.

Погребальный корабль догорал на горизонте. Люди потихоньку потянулись к выходу с набережной. Шеддерик впервые нашел взглядом ложу наместника — деревянную крытую площадку на специально устроенном гранитном помосте, выдающемся в море. С того места где светлый лорд стоял, невозможно было определить, кто есть кто. Но он точно знал, что среди немногочисленных ближайших друзей и родственников наместника там под навесом наверняка стоят и его наследник, и его убийца.

Старик не был дураком. Он не стал бы дразнить императора и назначать наместником своего старшего сына. А вот младший — прекрасный воин, привлекательный внешне и обладающий всеми теми качествами, что чтит в правителе простой народ, унаследует власть в Танеррете наверняка. И так же верно, что сразу после церемонии он станет мишенью для убийц, заговорщиков и прочих жаждущих власти представителей старой ифленской аристократии.

Светлый лорд нехорошо улыбнулся: кто бы ни пытался сейчас наложить лапу на Тенеррет, ему сначала придется убить самого Шеддерика та Хенвила. А это трудно сделать: костяные плашки астролога Ровве никогда не лгут, а значит, судьбой светлого лорда владеют куда более серьезные силы.

Набережная пустела. Шеддерик в последний раз окинул взглядом горизонт — над ним еще плыло облако темного дыма — и тоже побрел в потоке немногочисленных последних зрителей. Часть из них свернет на каменные узкие улочки Верхнего города, а кое-кто отправится по длинной каменной лестнице сразу в крепость. Так быстрей, чем объезжать каменные стены древней цитадели в карете через все въездные ворота, коих в городе пять, и все — с гвардейскими постами.

Шеддерику возвращаться в цитадель не хотелось. Да и зачем? Гун-хе человек надежный. Раз обещал усилить брату охрану, значит усилит. Правильно он сказал — в ближайшие три-четыре дня, пока последняя воля наместника не оглашена, непойманные заговорщики открыто действовать не рискнут. Во-первых, потому что им сейчас выгодней выкрасть или оспорить завещание, чем устраивать бунты, а во-вторых, потому что их мало и они успели прочувствовать, чем может обернуться поражение.

Сильно мешало, что чеор та Хенвил знал танерретский двор больше по докладам и отчетам сотрудников тайной управы, чем по личным наблюдениям. Тут ему здорово пригодилась бы чеора та Зелден, убитая в гостинице у сопок Улеша. Чеора Талиса имела обширнейшие связи, была умна и не обременена предрассудками. Но кто-то явно думал так же и превентивно лишил Шеддерика возможности заручиться ее помощью или хотя бы расспросить.

Шедде в обратном направлении миновал мост через Данву, свернул на мощеную набережную Нижнего города и долго шел вдоль реки, минуя портовые склады, причалы и бесконечный рыбный рынок. Нижний город тоже неоднороден. Возле рыбачьего порта живет беднота, эти дома не восстанавливались с самой войны и деревянные грубые постройки стоят прямо на развалинах прежних каменных домов. Но дальше и выше на холм — это зажиточные, чистые городские районы, место обитания купцов, а так же немногих выживших и оставшихся в городе Таннеретских дворян.

У маленькой фонтанной площади ему встретился гвардейский разъезд. Солдаты, не признав в нем ифленца, потребовали въездную грамоту. Шедде приподнял капюшон, чем и избавился от дальнейших расспросов. Командир разъезда даже спросил, не нужно ли ему сопровождение: сегодня в городе может быть опасно.

Можно было и согласиться, но до цели его прогулки было уже рукой подать. Так что светлый лорд поблагодарил офицера за заботу, но предпочел и дальше идти в одиночестве.

Таверна «Каракатица» фасадом выходит на площадь.

Подле нее у коновязи понуро ждали хозяев две лошади. У фонтана, укрытого тощим слоем снега, дрались вороны. Шеддерик, которому с самой встречи с гвардейцами казалось, что за ним кто-то идет, на всякий случай миновал таверну и остановился за углом, ожидая возможного преследователя.

Не прошло и минуты, как он услышал тихие, легкие шаги по мостовой. Если бы не слушал специально — за вороньей дракой и не различил бы.

Человек остановился. Ругнулся шепотом.

А потом Шедде вдруг услышал, как кто-то быстро уходит. Выглянул на площадь, но успел заметить лишь смутный силуэт вдалеке: кто-то спешащий вдаль, в свободном плаще, какие носят ифленские моряки и, кажется, в шляпе.

— Этого не хватало, — пробормотал он вслух.

Шедде знал, что убийцы из дома Шевека вряд ли подписались бы преследовать главу тайной управы. Но в Нижнем городе полно тех, кто работает исключительно на себя. И малькан ли это был, южанин, ифленец, выходец из Низинного Королевства — по одежде не понять.

Выждав с минуту и убедившись, что других сюрпризов не будет, он осторожно вернулся к таверне.

На его появление так или иначе обратили внимание все немногочисленные дневные посетители. На мгновение в зале и вовсе стало тихо: даже кухарка, резавшая хлеб на хозяйском столе, и та замерла, обернувшись.

Чеор та Хенвил осторожно, чтобы снег не попал за шиворот, откинул капюшон: о «Каракатице» он знал две вещи. Первая — его здесь не любят. Вторая — здесь его точно никто не станет убивать. Отряхнул плащ, едва заметно кивнул кухарке.

Стихли все разговоры. Усатый рыбак, устроившийся у окна с большой кружкой здешнего, надо сказать, весьма неплохого пива, угрожающе прокашлялся. Его собутыльник уставился на Шеддерика, как кот на нежданную подачку — в хмурых глазах читалось «Правда, что ли, ифленец потерял страх и явился сюда в одиночку? Или провокация?»

Шеддерик качнул небольшой медный колокол, специально устроенный у входа, чтобы посетителям не приходилось искать его по залу. Свободных мест было много, так что светлый лорд выбрал то, что подальше от рыбаков, у дальнего окошка.

Вскоре появился сам хозяин. Здесь его звали хозяин Янур, но Шеддерик давно сократил имя на ифленский манер.

— Здоровья тебе, дядя Янне.

— И ты будь здоров, островная шкура. Какая нужда тебя пригнала на этот раз?

— У тебя, я помню, есть неплохое вино.

— Может и есть.

— Ну так неси.

— Я-то принесу. А ну как кто решит проверить на прочность твою бедовую голову? Я не хочу неприятностей.

— Янне, неприятности — это хорошо. Я даже заплачу тебе за них, сколько попросишь…

Дядя Янне, ветеран войны и бывший танерретский моряк, несколько мгновений в задумчивости глядел на гостя, потом изрек:

— Светлый лорд хочет драки. Нормального мужского мордобоя, а не этих ваших изящных искусств с сабельками и пистолетами.

Оставалось только кивнуть: владелец «Каракатицы» всегда отличался прозорливостью.

— А надрать зад тому, кто тебе действительно насолил, ты почему-то не можешь. И потому приперся ко мне, чесать кулаки о рыбаков и матросов. Плохой день ты выбрал, я тебе скажу, ифленец. Очень плохой день.

— Янне, ты все еще вправе вышвырнуть меня вон, как только я начну причинять слишком много беспокойства. А пока, просто принеси вина. Хочу помянуть хорошего человека…

— Это ты не про наместника ли? — нахмурился Янне, у которого к мертвому правителю были свои, и очень серьезные счеты.

— Мой друг умер, да будут легки ему тропы теплого мира. Ты должен его помнить — это астролог, с которым вы в прошлый раз сцепились из-за карты течений у полуострова. А наместник — он не был хорошим человеком.

Дядя Янне молча поклонился и вышел, только чтобы через минуту вернуться с запотевшим кувшином и двумя кружками.

Быстро разлил яблочное вино, протянул одну из кружек ифленцу, вторую взял сам. Так было принято еще со времен завоевания: хозяин должен показать, что его вино безопасно. Но Янне задумчиво сказал:

— Сегодня и вправду плохой день, ифленец. Мне жаль твоего друга. Он кое-что понимал в навигации… хоть моряком и не был.

Вино пахло летом. Это было дешевое терпкое яблочное вино, что в здешних местах изготавливают бочками, но, как правило, — только для себя. Виноградное стоит дороже, и жители островов предпочитают именно его.

Наверное, чеор та Хенвил единственный, кто всегда заказывает здешнее…

Шеддерик молча ополовинил кружку, хозяин отстал от него на одно мгновение.

С улицы вошло еще несколько человек, и Янне ушел их приветствовать и принимать заказ. Шеддерик налил себе еще. Потом — снова. Не то, чтобы вино сильно пьянило — но на душе стало немного легче. К тому же вероятность драки никуда не исчезла, и грела возможностью скинуть с себя груз последних десяти дней. Драка — лучшее средство от дурных мыслей и тоски. В драке каждый становится собой и показывает свои лучшие и худшие стороны. Шеддерик не считал себя хорошим кулачным бойцом, но это неважно — против него сегодня будут — должны быть! — такие же бывшие морские бродяги.

Через какое-то время служанка пошла по залу зажигать свечи. Самые первые зажглись вдали — у хозяйского стола, на котором стояли бочонки с вином, лежала посуда и хлеб. Шеддерик решил немного подлить в свой кувшин, поднялся, с неудовольствием отметив, что все-таки вино оказалось коварным, и направился на свет свечей. К тому времени в зале было уже людно.

— Эй, белобрысый! — услышал он от одного из новоприбывших горожан, — ты не заблудился? Могу помочь найти выход!

Благородный чеор окинул нахала пьяным взглядом, решил, что это недостойный противник, и пошел дальше к выбранной цели.

Однако горожанин, подбодренный товарищами, не отступил и заехал благородному чеору кулаком в глаз. Верней попытался заехать — как бы Шеддерик ни был пьян, от этого простого удара он уклонился даже элегантно. Миновал противника и, осторожно поставив кувшин на стол, потянулся к бочонку.

Его тут же, под гогот гостей, оттащили за одежду, так что пришлось развернуться и отвесить противнику несильного тумака. Полученная плюха горожанина только обрадовала. Он широко улыбнулся, скинул шляпу, и полез в драку уже с полной отдачей, готовый навалять ифленцу так, чтобы тот надолго забыл дорогу в «Каракатицу». На шум вышел хозяин. Увидел, что творится, велел служанкам убрать подальше хрупкую посуду и сам встал у входа в кухню, монументально скрестив руки на груди.

Шеддерик получил несколько прямых ударов, сам украсил физиономию горожанина быстро краснеющим бланшем, ссадил костяшки пальцев, а под конец поймал противника за шиворот и уложил на предусмотрительно освобожденный от посуды стол — лицом прямо к краникам, вбитым в винные бочонки. Улыбнулся хозяину, показывая, что все нормально, и дальше безобразие не продлится, и поднял взгляд на стену за винными бочонками.

После драки и от вина в голове у него немного шумело, но то, что было приколото маленькими гвоздиками к стене, заставило Шеддерика застыть и даже ослабить хватку. Чем его противник тут же воспользовался, вывернувшись, и приготовившись к повторению веселья. Светлый лорд же застыл подле дрянной, кое-как раскрашенной гравюры, отпечатанной на желтой дешевой бумаге.

— Кто это? — спросил Шеддерик дядю Янне, для верности ткнув в рисунок пальцем.

И тут же получил от отдышавшегося горожанина в ухо, да так, что в перед глазами мир сразу потемнел.

Пришел в себя от тощей струйки холодной воды, упавшей на лицо.

Проморгался, и тут понял, что хозяин со служанками поспешили утащить его из общего зала. Слева от него у горячей плиты суетилась кухарка, справа стояли дубовые бочки с водой: его отволокли на кухню и положили так, чтобы не мешал работать.

Попробовал языком зубы — один отозвался болью, во рту оставался привкус крови.

Шеддерик осторожно поднялся, проверяя попутно, все ли кости целы. Понял, что вроде бы на этот раз обошлось, поискал глазами хозяина и тут же нашел. Янне рубил мясо.

В зале было тихо — должно быть, уже глубокая ночь… в начале зимы дни особенно коротки, так что не угадаешь.

Янне обернулся, покачал головой:

— Ну, ты хорош! Домой-то пустят ли с такой рожей?

Шеддерик поморщился:

— Меня никто сегодня не ждет. Долго я тут?..

— Меньше получаса. Пришли ваши гвардейцы, всех разогнали. Теперь уж народ только завтра, может, соберется. Одни убытки от тебя.

Что-то надо было спросить — что-то очень важное. Шеддерик высмотрел кружку, и не задумываясь, что в нее налито, выпил одним глотком. Повезло — в кружке была вода. Он скривился при мысли, что еще ведь обратно идти в крепость. Да через не самые благополучные приречные районы…

— Кто это был у тебя на портрете? Там, на стене? Дрянной портрет, если честно…

— Вы, ифленцы, в искусстве хорошо понимаете…

— Так что за рисунок? Что за девица?

— Понравилась? Хорошая была девочка… убили ее, говорят. Когда штурмовали цитадель, они там оставались. Рэтах считал, что крепость неприступна ни с моря, ни с реки и оставил семью под защитой родного дома. Но он ошибся… и что толку, что сам погиб…

— Так она — медленно проговорил Шеддерик, пытаясь собраться с мыслями — дочь здешнего князя? Или кто?

Янне вытер руки ветошью, вышел в зал.

Свечи освещали портрет, как будто немного исправляя его. Янне часто смотрел на портрет с мыслю, что было бы, если бы когда-то очень давно они все-таки не вернулись домой из морской прогулки, стоило лишь завидеть паруса ифленской армады. Что, если бы он увез юную рэту в такие места, где до нее беспощадные убийцы с островов никогда не добрались бы?

Может, сейчас эта красивая решительная девочка была бы жива?

Но тогда, вероятно, город не получил бы предупреждения и жертв оказалось бы несоизмеримо больше…

— Ее звали Темершана. Она была совсем не похожа на наследницу Танеррета. Когда ей исполнилось тринадцать, отец подарил ей парусную лодку — «Блесну». Шанни готова была жить на этой лодке. Быстро всему училась, плавала как рыбка… мы называли ее юнгой, но это была лишь наполовину шутка. Спроси любого в городе, и каждый скажет, что сожалеют о ней и помнят. Мне она была тоже… родным человеком.

— Так ее помнят… и ты знал ее лично, дядя Янне?

— Что с того проку, ифленец? После осады в крепости не выжил никто. Да и в порту — мало кто уцелел. Ты видел, как горел город? Ты должен был видеть, наверняка ты тогда уже считался воином… как горел мой город. Горели дома на набережной… сейчас там хибары, а раньше жили моряки с семьями. Сад был, яблони цвели. Той осенью сгорело столько судеб, столько надежд… Но вам все было мало. Вам нужна была кровь, и кровь лилась без счета. Вам и тогда было все равно, кого резать… и сейчас все равно. Я хотел бы забыть. Но такое забыть невозможно, ифленец. Такое забыть невозможно. Знаешь, шел бы ты по добру, а то я сам тебя прибью… что за дурацкий день?!

Шеддерик молча пошел к выходу. Но у самого порога обернулся, ответив скорей себе, чем дяде Янне:

— Я не видел пожара. Я был далеко.

А вот то, что девушка на портрете слишком уж похожа на ореченную из монастыря Ленны — это вряд ли было совпадением. И об этом стоило поразмыслить. Всерьез.