Невидимка. Идеальные убийства

101

«Что-то не так. Что-то здесь не так».

Я сижу в кафетерии больницы и снова читаю свою копию записей «сеансов Грэма», терзаемая непонятным беспокойством. Денни и Софи, тоже приехавшие в Пенсильванию, сидят рядом со мной и просматривают свои копии. Толку от изучения этих «сеансов Грэма» пока что мало, но на данный момент это все наши зацепки.

— Почему он стал записывать эти свои «сеансы Грэма» лишь в прошлом месяце? — спрашиваю я. — Лишь в августе. Он ведь начал совершать преступления еще в сентябре две тысячи одиннадцатого года, а делать эти записи ему пришло в голову только одиннадцать месяцев спустя. Почему?

Денни берет в рот кончик зубочистки и грызет его.

— Кто знает? Наверное, он решил, что память о нем как о гениальном преступнике следует увековечить.

Я качаю головой.

— Он слишком педантичен, а потому, совершая преступления, регулярно вел бы записи «сеансов Грэма». Не думаю, что он когда-либо потакал своим прихотям. Его поступки и то, чем он похваляется в дневнике, говорят об этом. Дисциплина, тщательная подготовка, самопожертвование, сдержанность.

— То есть вопрос в том, чем же было вызвано это решение, да? — спрашивает Софи. — Что изменилось в августе две тысячи двенадцатого года? Этому предшествовал длительный период начиная с сентября две тысячи одиннадцатого года, когда он начал совершать преступления.

— Мы не знаем ни о каких драмах в его личной жизни, — говорит Денни. — Родители Грэма умерли десять лет назад. У него не было ни жены, ни детей. И подружки у него, насколько нам известно, не было — по крайней мере, до Мэри. Похоже, он вообще никого не любил и ни с кем не поддерживал какие-либо отношения. Не было у него даже какой-нибудь домашней зверюшки.

Я задумываюсь над тем, что же такое произошло в прошлом августе. Тогда его методы убийства не претерпели изменений. В то время я уже пыталась во всем этом разобраться, отправляла по электронной почте письма Дикинсону и доказывала свою правоту полицейским Пеории, штат Аризона…

— Подождите, — говорю я, подскакивая на стуле и проливая при этом кофе из пластикового стакана Денни. — Подождите секундочку. Именно в августе получили огласку мои препирательства с полицией в Аризоне. Именно тогда в одной из газет, выходящих в Пеории, появилась статья, в которой приводилось мое заявление о том, что смерть Марты не была случайной и что ее убили. И в этой статье упоминалось, что я работаю в ФБР.

— Возможно, он эту статью прочел, — предполагает Денни.

— Ну конечно, он ее прочел, — говорю я. — Ничего не ускользало от его внимания. Абсолютно ничего. Итак, он читает это и думает, что теперь ФБР начнет его разыскивать.

По правде говоря, мое родное ФБР тогда вышвырнуло меня на улицу и отвергало мои предположения до тех пор, пока не появился Букс, который помог мне убедить директора в их обоснованности. Однако Грэм вряд ли мог об этом узнать. Что ему было известно — так это то, что ФБР вот-вот начнет расследование в масштабах всей страны.

— Тогда Грэм впервые почувствовал, что над ним нависла угроза, — говорю я.

— И он отреагировал на это тем, что стал вести дневник? А зачем? — спрашивает Софи. — На тот случай, если его поймают, он хотел дать обществу объяснения по поводу того, чем он занимался?

Я морщусь: нет, на это не похоже. В нынешние времена серийного убийцу вроде Грэма запросто стали бы возвеличивать в средствах массовой информации. Даже если бы мы его поймали, он вызвал бы у журналистов всех газет, журналов и кабельных телеканалов страны желание взять у него интервью и посвятить ему специальный выпуск с каким-нибудь зловещим названием вроде «Разум хищника».

— Знаете, что я думаю? — Я постукиваю кончиками пальцев по лежащим передо мной листочкам с записями «сеансов Грэма». — Я думаю, что это попытка направить нас по ложному следу. Я думаю, что где-то на этих страницах есть ложь. Что-то такое, что должно было запутать нас в том случае, если бы мы подобрались к нему слишком близко. Почему бы и нет? Если сотрудники ФБР у вас на хвосте, то почему бы не подкинуть им какую-нибудь писанину, которая уведет их в сторону?

— То есть вопрос заключается в том, где же ложь в этих «сеансах Грэма»? — спрашивает Денни.

— Это очень интересный вопрос. — Букс подходит к нашему столу. — Это нечто такое, над чем ты сможешь поразмыслить, сидя в укромном месте рядом с Мэри Лэйни.

В кафетерии, похоже, становится прохладно, и для Софи и Денни это повод уйти. Букс не садится за стол, а потому я решаю встать и оказываюсь напротив него.

— Ты уезжаешь завтра, — говорит Букс. — Денни, кстати, поедет с тобой.

— Хорошо. Замечательно. Я буду продолжать свои исследования и присылать тебе письма по электронной почте или же звонить по телефону…

— Лучше шли письма по электронной почте, — говорит Букс, даже не глядя на меня. Он трет верхнюю часть спинки стула ладонями, а затем легонько ударяет по ней. — Как бы то ни было, удачи тебе, и будь…

— О-о, Букс, перестань! Я знаю, что нарушила тогда правила поведения, но я ведь не застрелила кого-нибудь и ничем не оскорбила тебя лично. Я просто пыталась помочь человеку. А ты ведешь себя сейчас так, как будто я плюнула тебе в лицо.

Все еще стараясь не встречаться со мной взглядом, Букс сокрушенно качает головой.

— Между нами все кончено, Эмми. Во всех смыслах. Разумеется, присылай письма по электронной почте, если до чего-нибудь додумаешься, — я ведь не собираюсь препятствовать тебе, если ты этого хочешь, и дальше заниматься аналитическими исследованиями, — но я больше не считаю тебя причастной к этому расследованию и вообще причастной к чему-либо, имеющему отношение ко мне. Честно говоря, я больше не хочу ни разговаривать с тобой, ни видеть тебя.

Я отступаю на шаг. Я не осознавала, насколько сильно обидела его. И насколько болезненно он это воспринял. Видимо, я задела его, как говорится, за живое.

— Это все понятно, Эмми? Мы понимаем друг друга?

Я машу рукой:

— Да-да, конечно.

Букс кивает и, развернувшись, идет прочь.

— Букс! — говорю я ему вслед. — Если это имело для тебя такое большое значение, то, пожалуйста, прости меня.

Он останавливается, но не оборачивается.

— Это уже не имеет никакого значения, — отвечает он. — Уже не имеет.