НИИ особого назначения 2

Глава 19

Пухляш сообразил, что именно натворил, уже когда мы вышли из кафе на улицу. «Пойдем выйдем!» — было целиком и полностью его инициативой. И он же помчал в сторону выхода первым, расталкивая публику своим пузиком, как ледокол Ленин. Драки я не очень люблю. Но вовсе не потому, что может прилететь, или потому что бить людей не люблю, а из-за того, что тело подчас может свернуть на заученные приемы, которые ни разу не рассчитаны на милосердное отношение к противнику. Приходится постоянно держать в голове, что смысл драки не в том, чтобы максимально быстро нанести оппоненту повреждения, слабо совместимые с жизнью и здоровьем, а просто задорно мутузить друг друга конечностями, не попадая по жизненно-важным органам.

— Держись от нее подальше, ясно тебе? — выпалил он, когда мы зашли за угол. — Таким отбросам, как ты не место рядом с Верой!

Гена толкнул меня в грудь обеими руками. Я замер, притормозив кулак. И вот тут заметил в его глазах тот самый испуг. «Отбросы» — это видимо был про всю нашу команду рейнджеров фронтира науки. Я провел скользящий удар ему в челюсть. Ну, чтобы не просто стоять столбом. И уклонился от неумелого встречного удара.

— Геннадий, вы бы поосторожнее, споткнетесь еще, курточку запачкаете, — ироничным тоном сказал я, отвесив ревнивцу легенькую оплеуху. — Перед «Патрулем благополучия» неудобно будет.

— Ах ты гад! — взревел он. — Дерись, как мужик!

Мне стало смешно. Драться этот тип не умел совершенно. Где-то в глубине его мозга притаился здравый смысл, который подсказывал, что если я начну с ним драться, то на ногах он простоит секунды полторы. Но понты пополам с ревностью залили глаза и мешали сдать назад и вернуться к цивилизованному разговору. Он кабанчиком пытался наскочить на меня, с каждой секундой распаляясь все больше. Его щекастенькое лицо покраснело, упитанная шея пошла пятнами. Не напрягаясь, я уходил от его атак, изредка, чтобы хоть как-то создать видимость спарринга, тыкал его в разные места.

— Ты еще и трус, да? — запыхавшись, выдал он.

«Ну трус, ну ящерица горбатая, зато живой…» — не очень к месту вспомнил я анекдот. Похоже, он не успокоится, пока не люлей не получит. Ткнул его чуть чувствительнее. Он взвизгнул и с шипением выпустил из себя воздух.

И тут почти над ухом взвыла сирена. Скрипнули тормоза. И на улице резко стало многолюдно. Высыпали посетители кафе, а из подкравшейся милицейской машины неспешно выбрались два милиционера.

— Младший лейтенант Никифоренко, что здесь происходит? — сказал рослый молодой парень с выражением крайнего служебного рвения.

— Он на меня напал! — вдруг заверещал Гена, тыкая в меня пальцем. Стоял он чуть согнувшись, придерживая ушибленный бок. На красной роже — гримаса нестерпимой боли. — Товарищ младший лейтенант, арестуйте его! Он агрессивный и опасный тип!

— Разберемся, — с серьезным видом кивнул младлей и повернулся в мою сторону. Я стоял в расслабленной позе, опустив руки. — Вы правда напали на этого человека?

— Если бы я напал, он бы не мог стоять вертикально, — усмехнулся я.

— Шуточки шутим, значит? — прищурился юный милиционер.

— Мы все видели! — вступила в разговор короткостриженная пацанка. — Гена спокойно разговаривал, а этот… вытащил его за грудки и начал избивать!

«Патруль благополучия» загалдел, одобрительно подтверждая слова пацанки.

Я удивленно приподнял бровь и посмотрел на Веру. Та стояла среди них, опустив взгляд. Щеки красные. На меня не смотрит и молчит.

Стало противно. Такой и был план, что ли? Гена утаскивает меня на улицу на разборки, а оставшиеся спешно вызывают милицию, потому что злой и агрессивный хрен из «отбросов» избивает их друга.

Мда, нравы у этого «патруля благополучия», что бы он ни был…

Я без замаха двинул Гене в солнечное сплетение кулаком, тот хэкнул, резко выбросив из себя весь воздух и согнулся пополам. Выпученными глазами уставился на меня. Я ухватил его за ворот светлой куртки, склонился поближе и проговорил прямо в лицо:

— Это тебе демо-версия того, как дерутся по-мужски, гнида!

Раздалась пронзительная трель свистка. Оба милиционера дернулись в мою сторону, но я уже отпустил Гену, который тут же мешком повалился на асфальт, и поднял руки.

— Забирайте меня, товарищ младший лейтенант, — сказал я, бросив взгляд в сторону Веры. — Я же опасный буян, и все такое.

И самостоятельно направился в сторону яркого сине-желтого уазика.

В стерильно-чистом обезьяннике я оказался совершенно один. Вообще, отделение милиции города Соловец напоминало киношную декорацию к советским фильмам. Просторное фойе, дежурный за стеклом, диванчики для посетителей. Столик с брошюрками социально-значимого содержания. Несколько цветных плакатов. «Советская милиция всегда на страже порядка!», «Будь бдителен!», «Покой граждан — самое дорогое сокровище».

Скамейка была неудобная, ясен пень. На самом деле, ничего удивительного, что кроме меня тут никого. Все-таки, Соловец — это наукоград, публика интеллигентная, с нарушителями туго совсем. Так что мое появление хоть как-то оживило местный образцово-показательный участок. Не хватало «чалящегося на нарах несознательного элемента» для полного ощущения декорации к детскому фильму.

Оформлял меня хмурый и серьезный капитан. Сначала он писал протокол ручкой на листе сероватой бумаги. Потом чернила кончились, он зло фыркнул и снял с ремня сканер.

— Давай руку, — сказал он.

Я протянул ему открытую ладонь. Он провел над ней сканером, посмотрел на дисплей.

— А сразу так нельзя было сделать? — хохотнул я.

— Разговорчики, — огрызнулся капитан.

— И что мне теперь светит? — поинтересовался я. — Пятнадцать суток?

— Что надо, то и будет, — буркнул он.

И меня опять бросили одного в обезьяннике. Я растянулся на лавке и подумывал, не затянуть ли жалостливою песню из тюремного фольклора, но в голову ничего не приходило. Отнестись к своему заключению серьезно я никак не мог. Забрали в милицию, эка невидаль…

Я проснулся, когда кто-то невежливо ткнул меня в бок. В первый момент я даже не смог вспомнить, где нахожусь, потом пошевелился, чуть не рухнул на пол с узкой полки прямо под ноги Насте. Что это именно Настя я тоже не сразу понял. Свет был приглушен, а девушка была одета в какую-то дикого вида робу, типа полной химической защиты.

— Ты совсем сбрендил?! — зло прошипела она. — Какого черта ты устраиваешь?

— Привет, Настя, — сказал я, сел и потер глаза. Огляделся, чтобы убедиться, что недавняя «драка» рядом с кафе мне не приснилась. Не приснилась, к сожалению. Я сидел на лавке в образцово-показательном «обезьяннике» отделения милиции города Соловец.

— Я не дрался, — сказал я. — Этот хрен просто устроил истерику, а я не стал спорить и приехал сюда.

— Ты ударил его в присутствии патруля, — Настя сверлила меня холодным взглядом.

— Настя, прости, все по-дурацки получилось, — я пожал плечами. — Он сам выволок меня на улицу и начал наскакивать. Я с ним драться не собирался. И не дрался, собственно. Но тут приехала милиция, и весь этот «патруль благополучия» начал хором голосить, что это я на него напал. Вот я и… не сдержался, двинул разок.

Настя села рядом со мной и обхватила руками голову. Ее роба была в пятнах чего-то зеленого с резким химическим запахом. На каком-то полигоне она была что ли?

— Ты хоть понимаешь, что натворил, а? — проговорила она, не глядя в мою сторону.

Отпустили меня только под утро. С Настей пришел заспанный сержант, открыл обезьянник, вернул мне мои документы и вещи, поморщил лоб, когда не нашел среди описанных вещей «полосатика», который благополучно вернулся ко мне в карман еще вечером. И мы с Настей вышли на крыльцо в промозглый утренний холодок.

— Настя, а чем занимается этот самый «патруль благополучия»? — спросил я, поежившись.

— Как правило, суют нос не в свои дела, — буркнула она, отбросив косу за спину. Она была одета все в ту же робу. Даже странно было видеть ее в таком настроении. На лице раздражение и досада, вместо обычного расслабленного всемогущества.

— Ты не объяснила, почему все так плохо, — напомнил я. — Кстати, что теперь-то? Меня совсем отпустили?

— Нет, — она мотнула головой. — Теперь, чтобы все закончилось, нужно заставить этого твоего Геннадия отказаться от обвинений. А он сейчас лежит в больнице.

— Да с чего бы? — удивился я. — Не мог я ему ничего сломать или повредить!

— Клим, ты просто не понимаешь… — Настя вздохнула.

— Ну так объясни! — потребовал я. — Неплохо бы это было с самого начала сделать, чтобы я не попадал в такие вот идиотские ситуации…

— А почему ты думаешь, мы тебя определили именно в разведчики «границы тридцать два»? — Настя прищурилась и посмотрела на меня. — Как раз чтобы ты не попадал в такие ситуации. На вашей базе правила совсем не такие. Получать повреждения там — обычное дело. Но тебе же оказалось нужно зачем-то высовываться наружу…

Настя была взвинчена и зла. Но машину ей это вести не мешало. Фразы она цедила сквозь зубы, складывать их в общую картину мне пришлось самому. Милиция в этой версии Советского Союза занималась делами насквозь бытовыми. И ни КГБ, ни ее всемогущий особый отдел, ни прочие спецслужбы и тайные организации вмешиваться в ее работу не имели права. В начале двухтысячных в Союзе приняли как руководство к действию «закон разбитых окон», и все мелкие правонарушения, которые раньше даже не считались чем-то серьезным, начали жестоко искоренять. Какой-то ученый-социолог выпустил здоровенный меморандум, согласно которому и брошенный мимо урны окурок приравнивался по социальной значимости чуть ли не к убийству. Мол, если человек не способен придерживаться правил даже в мелочах, значит ничего серьезного ему вообще поручать нельзя. В закон было принято несколько поправок, категоризация преступлений и система наказаний была пересмотрена, случился чуть ли не общественный коллапс. Но вот прошло двадцать лет, и система устаканилась и пришла в равновесие. Количество мелких преступлений, вроде драк, хулиганства и прочих безобразий сократилось почти до нуля. Ну да, очень дисциплинирует, когда брошенный мимо урны бычок ставит крест на любой карьере, невзирая на любые связи. Совершил мелкое правонарушение — лишаешься прав на почти все. Деталей этой занимательной системы я уяснить не успел, потому что Настя уже доехала до базы.

— А я же машину оставил у кафе… — вспомнил я.

— Заберет кто-нибудь, ключи отдашь, — махнула рукой Настя. — Тебе теперь нельзя управлять транспортным средством.

— Надолго? — спросил я.

— Может быть, навсегда, — Настя скривила губы в подобии горькой усмешки. — Я по лицу твоему вижу, что ты не понимаешь, насколько влип.

— Уже более или менее понимаю, — вздохнул я. До моего невыспавшегося мозга и в самом деле стало доходить. — И никакого права на ошибку?

— Это было то самое право, которое почти разрушило СССР в девяностых, — отрезала Настя. — Я понимаю, что ты вырос при другой системе, поэтому и… Ладно. Я попытаюсь еще что-нибудь сделать. Но ничего не обещаю, на милицию я повлиять почти никак не могу.

— И будет суд теперь? — спросил я.

— Никакого суда не будет, — решительно сказала Настя. — Все, топай к себе, отсыпайся, или что там у тебя за планы на сегодня.

Настя газанула еще до того, как я успел захлопнуть дверцу машины, а я остался стоять перед главным зданием базы.

Обалдело стоять.

В голове не было никаких мыслей, мозг молча переваривал полученную информацию. Если отвлечься от того, что произошло это именно со мной, мне эта их социальная концепция даже нравилась. Всегда бесили долбоклюи, у которых сил не хватало донести окурок до мусорки или убрать говно за своей собакой. И еще те, кто перся через дорогу на красный, рисовал на стенах всякие загогулины или еще как-нибудь гадил по мелочи. Казалось бы, ну что сложного — соблюдать правила, а?

В местной версии СССР государство почесало тыковку и решило, что придется исправлять это положение силовыми методами, раз простые объяснения не доходят. И исправило. Продемонстрировало, что случается, если лишить человека всех тех благ, которые он воспринимает как нечто само собой разумеющееся. И отправились все эти долбоклюи работать за еду под строгим присмотром. Собственно, как я понял, ситуация со мной была сложной, но не максимально. Хотя…

Да хрен знает.

Я махнул рукой и потопал к себе. Досыпать мне уже не светит, значит надо принять душ, позавтракать и на тренировку. Меня вроде не уволили и права на тренировки не отняли. Только права на вождение пока что из значимых…

Если честно, я ожидал каких-нибудь «пропесочиваний на собрании» или, там, помещения на «доску позора», как в старых советских фильмах. Наверняка ведь сигнал о моем приводе в милицию уже доставили. Значит последствия не заставят себя ждать.

Но ничего.

На завтраке все шло как обычно. Я точно так же взял поднос, пристроился в хвост очереди, взял тарелку овсянки с маслом, набрал на пустую тарелку всяких полезных протеинов — глазунью из пары яиц, сосиски, сыр. Набулькал в стакан из чайника так называемый кофе с молоком. Постоял у емкости с толстенькими сырниками, но брать не стал. Сладкого не хотелось, достаточно того, что кофе сразу с сахаром.

Остановился, выбирая свободное место. Заметил отчаянно машущего мне Шурика.

— Привет! — я поставил поднос на сто и сел. — Есть какие-то новости?

— По моим расчетам сегодня ночью снова должна быть трансляция, — прошептал он. — У нас же все в силе? Встречаемся в час у озера?

— Ох… — я потер глаза кулаками. Ну да, я же не рассказал Шурику о том, что уже, кажется, знаю, чем этот наш эксперимент закончится.

— Ты хочешь отменить наш эксперимент? — заволновался Шурик.

— Нет-нет, — я помотал головой. — Просто спал плохо сегодня ночью. Постой… Так это твоя записка была у меня в двери?

— Ну да! — Шурик покивал. В глазах — азарт, на лице радость. Детский сад, вторая группа.

— Фух, — я взял ложку и стал размешивать масло в овсянке. — А я уже черте что себе навыдумывал. Зачем такая конспирация, если ты все равно мне сейчас все то же самое вслух повторил?

— Ну… Я подумал, что… — Шурик потупился. — Что будет лучше, если все это будет похоже на игру или что-то вроде. Понимаешь, меня ведь с этой «жужжалкой» всерьез никто не воспринимает. Меня сначала это злило, но сейчас я думаю, что пусть так и будет. Хобби такое, понимаешь. Игра… Которая на самом деле совсем даже не игра, ведь так?

«Игра, которая совсем даже не игра…» — мысленно повторил я. Это как будто описывает всю местную жизнь. Которая на первый взгляд кажется чем-то таким легким и светлым, пока не начинаешь натыкаться на механизмы, которые эту самую легкость и светлость обеспечивают.

— Так все в силе? — потормошил меня Шурик. — Или тебе нужно поспать перед завтрашней миссией?

— Конечно, — кивнул я. — После обеда у меня вроде есть свободное время, устрою себе тихий час. А у меня завтра миссия?

— Тебе на плюшку должно было уведомление прийти, — Шурик постучал пальцем по запястью.

— Не смотрел еще, после завтрака гляну, — сказал я. — Но все равно все в силе, договаривались же.

Отлегло на самом деле. Меня эта записка слегка смущала и тревожила все-таки. Хорошо, что ответ оказался таким простым. В духе пионерлагеря.

Я принялся за свою овсянку. Шурик с радостным выражением лица вгрызся в пирожок.

— Вершинин кто? — раздался голос от входа, когда я допивал свой кофе и дожевывал последнюю сосиску. — Клим Вершинин здесь? К тебе там пришли, на улице ждут. Так что дожевывай быстрее!

Да серьезно?! Кого это там принесло с утра пораньше? Я отнес грязную посуду на стойку и направился к выходу.