Войдя во времянку, Алена прикрыла за собой дверь и убавила свет лампы, держа в руке за спиной ту самую тетрадь, что Сергей видел, когда Алена решила идти в гости к Галине.

Остановилась и положила ее на стол перед Сергеем.

― Почитай. — Глаза Алены с лепестками огня в зрачках ничего не объясняли. — Вот досюда. — Она показала на синюю промокашку между страницами. — Дальше нельзя. Дальше я тоже не читала.

Он взял и машинально открыл тетрадь на первой странице.

«Хорошо море с берега, а берег — с моря. Адмирал Макаров». Сергей узнал Лешкин почерк.

― Что это?

Не знаю, — сказала Алена, продолжая стоять напротив. — Дневник. Или заметки. Мне нельзя было смотреть. Но я прочитала первую страницу и стала читать дальше. Дотуда, где уже нельзя читать. Посмотри и ты.

Сергей неуверенно шелестнул страницами. Хотел застраховать свою совесть каким-нибудь мало-мальски обоснованным возражением. Алена упредила его:

― Садись и читай. Пока ничего не говори. — Она взяла его за локоть и, слегка подтолкнув, усадила на табурет. — Сам увидишь, что это нужно. Читай, а я буду здесь. Только на меня не смотри.

Кушетка тихонько застонала под ней своими расслабленными пружинами. Сергей не ошибся, глядя в тетрадь, когда подумал, что Алена опять прислонилась к стене и глядит безучастно.

* * *

«Хорошо море с берега…» — это было написано крупными буквами в правом верхнем углу титульного листа и служило вроде эпиграфа к тетради. А собственно Лешкины заметки начинались со следующей страницы. И вот что гласила запись первая:

«Сегодня понял, зачем людям дневники. Живу всеми фибрами, как никто не живет. Но иногда хочется вдруг, чтобы все провалилось. Или проснуться бы и узнать, что все почудилось во сне. Сегодня так в какой уже раз. Завтра, конечно, пройдет. Только увижу ее — и пройдет. А когда не с кем поделиться — приходится с самим собой. Так, наверно, у всех, кто ведет дневники. Скорее бы завтра. А то все противно».

Именно эта запись насторожила Алену. Хотя если бы первым ее прочитал Сергей — он, пожалуй, не стал бы смотреть дальше. Но безотносительно к загадочной «ей» — загадочной раньше, не теперь — эти несколько строк были достойны внимания. Лешка не умел жить частью своих фибр — он всегда жил «всеми фибрами», с душой нараспашку. И то, что ему захотелось вдруг, чтобы «все провалилось», все оказалось бы сном, что ему, кроме тетради, не с кем поделиться — было настолько не в Лешкиной натуре, что само по себе удивило бы — даже не случись прошлой ночью событий, которые теперь невольно увязывались с отчаянным Лешкиным пессимизмом.



Но тетрадь его вопреки замыслу так и не стала дневником. Прежде всего, нигде не было ни одной даты. Затем: дневник подразумевает какую-то последовательность, а Лешка делал записи от случая к случаю — под влиянием какого-то определенного события; и для себя, а говорил недомолвками, то ли не решаясь высказаться до конца, то ли считая, что одного-двух слов ему достаточно — запротоколировать собственные мысли. На страничке он делал, как правило, всего одну заметку, иногда пропустив сразу несколько чистых листов. Наконец рядом с туманными рассуждениями о чем-то личном, попадались вперемешку цитаты из книг, телеграфные записи анекдотов, обыкновенные пометки, вроде: «Перехватить у К. пленку Леща». Это значило: выпросить у К. раньше кого-то магнитофонную пленку с записью Лещенко. Опуская заметки такого рода, а также записи, касающиеся Лешкиных взаимоотношений с учителями, вот что нашел в коричневой тетради Сергей, просмотрев ее до промокашки:

«Не живу дома. Ну и что? Я не салажонок. Взрослые забывают или прикидываются, что они в молодости были другими. А если так — они многое потеряли в жизни».

«Драмкружок, самодеятельность. Смешно все это. Я просто опередил вас. Мне с вами скучно, дети!»

«С самого начала не доверяю Н. Если-бы не это — все было бы прекрасно. Я и Г. Как в сказке! Но так будет. Это я решил твердо».

«Целый вечер вдвоем. Она ребенок. Умница, а иногда беззащитна. Одной ей дважды два погибнуть. Думаю о тебе, мой малыш!»

«Законы придумывают те, кому их не надо выполнять. Может быть, я осторожный, но не трус! Как удивились бы А. и С. Пусть будут в неведении».

«Только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины. Истина!!!»

«Неужели тебе бывает хорошо одной? Или как я? Почему невозможно всегда вдвоем?!»

«Я начинаю бояться?! Черта с два! Все вы у меня в руках. Не я у вас, а вы!.. Галчонок, Галчонок… Видно, моряку не миновать… Завтра рву к ней, плевал я на химию!»

«Когда тает, когда весна, зачем надо думать еще о чем-то? Несправедливо!»

Все записки поначалу были приблизительно такого рода. Но затем они стали все более распространенными, хотя в большинстве случаев такими же сумбурными. Однако иногда Лешка, словно бы очнувшись, начинал писать внятно. Вот две последние записи.

«Я изменил А. и С.? То все было не серьезно, игра, смешно вспомнить. Если бы можно обойтись, конечно, обошелся бы лирики ради. Но когда не нужно, кажется, где угодно можно притырить: дома, в огороде, в лесу. А когда по-настоящему — мать дома каждый уголок вышаривает, там — ненадежно, там — могут увидеть, там — не доберешься потом. Все ерунда. Зря уговорил слазить Г. Не понравилось. Пыль! Но все же послушалась. Больше не буду. Это так — из принципа. Самому стало жалко».

«Письмо от А. Раньше ждал. А теперь… У каждого из нас своя жизнь. Я спешу, а они — наоборот. Алена — хороший парень. Но парней много, а женщина должна быть одна. Женщина! Чтобы сам был около нее мужчиной. Было бы честнее написать ей обо всем. Но ведь я ничего не обещал, и никакие обязательства нас не связывают. Сереге надо бы стать поживее. Зря я финтил. Казалось, приятно — скажу: А, идем — А. слушает. Не хватает ей женственности. (В тетради подчеркнуто!!) Даже вместо того, чтобы сказать прямо, пишет: «Соскучилась по озеру… Как там усадьба… Будем вместе выбирать, где учиться…» Читаю, а думаю о Г. Через пятнадцать месяцев совершеннолетие. И все концы отрезаны! Позвольте! Я человек самостоятельный! Что-то финтят они все, меня на мушку не поймаешь. Напишу А. как всегда. Так и так, в Сосновск надо. Черт с ним. Последний раз. Будто я нанятый. Завтра скажу: хватит. Потом отвечу А. Как приедет — что-нибудь придумаю. Г. в отпуск не отпущу. (В тетради подчеркнуто). Черт возьми, лучше бы все-таки не связываться мне. Теперь было бы спокойней. Алене скажу…»

Что скажет Лешка, Сергей не узнал. Видимо, побоялась узнать это и Алена — между страницами лежала промокашка.

* * *

Она встала, когда он дочитал до намеченного, прошлась к двери, потом обратно, постояла за спиной Сергея, глядя в тетрадь перед ним. А Сергей, чьи мысли в эту минуту были предельно вязкими, как тесто, заметил, что делает из промокашки голубя. Покосился на Алену через плечо, но занятия своего не бросил.

Алена прошла и села на угол кровати. Подперев голову кулаками, облокотилась на стол.

Они оказались теперь лицом друг к другу, и в свете лампы, что была между ними, глаза Алены заблестели. Сергей подумал ― она что-нибудь скажет. Но Алена передвинула лампу на край стола, и глаза ее потускнели, а когда она убавила огонь до крошечного — потухли вовсе.

Доделав голубя, Сергей расправил промокашку. Заметил, что ею не пользовались, спросил:

― Из чистой тетради?..

― Из чистой, — ответила Алена, глядя ему в лицо и не обращая внимания на то, чем занимаются его руки.

Сергей смял промокашку и щелчком отправил ее в угол, за тахту.

― Зачем соришь? — сказала Алена.

― Хочу быть живее… — натянуто сострил Сергей.

― У тебя не получится, — сказала Алена.

Говорила она вызывающе, а лицо было беспомощным. Уголки сомкнутых губ опустились и время от времени напряженно вздрагивали.

И Сергей почему-то вспомнил складной охотничий нож, что Алена везла в подарок Лешке.

― Ничего не поймешь, — сказал Сергей про тетрадь. — Дневники у всех глупые. Я читал у некоторых…

― Глупые — если для кого-то. А для себя — нет. У меня тоже есть дневник, — сказала Алена, и голос ее дрогнул. — Я тоже глупая?

Перегнув тетрадь пополам, Сергей зачем-то пошелестел страницами, отпуская их одну за другой. Взгляд его задержался на первом афоризме: «Хорошо море с берега…» И Сергей стал перечитывать его, потому что не хотел смотреть в глаза Алене, потому что знал ее другой — уверенной в себе, дерзкой, «хуже сотни правонарушителей», а не такой пришибленной, и подумал, что это останется у нее навсегда… Лешка свинья, конечно. Это у него с училища всякие штучки начались: «Хорошо море с берега…»

Алена захлопнула тетрадь перед ним, резко поднялась и отошла к окну. Волосы тяжело переместились на спине, когда она взялась рукой за верхнюю перекладину рамы и, глядя в окно, склонилась головой к плечу.

Минуту или две она молчала, потом спросила в темноту:

― Почему ты ничего не скажешь, Сережка?

― А что говорить?.. — вопросом на вопрос ответил Сергей.

Когда она оглянулась, ему показалось, что глаза у нее влажные.

― Это правда, Сережка, что только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины?..

― Откуда я знаю! — Сергей отпихнул от себя тетрадь. — Когда узнаю — скажу.

Алена подошла к нему, взяла тетрадь и аккуратно выправила ее ладошками.

Ты же все читал, а молчишь… — упрекнула она. И добавила движением головы подчеркивая каждое слово: — Его, Сережка, запутали.

Сергей хмыкнул, не совсем уверенный в том, кто кого запутал, и что Алена имеет в виду.

― Смотри! — наугад открыв тетрадь, Алена перевернула несколько страниц! — Ведь он что-то скрывает! Его кругом обманывают! Чего он боится? Что такое «притырить надо»? С кем он хочет порвать? Здесь все очень запутано!.. Теперь понимаешь, Сережка; зачем мы ходили к ним?

Он понял это, прочитав несколько первых заметок в тетради, и как раз думал о своих новых открытиях. Но ему был чуточку неприятен этот слишком рациональный со стороны Алены подход к делу. Хотя, если вопрос стоял лишь таким, образом, если углубляться в иную тонкость Лешкиных записей не вменялось, ему в обязанность, задача Сергея значительно упрощались…

― Иди спать, Алена! Утро вечера, мудренее.

Алена в упор смотрела на него, и по лицу ее было видно, что уходить она не собирается.

― Ты не замечал, Сережка, что, когда хочешь схитрить, у тебя плаза бегают? Вот так. — Алена показала: из стороны в сторону. — Если ты задумал что нибудь — я с тобой. Понял?

Это Сергей понял без объяснений. Но возразил:

― Не твое это дело, Алена… — И с досадой заметил, что действительно глянул при этом, чуть-чуть в сторону от нее. Пересилил себя. — Я ведь отлично все понимаю.

Ничего ты не понимаешь, Сережка, — строго, как бы даже с укором, сказала Алена. — Ведь он же нам друг? ― Значит, это наше дело: твое и мое. Ты думаешь, что он обидел меня? Пусть… Думай! — она вдруг повысила голос. — Сейчас, Сережка, не это главное; и ты не имеешь права думать об этом! — Губы ее задрожали. Но Алена все же умела владеть собой. — Совсем не имеешь права!.. Понял?..

Теперь она могла бы заплакать. Не заплакала. Сергей покаялся, что затронул: эту скользкую тему. Но следить за изломами настроения Алены ― ни на что другое в жизни времени не останется.

* * *

Чем ближе подходили к усадьбе, тем осторожнее ступали кедами по влажной хвое. Разглядеть тропинку было невозможно. Шли, ориентируясь по памяти, от ствола к стволу, что еще угадывались в темноте. Луна теперь вовсе не показывалась; тучи проплывали где-то ощутимо низко над землей, а в кронах кедров шуршал ветер; и пахло близким дождем.

Сергей шел впереди и время от времени оглядывался, не слыша Алениных шагов за собой. Но Алена не отставала, пригибаясь и ускоряя шаг там, где пригибался и шел быстрее Сергей, останавливалась, когда останавливался он.

Тело хромой бабки Татьяны куда-то увезли накануне в черной машине. И все же они пробирались к пепелищу с той непроизвольной кошачьей собранностью, какая появляется на пороге опасности. Так, лет шесть-семь назад они пробирались вместе с Лешкой на деревенское кладбище, заранее готовые к встрече со всей кладбищенской нечистью: от вурдалаков до неприкаянных, существование которых так по-современному категорически отрицали днем.

Но то, что ожидало их на пепелище, превзошло самые невероятные предположения. Не зря, видимо, «чуяло» сердце вчерашней бабушки, которая говорила, что одна беда не ходит.

Они приближались к пепелищу вдоль озера и были уже неподалеку от границы кедровника, где начинался огород бабки Татьяны и где недавно еще вольготно кряжились, а сегодня торчали горелыми пиками несколько одиноких кедров.

Они застыли на полушаге, когда к шороху ветвей над головой и легкому поскрипыванию кедровых стволов примешался новый звук, не принадлежащий лесу…

Алена схватила Сергея за руку и так, не размыкая своих цепких пальцев, какое-то время вслушивалась в темноту, потом дернула его, как бы спрашивая: «Ты понял?!»

Сергей понял. Свободной рукой из-за спины перенял крепкую Аленину ладонь в свою и увлек ее ближе к озеру, где кустарник. Сомнений у обоих не оставалось: кто-то на пепелище работал лопатой.

Но когда затаились у границы Татьяниных владений, в спасительной черноте леса, не вдруг разглядели, что творится на пепелище.

Они остановились за кедровым стволом, не размыкая рук, чтобы при необходимости без слов предупредить друг друга. Слева Сергей слышал удары своего сердца, справа биение сердца Алены.

Сергей ненадолго закрыл глаза, чтобы отдохнули, потом открыл их и стал смотреть не на пепелище, а мимо него, как учил «мореход» Лешка, и тогда слева от черного остова большой русской печи, ближе к берегу, рассмотрел два силуэта. Шевельнул руку Алены («Видишь?»); она в ответ еще крепче стиснула пальцы. Алена видела неизвестных на; пепелище.

Только по их движениям удалось определить, что лопатой работает один ― который справа, другой выкорчевывал обуглившиеся, ломкие; бревна и неслышно отволакивал их в сторону. Оба работали, как механизмы, — быстро и слаженно, не отвлекаясь на объяснения друг с другом. Лишь иногда тот, что действовал руками, вдруг выпрямлялся и, чутко вслушиваясь в темноту, оглядывался по сторонам. Его силуэт был различим несколько лучше, так как напарник его стоял в яме и периодически наклоняясь, вовсе исчезал.

Прошло пять или десять минут, одинаково напряженных для всех участников происходящей сцены, когда неизвестный, что действовал вручную, спустился к воде и по-над камышами быстрой, настороженной походкой прошелся в одну сторону, потом в другую: сначала удаляясь от Лешкиных друзей, потом к ним… Возможно, это он предупреждал напарника лягушачьим бормотанием?..

Прижав к себе Аленину руку, Сергей надеялся разглядеть человека на берегу. Но фигуру неизвестного скрадывала мешковатая одежда. И он сделал всего несколько шагов по направлению к Сергею. Потом вернулся и еще более торопливо, чем раньше, стал отгребать от ямы выброшенные из нее куски дерева…

Человек, работающий в яме, что-то сказал другому. Тот спрыгнул к нему, и оба наклонились, чтобы вытащить на поверхность какую-то тяжесть.

Ни Алена, ни Сергей не поняли, что, случилось, когда раздался приглушенный вскрик (что-то похожее на сдавленное «Ук!») и неизвестные, выскочив из ямы, бросились в темноту, прочь от озера.

Это было так внезапно, что Сергей растерялся и упустил мгновение, когда еще — можно было последовать за ними. Мысль о том, что кто-то вспугнул копальщиков, вскоре отпала. Легонько поскрипывая лапами, шуршали над головой кедры, и сколько ни таращили они глаза в темноту — ни тени, ни движения вокруг…

Сергей высвободил свою руку из Алениных пальцев в надежде, что она останется под деревом, и, пригнувшись, чтобы сделаться незаметным, устремился к усадьбе.

На краю неглубокой ямы, откуда высовывались черенки двух лопат, он задержался, а Алена сразу скользнула вниз. Наклонилась, шаря обеими руками. Потом, когда Сергей уже был рядом с ней в яме, коротко вскрикнула, выпрямилась как пружина и, закусив руку у предплечья, другую выставила перед собой, словно защищаясь.

Алена видела в темноте лучше, и Сергею понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, какую находку оставили им неизвестные. Он не вскрикнул, но одним толчком выбросил свое тело из ямы, буквально силой выхватил на поверхность Алену, и, как недавно те двое, — они бросились прочь от усадьбы. Но не по следам неизвестных, а через кедровник, в противоположный конец поселка. Домой.

В яме, заваленной обломками гари, плечом и рукой наружу, лежал труп.

* * *

Уже во дворе дома, когда все опасности были позади, Алену летала бить лихорадка.

― Воды, Сережка! Воды! — повторяла она, встряхивая кистями рук перед собой.

Сергей хотел взбежать на крыльцо — она остановила его: «Разбудишь!» Тогда Сергей подхватил миску, в которой тетка Валентина Макаровна ставила воду курам, и увлек Алену за дом, где мокла бочка под соленые огурцы.

Алена до боли терла руки землей, потом споласкивала, снова терла и снова споласкивала. Заставила Сергея проделать то же «самое.

Лихорадка не отпускала ее. Поминутно оглядываясь в темноту, она замешкалась перед своим окном.

― Сережка… Залезь, включи свет.

Сергей включил, пока Алена, стоя на завалинке, все прислушивалась и присматривалась к чему-то.

В комнате поглядели друг на друга.

Глаза Алены из-под сомкнутых к переносице бровей смотрели испуганно и вопрошающе. Не в силах сдержать дрожь, она прошлась по комнате мимо Сергея. Куснула губы.

― Сережка… может, ты останешься здесь?.. Но тут же сама отвергла свое предложение: — Нет… Знаешь что. — Проверила крючок на двери. — Подойди, отвернись к окну, я лягу, а тогда ты уйдешь. Только проверь, чтоб защелкнулось. Ладно?

Сергей отошел к окну.

Алена двумя пальцами сдернула с себя куртку, достала из чемодана одеколон («Не поворачивайся, Сережка!») и протерла сначала руки до плеч, потом лицо, шею, грудь. Когда нырнула под одеяло, сказала:

― Все…

Собираясь уйти, Сергей присел на подоконник.

Алена отвернулась, к стене.

― Свет пусть горит… — глухо, в пододеяльник сказала она. — Я потом выключу. — Волосы ее накрывали половину подушки.

Сергей помедлил.

― Аленка… Ты плачешь?

Она сразу нырнула лицом куда-то вниз, потом повернулась, выглянула из-под одеяла.

― Иди, Сережка, Ладно? — Глаза ее не были мокрыми.

Сергей перенес ноги наружу, хотел, сказать «не бойся…», но и сам понял нелепость этих слов, сказал:

― Спи, Алена… Ничего не случится.

Она кивнула.

― Брови раздвинь… — уже не глядя, буркнул Сергей и спрыгнул на завалинку.

Шпингалет закрылся с первого нажима, и Алена исчезла за белыми занавесками, что изнутри прикрывали створы окна.

Сергей бросил взгляд, по направлению времянки. Заскочить в нее было некогда. И все же он чуть помедлил у завалинки, прежде чем шагнуть, от дома, потому что нехорошо вдруг, как-то неуютно и тяжко показалась жить на земле.

* * *

Опять в кронах кедров шумел ветер, но в дуновении его не было свежести. А разреженный воздух предвещал неминуемый ливень. И где-то на полдороге между Никодимовкой и Южным сверкнула первая молния.

Двигая согнутыми в локтях руками, Сергей шел тем быстрым, спортивным шагом, который лишь специалисты почему-то называют ходьбой. Важно было сохранить дыхание и, чтобы не утратить взятый с самого начала темп, он сдерживал себя, когда срывался на бег.

Двое, те, что бежали от пепелища, имели значительную фору во времени. Но они были одеты в какие-то неуклюжие робы и, кажется, в сапогах. Если вдобавок они решили двигаться не по дороге, а лесом, без хорошей тренировки им не одолеть и четвертой части пути до рудника в том темпе, в каком шел Сергей. Он был в свободном костюме, в кедах, а ко всему еще — знал, что должен быть в Южном раньше своих соперников.

Он уже видел огоньки, что переливались в центре поселка, когда застучали первые капли, а когда осталось не более пяти минут ходьбы до дома № 6 по улице Космонавтов, хлынул дождь, и кругосветную тьму разорвала молния.

В окнах шестого дома было темно. Мокрый до нитки Сергей обогнул через внутренний двор больницу и прижался к шершавой, оштукатуренной стене с таким расчетом, чтобы видеть подходы к дому № 6. На грязь и потоки воды, что хлестала по его разгоряченному телу, он уже не обращал внимания. Но в сполохах грозы ловил признаки движения около дома Галины.

Улица вспузырилась лужами, под ногами заструился ручей от водостока с крыши, а окна дома напротив оставались безжизненными. Третий раз в эту ночь Сергей действовал, подчиняясь главным образом интуиции, и однажды она его не подвела…

Приблизив часы, с трудом разглядел время. Шел пятый час. В другую погоду уже начало бы светать. Теперь утро отодвигалось.

…Громы и молнии постепенно удалились от Южного, до слуха Сергея докатывался лишь слабый рокот да вспыхивали на горизонте голубоватые зарницы, а дождь лил по-прежнему, не иссякая. И ко всем другим ощущениям, Сергея прибавилась усталость.

Положение было противоестественным: почти рядом с ним, за стеной, лежал на белых простынях Лешка, чья жизнь могла еще оказаться на волоске, Сергей жался к шершавой стене в каком-нибудь шаге от него, но был при этом далеко-далеко, открытый всем стихиям: холоду, ветру, дождю; а в доме напротив… Нет, этого он не знал — что там было, в доме напротив.

Он бы неминуемо простудился, доведись ему проторчать на углу еще часа два… Но стоило Сергею подумать об этом, как в доме загадочной Лешкиной подруги разом вспыхнули окна комнаты, где накануне чествовали именинника.

На улице, в кромешной гущине дождя; не было ни души. Сергей перебежал через дорогу…

В комнате царил беспорядок, какой всегда бывает после празднеств. Неубранный стол, заваленный грязными тарелками; рюмки; фужеры, кое-где поваленные, опрокинутые вверх дном, пустые бутылки, горы окурков в пепельницах. Впечатление тесноты и беспорядка довершали как попало раздвинутые стулья со штабелями граммофонных пластинок на сиденьях.

Возле стола, помятые после сна, в одних белых майках, приводили в порядок свои прически Анатолий Леонидович и Костя. Реплики, которыми они обменивались, судя по их лицам, были довольно резкими. Но разобрать их сквозь оконные стекла, да еще под аккомпанемент ливня Сергей не мог.

Потом двое в комнате закурили…

Сергей почувствовал себя смешным и жалким. У него не было оснований подозревать людей за окном. Те, с кем он так настойчиво состязался в беге, безмятежно спали, когда он мысленно обгонял их…

Анатолий Леонидович надел рубашку, пиджак и белым носовым платком стал затирать какое-то пятнышко на рукаве. Костя шагнул к окну.

Сергей отодвинулся вдоль стены. Слышал, как щелкнула задвижка. Через открытую форточку вырвалась растрепанная дождем струйка папиросного дыма.

― Льет как из пушки… — сказал Костя.

― Пусть льет, — неопределённо отозвался Анатолий Леонидович.

― На весь день, а?

― Давай похмеляться, ― вместо ответа потребовал Анатолий Леонидович. Костя выбросил окурок на улицу.

― Надо позвать Кольшу.

Сергей услышал, как заскрипела комнатная дверь, и, пригнувшись, опять нырнул в дождь, бросился по направлению к Никодимовке.

* * *

Когда он проснулся, дождь за окном хлестал по-прежнему.

На табурете у стола сидела Алена и, кутаясь в пуховую шаль тетки Валентины Макаровны, смотрела на него долгим, непривычно взрослым взглядом. Этот взгляд и разбудил Сергея.

Он сообразил наконец, что лежит не на кровати, а на диване. Припомнил, как снимал мокрый костюм и кеды, а вот как догадался набросить на себя ватное одеяло (или это сделала за него Алена?), вспомнить не мог.

― Проспал немного… — полувопросительно, полуутверждающе пробормотал Сергей.

Алена повернулась к столу, что-то переставила с места на место.

― Поешь, а то все остыло…

Сергей увидел за ее спиной чайник, закрытый льняным, вышитым по краям полотенцем, горку поджаренного хлеба на тарелке, чашку, сахарницу. Попросил:

― Отвернись, я встану…

Алена повернулась на табурете лицом к столу. Волосы ее лежали поверх шали и, смоченные дождей, еще хранили следы гребня.

Она успела прополоскать его заляпанный грязью костюм. Брюки, куртка сушились на веревке у входа, кеды — подошвами вверх — торчали на спинке кровати вместо утерянных когда-то медных шаров.

― Тетя Валя звонила на почту, все по-старому… — сказала Алена в угол.

― Она уже там?

― Да. Каялась, что не заночевала у знакомой…

Сергей достал из чемодана сухой свитер, джинсы, плетеные босоножки… Потом, захватив лохматое полотенце, вышел в прихожую.

У самой двери падала с водостока и разбивалась о кирпичи дождевая струя, по крыльцу метались живые прозрачные чертики.

Не высовываясь наружу, Сергей двумя пригоршнями сполоснул лицо, шею. А когда вернулся во времянку, в лице Алены, обращенном к окну, уже не было усталости.

― Сережка, смотри — солнце! Сейчас дождь кончится!

Дождь лил все так же. Но струи за окном неожиданно посветлели, потом заискрились.

Шаль соскользнула с Алениных плеч на табурет, когда солнечный квадрат высветил праздничным светом времянку, коснулся краешком лица Алены и отразился в ее зрачках.

― Сейчас бы по лужам, Сережка, босиком, а?.. — вдруг спросила она.

И это вернуло Сергея ко вчерашнему.

Алена глядела в окно, а Сергей на нее. И радость, что засветилась в лице Алены, путем неведомых ассоциаций натолкнула его на мысль, которая недавно еще казалась бы невероятной и потому не могла прийти в голову.

Он вспомнил последние Костины слова: «Надо позвать Кольшу». Сразу вслед за этим скрипнула дверь. Кто-то — Костя или Анатолий Леонидович — сразу же вышел в коридор. И Сергей, чтобы его не застали под окнами, бросился бежать. А Костя (или Анатолий Леонидович) мог вовсе не выходить на улицу, в дождь, потому что из коридора была еще одна дверь — дверь в комнату Галины, и Кольша мог находиться там. Чего уж проще было позвать его?

― Ты что? — вдруг спросила Алена.

Наверное, у него был испуганный вид, потому что лицо Алены стало тревожным и строгим. Он не заметил, в какую минуту она отвернулась от окна и стала глядеть на него.

― Так. Ничего… — сказал Сергей и тряхнул головой, отгоняя неприятную, малообоснованную догадку. Но спокойствия от этого не обрел. На душе остался какой-то мерзкий осадок.

Было ощущение, словно бы он сделался соучастником предательства. И не столько по отношению к Лешке, сколько по отношению к Алене. Словно бы не Лешка, а Алена оказалась преданной. И преданной дважды за день.

― Ешь, Сережка! — нетерпеливо, с тревогой в глазах потребовала она, будто читая мысли Сергея на его лице.

Он сел на кушетку и механическим движением взял кусочек подрумяненного хлеба. Повертел его в руке.

― Ты ходил в Южный?

Сергей кивнул.

― Hy?.. ― спросила она.

― Они были дома…

Наклонив тяжелый пятилитровый чайник, Алена молча налила ему кипятку, плеснула через латунное ситечко заварки, придвинула ближе сахарницу и, выпрямившись и слегка запрокинув голову, долго смотрела в искрящийся дождь за окном. Потом сказала:

― Я уверена, что Лешка тут ни при чем.

Кого она хотела убедить, его или себя?

― Не знаю! Ответил Сергей. ― Не знаю… ― и добавил: — Тебе бы, Алена, лучше не вмешиваться во всё это!

Она сразу поднялась, отошла к окну. Сказала в дождь:

― Эх ты…

― Не сердись, — спокойно попросил Сергей.

Она вернулась к столу и облокотилась на него, подперев голову кулаками.

― Я не сержусь, Сережка… Но как я сразу не догадалась, что ты пойдешь туда?

― Хорошо, что не догадалась… — Сергей глянул на мокрый костюм у входа.

Алена хотела улыбнуться ему, но, может быть, вспомнила, что от этого появляются морщины, — сдержала улыбку и опять, грустная, посмотрела в окно.

* * *

Дождь кончился, постепенно иссякая на глазах. Струи, что хлестали сплошным потоком, вдруг стали реже, слабее… Потом ударила о листву последняя капля. И ошалело загомонили воробьи.

Влажная хвоя стала густо-зеленой, сочной. А солнце над Никодимовым озером светило озорно и самовлюблённо, вдруг ярко вспыхивая то там, то здесь: мол, вот оно, я, солнце!

Народ потянулся на пепелище вместе с окончанием дождя. Разбившись на группы, женщины обсуждали пожар, а заодно и другие события ―более будничные, но не менее важные из жизни чужой и личной!

Веселые мальчишки, шныряя между ними, играли в «пятнашки». Подошедший вскоре милиционер от нечего делать попугивал их.

Дождь ослабил следы ночной работы: намыл черные угольные потеки от пожарища к озеру, прибил и замесил в кашицу пыльную золу, так что даже запах пожарища, вчера сухой, острый, — загустев, стал тяжелым, удушающе пряным. От ямы, по странной прихоти непогоды, осталось лишь углубление, заметное для Сергея и Алены, но не для посторонних глаз.

Сначала они подошли вплотную к пепелищу, но обоих преследовало ощущение, что по их лицам, по напряжению, что сказывалось в каждом их шаге, можно угадать, о чем они думают. И, не сговариваясь, оба отошли назад, за спины женщин.

Алена схватила Сергея за руку, когда со стороны деревни к месту пожарища приблизились двое местных с лопатами и один — в темно-сером костюме — из тех, что ковырялись на пепелище вчера, — должно быть, следователь.

И неприятно, и боязно было представить себе, как разом утихнут голоса, как переменятся глаза, лица, в испуге приоткроются пересохшие губы, когда тайна бывшей Татьяниной усадьбы перестанет быть тайной… И лишь Сергей да Алена знали об этом.

Но мужики сбросили с плеч лопаты, не спеша перекурили и только после этого — один с одного конца, другой с другого — продолжили вчерашние раскопки. Следователь отдал милиционеру пиджак и тоже включился в работу.

Крепкая Аленина ладонь все сильней и сильней сжимала пальцы Сергея по мере того, как двое начали углубляться в развалины пепелища на месте, где ночью была яма.

Сергей хотел высвободить руку, но, глянув на бледное, со сдвинутыми бровями лицо Алены, сдержался.

То, что произошло дальше, было необъяснимо.

Алена почти впилась ногтями в руку Сергея. Потом пальцы ее стали медленно ослабевать… И нервная дрожь передалась от нее Сергею.

Они ошеломленно уставились, друг на друга когда мужчины на пепелище — теперь уже втроем ― почти по грудь углубились в подвал дома бабки Татьяны.

Трупа в развалинах пожарища не было.

* * *

Через час на территории бывшей усадьбы не осталось нетронутой головешки. Но, кроме жалких останков металлической утвари: самовара, кастрюль, ведер, — ничего достойного внимания на пепелище не обнаружилось. Женщины дружно ахали, вдруг узнав тяжелый чугунный ковш, из которого бабка Татьяна когда-то кому-то давала напиться, или медную гирю от старинных часов с кукушкой. Все это сбрасывалось в одну общую кучу, куда легли и проржавелые тазики, и обручи от кадушек из расчищенного подполья, трухлявая обшивка которого сверху выгорела, а внизу, казалось, даже не просохла, и, наверное, пахла гнилью.

Окончательно сбитые с толку, Сергей и Алена долго стояли над распахнутым зевом двухметровой ямы, куда совсем еще недавно они забирались вместе с Лешкой, и луч фонаря метался от стены к стене, сгущая черноту над люком…

Тех загадок, которыми они населяли усадьбу бабки Татьяны в детстве, теперь уже не было. Но появилась другая, более необъяснимая… Сергей оглянулся. Он забыл про лопаты! Они тоже исчезли! И тоже были.

Алена потянула его за руку:

― Идем… — А когда отошли за кольцо любопытных, спросила, кивнув для большей убедительности головой: — Может показалось?..

Сергей куснул губу.

― Нет, Алена… Ты сама знаешь, что нет.

Ночью он должен был хоть где-нибудь оставаться до конца: здесь или в Южном. И там, и тут он просмотрел что-то важное.

― Теперь случится еще что-нибудь… — с непонятной убежденностью проговорила Алена, зачем-то удерживая на себе взгляд Сергея.

― Я, Аленка, пойду… перемет выберу. Ладно? А ты побудь здесь или дома. А? Лучше здесь. — Сергей помялся, выбирая фразу пообтекаемей. — Может, подойдет кто-нибудь… Хорошо?

Алена поняла его, кивнула:

― Хорошо… — За всю свою жизнь Сергей видел её такой сосредоточенной и такой смирной, пожалуй, всего три раза: нынешней ночью, когда она просила его побыть у окна, пока она разденется и ляжет, теперь, да еще накануне, когда сказала про Галину: «Сережка, ведь она старше его…»

― Только ты не задерживайся… — попросила Алена. — Мы еще в больницу, должны попасть…

― Попадем… — заверил Сергей, делая шаг по направлению заливчика, где стояла «Наяда».

Алена хотела сказать еще что-то, но смолчала, провожая глазами его спину.

* * *

Путаницей или началом какой-то пока неуловимой ясности можно было назвать все те новые факты, что прямо шли косвенно примыкали к событиям в Татьяниной усадьбе?

Первое беспокойство основывалось лишь на подсознательном убеждении, что между несчастным случаем с Лешкой и пожаром на берегу Никодимова озера есть какая-то связь.

Огонек, увиденный бабкой на дорожке близ дома или почудившийся ей, вызвал у Сергея мысль об участии в событиях кого-то еще, второго, помимо Лешки…

И сразу важным сделалось понять, ходил или не ходил он к затону, а если ходил, то зачем, где и с кем увиделся или столкнулся, почему не оснастил перемет, кому отдал или вынужден был отдать «Наяду», ибо, оставив ее в районе урмана, Лешка не успел бы пешком возвратиться в Никодимовку к началу пожара.

Дневник, необходимость что-то припрятать и Лешкино отречение в связи с этим от детской романтики прямо указывали на то, что усадьба стала для него чем-то большим (или меньшим?), нежели она была для них всегда… Но запись эта сделана не теперь, а может быть, месяц или два назад… Изменилось ли что-нибудь за истекшее время?

Наконец, Лешка не скрывал в дневнике своей привязанности к Галине, а значит — и к ее окружению. Можно бы построить на этом хоть поверхностные догадки…

Но в развалинах пожарища обнаруживается труп и оказывается столь же внезапным, для двух неизвестных, как для Сергея и Алены. Искали они явно не то… А что они искали?

Брат Галины со своим гостем оказываются ночью дома. Если на минутку допустить, что они каким-то чудом все-таки обогнали Сергея, — вернуться и прибрать труп они уже никак не могли. Остается невыясненным, где в то время находился Кольша…

А если и Николай тоже был дома: у себя или в соседней комнате — неважно… Кому понадобилось тогда замести следы раскопок на пепелище? Тем неизвестным, что отыскали труп, когда прошел страх и вернулось благоразумие? Или кому-то еще, для кого этот новый труп не был неожиданным в развалинах? И знает ли что-нибудь обо всем этом Лешка?..

* * *

В затоне царила та же оцепенелая тишина, что и вчера, что ночью. Лишь время от времени с веток тальника падали на воду тяжелые капли, и тогда слышался короткий, не раздражающий слуха звук: «Клок… клок…» Звук этот не нарушал тишины, а словно бы дополнял ее.

Незаметно оглядывая берег, Сергей отвязал напряженно вздрагивающий перемет. При любых других обстоятельствах это биение в глубине затона вызвало бы прилив необъяснимого, но всегда радостного волнения… Этим летом с самого начала все складывалось не как всегда.

Берег около затона был пуст.

Выбрав перемет, Сергей снял трех вполне приличных сазанов, на пятьсот-шестьсот граммов каждый, бросил их в лужицу на дне лодки. Оставил «Наяду» возле тальников и сошел на берег без какой-нибудь определенной цели. Мох под ногами пружинил неслышно, мягко. Но от воды, проступавшей под ним, и от росных после дождя кустов джинсы сразу стали мокрыми выше колен.

До Кирасировки от затона не больше часа ходьбы, и никому из местных жителей не пришло бы в голову тащить с собой котомку с провизией, чтобы поставить сетку в затоне. Мужик в соломенной шляпе был скорее всего приезжим. А приезжие: студенты, охотники, рыбаки — устраивались, как правило, на заимке, в стороне от деревни, полагая, наверно, что забираются в глухомань, в самые что ни на есть дебри тайги. А от глухомани этой до деревенского молока и сельпо не так уж далеко при необходимости…

Заимкой Алена, Сергей и Лешка называли охотничью избушку, что невесть когда и невесть кем была срублена у Желтого ключа, в двух-трех километрах от озера. Делалась избушка надолго, прочно, и время щадило ее. Единственное оконце можно было в непогоду заткнуть соломой, дверь снаружи подпиралась колом, а если где начинала протекать крыша — береста и несколько еловых веток были всегда под рукой. Поэтому в просторной рубленке иногда целыми месяцами жили по шесть, а то и восемь человек. Главным образом студенты. Рыбаки и охотники многолюдья, гитар, транзисторов не любили и, оккупировав избушку, давали понять это веселым студентам, если те не удосуживались оказаться первыми.

Близ Желтого ключа, или Желтого родника, на кедрач наступала смешанная тайга, и аккуратную, в анютиных глазках плешинку, что одним краем упиралась в родниковый ручей, а другим — в порожек старой, избушки, окружали высоченные ели, пихта, лиственница.

Раньше, когда Сергею, Алене и Лешке тоже казалось, что глухомань и дебри начинаются в трех километрах от дома, они часто бывали здесь: пекли кедровые шишки на костре, картофель и обязательно, как того требуют законы тайги, оставляли после себя кучку хвороста, сухой бересты, несколько спичек, соль… Потом в район Никодимова озера зачастили туристы, а для туземцев-друзей вчерашняя глухомань стала привычным, давно обжитым углом, и утратила былую привлекательность ничейная, у Желтого ручья, заимка…

Сергей не ошибся в своих предположениях. Еще издалека он почувствовал запах костра со стороны Желтого ключа и приближался к избушке осторожно, стараясь не быть замеченным раньше времени. Над самым ручьем, журчливым, истемна-светлым, при одном взгляде на который уже ломило зубы, остановился за елью.

В нескольких шагах перед избушкой энергично потрескивал небольшой костерок. Пламя его было почти невидимо в солнечном свете. А легкий голубоватый дымок зачинался будто бы независимо от костра, выше него, и неторопливо, свободно растекался в лапах темно-зеленой пихты.

Над костром, подвешенный на трех березовых рогатулинах, булькотил прокопченный котелок.

На поляне расположились трое. Сергей обратил внимание прежде всего на мужика в соломенной шляпе. Он сидел на корточках у самого огня, боком к Сергею, и, пользуясь, как дуршлагом, изрешеченной консервной банкой, протирал сквозь нее в кипящий над огнем котелок рыбу. Запах двойной, а может быть, даже тройной ухи чувствовался на расстоянии.

Друзья или случайные знакомые мужика устроились несколько поодаль от костра. Один, заложив руки за голову, отдыхал, вытянувшись на; спине, другой, раскинув босые, нети, сидел перед, елью спиной к Сергею и, слегка наклонившись вперед, непонятно манипулировал руками у своего лица. Сначала Сергей подумал — он бреется, чуть позже убедился, что тот крохотными маникюрными ножницами подстригал аккуратную шотландскую бородку — узкую, будто приклеенную, рыжеватого цвета. На земле, перед ним, приткнутое к ели стояло зеркальце, а чуть в стороне лежала на траве двустволка. Ружья были и у его товарищей. Охотничий сезон еще не начинался, но посетители заимки в любое время года являлись в тайгу с ружьями. По их словам, на всякий случай, предосторожности ради… А в действительности ради, любого шального зайца или глупого чирка, вдруг, вынырнувшего из камышей на плес.

Сергей отряхнул джинсы от налипшей к ним хвои, одернул свитер, взял из кучи-валежника под елью, первый попавшийся сук, чтобы выглядеть более или менее непринужденно, и шагнул через ручей.

Трое, что расположились перед избушкой, один за другим обернулись к нему.

Мужик в соломенной шляпе, еще раз встряхнув консервную банку, отставил ее в сторону и сел, обхватив колени руками. Тот, что лежал, ― приподнялся на локтях и тоже сел, вприщур, весело уставившись на Сергея: мол, что скажешь? — На траве: под ним лежал плащ «болонья». Третий, с шотландкой, оглянулся через плечо, щелкнул в воздухе ножничками, как бы раздумывая, охорашиваться ему еще или достаточно, тронул кончиками, пальцев подбородок, скулу и повернулся лицом к Сергею.

― Здравствуйте! — сказал Сергей, подходя к костру.

― Здоров, — отозвался мужик в шляпе. При близком рассмотрении он оказался совсем не старым, а лет двадцати пяти — двадцати шести. Возрасту ему прибавляла, вкупе со стариковской медлительностью движений какая-то общая неряшливость: щетина пяти-семидневной давности, припухшие веки, тяжелый, исподлобья взгляд, замызганная фуфайка, стоптанные кирзовые сапоги.



Сотоварищи его были примерно тех же лет, но, одетые со всей возможной аккуратностью, выглядели значительно моложе. На том, что носил пижонскую бородку, был толстый, домашней вязки пуловер поверх черного, с высоким воротником, свитера. Грудь другого под распахнутой кожаной тужуркой обтягивала ворсистая фланелевая рубаха в темно-коричневую клетку.

На приветствие. Сергея эти двое ответили кивками, лишь мыкнув что-то похожее, на «здравствуй», поскольку Сергей адресовался не к ним, а, к третьему, в шляпе.

― Промок… — неуверенно проговорил Сергей, чтобы как-то объяснить свое появление на заимке. — Слышу дымком тянет.

― Давай грейся… — буркнул небритый и, разломив надвое сухую хворостину, подбросил в огонь.

― Я и думаю: подсушусь малость. — Не дожидаясь второго приглашения, Сергей сел на подсохшую возле костра землю, скинул босоножки и стал деловито пристраивать их ближе к огню. От мокрых джинсов сразу повалил пар.

― Откуда, старик? Не здешний? Из какой волости? — окликнул его тот, что в кожанке.

― Я? На лодке… Родственники у меня тут. А так — сосновский.

― В Кирасировке родственники или в Никодимовке? — заинтересованно вмешался бородатый.

Сергей показал через плечо:

― В Никодимовке.

Бородатый легко, пружинисто поднялся и, широко ступая мертвенно-белыми от влажной травы ногами, подошел к костру.

За ним, оставив на земле мятую «болонью», приблизился третий. Лицо его казалось напряженным от едва сдерживаемой насмешки. Но что таилось за рыжеватыми искорками в прищуренных глазах, угадать было невозможно. Он первым с ходу протянул руку Сергею.

― Информация с доставкой на дом! Давай знакомиться.

Сергей назвал себя.

― А меня зовут Павлом! Это Владислав, это наш Гена, — ткнул он поочередно сначала на бородатого, потом на парня в шляпе.

Бородатый присел на корточки и, ковырнув хворостиной золу, покосился на Сергея из-под аккуратной челочки.

― Что там у вас стряслось, поподробней, а?

― Да ничего… — Сергей скользнул глазами по лицам своих новых знакомых. — Бабка Татьяна сгорела в своем доме. Вот и все… Я уж говорил вчера! — Он показал головой на Гену в шляпе.

Тот взял с травы ложку и повернулся к огню, чтобы помешать уху в котелке. А может, для того, чтобы отвернуться от собеседников. Сергею показалось, будто тень скользнула по его лицу.

Владислав и Павел тоже глянули на своего компаньона.

― А вы, оказывается, приятели! — удивился Павел, насмешливо щурясь, и заложил руки в карманы тужурки. На голове его был модный, с лакированным козырьком картуз, на ногах толстокожие, с высокой шнуровкой ботинки. Стоять без движения он не мог и, давая выход энергии, неторопливо покачивался, перенося тяжесть тела с пяток на носки, с носков на пятки.

Гена пропустил его реплику мимо ушей и, продолжая шевелить уху, спросил, не глядя на Сергея:

― Поймал что-нибудь? — Глухой голос его звучал как-то буднично, по-домашнему уютно.

― Поймал, — с нарочитой небрежностью отозвался Сергей, чтобы поддержать разговор. Гена обернулся. В глазах его мелькнуло что-то похожее на заинтересованность.

― Много, однако?

― Трех, — сказал Сергей. — Килограмма на полтора…

― Каждый?.. — уточнил Гена, опять поворачиваясь к огню. Но заинтересованность в его глазах уже пропала, уступив место прежнему невеселому безразличию.

― Не!.. — сказал Сергей. — Всего.

Бородатый Владислав, раскуривая сигарету, презрительно хмыкнул:

― По здешним местам это кошке на завтрак!

― Ты вон Геннадия попроси! — Тронув Сергея за плечо, Павел кивнул на Гену, который, отстраняясь от разговора, пробовал с кончика ложки уху, осторожно, со свистом втягивая ее через вытянутые губы. — Он всю вашу Никодимовку рыбой обеспечит!

― Так он сеткой, — сказал Сергей. — Сеткой — конечно…

Павел опустился рядом на корточки, сверкнул глазами.

― А у тебя что: батька или брат в рыбнадзоре?

― Сознательность губит, — ответил за него Владислав.

Сергей натянуто рассмеялся.

― Да нет!.. Просто не интересно сеткой. Да и зачем мне ее много, рыбы?

Он старался увидеть себя, и этих людей со стороны — взглядом беспристрастного человека: есть в его новых знакомых что-нибудь неестественное, фальшивое или эту фальшь он придумал в своей теперешней подозрительности? Но за беспредметным, по сути, разговором, за случайными взглядами, которыми обменивались эти трое между собой, какими смотрели на него, чудилась ему та же непонятная настороженность, какую он испытал по отношению к себе на вчерашних именинах. То ли выражение туповатого равнодушия на лице Гены было причиной этого, то ли скользкая ирония Павла, — то ли продуманность, с какой пристроился у огня бородатый Владислав, все свое внимание сосредоточив на кончике сигареты… Он и покосился-то, когда опрашивал: «Что там у вас стряслось?» — можно сказать, не в сторону Сергея, а в сторону его мокрых джинсов.

― Как там, ложки не пора тащить? — явно чуточку издеваясь над Геннадием, окликнул его Павел. И подмигнул Владиславу: — На счастье нам бог послал хозяина, а то бы загнулись уже с голодухи!

― А вы что, разве не вместе приехали? — воспользовавшись моментом, спросил Сергей.

Пыхнув сигаретой, Владислав хотел что-то сказать ему, Гена потребовал:

― Давай ложки…

Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, Владислав с неожиданной для него энергией метнулся в избушку. Ответил Павел:

― Мы тут, старик, с бору по сосенке, каждый сам по себе! Хоть и компанейский народ. Гена вон… Откуда ты, Гена? А! Из этих — Свинуш. Слыхал такой поселок? — Сергей слышал. — Вы бы его, Гена, в Лебедянск или Павлинск переименовали! А?.. Владик — ваш, из-под Сосновика где-то, а я, брат, москвич. Понял?

Сергей понял, оправдался:

― Я думал — студенты. Тут всегда студенты останавливаются.

Павел беззвучно рассмеялся. Настроение у него было наичудесное.

― Я, старик, в молодости целых два семестра был студентом! Но чести много, а денег мало. Народ здесь собрался самостоятельный. Разве что Гена еще подастся куда-нибудь грызть науки. Сколько у тебя классов, Гена?

Гена снял котелок с рогатулин, ложкой выплеснул из него клочья пепла, не ответил.

― Извиняюсь. — Двумя пальцами, указательным и средним, Павел чуть прикоснулся к лакированному козырьку. Объяснил Сергею: — Не в духе. У него тут до нас еще кореш был. Так, говорит, рванул позавчера. Что рванул — ерунда. А вот что по ошибке Генин плащ прихватил с собой и адреса не оставил — это уже свинство. Так, Гена?

Сергей напрягся, ожидая, что скажет Гена. А тот помедлил как бы в раздумье — отвечать или не отвечать, пробасил:

― Чо адрес… Наш он, белогорский, соседи… Вернусь — встречу, однако.

― А зачем он сбежал? — некстати и глупо спросил Сергей, слишком глупо, чтобы заподозрить его в чем-нибудь.

Гена посмотрел на него, как на неодушевленный предмет, и, взяв котелок, молча направился к середине поляны, где бородатый Владислав прямо поверх развернутой «болоньи» Павла уже настлал газет, выложил хлеб, ложки, лук, еще какие-то свертки. Надо отдать ему должное — с этой работой справлялся он ловко. И чрезмерную осторожность в нем Сергей предполагал напрасно, потому что на его нелепый вопрос Владислав, нарезая толстыми ломтями краковскую колбасу, среагировал первым:

― Я так думаю, что это он бабку вашу спалить надумал! Красивая была бабка, а? Хромые тоже бывают красивыми! Может, влюбился парень!

Павел по-своему беззвучно рассмеялся. Даже Генины губы на секунду скривила улыбка.

Сергей всеми силами хотел и не мог уловить в лицах что-нибудь похожее на откровение. Каким-то десятым чувством он угадывал фальшь, а разглядеть ее не мог. Но теперь хоть одно оправдывало его подозрительность: позавчера, то есть накануне пожара, здесь был четвертый. Теперь его нет.

― Вот у кого учись, Гена, — съязвил Павел, — прическа модерн, а голова под прической — палата лордов. Ты бы сварил так на голодный желудок?

― А что? — вдохновился Владислав. — Я эту идею еще мильтам продам! Как думаешь, заплатят, старик? — адресовался он к Сергею.

― Их там и так полно… — будто, между прочим отозвался Сергей, переставляя у огня подсохшие с одного боку босоножки.

― Или правда спалил кто? — удивился Владислав. Гена поднял голову, посмотрел на Сергея выжидающе.

Сергей пожал плечами.

― Кто его знает… Перерыли там все. Они же не отчитываются! Каждое бревешко прошарили.

Павел присвистнул.

― Да у вас там события! А мы от скуки тут умираем. — Он хлопнул Сергея по плечу. — Слушай, старик, ты нас на своей каравелле перекинешь, а?.. Плоскодонка? Выдюжит!

От ухи Сергей отказался, хотя запах у нее был отменный. Почему-то не хотелось глотать варево, которое готовил небритый Гена. Да и ничего другого Сергей не хотел трогать в этой компании. А что бы он съел теперь — так это кусочек хлеба, который поджаривала Алена… Уж лучше ехала бы она в этот раз к Черному морю!..

Гена откупорил четвертинку водки, выпил ее один, никого не приглашая, — видно, разговор по этому поводу уже был, и Владислав с Павлом пить отказались.

В газетных свертках были сыр, буженина, кофе в брикетах, яйца.

По очереди зачерпывая из котелка и с аппетитом обсасывая рыбьи головы, новые приятели Сергея от ложки к ложке приобретали все более благодушное настроение, и кое-что из их болтовни помогло Сергею уточнить немаловажные для него подробности о каждом.

Небритый и слегка пришибленный Гена работал шофером РТС в Свинуше. В Кирасировке у него раньше жил дядька, теперь помер. (Комментарий Павла: «Все помрем, старик!») Других родственников у Гены нет. Ездит сюда каждый отпуск по привычке. Отпуск берет весной или осенью, когда самая охота. («Сохатых, Гена, как пить дать, заваливал? Пульки твои я видел, старик!») Отпуск его еще впереди. Накопилось шесть дней отгула, поселился на заимке утром в пятницу, когда здесь был четвертый.

Четвертый исчез между семью-десятью часами вечера, пока Гена выбирал место для сетки, пока ставил…

У Павла отпуск: Работает в Метрострое. Повстречал знакомого геолога — тот ему и посоветовал местечко, где еще лесом пахнет. А с геологами он достаточно походил на своём веку. («Вот где заработки, старик!») Надумал еще раз подышать хвоей — и «Москва — Сосновск», на ТУ-104. Если надоест — махнет к морю. В заимку направили кирасировские мужики. Приехал вчера, немногим раньше Владислава.

Владислав сбежал от возлюбленной. («А у тебя еще нет девки, старик?») Работает мастером на заводе арматуры, она преподает в школе музыку, пение. Два года назад были здесь вместе, на этот раз она закапризничала. («Никогда не связывайся, старик!») Владислав решил проучить. Собрал чемодан — и на автобус…

Гена, судя по всему, колебался, идти ему в Никодимовку или остаться на заимке. Долго, тщательно мыл котелок, маскировал хворостом свою надувную лодку, потом трижды заново подпирал еловым комельком дверь избушки, словно бы она становилась менее доступной от этого…

Владислав первым добровольно сел на весла.

Павел привычно острил, подгоняя медлительного Гену. Пристраивая около себя ружье, спохватился:

― А ведь ружье-то нам лучше бы операм не показывать, а? — И сам же нашел выход: — Мы их в твоей лодке, старик, оставим!.. — Потом вспомнил: — Я же собирался на зорьке посидеть опять! Ты мне, старик, одолжи лодку, а?.. Или на твоей невыливашке, Гена?

Когда вышли на чистую, сверкающую гладь озера, все приумолкли.

Павел опустил в воду кончики пальцев и смотрел, как разбегаются от них искристые, солнечные струи. Владислав греб и смотрел на весла. Гена, ссутулившись за его спиной, утопал взглядом где-то в синей полоске леса по правому берегу Никодимова озера.

Сергей сидел на корме рядом с Павлом. И в этом недолгом молчании ощутил он себя тоскливо-беспомощным лицом к лицу или рядом с кем-то из этих трех, кто знал, где теперь четвертый, — тот самый четвертый, что еще нынешней ночью, возможно, был под обломками пожарища. Ведь какая-то логика должка существовать в событиях?! И в том, что четвертый целый день жил рядом с Геной, и в том, что Павел собирается ОПЯТЬ позоревать в камышах, то есть еще раз, как и прошлой ночью, когда исчез труп, и в том, что пижонистый Владислав побежал от своей музыкантши не туда, куда обыкновенно стремятся пижоны, а в глушь, в тайгу, где пижонить не перед кем…

Сергей не отваживался называть своих спутников по именам и, уловив наконец обращенный в его сторону взгляд Гены, безадресно спросил:

― А Лешку вы давно знаете? — спросил в лоб, так что уйти от вопроса было некуда.

Гена в каком-то медленном удивлении поморгал на него из-под грязновато-желтых соломенных полей.

― Какого Лешку?

― Ну — чья это лодка… Вы говорили — видели.

― Видел, а знать — откуда знаю? — Гена нахмурился, досадливо передернув плечами, и опять отрешился, глядя в синеву по правому берегу озера. — Может, в этот раз видел, а может, раньше…

― Я думал, знаете… — пробормотал Сергей.

Павел и Владислав прислушивались к ним, когда они заговорили. Потом ни к селу ни к городу Владислав сказал:

― Я на Байкале был — вот озеро!..

― Мне экзотики скоро уже хватит, сыт по горло — в Сочи она удобней, — без обычной усмешки ответил Павел.

Что-то объединяло этих людей и вместе с тем разобщало, усложняя отношения, которые держались в рамках непринужденности лишь благодаря какой-то удобной, молчаливо принятой всеми форме… И это, в свою очередь, тоже напоминало атмосферу дома Галины.

Сергей оказался в замкнутом кругу, по одну сторону которого были гости и брат Галины, может быть — она сама, по другую сторону — эти трое. И там и здесь мог каким-то образом присутствовать Лешка. Он бы разомкнул цепь загадок, а Сергею было не проникнуть в них!

* * *

Алена в одиночестве сидела у озера.

Толпа около пепелища хромой бабки Татьяны все не убавлялась, а даже росла. Бывшая усадьба стала местом сбора для никодимовских женщин. А за ними сюда тянулись и мужнины. Эти, правда, останавливались поодаль, за кольцом женщин, оставляя между собой и пожарищем расстояние, якобы пропорциональное достоинству пола.

Переворошив черные головешки на месте бабкиных сараев, участковый и следователь ушли, предоставив мальчишкам хозяйничать на пепелище как им вздумается. Мальчишки, однако, сразу утратили интерес к бабкиным владениям. Попробовали есть картофель из чугунка, что остался на плите флигеля, картофелины прогорели насквозь и легко разламывались в руках, как обыкновенный уголь.

Некоторое время Алена ходила между группами женщин. Но ее спортивный костюм и непокрытые, вызывающе роскошные волосы бросались в глаза. Мужчины обменивались репликами в ее адрес, женщины косились. Может быть, они косились на нее и раньше. Но раньше она никогда не бывала одна. А кто и как посмотрит в их сторону, когда рядом Сергей и Лешка, ее не трогало. На этот раз обращать на себя внимание впервые было и неловко и неприятно. Алена ушла к озеру, за кусты вереска.

Солнце лилось непрерывно, щедро, и во влажном воздухе начал скапливаться зной.

Алена разыскала сухой пенек и, подперев голову руками, стала глядеть на воду.

Слева от нее по мелководью время от времени хрустел камыш, а прямо и в обе стороны за камышом в покойном окружении распластанных по воде листьев белели кувшинки. Еще дальше от берега, пронизав гибкими, скользкими стеблями темную глубину, цвели желтые кубышки.

Алена смотрела и думала, что хорошо бы сесть в лодку, нарвать кувшинок — полную охапку! — и принести домой, поставить в летнике у Сережки…

Она знала, что не придется ей рвать кувшинки, не придется относить их в большой стеклянной вазе во времянку, но сидела и, сдерживая горечь, подступающую откуда-то из глубины груди, упрямо думала, как хорошо бы нарвать из лодки цветов и подарить Сережке… Назло, чтобы он хоть что-нибудь в жизни понял.

Это началось у нее весной, когда вскрывался лед на реке Сосновке. Алена стояла на берегу у обрыва, откуда были видны волнорезы железнодорожного моста, и на нее — прямо в лицо, в грудь — набрасывался ветер, тот прожорливый апрельский ветер, о котором говорят, что он ест снег, влагу. Река грохотнула с перекатами, будто взорвалась от истоков до поймы, лед разом вспучился и обрушил на барабанные перепонки оглушающий треск, скрежет… Вот тогда-то вдруг, ощутив сначала тесноту, а потом беспредельную, душную пустоту в груди, она поняла, что с нею ЭТО случилось. И вдруг очень захотелось плакать.

Нынешнее лето должно было стать для нее особым, единственным. Но не по той причине, по какой оно становилось особым теперь.

Времени прошло уже довольно много, а Сергея все не было. Алена не представляла, где он мог задержаться, и хотела вернуться к пепелищу, чтобы честно выполнять обязанности, ради которых, собственно говоря, и осталась она в Никодимовке. Но лишь поднялась на ноги, как оказалась лицом к лицу с Галиной, торопливо семенившей к ее убежищу со стороны усадьбы.

― Я так и знала, что ты где-то здесь! Уже и на том месте побывала, где мы вчера сидели. Здравствуй! — немножко радостным, немножко виноватым тоном проговорила она, уже с нескольких шагов протягивая руку.

― Здравствуйте… — ответила Алена, пожимая хрупкую, приятно сухую ладонь. Конец приветствия она проглотила, так что разобрать, на «ты» или на «вы» ее «здравствуйте», было невозможно.

― Мы и домой к вам стучали. Я с Николаем! — предупредила Галина. — Он там! — Показала в сторону пепелища. — Встретил кого-то, разговаривают. Костя заболел после выпивки! А где Сережа?

Она была в светло-сером костюмчик с узким, в три четверти рукавом. И светло-серый цвет делал еще приятнее для глаз ее ровный, в меру коричневый загар. Костюмчик на первый взгляд слишком плотно облегал грудь, талию, бедра, но, не стесняя движений, он лишь подчеркивал всю естественную миниатюрность ее тела.

― Сергей перемет выбирает, — ответила Алена, умышленно называя Сережку полным именем. С какой стати на второй день знакомства Галина вздумала фамильярничать?

― Пере… — Галина споткнулась. — Кого?

―…мет, — добавила Алена. — Удочка такая. Рыбу ловит.

Галина приподняла брови.

― Рыбу?.. Ой… Как же это он, когда Леша… Еще неизвестно, чем все кончится… — И она слегка закусила указательный, палец, сама напуганная своим предположением.

― Он такой, — соврала Алена про Сергея, — хладнокровный… — И глянула в сторону кувшинок за камышами. — Говорит: «Танцевать можно, а рыбу ловить нельзя?..» — Взял лодку и уплыл.

Галина заметно смутилась. Пригладила шелковистые пряди на висках, чтобы скрыть проступивший под коричневым загаром румянец.

― Я вчера пьяна была, Оленька! С самого утра. Нормальная я разве смогла бы танцевать?

― Все танцевали, — истины ради заметила Алена. — Не плакать же всем? — Она сдвинула брови.

― Нет-нет, — перебила ее Галина, — нормальная я ни за что не могу взяться — из рук валится…

― А я сегодня завтрак готовила… — сказала Алена.

Галина внимательно посмотрела на нее, вздохнула, отщипнув иголку от молодой елочки возле пня.

― А я даже на работу завтра не пойду, в больнице буду…

― В больнице? — переспросила Алена.

― Сегодня там Лешина мама, — как ни в чем не бывало разъяснила Галина, — а завтра она пойдет на работу — я буду. Уговорила начальство! Все-таки когда начальство мужчина, нам дороги везде открыты! — кокетливо, но осторожно пошутила она.

Алена шевельнула сомкнутыми губами.

― А если я попрошу начальство — мне разрешат?

― Что?.. — согнав улыбку, переспросила Галина.

― Ну, быть в больнице.

Галина смешалась.

― У Алеши?..

― Ну да! — подтвердила Алена. — Ведь некрасиво, правда, что мы приехали, отдыхаем…

― Ой, да зачем же вам! — обрадовалась Галина. — Я буду предупреждать вас, как там, что… Нескольким все равно нельзя!

Алена отвела за спину левую руку, пошевелила пальцами: сомкнула в кулак, потом медленно развела. Посмотрела на дальний берег у Горелого леса, чтобы скрыть неприязнь.

― Сережка вернется — мы собирались в Южный…

― Значит, поедем вместе! — с готовностью поддержала Галина. Ни в словах ее, ни в лице: за все время разговора не мелькнуло ничего предосудительного, что оправдало бы Аленину злость. Но ответила она не слишком приветливо:

― Нам надо переодеться. Да Сережа и пообедать должен…

― Мы подождем! — согласилась Галина. — Посмотрим пока: Тут что-то опять рылись. Искали что-нибудь?

― Не знаю, — сказала Алена. — Может, искали… А что там искать?

Галина засмеялась.

― Кто их знает! Идем. — Взяла Алену под руку. Красивая ты, Оля, честное слово! Счастливой, наверно, будешь. Я бы на месте Сергея шагу от тебя не ступила!

Поняла она Аленин намек или случайно назвала Сергея как положено?

* * *

Лодку Сергей оставил на прежнем месте и, наблюдая со стороны, умышленно не помог своим новым приятелям оттащить «Наяду» ближе к тростнику, замаскировать камышом и осокой патронташи, ружья, втиснутые прикладами под кормовое сиденье.

― Не уведут? — поинтересовался Павел.

Сергей шевельнул плечами.

― Весла не уводят…

Они распоряжалась Лешкиной лодкой как собственной.

Сергея это новое знакомство тяготило не меньше вчерашнего. К тому же ему надо было разыскать Алену.

А попутчики его не очень торопились. Гена, засунув кулаки в карманы брюк, изучал камыши. Павел отмывал рукава своей кожанки. Владислав, сидя на борту лодки, сушил ноги, чтобы натянуть сначала полосатые желто-коричневые носки, лотом альпинистские, на рубчатой подошве, ботинки.

Подобрав гибкую тальниковую хворостину, чтобы насадить на нее язей, Сергей подошел к лодке. Туманно объяснил:

― Я побегу. Мне надо еще увидеться…

― А бабку поминать как? — оглянулся Павел. — Мы не заблудимся?

Сергей ткнул хворостиной с язями по направлению бывшей усадьбы.

― Вдоль берега. Я тоже туда…

К пепелищу подходил, держась прибрежных кустов, чтобы увидеть Алену, если она не одна, раньше, чем его заметят. И в своем новом качестве соглядатая оказался свидетелем еще одной — по многим причинам несимпатичной для него — сцены.

Тропинка вывела его к тому откосу на берегу, где до вчерашнего дня Лешка чалил свою «Наяду».

Алена стояла у самой воды, высматривая за камышами противоположный берег. А Николай и Галина поджидали ее возле кустов, буквально в нескольких метрах от Сергея. Он не видел, когда Николай положил руку на талию Галины, но видел, с какой осторожностью она убрала эту руку и тихонько отвела за спину…

Если бы она отстранилась при этом, оттолкнула его — это было бы еще можно понять. Но она задержала его руку в своей руке, когда отвела за спину.

― Не видно, Оля?

И уже в который раз Сергей почувствовал злость — глухую, обидную злость на Лешку, словно он один был виноват во всем.

Алена увидела его первой, когда Сергей хрустнул тальниковой хворостиной в руке, чтобы предупредить о своем появлении. Шагнул из-за кустов.

― Здравствуйте!

Они повернулись к нему, расступясь в очень естественном движении. Галина обрадовалась:

― Здравствуй, Сережа!

― Ты что так долго?! — упрекнула от воды Алена.

Яркие девчоночьи губы Николая тронула улыбка.

― Оля все глаза проглядела.

― Часа два всего-навсего, — не слишком удачно ответил Сергей, пытаясь угадать, как отнеслись к его появлению. Но физиономия Николая была замкнута для эмоций. А вот прозрачные, с поволокой глаза Галины задержались на его лице чуть дольше, чем того требовало обыкновенное любопытство, и были настороженны…

― Два часа из-за этих рыбок? — упрекнула Алена, подходя ближе.

Галина только теперь заметила его добычу.

― Ой какие большущие! — Ткнула пальцем в мягкое рыбье брюхо. — На целую сковородку!

Сергей протянул снизку Алене:

― Будешь жарить?..

Алена взяла согнутую пополам хворостину и передала Галине.

― Возьмите себе. Нам сегодня все равно некогда. А завтра, — мотнула головой в сторону Сергея, — он еще наловит.

Галина непроизвольным движением переняла хворостину и, подняв язей на уровень глаз, должно быть, раскаялась в своем восторге.

― Господи! Они ж испортятся! Если бы мы хоть на велосипедах.

― Ничего им не сделается, — утешила Алена, — даже если пешком.

― А у вас гоночный? — поинтересовался Сергей.

― У Николая гоночный, а у нас с Костей обыкновенные, харьковские, — ответила Галина, дважды перенимая хворостину с язями из руки в руку, чтобы Николай догадался взять у нее.

О велосипедах Сергей как-то не подумал ночью. Прикидывал, что шум мотора — будь то машина или мотоцикл — они с Аленой услышали бы. А о самом надежном, бесшумном транспорте не вспомнил! Ведь что-то привело их сегодня на пепелище? И он был почти уверен, что они придут. Алена тоже была уверена в этом, иначе ни за что б не отстала от него.

Таскать рыбу явно не хотелось Николаю, но снизку он взял у Галины. Саркастической улыбки, какую он хотел изобразить при этом, не получилось у него.

Сергей позлорадствовал про себя. Это он давно заметил: чтобы выставить какого-нибудь самовлюбленного хмыря в жалком виде, достаточно подсунуть ему самую элементарную работу — например, дать в руки хозяйственную сумку, с какими женщины бегают за картошкой, — спесь будто корова языком слизывает.

Тряхнув снизку так, что стало жалко язей, Николай спросил относительно велосипеда:

― А ты что, увлекаешься?

― Немножко, — сказал Сергей.

― Трек?

― Трека в Сосновске нет. Так. Для себя. Алена вон лучше меня гоняет! — добавил он, чтобы переключить внимание гостей на Алену.

― Оля у нас, кажется, ни одному парню ни в чем не уступит! — воскликнула Галина.

― А меня так и зовут: полумужик, — объявила Алена.

Галина немножко растерялась.

― Ну что ты… Какая глупость! Тебе любая девчонка позавидует. Спроси у них, — кивнула на Сергея и Николая.

― Они правды не скажут, — отпарировала Алена.

― Если приглядеться, по ним и так заметно! — скокетничала Галина, поведя узким плечиком.

Алена ответила без улыбки, не принимая ее игривого она:

― Я не приглядываюсь.

― Какая ты… — обиделась Галина. И, насупившись, глянула исподлобья. — Строгая очень!

Наблюдая за девчонками, Сергей невольно припомнил их первую встречу. Если тогда инициативой полностью владела Галина — теперь они поменялись местами, и Алена ни в чем не уступала собеседнице, держа себя несколько даже свысока по отношению к ней.

― Не строгая, а серьезная, — поправил Николай.

Галина фыркнула.

― Ну да, я одна легкомысленная! — покосилась на Сергея. Белки у нее были чистые-чистые…

Сергей подумал ни с того, ни с сего, что у многих девчонок такие. А у Алены — аж в просинь. И он посмотрел на Алену, чтобы удостовериться в этом.

Опровергнуть Галину никто не успел.

― Вот у него какие свидания, оказывается!..

Сергей оглянулся, узнав голос Павла.

Галина и Алена сразу объединились перед лицом вновь прибывших, отступили на шаг в сторону. Этого у девчонок не отнимешь: могут ненавидеть друг друга до белой горячки, но перед лицом общего противника (то бишь мужчины) изобразят, будто они сестры родные, водой не разольешь.

― Понятно, из-за кого он нас бросил! — насмешливо заключил Павел, одним быстрым взглядом с головы до ног окидывая девчонок, а заодно и Николая.

Владислав откашлялся, с ухмылкой пощипывая бородку. На Гену собеседницы Сергея не произвели оживляющего впечатления.

― Здравствуйте! — небрежно кивнул всем Павел. Владислав, здороваясь, поклонился, то есть слегка подал свой корпус вперед. Один Гена, бормотнув что-то неопределенное, остался недвижен как изваяние.

Николай ответил на приветствие со всегдашней интеллигентностью в лице, девчонки сказали «здравствуйте» и отступили еще на шаг. Секунд двадцать-тридцать происходил быстрый обмен взглядами: то ли взаимное прощупывание, то ли своеобразная дуэль. И опять Сергею в его теперешней подозрительности показалось, что все чего-то ждут: Николай — от подошедших, те — от него.

Возле бывшей усадьбы не хватало теперь лишь Кости да Анатолия Леонидовича.

Да еще Лешки, близ которого остался в Южном Костя…

Владислав подмигнул Сергею:

― Геннадию до тебя в смысле рыбалки, конечно; далеко! — Ему определенно хотелось перещеголять Павла в двусмысленностях.

А тот опять уставился на девчонок.

― Может, ты познакомишь нас?

И сразу в кольце присутствующих наметилось движение: Николай протянул руку Павлу, они назвали себя; Геннадий с неожиданной для него реакцией сделал шаг вперед и вытащил из кармана правую руку, словно приглашение к знакомству было адресовано главным образом ему; Алена требовательно воскликнула: «Сережа, пошли обедать! — и, сдвинув брови, категорически повторила для Павла: — Нам пора обедать»; Галя не очень настойчиво попыталась удержать ее.

Мы не собираемся вас задерживать! — насмешливо удивился Павел. — Мы хотели только представиться!

Владислав, ущипнув бородку, изрек в пространство:

― Друзья нашего друга — наши друзья…

Но Алена уже взяла Сергея под руку.

― Меня зовут Ольгой, — через плечо сообщила она. — Сережа не завтракал, а мне мама велела следить за ним. — И добавила уже для Сергея: — Нам, забыл, ехать еще?

Алена вела себя правильно. Однако Сергею в данной ситуации лучше было остаться здесь, не уходить. И краем глаза он продолжал регистрировать происходящее вокруг него.

Чуточку поспешивший Гена уже готов был спрятать заготовленную для пожатья руку, но вежливый Николай, едва освободясь от Павла, шатнул к нему и привычно, с той же приятностью в лице назвался, а уж затем дал подержать свою безвольную руку Владиславу.

― Меня зовут Галя! — предупредила Галина какую-то новую реплику Павла и даже слегка присела на одну ножку. — Мы тоже уходим!

― А вам зачем торопиться? — вмешалась Алена.

Сергей чуть не подтолкнул ее. Выручил Николай:

― Мы договорились ехать вместе. — То ли ему не хотелось оставаться рядом с пришедшими, то ли он демонстрировал свою непричастность к ним…

Сергея это в любом случае устраивало, тем более что Алена уже тянула его от бывшей усадьбы.

― Вернетесь — ждите нас в гости! — пообещал Владислав.

А Павел вспомнил про лодку:

― Ты хоть вечером нас домой перебрось! Не забудешь?

Сергей понял, что лодку он сегодня не увидит.

Когда отошли шагов на двадцать, Алена, пользуясь тем, что Николай и Галина поотстали, предупредила:

― Один ты больше никуда не пойдешь. Понял? То ли утонул, то ли еще что…

Сергей хмыкнул, не найдя другого ответа.

― Где вы их подобрали, Сережа? — испуганно затараторила Галина, пристраиваясь по левую руку от Сергея. — Шайка какая-то! Один другого нахальней!

Николай со злополучными язями на хворостине шел сзади. Язи приобрели на солнце какой-то отечный, малосъедобный вид.

* * *

Николай и Галина обосновались на лавочке у дома, от предложения Алены пообедать отказались, предоставив Алене и Сергею возможность побыть вдвоем, тем более что под этим удобным предлогом они сами оставались наедине.

Пока шли через кедровник, Сергей, отвечая Галине, рассказывал про заимку, где побывал из любопытства, о каждом из трех ее теперешних постояльцев: как познакомились, как оказалось, что следом за ним пришли на пепелище. Врать ему не было нужды.

Дома Алена сообщила в пространство, что Галина теперь все время будет около Лешки…

Сергей сидел у стола, переводя взгляд за Аленой, шагавшей из одного угла комнаты в другой, и никак не среагировал на ее сообщение.

― Что их тянет туда? — спросила Алена.

А он вспомнил недавний эпизод, свидетелем которого случайно оказался, и невольно съязвил в ответ:

― Любовь…

Алена остановилась напротив и долго откуда-то издалека смотрела на него.

― Любовь тянет… — мрачно повторил Сергей, раскаиваясь, что задел эту тему.

Алена отошла к окну, через которое Сергей уходил ночью в Южный, и стала глядеть на улицу.

В ожидании, пока это надоест ей, Сергей подумал, что с Аленой ему всегда проще на людях — там она хоть прикидывается тихоней, а с глазу на глаз он никогда не может предугадать, что ждать от нее в следующую минуту…

― Будешь обедать, Алена? (Она кивнула, не оборачиваясь.) Запсихуют… — напомнил Сергей.

Алена ответила тусклым голосом:

― Ничего с ними не случится…

Сергею стало жалко ее.

― Там, на заимке, Алена, был еще один человек… — Она медленно обернулась. — Они говорят, что он приехал раньше всех, раньше Гены. А в пятницу вечером исчез. Вроде захватил чужой плащ — и больше его не видели. А работает в двух шагах от Гены, в Белогорске. Зачем ему воровать у соседа? И я тебе скажу: все они что-то знают. Все! Галька тоже.

Алена отошла от окна к двери, у порога остановилась.

― Сейчас, когда я смотрела, из-за угла выходил Николай. Глянул во двор и на окошки.

Сергей прыгнул к окну.

― Вот гад!

― Давай обедать, Сережка… — сказала Алена и ушла в кухню.

Принесла в Лешкину комнату холодный борщ, пахнущую чесноком колбасу, банку малинового варенья.

И, пока ели, не глядя друг на друга, думали каждый о своем.

К борщу Алена едва притронулась, нехотя, без аппетита прожевала кусочек колбасы, потом намешала варенья в холодный чай и стала наблюдать за Сергеем. Хот не выдержал:

― Чего ты смотришь?

― Наелась. Талию берегу, — ответила Алена.

― Ну береги…

Она промолчала. Не спросясь, подлила ему борща. А потом, когда он взялся за бутерброд, сказала:

― Можно тебе один вопрос?

― Смотря какой.

― Тебе Галина нравится?

Сергей поперхнулся.

― Как женщина, — уточнила Алена.

― Вот еще! — фыркнул Сергей. — Там и глядеть-то не на что.

― А фигурка у нее…

― Придави ногтем — только щелкнет! Ее надо под микроскопом разглядывать. Левша — и тот не подковал бы!

Алена вздохнула.

― Врешь ты, Сережка. Она хорошенькая. И обаятельная. И ласковая. И женственная. Потому ты врешь.

― Хорошенькие котята бывают! — разозлился Сергей. — А насчет обаятельности, так это чтобы в любую дырку, что ли, пролезть? Ручки, губки там — все как нарошное! — Истины ради добавил: — Одни глаза разве…

― Глаза — это она атропин капает.

― Ч-что? — переспросил Сергей. — Лекарство?

― Ну да, — сказала Алена, — чтобы блестели. Не видел, у нее зрачки расширенные?

Сергей, хмыкнув, пододвинул к себе банку с вареньем.

― До вас только доберись — ничего своего не окажется… Может, и ты капаешь?

― А у меня что — блестят?

Сергей поглядел на ее зеленоватые, в крапинку глаза, на младенчески-чистые белки с просинью и не ответил.

Пока Алена убирала посуду, он стоял у окна, наблюдая из-за занавески. Пора было выходить.

Но, закончив уборку, Алена подсела к столу и, тревожно сдвинув брови, надолго задумалась, подперев голову кулаками, словно впереди у нее была вечность и никто не поджидал их за воротами.

― Может, все-таки пойдем, Алена?

― Сережка… Я вот перед отъездом читала о Бухенвальде. Как убивали там, мучили… И я все время думала…

Честно говоря, Сергей не предполагал, что Алена может задумываться над подобными вещами. И минуту назад готов был поклясться, что до прошедшей ночи она вообще подолгу не задумывалась ни над чем.

А она продолжала:

― Когда читала, мне показалось, что смерть может стать чем-то обыкновенным: как дождь, снег… Ведь нет, Сережка! Правда? Это страшно. Это надо заранее, что ли, умереть? Ходить еще, а уже быть мертвым. Я сегодня целый день думала… Умереть можно за что-то… Когда война, когда нельзя иначе. А если убивают теперь?.. У меня, Сережка, по коже вот здесь, — показала между лопаток, — мурашки бегают. От злости, понял?..

― Идем, Алена… — опять позвал Сергей после паузы.

Она выпрямилась, положив руки с растопыренными пальцами на стол перед собой. Кивнула.

― Сейчас… Переоденусь… — Напряжение сошло с ее лица.

Сергей сделал несколько шагов по комнате, но поймал себя на том, что одну за другой перенимает Аленины привычки, и остановился.

― Ничего мы пока не знаем, Алена. Ни-че-го!..

Она промолчала, разглядывая собственные пальцы, то чуть сдвигая, то раздвигая их. А когда Сергей опять нетерпеливо зашагал по комнате, вдруг спросила:

― Сережка… как ты думаешь, мне маникюр сделать?.. — И вопросительно поглядела на него снизу вверх.

Язык у Сергея отсох на определенные доли секунды.

― Поспрашивай кого-нибудь другого, ладно?

― А ты сказать не можешь?.. Может, меня твое мнение интересует?

― У меня, знаешь, как-то еще не сложилось мнение на этот счет.

― Зря… — сказала Алена. — Для вас же делается все, не для себя. Как вот у Гали…

― Нужен он мне, ее маникюр! — разозлился Сергей.

― А кому-нибудь это приятно… — грустно заметила Алена.

Сергей вздохнул, что тоже бывало с ним редко. Алена встала.

― Побудь на кухне, я переоденусь.

Она захватила с собой из дому всего два платья — на всякий случай: черное, которое надевала вчера, да еще светло-коричневое, с белым поясом, белым воротничком и такой же отделкой на карманах, в которое нарядилась теперь.

А раньше, случалось, она за все лето ни разу не надевала выходного платья. Как-то умудрилась даже на танцплощадку пойти в спортивном костюме. Через пару ганцев пришлось, правда, с достоинством удалиться, пока не попросил никто. Но все же…

Белый цвет шел ей. Оценив по заслугам и это платье, и белые (на этот раз без каблуков), оплетающие голень босоножки, и гладко прибранные с одного боку волосы, отчего они упали теперь на одно ее левое плечо, Сергей мрачно поинтересовался:

― Мне что — тоже переодеваться?

Алена утешила:

― Тебе не надо. Ты же мужчина. — И, подражая кому-то, добавила: — Так импозантней… Тебе бы зарасти еще, как тот, в шляпе, небритый.

Сергей невольно тронул подбородок, который он скреб сухой бритвой раз в полтора-два месяца.

Перед уходом Алена тщательно проверила все шпингалеты на окнах, а когда навесила замок, строго сказала, ткнув для убедительности в грудь Сергея:

― Между прочим… Если тетя Валя останется в Южном — ты, Сережка, будешь сегодня ночевать здесь. В доме. Понял?

* * *

Последовательность Алены с точки зрения нормального человека можно бы графически изобразить линией, напоминающей траекторию движения молекулы в растворе. И это, случалось, подводило ее.

Однажды разбирали на комсомольском собрании Жорку Вадыкина. Был он немножко чокнутый, себе на уме, и симпатиями в классе не пользовался. Тяжелый, угрюмый, он жил как бы в полусне, на вопросы учителей отвечал односложно, случайные дискуссии игнорировал, в общих затеях никогда не участвовал, друзей не имел, искал «смысла в жизни». По всем без исключения предметам Вадыкин перебивался на тройках, зато был постоянным читателем самого скучного отдела городской библиотеки, а пухлый портфель его изнывал под тяжестью изданий «Академкниги». Вадыкин штудировал философию. И можно с уверенностью сказать, что он корпел над Шопенгауэром или Кантом даже в то время, когда весь класс бежал с уроков на «Великолепную семерку» в «Гигант». Шума философ не терпел, а значит, презирал в душе добрых три четверти класса, то есть всех, кто вроде Алены не мог существовать без движения. Алену он даже видеть не мог и в седьмом классе обозвал «шилохвосткой». А она его — «заплесневелым». «Шилохвостку» забыли, а «заплесневелым» Вадыкин остался навсегда.

Отличился Жорка на уроке физкультуры.

Физруком третьей школы был мастер спорта по гимнастике, чемпион области в недавнем прошлом, Анатолий Григорьевич Сумской, или проще — Толик. Он приходил на занятия, как правило, в ярко-голубых трико и открытой борцовской майке, сознательно или несознательно демонстрируя весь комплекс мужской мускулатуры, что играла на его треугольном торсе. Мальчишки ему завидовали, девчонки в него влюблялись. Толик откровенно презирал животы, двойные подбородки, студнеобразные бицепсы и не раз, не два выказывал свое презрение медлительному увальню-философу.

Жора, кое-как отработав на брусьях, должен был сделать передний соскок. Но в последнюю долю секунды — то ли по рассеянности, то ли потому, что раздумал, — не спрыгнул на мат, а обрушил свои восемьдесят килограммов на деревянную перекладину, чтобы уж с нее меланхолично соскользнуть вниз. Перекладина затрещала, класс прыснул, а энергичный Толик бросился проверять, что случилось со снарядом.

― Вам не спортом заниматься, а… — Он захлебнулся от негодования. — Дворником вам работать, тротуары мести — вот где вам место ― более унизительной профессии Толик не нашел. Но затем высказал свою главную мысль о том, что «гимнастикой заниматься — надо головой работать»: «Не руками-ногами, не задом, а головой!»

И тут Жора заявил со всегдашней флегмой в лице:

― Я заметил, что это подчеркивают всегда те, кто даже не знает, есть у него голова на плечах или нет…

― Ва-ды-кин! — закричал Толик так, что его было слышно в соседнем квартале, закричал, чтобы остановить Жору, потому что тот уже направился было в строй, как человек, до конца исполнивший свой долг перед физкультурой. — Что вы сказали?! Объясните, что вы хотели этим сказать?!

Жора остановился и, глядя в глаза учителя, неправдоподобно толково объяснил свою мысль:

― Я хотел сказать, что ни один ученый не говорил, что работает головой. Если судить по высказываниям — это привилегия футболистов, гимнастов да еще этих… — Жора задумался в поисках слова. — Которые ядро толкают. Ужасные интеллектуалы.

Собрание предполагалось тихое, мирное, поскольку вопрос не вызывая разногласий. Грубость, оскорбление учителя были налицо. И единственной задачей комсорга Ленки Голиковой было организовать хоть несколько приличествующих событию выступлений.

Выступления сводились к тому, что Георгий (то есть Жорка) Вадыкин, конечно, виноват, но был возбужден, погорячился, и, наказывая его, следует учесть это. Класс по привычке выгораживал товарища, хотя товарищем Жорка был никудышным. И вдруг слова потребовала Алена. А надо сказать, что выступала она редко, и, может быть, еще поэтому авторитет у нее, добытый где колбой из-под кислоты, где неизменной прямолинейностью, был железный.

Алена сказала, что говорить надо не о данном случае — Вадыкин вообще склонен к хамству: товарищей он презирает, учителей тоже, открыто ставит себя выше всех и на тройки учится единственно потому, что считает ниже своего достоинства заботиться об оценке, хотя другим людям эти самые четверки-пятерки даются, может быть, с трудом…

Выступление Алены разорвало цепь круговой поруки, желание высказаться проявил чуть не весь класс. Вадыкину растолковали, как до чертиков надоело всем его выпирающее через все поры самомнение, напомнили его подленькую привычку будто невзначай унизить человека ядовитой репликой — унизить, как правило, за неосведомленность именно в тех «умных» вопросах, в которых он, Вадыкин, дома…

Заговорили наперебой, так что разгоряченная этим единодушием Ленка Голикова не выдержала и, прекращая разноголосицу, объявила:

― Предлагаю вынести Георгию Вадыкину строгий выговор с предупреждением! Кто за это предложение, прошу поднять руки! Едино…

Договорить она не успела, потому что со своего места решительно поднялась Алена.

― Подождите! Ведь могут быть и другие предложения?

Руки начали вразнобой опускаться.

― А ты что — предлагаешь исключить?.. — растерялась Голикова.

― Наоборот, я против такого строгого взыскания!

Ленка разозлилась, Ленка не любила, когда на собраниях выходило что-нибудь не так, как она думала.

― Ты же сама, Уверова, первой заговорила о Вадыкине, что он как чужой, что он хамит! А теперь добренькой хочешь быть?

― Я не отказываюсь, что он хам, но ведь на уроке физкультуры насчет головы он сказал правильно.

В оцепенелой тишине, что упала на класс, первой со страшно искаженным лицом выскочила за дверь смешливая англичанка. За ней — озабоченно, по-деловому — удалился классный руководитель девятого «А», историк по специальности, Дмитрий Панкратович Логов.

Строгача Жорке все же влепили. А по поводу Алены состоялся какой-то официальный разговор в учительской. Ходили небезосновательные слухи, что ее предполагают обсуждать на педсовете. Но дело само собой утихло. Возможно, физрук Анатолий Григорьевич понял, что Алена не гордый Вадыкин и в простоте душевной будет защищать свою точку зрения; возможно, помогло вмешательство Анастасии Владимировны, которая раньше оказывала какую-то услугу жене физрука, волейболистке, а теперь вынуждена была проторенной дорожкой опять несколько раз наведаться в школу.

Не в пример Вадыкину, проблема смысла жизни Алену не волновала до последнего времени. Но после ночного происшествия, когда она, забившись под одеяло, кажется, плакала, Сергей все чаще замечал в ее лице какую-то углубленность в самое себя, и, что бы она ни говорила, оставалось впечатление недосказанности.

* * *

Николай и Галина обиды не проявили.

Николай понимающе усмехнулся, оглядывая прическу и новое платье Алены. Именно он чем-то напомнил Сергею Вадыкина: та же самоуверенность, то же чувство превосходства над окружающими.

Платье Алены Галину очаровало. (Жаль, что ей самой не идут такие цвета. Если скомбинировать наоборот: коричневая отделка по белому полю?.. Она попробует!) Хотела сказать что-то по поводу открытых босоножек после дождя, но глянула на подсохшие дорожки вдоль проезжей части улиц и одобрила весь праздничный Аленин ансамбль.

До поворота на Южный, где машины сновали чаще, решили пройтись пешком.

Уютный, освеженный ливнем проселок, свободно изгибаясь, пораздвинул направо и налево от себя густостволые стены кедров, но шиповник, смородина, вереск набегали чуть не на самые колеи, а между кустами то там, то здесь возвышалась хрупкая, нежно-зеленая молодь четырех-пятигодовалых елей.

Шли рядом. Девчонки посередине, мужчины — по бокам. Когда на пути попадалась лужа, Сергей и Николай, а иногда оба отставали, чтобы пропустить девчонок вперед, потом догоняли их и опять шли рядом.

Через дорогу то бесшумно, то с коротким, беспечным вскриком перелетали, чтобы, вынырнув из одной гущины, окунуться в другую, стремительные, юркие пичуги. А над головой, распластав крылья, медленный, неторопливый, плыл коршун.

Сергею вдруг захотелось, чтобы не было с ними их новых знакомых, представил, что он один идет рядом с нарядной Аленой. Просто так, без цели. Порхают через дорогу, трепеща крыльями, пугливые птахи, плывет коршун… И удивился, почему раньше ему никогда не приходила в голову такая заманчивая, вполне осуществимая идея! В Сосновске прогулки совершались, как правило, на главной улице, на Зеленой, и обязательно после девяти, когда зажгут фонари и много народу; а если в Никодимовке, то перед клубом, до начала сеанса, когда опять народ… А идти бы вот так проселком, где лишь время от времени шныряют через дорогу пичуги, едва уловимо о чем-то шепчет кедровник, и, мягкое, тлеет за спиной солнце… Сколько хороших возможностей растрачивает человек, пока догадается наконец, что растрачивает. И хуже всего, что мысль об этом приходит тогда, когда возможностей почти не остается.

Алена шла молча, и это нравилось Сергею, как будто молчание объединяло их.

Говорила, по сути, одна Галина. О техникуме, о наступившем однообразии в работе, о том, что, если все будет хорошо, они отдохнут компанией вместе… Потом спохватилась, глянула на часы:

― Боже… — Голос ее дрогнул, словно все дальнейшие перспективы зависели теперь от того, что их ждет в Южном. — Мне бы лучше не ездить в Никодимовку! — И она с укором поглядела на Николая. — Лучше бы ты без меня зашел к ребятам!..

Алена обеими руками поправила волосы за спиной. Она проделывала это уже несколько раз, чтобы Галина не висела на ее руке. Но та опять с непосредственностью ребенка затискивала под Аленин локоть свою маленькую загорелую ладонь.

― Если бы что-нибудь изменилось, тетя Валя позвонила бы, — сказала Алена.

Николай через головы девчонок посмотрел на Сергея.

― Счастье бабкино, что она сама пострадала: ее не за хату, а за Алексея надо бы привлечь. Косвенные причины — тоже причины…

― Николай, ты со вчерашней выпивки очень глупо шутишь! — неожиданно вспылила Галина. И всегда теплые, покорные глаза ее ожесточились. — Есть вещи, над которыми стыдно шутить!

― От слез Алексею легче не станет, — спокойно парировал Николай.

― Не Алексею, так другим!.. — Она поглядела на Алену и Сергея, то ли ища у них поддержки, то ли подчеркивая этим, что она имеет в виду не одну себя, а их тоже.

― Словами не поможешь… Зря вы расстраиваетесь, — успокоила ее Алена. Сергей не вмешивался в разговор, сохраняя за собой преимущества стороннего наблюдателя.

― Съездить в Никодимовку ты предложила, не я, — напомнил Николай, и трудно было угадать, шутит он или каким-то непонятным образом выговаривает ей.

― Я хотела увидеть Олю, а не торчать там среди всякого сброда. — Глаза ее стали опять покорными, и она теснее прижалась к Алениному локтю.

Николай, подобрав сухую ветку, сбивал ромашки по обочинам дороги.

― Твои друзья, Сергей, не понравились Гале.

― А вы их разве не знаете? — машинально спросил Сергей.

― Я? — Николай удивленно приостановился. В глазах девчонок затаилось внимание. — Я у себя в Южном знакомых могу по пальцам пересчитать, а в Никодимовке… — Николай засмеялся. — Нет, откуда мне!..

― Мне показалось, что тот, которого зовут Гена, знает вас. Может, где-нибудь видел?

Николай приподнял плечи.

― Сережа! — строго выговорила Галина. — Вы плохо думаете о моих и Костиных друзьях. Таких знакомых у нас еще не было!

― Теперь есть! — уточнил Николай. — И между прочим, знакомствами нельзя гнушаться.

― Ф-фи! — брезгливо передернулась Галина. — Это на Сережиной совести!

― Там в пятницу с ними еще один был, — без интонации сообщил Сергей. — Вечером обокрал Гену и куда-то исчез. Как испарился.

― Гену обокрал? — заинтересованно спросил Николай. А в быстром взгляде Галины Сергею опять почудилось напряженное внимание.

Все это ни о чем не говорило, и в досаде Сергей даже подумал о себе, что стал за эти два дня либо физиогномистом, либо психом.

― Плащ Генин прихватил кашемировый! Гена с тех пор в себя не приходит, — объяснил он.

Николай опять рассмеялся:

― Видик у него действительно пришибленный!

Галина фыркнула.

― У нас где-то валяется один — можете подарить ему, Сережа, если вы о них так беспокоитесь!

― Галя ревнует всех на свете ко всем, — объяснил Николай. — Не обижайтесь, Оля, но пока не было вас — она была здесь единственным ярким центром!

― Ты сам становишься похожим на тех мужиков, — серьезно предупредила Галина.

Сергей не понял ее, демонстративно вздохнул.

― Я их обещал еще на тот берег переправить…

Алена тронула его за руку.

― Сережа, все это не очень интересно. А мне даже неинтересно совсем. Если ты со мной можешь быть скучным, то хоть при других сделай вид, что ты не такой. — До чего же правдоподобно умеют играть женщины! Сергей не нашел, что ответить на длинный Аленин упрек. Из любопытства раза два потом украдкой заглянул ей в глаза. Но до самого поворота Алена стойко сохраняла в лице обиду.

* * *

В Южном, как по уговору, все стали сдержанными.

Алена заученным движением высвободила у Галины свой локоть и, едва тронув прическу, взяла под руку Сергея. Ни у него, ни у нее (да и у Галины с Николаем, наверное, тоже) не было желания заходить в больницу всей разношерстной компанией. Галина первой издалека увидела возле дома Костю, и, к общему удовлетворению, проблема «кто куда» отпала.

― Костя наверняка от врачей! Пойдемте к нему!

Костя помахал им рукой, но ждать не стал, а сразу шагнул в калитку, как бы приглашая следовать за ним.

Алена не выказала по этому поводу никакого протеста, и потому Сергей вслед за нею, шаркнув у порога босоножками, вошел в дом.

Здесь был тщательно восстановлен первозданный уют. Нежный тюль чуть колыхался на распахнутых окнах, и уличный воздух, и яркие отблески на полированной мебели, и мягкая, темно-оранжевая, с неброским орнаментом дорожка под ногами должны были свидетельствовать о незыблемости порядка и чистоты в доме.

Сергей невольно воссоздал в памяти утреннюю ситуацию: беспорядочно раздвинутые стулья, повернутый ближе к центру стол в завалах грязной посуды, шум дождя о стекло, себя за темными окнами, Костю, Анатолия Леонидовича у двери…

В теплой шерстяной рубашке, в старательно отутюженном костюме брат Галины выглядел старше и солиднее, чем вчера, хотя по-прежнему сутулил свои узкие плечи. Не было и той снисходительной улыбки, что кривила его губы накануне, которую либо он заимствовал у Николая, либо Николай у него, — Костя выглядел утомленным и озабоченным.

У Лешки наметился какой-то благоприятный сдвиг, сказал он, врачи утверждают, что не сегодня-завтра дела его станут лучше.

Алену усадили на узкий диванчик у стены. Обтягивая платье на коленях, она глянула в сторону Сергея, требуя, чтобы он держался возле нее. Но Сергей пристроился у окна, непроизвольно выбрав место, несколько обособленное от других. Галина сразу отошла к зеркалу, чтобы кончиком безымянного пальца поправить помаду на губах. Костя закурил, стоя у стола.

― Так что свои каникулы, Оля, вы еще проведете как надо. — Он поднял глаза от пепельницы, но глянул не на Алену, а куда-то в стену мимо нее. — Алексей теперь в долгу перед всеми. Ему что, а другие волнуются! Лично я согласен так умереть когда-нибудь. Заснул — и не проснулся…

― Кос-тя! — обернулась Галина.

Чувствуя себя, как в собственном доме, Николай не вошел в комнату вместе со всеми, а почему-то остался в коридоре. Но во время Костиной речи он заглянул через приоткрытую дверь, так что его могли заметить лишь Сергей да Костя, показал двумя оттопыренными пальцами, что есть выпить.

Костя ответил сестре: «Молчу!» — и кивнул Сергею на выход.

Сначала Сергей тряхнул головой: «нет», «не пью», потом спохватился, что ему следовало бы выйти в коридор, понаблюдать за ними — для того и находился он здесь… Но уж если тем понадобилось секретничать — они нашли бы для этого иную возможность.

Костя вышел, бросив мимоходом: «Я сейчас…» Галина перехватила их жестикуляцию, заговорщицки подмигнула Сергею.

― Мы, наверное, пойдем… — сказала Алена.

Галина движением руки остановила ее.

― Куда? Костя и Николай сейчас вернутся! У них там свои заботы — голова болит после вчерашнего.

― Я не потому, — заметила Алена. — Нам надо тетю Валю проведать.

― Се-ре-жа! — умоляюще протянула Галина. — Еще чуть-чуть, а?.. Посидите? Мне как-то спокойнее с вами… Честное слово! — Она приложила руку к груди.

― Мне все равно, — буркнул Сергей. — Как Алена.

Алена, не поворачивая головы, медленно покосилась на него.

― Мне бы тоже все равно, если бы не Валентина Макаровна… Но немножко мы еще посидим, — добавила она, предупреждая какое-то новое словоизлияние Галины. Та благодарно просияла в ответ.

― Оля… — И заметно смешалась. — Может быть, это некрасиво, не вовремя… Но ведь я совсем не знаю Алешину маму… Какая она?

Алена повела своей классической бровью. И больше ни один мускул не дрогнул на ее лице.

― Хорошая.

― Ну… бывают строгие, бывают придирчивые…

― Тетя Валя добрая, — сказала Алена.

― Вы, Сережа, не слушайте! ― потребовала Галина. Сергей посмотрел в окно. — Ты познакомишь меня с ней, а?

Алена секунду помедлила.

― Хорошо. Потом, ладно? Сейчас неудобно…

― Нет, нет! — обрадовалась Галина. — Когда-нибудь. Когда все это… — Она не договорила: Костя и Николай вошли вместе. Пили они или нет — угадать по их виду было невозможно.

― Я, девушки, должен хоть иногда показываться дома! — от порога известил Николай. — Если вы разрешите — я сбегаю на минуту.

Алена хотела сказать «до свиданья» — он опередил ее:

― Не прощаюсь. Надеюсь, еще увидимся.

Костя взял стул и, закинув ногу на ногу, сел у другого окна, напротив Сергея. Веко на его правом глазу дергалось, когда он, слегка отодвинув тюль, посмотрел на улицу. И от него не ускользнуло, что Сергей заметил это. Галчонок! Сделай нам хоть чаю или кофе по стаканчику.

― Мы сейчас уходим, ― сказала Алена.

Повинуясь жесту ее руки, Сергей сделал движение, чтобы подняться. Галина шагнула сначала к нему, потом к Алене: Сергея тронула за плечо, удерживая на месте, Алене перекрыла дорогу к выходу.

― Ради бога! Костя, это все потому, что ты такой мрачный сегодня! («Я!» — фальшиво удивился Костя.) Надо было меньше пить вчера. Оленька, я же тут все время одна, среди мужчин, ни однешенькой подруги! Тем более сегодня… Пошли заварим чаю, у меня к тебе еще просьба будет! А мужчины пусть как хотят…

― Десять минут, — предупредила Алена и, слегка запрокинув голову, отчего стала еще взрослее и выше рядом с Галиной, прошла вместе с ней к выходу.

Костя проводил их ничего не выражающим взглядом. А когда дверь за ними закрылась — снова обернулся к окну.

В затянувшейся паузе молчание стало напряженным.

Тронув косточкой согнутого пальца опять задрожавшее веко, Костя в пол-оборота внимательно посмотрел на Сергея.

Было в нем что-то настораживающее: в нарочитой сутулости, в отсутствующих глазах, в усталой улыбке одним уголком рта, — затаившийся у окна, он своей продуманной неприметностью напоминал туго собранную пружину — невозможно угадать, в какую сторону изогнется она, разворачиваясь, куда ударит.

― Как чувствуешь себя?

― Ничего, — ответил Сергей. — Я же вчера почти не пил. Я этим не увлекаюсь.

― Что с утра не приехали?

― Алена хозяйничала. Я перемет выбирал. Да и тетя Валя звонила, что все по-старому, — ответил Сергей. И с внезапной убежденностью понял, что Костя не верит ни словам, ни беспечности его. Открытие это обрадовало Сергея. Ни правда, ни полуправда о нем Косте неизвестны. И если тот строит какие-нибудь догадки в его адрес, — они чем неопределеннее, тем беспокойней. Надо только с идиотской невинностью в лице говорить и говорить ему какую-нибудь чепуху… Чтобы он думал, будто ему, Сергею, ведомо больше, чем это есть на самом деле.

― Да! Я перевез там одних, живут на заимке, по тому берегу. Николай и Галя познакомились с ними (он был уверен, что Костя уже знает об этом). Там, говорят, у них еще один был, стащил плащ у Гены и в пятницу пропал куда-то. Вечером. Перед пожаром! Владислав — один там, с бородкой, говорит: может, он усадьбу Татьяны спалил? Галя ваша сердится, что я связался с ними. Ну а меня попросили — не откажешься… Интересные типы!..

Наверное, Костя понял его.

― У тебя здесь есть друзья, кроме Лешки?

― Нет. Знакомые есть, а друзей — нету.

― Тогда ты зря так: со случайными людьми, в тайге…

― Да ну! — засмеялся Сергей. — Какая это тайга? В двух шагах от дома. Мы тут на двадцать километров исходили кругом. Когда и рудника не было! — добавил он, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к здешним местам, в пику тем, кто прижился недавно.

― Когда ничего здесь не было — и остерегаться было некого, — без интонации заметил Костя, то ли перенимая игру противника, то ли вовсе не заметив ее. Покровительственно и вместе с тем дружески улыбнулся, как вообще улыбаются старшие, разговаривая с молодыми. — А сейчас всякий народ понаехал. Лучше быть осторожней. На Головяченском — слышал такой? — в прошлом году трое исчезли, а только этой весной нашли. Кто примочил, за что… Места удобные, глухие.

Если он понял Сергея, то Сергей его тоже понял.

― Это когда есть за что, а случайного человека никто не тронет, — сказал Сергей.

Шевельнув плечами, Костя поднялся.

― Кто его знает!.. Это я тебе как другу, понял? Алексей ваш — правильный парень, с ним мы вот так жили! — Костя показал сомкнутые руки. — Алексей знает, на кого положиться. И ты держись нас, раз ты ему друг. Бабы… — Он махнул в сторону кухни. — Пусть сами по себе. А парень, если не будет держаться за парня, — хана.

Взгляд его, пока он говорил, метался по комнате от предмета к предмету. А говорил он скучным, усталым голосом, что дало Сергею возможность убедиться в своей ошибке: если они — Костя, Николай, Галина — и стали подозревать его в чем-нибудь, беспокоит их главным образом не это. Они тоже, как и те, на заимке, все время чего-то ждут. Ждут и боятся чего-то, что связано с неизвестностью, что может разрешиться, к примеру, лишь с помощью Лешки…

― Лешка у вас часто бывал?

― Часто. Собирался ко мне на работу устраиваться после школы. (Еще одна неожиданность со стороны Лешки!) — Заложив руки за спину, отчего сутулость его стала заметней, Костя оглядел Сергея сверху вниз, как неодушевленный предмет. — А ты ему настоящий друг, или так, до первого шмона?

― Мы с детства втроем. И родственники, — уточнил Сергей, вспомнив генеалогическое дерево Алены.

― Ну смотри… — сказал Костя. — Пойду позову девок. — И он шагнул к выходу. А что «смотри» — не объяснил.

* * *

Ребяческий восторг Сергея по поводу собственной прозорливости скоро улетучился. Ни вчера, ни сегодня — а все время, пока они оставались наедине с Костей, он не мог уяснить даже самого элементарного: что нужно этим людям — Николаю, Косте, Анатолию Леонидовичу, Галине — от них с Аленой? Зачем они понадобились им? Если вчера, на пожарище, непрошеное откровение Галины и все последующие знакомства еще можно было как-то объяснить ее тревогой за Лешку — теперь Сергей почти не сомневался, что Лешкина судьба волнует ее не очень. Если их обеспокоил не сам Лешка, а то, что произошло с ним, если Галине важно было во что бы то ни стало попасть к Лешке сегодня, когда она самостоятельно уладила этот вопрос, ей незачем было появляться в Никодимовке. Если к озеру их влекло не знакомство с Аленой и Сергеем, а пепелище — знают они о существовании второго трупа или нет? Если они знали, что ночью труп был, а утром его не окажется — зачем было ехать? Если исчезновение трупа — такая же загадка для них, становится понятной их нервозность. Но загадка существует и для тех, что в избушке, по ту сторону озера, — в противном случае они держались бы как-то иначе…

Сергей мог обратить на себя внимание Кости, Николая, пожалуй, только знакомством с компанией Павла, если она, эта компания, что-нибудь представляла для них… Но тогда как объяснить вчерашнюю истерику Галины на дне рождения, когда Сергей еще ведать не ведал о существовании Павла, Владислава? Или внезапная стычка между сестрой и братом оказалась возможной как раз потому, что ни Сергей, ни Алена никого, по сути, не стесняли?..

Девчонки подали чай. Несколько минут провели в натянутой болтовне вокруг да около: что было, что будет, что на сердце лежит… Когда пришел Николай, выставили рядом с вазой для конфет полбутылки вчерашнего коньяка, рюмки.

Николай сообщил о каком-то Рагозине, которого Костя хотел видеть и который, как ему сказали, сейчас у себя. Костя кивнул: «Схожу…»

Галина обиделась, что ее опять оставляют одну, Костя похлопал ее по плечу.

― Я не могу, Галчонок, даже ради тебя оставить работу в колонне. Рагозин обещал кардан для ЗИЛа, утром нужен будет. А потом — ты не одна: пусть Николай заглядывает. Да и Оля с Сергеем не уезжают. Правда? — В голосе его была такая отеческая забота, что, не будь Сергей и Алена свидетелями вчерашней стычки — позавидовали бы отношениям между сестрой и братом…

Алена безвкусно, маленькими глотками потягивала чай, косясь то на одного, то на другого, потом «незаметно», так, чтобы это видели все, показала Сергею на часы.

* * *

Тетка Валентина Макаровна была одна. В чужом доме не вдруг найдешь, чем занять себя, и, переходя из комнаты в комнату, она то поправляла косо уложенную накидку на подушках в спальне, то переставляла с места на место мраморную балеринку на телевизоре, что, по ее мнению, должна была находиться справа от «Спасской башни», а не между «башней» и аистом.

Неоднократные заверения медиков, что из больницы Лешка выйдет живым, здоровым, немного успокоили тетку Валентину Макаровну, и к ней возвратилась всегдашняя энергия, которая делала ее много моложе своих лет и уже одним этим покоряла всех, кто знал ее. Воспользовавшись туалетными принадлежностями хозяйки, она подкрасила губы, навела чернью тонкие, изогнутые дугами брови. Теперь такие брови не в моде, но Лешкиной матери с ее открытым лицом они шли.

Тетка Валентина Макаровна ждала своих гостей раньше. Увидев их через окно, села в мягкое, с высокой спинкой кресло и встретила вопросом, на который следовало дать утвердительный ответ:

― В больнице задержались?.

Алена честно призналась, что нет.

― Нас тут зазвали одни — нельзя было отказаться…

Глаза тетки Валентины Макаровны похолодели.

― Оно, конечно, вам лишку трепать нервы попусту…

― Нет, тетя Валя, нам сказали, что у Леши все к лучшему, — остановила ее Алена. — Они знают его — те, у кого мы были… — Алена чуточку помедлила. — Может, вы их тоже знаете.

Сергей отошел к высокому бюро, над которым висела дореволюционная фотография трех солдат: один сидел на стуле, двое стояли около него, вытянув руки по швам и буравя глазами фотографа. У того, что сидел, руки тоже были вытянуты вдоль колеи, словно по команде «смирно».

Взгляд тетки Валентины Макаровны смягчился.

― Кто же это? Из моих?

― Нет. — Алена остановилась напротив, у стола, потеребила двумя пальцами уголок белой салфетки под цветочником. — Это Лешины друзья. Вы Галю знаете?

― Я по именам не спрашивала…

― Ну, девушку его, — сказала Алена, — с которой он дружит.

Тетка Валентина Макаровна хотела слицемерить, мол: «Всех девушек не упомнишь…» Но это было бы явно фальшиво. Спросила:

― Беленькая?

― Да, — сказала Алена, — тоненькая такая. Разве он вас не знакомил?

― Вы нынче станете знакомить! Да и не семь лет Алексею — мужик, однако, самостоятельный… — В голосе ее звучала гордость. — Видеть видела, а здравствоваться — это его дело: как надумает. Может, сегодня она, а завтра другая…

― Она просила меня познакомить с вами, — сказала Алена. — Очень переживает за Лешу и… говорит, что у них настоящая дружба.

Глаза тетки Валентины Макаровны ускользнули от нее. Было ясно, что симпатичная Лешкина подруга тешила материнскую гордость.

― Чего же… Будет случай — познакомимся… Не мне выбирать.

― А я сегодня вас познакомлю, — сказала Алена.

― Я пойду… — буркнул Сергей. И, прикрыв дверь за собой, вышел во двор. Потом за калитку.

Алена и тетка Валентина Макаровна остались вдвоем.

Алена нечаянно вытащила единственную приколку из волос, и они рассыпались, нарушив так хорошо продуманную асимметрию. Поискала глазами зеркало. Но трельяж был в другой, соседней комнате.

― Тетя Валя… Там у Леши еще есть друзья: Галин брат, Николай, Анатолий Леонидович какой-то. Они все старше его… Почему у него такие друзья?

― Плохие?.. — Тетка Валентина Макаровна насторожилась.

― Нет, я вовсе не об этом… — уклончиво ответила Алена, сгибая между пальцами приколку. — Но разве в школе он не может найти друзей? Из одноклассников?

Тетка Валентина Макаровна облегченно усмехнулась.

― Одногодки ему, Олюшка, не по характеру. В отца пошел! Еще таким вот был, — она показала ниже колен, — а уж его к серьезному тянуло. У одногодков, может, про игрушки еще разговор… А Лешка мой со взрослыми на равных… Строгий стал! Вот погоди…

Алена сломала злополучную приколку: не таскать же ее в руке?

― А когда он, тетя Валя, сам станет взрослым, с кем он будет дружить, со стариками?

Тетка Валентина Макаровна поднялась. В уголках ее губ залегла резкость. Но ответила она не сразу. Подошла к окну и, глядя на Сергея у калитки, протерла пальцами и без того чистое стекло.

― Я, Олюшка, понимаю тебя… От матери ведь ничего не скроешь. Знаю, что дружил он с тобой. Но тут уж не моя вина, да и не его, не Алешкина… Тут уж все так устроено, что мы это должны, бабы… Не удержала ты его — вот и весь сказ. А я и сама, глядя на вас, радовалась. Что ж ты не удержала, а? — Она обернулась. — И мне бы спокойней, и тебе хорошо.

На щеках Алены под тонкой, будто прозрачной, кожей, задрожал румянец.

― Мне это все равно, тетя Валя, — с кем он дружит. Честное слово. Я не потому…

― Да мне-то ты не ври! — в досаде поморщилась тетка Валентина Макаровна, отходя от окна и не зная, где пристроиться, чтобы не разговаривать лицом к лицу. — Я это все вижу! Но ведь и детишками вы были… Мало ли что в голову придет? Так что уж его ты не суди!.. А может, одумается…

― Я правда не потому, тетя Валя, — негромко и грустно повторила Алена. — Я как товарищ…

― Ну и ладно! — остановила ее тетка Валентина Макаровна. — Хорошо, что сама понимаешь. А перемелется это — мука будет! Девка ты видная, парней еще сколько надо найдешь: вон хоть Сережка тот же… Хотя мне, говорю, и по душе ты…

― Я сегодня познакомлю вас с Галей, — твердо повторила Алена. — Она очень просила, будет ждать.

* * *

Голову Лешки почти до бровей скрывали бинты. Здесь, один среди белизны, он и в самом деле казался намного старше себя: худой, невозмутимый, отрешенный. Прямой, с небольшой горбинкой нос его заострился, в приспущенных уголках рта обозначились упрямые складки.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги