Никогда не разговаривай с чужими

1

Наступила тишина. Дождь прошел, и Чарльз умолк тоже, прекратив вопить. Он поднялся на ноги и стоял неподвижно, заставляя себя глубоко дышать. Дрожь в ногах постепенно стихала. Через пару минут Чарльз наклонился и стал шарить вокруг себя в темноте. Он наткнулся на свечку, которую уронил Питер Моран. Удивительно, но блюдце, на котором она стояла, не разбилось. Чарльз зажег свечу, зажал ее в руке и, с трудом передвигая ноги, направился к лестнице.

Гроза, которая, как он думал, прошла, вновь заявила о себе последней, неистовой вспышкой. Огромная молния озарила весь верхний этаж, лестницу, покатый потолок, распахнутые двери и совершенно пустые комнаты. И стремянку — виновницу трагедии. Гром, такой же звучный и резкий, как удар стремянки, в конце концов упавшей на пол, прогрохотал снаружи. В призрачном свете молнии Чарльз увидел Питера Морана, лежавшего в неестественной позе у нижней ступеньки крутой лестницы. Чарльз зажал рот рукой, чтобы снова не закричать. Свет молнии погас, темнота сгустилась, оставив только дрожащий светлый круг от свечи. Чарльз начал осторожно спускаться.

Отвернувшись, он перешагнул через Питера. Его голова лежала на нижней ступеньке, в то время как туловище распласталось на лестничной площадке. Чарльз заковылял в комнату, где совсем недавно слушал рассказ Питера. Шерстяной свитер, которым Питер вытирал ему голову, валялся в шезлонге. По всему полу разбросаны сэндвичи, смятые бумажные салфетки, оберточная бумага от бутылки вина. Вероятно, Питер расшвырял все ногами, преследуя его. Темное небо в окне, отмытом ливнем до хрустального блеска, казалось блестящим кадром фотопленки, на котором как драгоценные камни сверкали зеленые огоньки электронных часов. Девять тридцать и четырнадцать градусов. Температура упала на шестнадцать градусов с тех пор, как они с Питером вошли в кинотеатр. Как много всего случилось с тех пор, как они вошли в кинотеатр!

Чарльз никак не мог успокоиться и продолжал дрожать. Даже глубокое дыхание не дало результата. Дрожь била так сильно, что из страха вновь уронить свечу он поставил ее на краешек металлической садовой скамейки. Сейчас он уже понимал, что должен посмотреть на Питера, должен заставить себя подойти к нему, наклониться и посмотреть. Чарльз вынул из кармана спички и зажег одну, чтобы выйти из комнаты. Горящую свечу он оставил на скамейке, тень от которой из завитушек и дуг походила на какой-то странный, нечеловеческий скелет. Дверь захлопнулась за ним, отрезав от света. Спичка догорела, и Чарльз зажег другую. Подойдя к Питеру, он непроизвольно зажмурился, но, постояв так с минуту, заставил себя открыть глаза, наклониться и посмотреть на него.

Потребовалась еще спичка. В ее первоначальной яркой вспышке Чарльз разглядел ужасный кровоподтек на стороне подбородка, которую задела стремянка. Щека была разрезана, вероятно, каким-нибудь металлическим выступом и испачкана кровью. Сейчас кровь уже не сочилась. «Я не смогу до него дотронуться», — подумал Чарльз. Но в глубине души он понимал, что сделать это придется, он должен убедиться…

Спичка догорела, обожгла пальцы. Он остался в темноте наедине с Питером Мораном, одиноким, неподвижным, тихим. Удивительно, но дрожь прошла.

Питер Моран, должно быть, ударился затылком об острый край доски, которая торчала внизу лестницы. Он упал на спину и ударился головой. Не зажигая больше спичек — ему было как-то легче сделать это в темноте, — Чарльз протянул руку, дотянулся до лица Питера и потрогал лоб. Он не был холодным, просто прохладный, но его собственный лоб гораздо теплее. Чарльз глубоко вздохнул, задержал дыхание, а потом, резко выдохнув, приложил руку к своей груди и нашел сердце. Теперь оно билось ровно и сильно, как обычно. Молодое, здоровое сердце, что разгоняло обогащенную кислородом кровь по телу, победившему страх. Чарльз отыскал ту же точку на груди Питера и задержал на ней руку. На мгновение им овладел ужас. Чарльз представил, что Питер неожиданно встает и хватает его. Но ничего подобного не произошло, ничего не случилось, и под рукой все оставалось неподвижным.

Чарльз шумно вздохнул и отдернул руку, как будто что-то ударило ее. Ну, что же, теперь он знает правду и понимает, что Питер был мертв уже с того момента, как стремянка сбила его.

Чарльз бросил на пол горелую спичку и зажег последнюю. Он еще раз дотронулся до Питера. Кожа стала явно холоднее. От его прикосновения голова повернулась на другую сторону и открылся рот. Внутри он был наполнен кровью. Чарльз от неожиданности вскрикнул. Это уже слишком для него, это — сплошной кошмар. Он отбросил пустой спичечный коробок и направился к лестнице, ведущей на первый этаж. Здесь царил полумрак, слабый свет попадал с улицы через небольшое окно на лестничной площадке. Чарльз, держась за перила и ногой нащупывая ступеньки, осторожно спустился вниз, где было еще темнее. Свет едва проникал из открытых дверей комнаты. Чарльз медленно пересек кухню — они иногда пользовались ею для собраний агентов, — направляясь к черному входу, через который он и Питер недавно вошли. Толчком ноги он открыл дверь и остановился на ступеньках, вдыхая холодный свежий воздух. Ему казалось, что никогда в жизни он не дышал таким воздухом, голова закружилась, как от чистого кислорода. Вокруг крыльца стояла вода. Это была не просто лужа, это было почти наводнение. Тропинку тоже залило, и, чтобы не идти по колено в воде, Чарльз зашлепал к воротам под деревьями, с которых слетали крупные капли, а потом в обход лужи, по высокой мокрой траве.

Он не оглядывался, пока не дошел до перекрестка Фонтейн-роуд и Коллингборн-роуд. Отсюда Чарльз все-таки рискнул посмотреть на дом, и в окне на площадке лестницы, ведущей с первого этажа на чердак, он заметил свет. Светло-оранжевый, он перемещался за стеклами.

Он не умер, мелькнуло в голове. Откуда мне знать, был он мертв или нет? Он не умер, он встал и зажег свечу, а теперь спускается вниз и держит ее высоко над головой…

Чарльз припустился бежать. Он пролетел мимо припаркованной «дианы», обдав ее водой из лужи, перебежал дорогу, не замечая несущегося по ней потока воды, и помчался вниз по Руксетер-роуд прочь от дома, Питера Морана и блуждающего света.

2

Перевязь больше не требовалась, на ране оставалась лишь маленькая повязка, но, вероятно, ехать на мотоцикле еще не стоило бы. Плечо разболелось.

Другой его ошибкой было то, что он не предупредил о своем приезде заранее. В глубине души Джон сознавал, почему он не позвонил Колину. Он боялся, что будет некстати и что, возможно, его попросят отложить визит. Да, он понимал, что поступает неблагоразумно и, может статься, ни Колина, ни его мамы не окажется дома, вот это будет самым плохим, и он только потеряет время. Но желание поговорить с ними, особенно с Констанс, рассказать ей, почему он теперь даже думать о Черри не может, использовать старую леди своего рода психотерапевтом возрастало по мере приближения к дому Гудманов.

Дверь открыл Колин, и, когда он увидел Джона, его лицо вытянулось. Он стал похож на Харпо Маркса, когда тот делал что-нибудь недозволенное и попадал из-за этого в неловкое положение. Он сказал, что Констанс нет дома, она, как всегда по пятницам, ушла на собрание клуба «любителей виста, кому за шестьдесят», членом которого являлась. Джон ничего не знал об этом клубе и о пятничных заседаниях, а возможно, просто забыл. Конечно же, Колин пригласил его войти, но явно без энтузиазма. Джон вошел в гостиную и увидел на диване моложавую, довольно симпатичную женщину с размазанной по подбородку губной помадой.

Состоялось неловкое знакомство, и Джон, отказавшись от предложенной выпивки, задержался в доме не более десяти минут. Неужели Колин занимался этим каждый вечер по пятницам, проводив мамочку на собрание картежников? Такого Джон и представить себе не мог. Надо признаться, он позавидовал другу, хоть поведение Колина и шокировало его.

На обратном пути, как только Джон въехал на «хонде» в пригород Руксетер, он услышал позади себя вой пожарных машин. Они обогнали его на большой скорости с орущими сиренами на повороте на Руксетер-роуд. Впереди Джон увидел огромные плотные клубы темного дыма с красными всполохами в сердцевине. За время его отсутствия в городе, видимо, прошел сильный ливень, и дорогу почти на дюйм залило водой. В водосточных канавах она неслась стремительным потоком. У переполненного дренажного колодца, из которого фонтанировала вода, образовалась огромная лужа. Колеса заливало выше ступиц, и Джон повернул обратно к более высокому участку дороги. Через несколько сотен ярдов он обнаружил не замеченный ранее знак объезда, направляющий транспорт направо.

Объезд тянулся через западный пригород почти до станции. Дорога была забита машинами, они медленно ползли к Невинской площади. Там движение регулировал полицейский, пропуская в первую очередь пожарных и машины «Скорой помощи». «Интересно, не от молнии ли тот пожар?» — подумал Джон.

Потребовалось более получаса, чтобы добраться до Женева-роуд. Он едва успел закатить «хонду» в теплицу, как в доме зазвонил телефон. Джон, который полагал, что до конца жизни при каждом телефонном звонке будет замирать в ожидании голоса Дженифер, сейчас даже не посчитал возможным, что это она. Уже слишком поздно для любого звонка, а может быть, поздно по его меркам? Но, возможно, звонит Колин, чтобы объясниться?

Джон вздохнул, поднял трубку и, не дожидаясь ответа, сказал «Привет!».

Озабоченный, более резкий, чем обычно, голос Дженифер, казалось, пронзил его насквозь, вызвав дрожь по всему телу. Раненое плечо снова заныло.

— Джон, Питер не у тебя?

— П-питер? У меня? — Это было шоком, и от неожиданности он слегка заикался. — П-почему он должен быть у меня? — спросил Джон и добавил: — Уверен, что это последнее место…

— Я не знаю, — перебила его Дженифер. — Он мог зайти к тебе, я подумала, что он должен был поговорить с тобой сам. О разводе, о доме, и вообще! Джон, я звоню всем знакомым, везде, где он мог бы…

Слова «всем знакомым» больно задели его.

— Питера здесь нет, — буркнул он в трубку.

— Он собирался в кино, — продолжила Дженифер, не заметив холодка. — С каким-то своим школьным другом. Но это был дневной сеанс. Он обещал вернуться к девяти, не позже.

Он снова бросил ее, подумал Джон. Ему хотелось сказать об этом Дженифер, но он все-таки удержался.

— Еще не так поздно. Ты не думаешь, что волноваться преждевременно? — спросил он. — Только половина одиннадцатого. — Его голос стал мягче, Джон ничего не мог поделать с этим. — Не беспокойся. Если что, я дома, — добавил он. — Звони снова, если потребуется.

Положив трубку, Джон задумался. Почему он не сказал, что приедет к ней? Приедет и позаботится обо всем? Джон решил перезвонить, но линия оказалась занятой. Он бросил ее, он бросил ее, повторял Джон снова и снова, сначала тихо, а затем все громче и громче в своем одиноком доме. Надежда вновь затеплилась в его сердце. Если он покинул ее во второй раз, она вернется ко мне…

3

Из района Фонтейн-парка на Центральную станцию, расположенную в Южном Хартленде, рейсовые городские автобусы не ходили. Чарльз понимал, что в такое позднее время ни один таксист, кого бы он ни остановил здесь, не согласится отвезти его за пятнадцать миль от города в Фенбридж. Ему необходимо добраться до станции, даже если придется идти пешком. Но очень скоро Чарльз обнаружил, что передвигаться в таком шоковом состоянии совсем не просто. Ноги подкашивались, как у паралитика, не подчиняясь командам мозга, и быстро идти он не мог. Что бы ему сейчас, вероятно, помогло, подумал Чарльз, это бренди. Но он его никогда не пробовал, и если люди говорят правду, то бренди — последнее, что он мог бы выпить на пустой желудок. А желудок был действительно абсолютно пуст, если не считать тех пирожков из гаражного магазина да нескольких кусочков шоколада, которым угощал его Питер. Мысли опять вернулись к дому на Руксетер-роуд. Теперь Чарльз понимал, что, откуда бы свет ни взялся, Питер Моран не мог зажечь его. Скорее всего, он видел свет от свечи, которая — он вспомнил сейчас — оставалась зажженной в той комнате, с мебелью. Вероятно, дверь от сквозняка распахнулась, и свет стало видно. Что-нибудь вроде этого.

Район Руксетер-роуд в пятничный вечер был особенно оживлен. Здесь находилось немало пабов, кинотеатров, ресторанов, и толпы народа заполняли улицы. Транспортное движение оставалось таким же напряженным, как и в дневные часы, и Чарльз с трудом перешел дорогу. Его походка стала уверенней после того, как, немного успокоившись, он снова начал контролировать свои действия. Чарльз ускорил шаг, теперь он шел точно на север. События недавнего времени он постарался выбросить из головы, или, скорее всего, мозг сам блокировал память. Но только на время, так как воспоминания постепенно возвращались. Чарльз допускал, что убил Питера Морана. Убил не преднамеренно, а защищаясь. Как странно. Неужели он смог сделать такое и не почувствовать никаких изменений в себе? Неужели он никогда не заметит изменений? Оказывается, убить кого-то на самом деле совсем не трудно, когда тебе только четырнадцать. Даже не верится, что это случилось.

Сначала он не обращал внимания на сирены. В городе многие службы оснащены ими. Это и полиция, и «Скорая помощь», и пожарные. На какое-то мгновение Чарльзу показалось, что полиция могла преследовать его, но он немедленно отбросил это предположение как невозможное. Затем он увидел пожарную машину, которая на большой скорости пролетела на запад со стороны пожарного депо в Февертоне. Ее сирена тревожно ревела, и другие машины поспешно освобождали дорогу. Чарльз почти дошел до места. Оставалось идти совсем немного, он уже повернул на Кинг-авеню, которая затем переходила в Стейшн-роуд. Кинг-авеню взбегала на холм, затем спускалась к вокзалу и сортировочной станции. Этот холм был наивысшей точкой города после Фонтильских высот. Другая пожарная машина ослепила его на вершине. Чарльз обернулся, чтобы проследить за ее спуском по другой стороне холма, и тотчас же заметил пожар около мили на юг. Ни тогда, ни потом, словом, до тех пор, пока утром он не увидел новости по телевидению, ему и в голову не приходило, что могли гореть Пятидесятнические Виллы, что пожар охватил Убежище. Вероятно, свеча, так рискованно оставленная на краешке садовой скамейки, упала, и от нее сначала загорелась оберточная бумага, ну, а потом…

Но сейчас на вершине холма Чарльза занимала мысль только о самом пожаре. Ему хотелось бы оказаться поближе к пожару, или чтобы пожар был ближе к нему. И тогда он смог бы увидеть все, что там происходило.

Ни одного такси не оказалось на стоянке, когда он подошел к вокзалу. Это означало, что, должно быть, только что пришел поезд и все машины расхватали пассажиры. И ему придется ждать не менее двадцати минут, пока какое-нибудь такси не вернется. Вокзальный кафетерий уже закрылся, все забегаловки на привокзальной площади — тоже. Исключение составлял паб, вход в который был ему запрещен, да и он закрывался с минуты на минуту.^[24] Чарльз медленно побрел ко входу в помещение вокзала и неожиданно у выезда с парковочной площадки заметил машину отца. Отец сидел за рулем и читал вечернюю газету. Или делал вид, что читал. Интуитивно, или благодаря своему ясновидению, Чарльз чувствовал его беспокойство. Отец оказался здесь совсем не случайно, хоть и притворяется. И наверняка он сейчас будет сочинять какую-нибудь сказку о том, что должен был завезти кого-то на станцию или что забыл что-то сделать в офисе, а на обратном пути подумал, что мог бы также… ну, и так далее.

Чарльз медленно подошел к машине. Отец отложил газету, и явное облегчение разлилось по его лицу. Оно порозовело, взгляд смягчился.

— О! Это ты, — сказал отец. — Знаешь, я привозил посылку, ее надо было передать клиенту с лондонским поездом, и подумал, что мог бы заодно и посмотреть тебя.

Вряд ли бы отец дожидался шестифутовочетырехдюймового Манго. Но, с другой стороны, ничего из того, что произошло с ним, никогда не могло бы случиться с Манго, подумал Чарльз, уютно устроившись в машине рядом с отцом. И немедленно волна ужаса захлестнула его. Так, вероятно, произойдет еще не раз в ближайшие восемь-девять часов. И с годами это будет случаться время от времени. Возможно, не будет такого ужаса, но сознание, что он убил человека, останется, подумал Чарльз, ощущая в кармане перочинный нож с маленьким кусочком волокна веревки, застрявшим под лезвием.

4

Они оба были немало потрясены, когда, вернувшись с Корфу, пришли на встречу с Василиском и Сциллой в Убежище и нашли его сгоревшим дотла.

— «Как Карфаген», сказал бы старина Линдси, — пробормотал Грэхем. — Только римляне таким образом уничтожали города. Я не удивился бы, если и соль была бы здесь тоже.^[25]

В воскресный день они не читали газет, не слышали радио, не смотрели телевизор. Все обитатели дома на Черч-Бар только недавно поднялись.

Манго и Грэхем стояли на другой стороне Руксетер-роуд среди небольшой толпы, с изумлением разглядывая обгоревшие руины, отдаленно напоминающие балки, опоры стойки. Пожарище уже обнесли временным проволочным забором. В голову Манго закралась дикая идея, что это мог сделать Московский Центр, и, значит, недавно расположение Убежища стало каким-то образом известно Рози Уайтекер. А она обещала быть бесстрашной и беспощадной. Она смогла бы сделать это даже сама, ну, в конце концов, поручить кому-нибудь из своих агентов…

Нет, это невозможно! Нельзя давать волю воображению. Скорее всего, загорелось из-за неосторожности строителей.

Грэхем закурил сигарету. День выдался облачный и довольно пасмурный для середины августа, но на нем были солнцезащитные очки. Ему только мягкой шляпы с широкими, загнутыми полями не хватает, а то был бы точь-в-точь как шпион из фильмов тридцатых годов, подумал Манго.

— Здесь нам больше нечего делать, — заявил он.

— Надо бы подыскать другое Убежище, — откликнулся Грэхем. — Мой брат говорил, что в Хартленде тоже есть дом на снос.

Брат Грэхема Кит, он же Сцилла, должен был прийти на встречу, но вряд ли теперь стоило его ждать. Он, вероятно, уже все знал о пожаре из новостей по ТВ.

— Там был кто-то. Полиция обнаружила тело. Но пока не определили, кто это, — сказал мужчина позади Манго.

— Да, полиция нашла кого-то, — вступил в разговор другой человек. Он, вероятно, успел прочитать свежую газету или посмотреть последний выпуск телевизионных новостей, поэтому добавил: — Это был мужчина, полиция обнаружила его машину неподалеку.

Манго и Грэхем медленно побрели прочь. Они обсуждали, не сходить ли в кино, здесь в «Фонтейне» идет подходящий фильм — «Маска Димитроса», хоть афиши японского фильма еще не успели снять. Но Грэхем предложил вместо этого съездить к тете. Он мог бы поехать туда и, не откладывая в долгий ящик, поговорить с Китом о новом Убежище. Манго пошел домой, но по пути сделал крюк, чтобы зайти на Невинскую площадь и посмотреть, нет ли чего у Лисандра Дугласа в тайнике, но рука бывшего мэра была пуста. Он с некоторым волнением уже представлял, как начнет дешифровку следующего послания, на которое рассчитывал и которое, вероятно, начнется с числа семнадцать, обозначающего сегодняшнюю дату, и закончится чем-то вроде десять пятнадцать, как время. Однако пустой тайник немного разочаровал его.

5

Пятидесятнические Виллы загорелись от молнии. Это первоначально высказанное предположение сразу же подхватили все газеты. Была и другая версия — поджог. Поджигателем объявляли Питера Морана, который, сделав свое черное дело, нечаянно упал с лестницы и, видимо, потерял сознание. Поэтому и не смог покинуть горящий дом.

То, что это был Питер Моран, определили по найденной неподалеку машине. Кроме того, была проведена идентификация по остаткам очков и часов, а также зубному протезу. Ничего больше от него не осталось. Чарльз прочитал об этом в «Свободной прессе». Питер Моран был мертв, поэтому газеты могли писать о нем все, что заблагорассудится. Газеты цитировали заявление полиции, что Питер Моран четыре года назад обвинялся в насилии над ребенком, которому не было еще и тринадцати. Тут же один из зрителей кинотеатра «Фонтейн» вспомнил, что вечером, когда произошел пожар, он видел Питера Морана с мальчиком лет десяти. Началось следствие, но его пока отложили. Дело принимало нешуточный оборот, все оказалось гораздо серьезнее, чем Чарльз предполагал, и ему пришлось проглотить свое негодование по поводу возраста, данного ему зрителем. Но он положил шифровку, используя «Людей октября», в тайник под эстакадой, где просил Левиафана как можно скорее встретиться с ним.

Манго тоже читал обо всем в газетах. Упоминание имени Питера Морана очень заинтересовало его. Он вспомнил, что когда впервые в прошлом году выдвинул ящик под своей койкой в спальне Питт-Хауса и заглянул в него, то увидел вырезанное на деревянном дне имя Питера Морана, дату 1965 год и черту. Второй даты не было. Но совсем не обязательно, что это был тот же самый человек.

Записку от Дракона он вынул на следующий день. Но возникало затруднение — у них больше не было Убежища для встреч. Вероятно, придется встретиться с Драконом на Черч-Бар и поговорить начистоту, так как в соответствии с выводами Грэхема. Чарльз не прошел проверку, устроенную ему. Надо решать, что делать с предателем. Не более чем выгнать, подумал Манго.

Он присел на одну из коробок — кто-то соорудил из них укрытие для кошек — и придумал ответ: «Левиафан — Дракону…»

Был час пик и поток машин, направляющихся на юг, громыхал наверху. Манго положил записку в пластиковый пакетик Дракона, который был с застежкой-«молнией», и прикрепил пакет обратно внутри центральной опоры. Манго помнил, что для Дракона записку нельзя крепить слишком высоко, иначе Чарльзу Мейблдину будет трудно до нее дотянуться. Дракон как предатель тоже мог бы спалить Убежище. Но Манго очень бы удивился, случись это на самом деле.

Новый кот-король, рыжий самец с мощной холкой и длинным телом, растянулся в ожидательной позе у его ног. Манго наклонился и погладил кота. От него сильно пахло цибетином, приятным парфюмерным запахом, пока не знаешь, что это такое.^[26]

Размышляя, зачем Дракону потребовалась такая спешная встреча, Манго спустился по Бред-лейн и Бекгейтской лестнице к воде. Под Ростокским мостом вверх по реке поднималась баржа, на ее носу стояла собака и громко лаяла на рыбака. Сквозь легкую дымку солнце казалось белым и удивительно мягким. На мгновение туман скрыл от него верх Шот-Тауэр, но затем стал похож на развевающийся по ветру шарф, зацепившийся за башню. В ее фундаменте был тайник Медузы, но он оказался пустым. Собор выплыл из дымки, и солнце тотчас же залило его бледной акварелью, и казалось, сотня святых на восточном фронтоне покинула свои ниши, чтобы погреться в его лучах.

Колокол часов собора гулко отбивал десять, когда Манго переходил на восточный берег по Александровскому мосту. Туман окончательно рассеялся, и с левого берега Манго наблюдал, как башня «Сит-Вест», точно как святые собора, выплыла из белой дымки на солнце и приветствовала его зелеными огоньками — 10.01 и 17 градусов.

Манго передумал идти прямо домой, а решил сделать небольшой крюк, чтобы заглянуть на Невинскую площадь. Ему показалось, что через дорогу из дверей магазина Маркса и Спенсера вышли братья Штерн, но когда он взглянул еще раз, их уже не было. Вокруг памятника Лисандру Дугласу на низком ограждении постамента сидели люди. Они удивленно посмотрели на Манго, когда тот перешагнул ограждение, забрался на постамент и вынул сложенную бумажку из бронзовой руки первого мэра. Манго изменил своей привычке сразу переписывать содержание шифровки, чтобы тут же вернуть ее на место. Ему не захотелось делать это на глазах изумленных зрителей. Он прошел к скамейке за пешеходной дорожкой у клумбы. Почти ничего не понимающий в садоводстве, Манго всегда удивлялся, почему городской совет остановил свой выбор на этих темно-красных цветах, похожих на струйки крови из требухи или испорченного мяса.

Как только Манго взглянул на бумажку, даже не пытаясь дешифровать сообщение, он понял, что что-то тут не так. Ни в начале сообщения, ни в его конце не было больше цифр. Московский Центр сменил код! Они поменяли его через неделю после того, как Манго нашел к нему ключ. Это могло означать только одно — они узнали, что старый шифр разгадан. Манго показалось, что кто-то злорадно рассмеялся у него за спиной, и он оглянулся. Конечно же, это ему только показалось, никто вокруг даже не улыбался. Не торопясь, он пересек площадь и положил записку обратно в руку статуи.

Но он же никому не говорил, что сломал код, или никому, у кого была возможность… Стоп! Он точно не говорил ничего Чарльзу Мейблдину. Не было подходящего случая похвалиться этим. Неужели он ошибался насчет Дракона? Вероятно, да. Однако неправда, что он никому не говорил…

6

Когда погибла Черри, полиция приезжала расспросить их. Вероятно, и у Дженифер было что-то похожее. Полицейские беседовали с ней очень долго. Они расспрашивали ее о Питере Моране. Мужчина и женщина, сказала Дженифер, и по ее описанию Джон понял, что приезжала, должно быть, Сьюзен Обри. Джон не встречался с Дженифер, но несколько раз говорил с ней по телефону. Голос Дженифер звучал бесстрастно и монотонно, когда она говорила, что хотела бы испытывать боль, хотела быть сраженной известием, так как считала Питера самой большой любовью своей жизни, но, кроме сожаления и смирения, не чувствует ничего. Она явно чего-то недоговаривала, но Джон понял, что виновником своего бездушия она считает его. Джон рассказал ей правду о Питере Моране, и это изменило ее отношение к любовнику не в лучшую сторону. Но Джон понимал, что, если бы он тогда не сделал этого, она все равно узнала бы обо всем сейчас. Узнала бы из газет, от полиции. Это вряд ли вызвало бы ее ненависть к ним, так почему же она возненавидела его?

Джон звонил ей каждый день. Она по-прежнему не встречалась с ним, но больше не говорила, что никогда не захочет видеть его снова. Она, видимо, забыла и то, что однажды заявила о нежелании когда-либо разговаривать с ним. В середине следующей недели после смерти Питера он позвонил ей, и ответил мужчина. Возможно, полиция, подумал Джон. Полицейский со своими бесконечными вопросами. Однако в голосе прозвучали знакомые нотки, и Джон решил, что, скорее всего, это заехал Фордвич, инспектор уголовного розыска. Но полной уверенности, что угадал точно, у него не было.

Четверг после обеда он провел в Хартлендских Садах. Проходило очередное следственное заседание, и Джон подумал, что сегодня, вероятно, не позвонит Дженифер, а поедет к ней, поедет прямо в Нанхаус, даже не заезжая домой. Притаившееся чувство надежды овладело им с новой силой.

Он оставлял «хонду» на автостоянке у главного входа в Сады. Перед выездом на дорогу, ведущую к Фонтильским высотам, он притормозил и остановился, пропуская поток поднимающихся в гору машин. Они продвигались медленно, с частыми остановками, но с ничтожно малыми интервалами, и Джон повернулся, чтобы заглянуть в лицо шофера каждой приближающейся машины в надежде заметить кивок или взмах рукой, что означало бы разрешение вклиниться в бесконечный поток перед ним. Третьим шофером, кому был адресован умоляющий взгляд Джона, оказался Марк Симмс, сидящий за рулем красного «эскорта». Рядом с ним на пассажирском сиденье он увидел Дженифер.

Марк Симмс поднял руку. Это мог быть вежливый взмах автомобилиста или, более того, сигнал, что он узнал Джона под защитными очками и шлемом. Или не означать ничего, так как фары на «эскорте» ярко вспыхнули, и, вероятно, только поэтому, продолжая балансировать, Джон не двинулся с места, пытаясь осознать, что увидел, но уже понимая всю важность увиденного. Джон смотрел на Марка Симмса, она разговаривала с ним и даже не оглянулась. И сколько он мог их видеть, они так и не коснулись друг друга, просто сидели рядом.

Джон выскочил на трассу и, перейдя на правую, встречную полосу, помчался вверх, лавируя в потоке машин, спускающихся с холма. Он быстро догнал «эскорт» и вклинился впереди. На багажнике идущей впереди машины, как на маленькой сцене, глаза незамедлительно отметили Дженифер в машине Марка.

И он понял! Голос, что ответил по телефону, был голос Марка Симмса. Она отвергла его, Джона, предложение помощи, приняв в замену помощь Марка Симмса. Общение с кем угодно, забота кого угодно были для нее предпочтительней, и это окончательно доказывало, что с ним покончено. Если бы не оказалось Марка Симмса, мог бы появиться еще кто-нибудь другой. В этот момент он понял, насколько сильна была его надежда, как, несмотря ни на что, он продолжал верить и надеяться на лучшее. Надежда не угасла даже после ее просьбы о разводе, после их встречи, где он рассказал правду о Питере Моране, а с его смертью она дала новые ростки. Он поверил, что возвращение Дженифер неизбежно.

Он почти не запомнил, как добрался домой. Как лошадь знает дорогу в свою конюшню, так, похоже, знала дорогу и «хонда». Обычно Джон заботливо выключал двигатель, прежде чем закатывать мотоцикл в теплицу. Он боялся навредить растениям выхлопными газами. Не самое удачное решение держать «хонду» в теплице, и иногда Джон задумывался о необходимости соорудить для нее какой-нибудь специальный сарайчик или купить со скидкой в Троубридже. Он продолжал сидеть в седле перед теплицей, бесцельно вращая ручку газа, меняя обороты двигателя. Дверь и окна теплицы оставались широко распахнутыми, дни стояли все еще очень теплые. Не выключая мотора, Джон вошел в теплицу и захлопнул окна. Затем он снял шлем, очки и перчатки и положил все на полку перед горшочками с перцем. В голове было пусто, и он, казалось, понимал только одно — он остался абсолютно один в этом городе равнодушных тысяч, в этом мире безучастных миллионов.

Выше дерева гинкго, выше садовой ограды, оплетенной ломоносом с бесчисленными темно-синими цветочками, раскинулось оранжевое от заката небо. Ровно урчала «хонда», похожая на животное, полезное вьючное животное, дружелюбное, но нелепое, каким, к примеру, может быть старый толстый осел. Вместо того чтобы выключить зажигание и заглушить мотор до того, как закатить мотоцикл в теплицу, где он оставлял его на ночь, Джон снова уселся в седло и заехал вовнутрь.

Он толкнул позади себя дверь, и она захлопнулась. Теперь теплица была закрыта почти герметично. Джон слез с седла, все еще не отпуская ручку газа и даже слегка прибавляя обороты. Теплица заполнялась выхлопным газом. Он предусмотрительно прислонил мотоцикл к полке. Не выключая мотора и ритмично двигая рукоятку газа, Джон не отрывал глаз от тускнеющего золота неба. Он смотрел на него как загипнотизированный, руки автоматически продолжали крутить газ. От ядовитых выхлопов начала кружиться голова…

А затем он услышал шаги. Он не убрал руку с рукоятки газа. Ему даже не очень хотелось знать, кто там мог быть, но он точно знал, кого быть не может. Он медленно повернул голову и увидел, как по боковой дорожке прямо к нему направлялась Флора, девочка из Троубриджа. Паника немедленно охватила его, он представил, как, должно быть, ужасно выглядит его лицо с широко распахнутыми глазами, устремленными на нее. Девушка распахнула двери теплицы, когда он убирал руку с газа. Мотор заглох.

— Что вы делаете? Здесь как в газовой камере! Вы же можете отравиться!

Он невнятно пробормотал насчет того, что просто ставил мотоцикл.

— Вы уверены? — Флора подозрительно смотрела на него. — А вы не пытались?.. Нет, правда, Джо-он?

То, что она имела в виду, о чем догадывалась, было правдой, и он знал это.

— О! Нет, — сказал он. — Конечно, нет! — Теперь ему и самому хотелось верить, что он вовсе не собирался покончить с собой. Когда загазованность стала бы сильнее, он вышел бы, разве не так? Он только, вероятно, загубил перец. — Вот растениям я точно хорошо не сделал.

Он вышел наружу и остановился, вдыхая чистый вечерний воздух. Она спасла его жизнь, этот кудрявый с ясным лицом эксперт по деревьям, или только составила ему компанию на вечер?

— Вы пришли посмотреть обезьянье дерево?

Вопрос, казалось, смутил ее, и она принялась торопливо объяснять:

— Я искала квартиру, нет, просто комнату, койку, какое-нибудь жилье. А потом вспомнила про Женева-роуд и араукарию и пошла по дороге. Но я не увидела дерева. — Она посмотрела на него, затем подняла глаза на окно спальни Черри. — Вы все еще один живете здесь?

Он кивнул, все еще сомневаясь, что все происходящее реально. «Может быть, я уже умер? Буду ли я когда-нибудь благодарен ей за то, что она успела вовремя, или буду убеждать себя…»

— У меня есть две свободные комнаты, — неожиданно для себя сказал Джон и добавил: — Пойдем, я покажу тебе обезьянье дерево.

7

Проснувшись, Манго понял, что он должен делать. Однако сначала он сходил к тайнику под эстакадой, чтобы забрать сообщение от Дракона. Чарльз был согласен встретиться сегодня позже. Как-то без сожаления и не делая из этого драмы, Манго понял, что никогда не придет сюда больше, никогда не будет украдкой пробираться среди рощицы металлических столбов и прятать записки внутри центральной опоры. Ангус сказал бы, что предупреждал об этом. Но Манго сейчас было все равно, что говорил Ангус.

В сентябре выходила новая книга Ива Югала. Проспект о ее издании висел в витрине книжного магазина Хачарда: «„Добыча льва“ — его блестящий новый бестселлер», но даже сигнального экземпляра еще никто не видел. Тухлое название, подумал Манго, а может быть, к этому времени он просто наелся такой литературой?

Манго пересек Невинскую площадь и, даже не удосужившись заглянуть, есть ли что в тайнике Лисандра Дугласа, направился на Хилл-стрит, а затем Черч-Бар. Грэхем собирался пойти в новый открытый плавательный бассейн на Руксетер-роуд вместе с Яном и Гейл — они все сходили с ума от плавания, — но обещал вернуться к ланчу. Машина отца стояла в воротах гаража. Он выполнил свои ранние вызовы, а приема в клинике в пятницу днем у него не было.

Манго вошел в дом через боковую дверь и спустился в кухню. Фергус сидел за столом с чашкой любимого какао и читал «Таймс». Он предложил приготовить какао и для Манго, но Манго, как все всегда делали, поблагодарил, но отказался.

— Я не знал, что Грэхем курит, — сказал Фергус, сморщив лоб.

— Не знал?

— Он, вероятно, тщательно скрывал это, чтобы не сказать — обманывал. Я даже не подозревал. Это меня очень расстроило.

У Манго возникла дикая идея разразиться хохотом, хоть это было и не смешно, абсолютно не смешно. Ирония!

— Полагаю, — продолжал отец, — он думал, что меня нет, и спустился сюда с сигаретой. Многие начинают курить в этом возрасте. Эта пагубная привычка появляется в юности. Ты знаешь это, Манго?

— Собственно, да.

— А ты когда-нибудь курил его сигареты?

— Нет, — сказал Манго и, посчитав такой ответ недостаточным, добавил: — Я вообще не курил никаких сигарет. Мне не нравится запах дыма. — Фергус внимательно посмотрел на сына. — Извини, папа. Мне надо кое-что посмотреть.

Музыку, которая лилась сверху, сочинил Альбинони. Манго знал это только потому, что Ангус часто говорил ему о нем. Почетный венецианец, композитор, которым восхищался сам Бах, автор более сорока опер, объяснял ему брат. Поднимаясь по лестнице, Манго задумался о старой дружбе Ангуса и Гая Паркера, о которой он смутно вспоминал и слышал что-то неопределенное. То ли Ангус предал Гая, то ли наоборот? Или вообще ничего подобного не было? Или было что-то другое? Он толком ничего не знал.

Дверь, как обычно, была широко распахнута. Аллегро закончилось, и Ангус, держа в руке книгу, пытался другой перевернуть пластинку. Это ему удалось, и зазвучало адажио.

— «Гибель мыши от рака подобна разграблению Рима варварами», ты случайно не знаешь, кто это сказал? — спросил Ангус.

— Я? Нет, не знаю. Зачем это мне?

— Что ты хочешь на ланч? Я обещал маме, что схожу за едой. Она звонила, у нее неожиданный вызов. Как насчет еды из греческого ресторана?

Манго, который едва ли когда ругался, яростно завопил:

— Не-ет! Только не еду проклятых греков. Все, что угодно, но только не это.

— Что? Хватило Корфу?

И неожиданно Манго абсолютно ясно увидел одно из тех, как сказал бы Ян, видений. Ангус стоит на склоне холма, а он на смотровой площадке, собираясь объяснить ему свою разгадку шифра, но Ангус не стал его слушать. Он развернулся и сказал что-то насчет того, что пора жить по-человечески, а не играть в игры. Он сказал это зло и, прежде чем Манго продолжил объяснение, помчался вниз по склону, поросшему душистыми травами, между оливами и кипарисами.

Манго посмотрел на брата, на его родное озабоченное лицо, и видение растаяло как туман над Шот-Тауэр.

— Извини, — сказал он. — Ты же знаешь, мне индонезийскую.

Перепрыгивая через ступеньки, Манго устремился в свою комнату. Он примостился у маленького круглого окошка в своем логове под самой крышей. «Мне надо все хладнокровно обдумать. Возможно, снова заняться фехтованием. Или просто начать читать другие книги».

Грэхем, Ян и Гейл показались в конце Хилл-стрит. Ян и Гейл несли свои вещи для бассейна в сумке, Грэхем держал свой сверток в руках. Он погасил недокуренную сигарету до того, как они исчезли из обзора Манго, повернув к боковым воротам. Видимо, такие действия имел в виду отец, упомянув «обман».

Манго вышел из комнаты и начал медленно спускаться по лестнице. Ян и Гейл, не поднимаясь наверх, сразу прошли на кухню варить кофе, который они пили почти беспрестанно. Манго остановился на лестничной площадке у дверей в комнату Грэхема, заметив, что Ангус уже ушел. Дверь в его комнату была закрыта, а это бывало только тогда, когда его не было в комнате.

Волосы Грэхема, все еще влажные, казались потоком черной краски, стекающей с макушки. Он поднимался, перешагивая через две ступеньки. На нем была старая футболка, одна из тех, с осьминогом.

— Мы можем поговорить? — спросил Манго.

Он заметил, как оживление исчезло с лица Грэхема и оно мгновенно потускнело. Грэхем распахнул двери спальни, а потом осторожно прикрыл их за собой. Мальчики остановились лицом к лицу.

— Так это ты крот, да? — спросил Манго. — Я знаю, что это ты, и не пытайся отпираться.

— А я и не собираюсь.

— Мне надо бы догадаться еще, когда я ошибся, назвав номер рассказа из «Армии броненосца», но я не догадался. Я был дураком. Я и правда тогда ошибся. Я сказал восьмой, когда имел в виду седьмой. Вот поэтому-то Московский Центр не смог разгадать наш шифр.

Ему показалось, что глупо всерьез говорить о Московском Центре. Все это, в сущности, выдумка, обман.

— Мне бы хотелось знать, почему ты так никогда и не рассказал им, где было наше Убежище? А может быть, ты говорил, да они не заинтересовались? Я никак не пойму, почему так поступил? Ведь я так доверял тебе.

Грэхем закурил сигарету.

— Это ж только игра, разве не так?

— А в чем разница? — Манго не ожидал ответа и действительно не получил его. — Почему? — снова задал он вопрос. — Почему? Если это была только игра, — осторожно продолжал он, — и, в конце концов, мы все молоды, мы только школьники — я имею в виду, не могли же они предложить тебе чего-нибудь? Денег, скажем, или еще какую взятку? Если не… — Неожиданно одна мысль пронзила его. — Послушай, а они тебя не шантажировали? Может, так?

Грэхем покачал головой. Он был достаточно высок, но все же смотрел на Манго снизу вверх.

— Чем они могли бы меня шантажировать, Боб?

— Не смей называть меня так! Только мои братья зовут меня так

Презрение, прозвучавшее в голосе Манго, заставило Грэхема покраснеть.

— Это было ради — черт побери! О господи! — это было ради шутки!

— Ты предал меня ради шутки?!

Тишина повисла в воздухе. Далеко внизу хлопнула дверь. Манго подумал, что сейчас он, наверное, понял, что имел в виду Ангус, когда говорил о смерти мыши, похожей на какую-то катастрофу. Манго подошел к двери и открыл ее, так как услышал голоса внизу на лестнице. Грэхем, стоя за его спиной, сказал:

— Я лучше скажу тебе, Манго. Я давно ждал удобного случая рассказать тебе. Я ухожу из Россингхема, со следующего семестра я начну учиться в Уттинге.

Голова Ангуса показалась над нижним маршем лестницы.

— Чарльз Мейблдин здесь, Боб. Он говорит, что ты поговоришь с ним сразу же.

Раньше Манго сказал бы с помпой: «Проводите его наверх», но сейчас он просто бросил:

— Хорошо. — Он совсем забыл о договоренности с Драконом. — Пусть проходит наверх, если хочет.

Кто назначил встречу, Чарльз Мейблдин или он? Манго не мог вспомнить, да и зачем? Какая теперь разница?! Он стоял рядом с дверью, придерживая ее, чтобы Грэхем мог пройти, и отвернулся, когда тот выходил. Манго не рискнул посмотреть на Грэхема, потому что боялся тех неизвестных внезапных эмоций, что могли заставить его сделать что-нибудь такое, за что ему потом будет стыдно. В комнате остался запах сигаретного дыма. Войдя, Чарльз Мейблдин, сопя, повертел головой и фыркнул, как какой-то маленький привередливый зверек

— Привет!

Манго кивнул молча.

— У меня к тебе несколько вопросов, — начал Чарльз. Голос звучал дискантом, хоть и начал ломаться. Мальчик выглядел невозможно аккуратным и чистым, как будто только что покинул салон своей мамочки, где его вымыли и почистили. — Несколько вопросов.

Чарльз Мейблдин не решался продолжить, и Манго опередил его.

— Я снимаю с себя обязанности, — сказал он. — Я отказываюсь от руководства Лондонским Центром.

Маленький розовый язычок Чарльза мгновенно облизнул губы.

— О? — только и смог сказать он, но затем добавил: — Я думаю, ты передашь дела Медузе?

Манго взорвался:

— Не-ет!

Они посмотрели друг на друга.

— Ланч через пять минут будет на столе, — раздался снизу голос Фергуса.

Манго начал:

— Думаю, ты сумеешь…

— Да! — перебил его Чарльз. — Да, я смогу.

— Тогда попозже решим все.

— Тебя ждут завтракать, я, пожалуй, пойду сейчас. Я думаю, что смогу сам все довести до конца.

Неожиданно он заговорил, как будто ему лет сорок. Но в нем всегда немного присутствовало такое. Он ушел, а Манго по-прежнему стоял в середине комнаты. Странное чувство овладело им. Вот так он мог бы простоять здесь вечность — ну, часы, — опустошенный, застывший, изрядно подавленный сознанием того, что, пожалуй, ему теперь нечего делать да и вряд ли когда что будет.

Но скоро оцепенение прошло, он прищурился, встряхнулся и, создавая видимость очень занятого человека, поспешил вниз за своим индонезийским ланчем.

8

Победа далась с трудом. Чарльз вспомнил как раз вовремя, что ему не следует на самом деле задавать Манго вопросы, почему его проверяли таким способом, зачем его послали — как приманку или жертву? — к Питеру Морану. В конце концов, он убийца и объект для правосудия. Так что это не темы для разговора с кем-нибудь. Об этом, пожалуй, даже намекать не стоит.

Его это больше не заботило. Он мог с этим жить. Правда, ему продолжали сниться и падение с лестницы Питера Морана, и ужасный хруст костей, и окровавленная челюсть — и он просыпался с криком. Прибегали обеспокоенные мама и папа. Но они объясняли эти ночные страхи половым созреванием. Так или иначе, он мог жить с этим. А теперь он сможет прожить с чем угодно, когда получил что хотел. Он — Чарльз Мейблдин, Дракон — Главный руководитель Лондонского Центра.

Теперь все почувствуют перемены. «Манго-стилю», с его сомнениями, угрызением совести и прочей ерундой — непонятно, почему Манго отступил от него в деле с Питером Мораном? — не будет места при новом режиме. Или вы полагали, что разрешить все проблемы со Строительным комитетом, с проектом «Колеса», возвращением имущества, с получением приглашений сколько хотите было бы возможно, если не отбросить все колебания? И чепуху с кодированием тоже надо послать. Это всегда было слишком надуманно. Для чего тогда телефон? Запрет на то, что Манго по наивности называл «нечестностью», надо отбросить в первую очередь. Лишь такая Мафия — Чарльз решил это название иметь в виду — быстро распространится среди сливок подрастающего поколения, лучших умов страны, молодой элиты государственных школ и под руководством того, кто уже убил человека…

Прекрасный день: три минуты второго и двадцать четыре градуса. Чарльз пересек Хиллбари-плейс и направился к салону. Мать должна сейчас прерваться на ланч. Точнее, угостить своего сына ланчем, поправил себя Чарльз. Он распахнул двери салона, и когда мама, прервав разговор с клиентом, повернула голову, он, улыбаясь, вытащил из сушилки несколько раскрашенных яиц и синего кролика. Ему хотелось бы выпустить оттуда стаю голубей, но он еще не научился делать это.