Никта

Анна и вечность

Шестилетняя Анна, услышав в разговоре взрослых неизвестное ей слово, пришла к матери и спросила:

— Мама, что такое вечность?

— Почему ты спрашиваешь об этом? — удивилась мама.

— Я сейчас играла у дороги, а наш сосед вышел со своего двора и сказал человеку, проходящему мимо: «Представляете, целую вечность воду не возят». Что такое вечность?

— Как бы тебе объяснить, малышка… — призадумалась мама. — Сосед имел в виду, что воду ему долго не привозили.

— Значит, вечность просто значит «долго»? — Анна испытала смутное разочарование.

— Не совсем, — сказала мама. — Вечность — так называют то, что никогда не заканчивается. То, что будет всегда, что бы ни случилось.

Девочка пришла в ужас:

— Значит, соседу больше никогда не привезут воду? Что же он будет пить? Может, нам поделиться с ним своей водой?

Мама улыбнулась:

— Не беспокойся о нём, дочка. Сосед преувеличивает. Конечно, ни о какой вечности речи не идёт — думаю, уже завтра у него будет много воды.

И она была права — следующим утром лошади привезли на скрипучей телеге сразу три бочки чистой речной воды. Анна, сидящая в песочнице в тени забора, видела, как сыновья соседа выгружают бочки и заносят их в дом, и у неё стало спокойно на душе. До этого она продолжала беспокоиться о благополучии соседа. Уж слишком мрачным было его лицо вчера, когда он упомянул вечность, а объяснение матери только усилило тревогу, охватившую девочку, когда она услышала странное слово.

Это же чувство появлялось у неё впоследствии, когда при ней произносили слово «вечность». Воображение Анны рисовало что-то не совсем отчётливое, но непременно огромное, страшное и тёмное — как иначе может выглядеть то, что никогда не закончится?.. Анне казалось, что вечность образована из некой плотной, но мягкой материи, которая сложена рулоном в углу большого ангароподобного помещения. Материя всё разматывается и разматывается, но рулон меньше не становится. Это и была вечность в её представлении — заполоняющая пространство ангара чёрная ткань, которая извивается змеёй и не может замереть, успокоиться.

Когда девочка подросла, жутковатый, но наивный образ в разуме поблек. Анна поняла, что вечность — всего лишь слово, одно из многих, придуманных людьми для обозначения тех вещей, которых в реальном мире не найти и не указать пальцем. А раз внятного содержания у неё не было, то и бояться её было глупостью. Вечность перестала быть её неизречённым страхом, став лишь сочетанием звуков, и Анна с облегчением рассталась с ней наряду с другими детскими фантазиями.

На исходе второго десятилетия жизни Анна покинула родительский дом и ушла в большой мир, чтобы найти в нём свой путь. Ей, до этого не отлучавшейся со своего двора более чем на день, пришлось быть в чужих городах, где жили незнакомые люди и не было надёжного крова над головой. Засыпая по вечерам, она не знала, что уготовит ей завтрашний день, где она окажется по его завершении и какой ужин у неё будет. Хотя дни скитаний нельзя было назвать безмятежными, Анна была заворожена открывшейся ей бесконечностью мира. Иногда, закрывая глаза на топчане в очередной ночлежке, она думала о вечности и понимала, что ошибалась в подростковой категоричности: конечно, вечность существовала — это была бесконечность дорог, у которых не было истока и конца: выбирай любую, но всё равно ты никогда не изойдёшь их все, не скажешь, что теперь-то ты видел всё на свете.

Дорогам действительно не было конца, но настал день, когда страсть Анны к изучению мира исчерпала себя. Знания и впечатления утомили её, ей больше не хотелось дальних странствий и новых знакомств. Она теперь предпочла бы знать, что вечером рядом будут те же люди, с которыми она встречала утро. И девушка нашла свою тихую гавань в городе у моря, где жили люди гостеприимные и доброжелательные. Здесь было всё, что ей нравилось — дремучий лес, обступающий город со стороны континента, стада гнедых лошадей, пасущихся у опушки, морской бриз и крики чаек, жаркое лето и мягкая зима, синие рассветы и тихие закаты. Но главное — Анна нашла в сонном уголке мира свою первую и последнюю настоящую любовь, и волна чувств накрыла её с головой, не дав шанса опомниться. Неужели она когда-то думала, что её походы за горизонт смогут подарить ей счастье?.. Счастье было здесь, и оно было столь огромно, что Анна чувствовала себя мелкой комаринкой по сравнению с его размерами. Вот из чего соткана вечность, поняла она летним вечером, глядя в голубые глаза возлюбленного. Из любви — нет и не было никогда другого строительного материала для бесконечности.

Прошло время, и с моря задули холодные ветра. Началась война, сказали оцепеневшим от ужаса жителям города, и все взрослые мужи должны отправиться в бой, чтобы защитить родной край с железом в руке. Муж Анны и старший сын отправились на войну, сама она осталась с младшим, который только учился говорить. Анна чувствовала себя так, будто попала в дурной сон; она не понимала причин завязавшейся войны и не могла взять в толк, зачем людям понадобилось резать друг друга, если раньше они жили в ладу между собой. В дни её путешествий не было войн — её юность прошла в убеждении, что человеческий разум всегда найдёт лучший выход из сложившегося положения, не позволит злу расцвести чёрными лепестками. Теперь иллюзии потерпели жестокий крах, и ночами женщина плакала в подушку, очень тихо, чтобы не разбудить спящего в кроватке рядом сына.

А война шла, выжигая сердца и города, добавляя соли в человеческие слёзы и крови на лезвия копий. Она растянулась на месяцы, потом на годы. Уже стало забываться, с чего она началась, каких условий требовала для своего завершения; воины помнили лишь, что им нужно стремиться вперёд, давить, убивать, уничтожать, чтобы враги не сделали то же самое с ними. Во все стороны с полей сражений разлетались серые голуби с чёрными вестями. Анна вставала с рассветом, кормила малыша, куда-то шла, что-то делала, но это всё было не взаправду — единственным настоящим в её существовании было мучительное ожидание, приправленное страхом. Она не знала, где муж и сын, и всякий раз, когда она видела на небе почтового голубя, сердце её отзывалось болезненным скачком… но печальная весть оказывалась предназначенной не для неё. В эти дни Анна поняла, что истинная вечность — это время ожидания, когда краткий миг превращается в нескончаемое страдание.

Война кончилась на шестой год. Забрав десятки тысяч жизней, она не собиралась этим довольствоваться. Поверженная страна подверглась разграблению, мирные жители были обращены в рабство. Та же участь досталась и Анне. Она видела, как корабли победителей входят в гавань, как с них пьяной лавиной сходят опаленные войной люди; видела, как горит, чернеет и рушится её дом; видела, как предают мечу её младшего сына. Она готовилась умереть и сама, и была бы этому даже рада, как избавлению от кошмара, однако её вместе с другими женщинами вывезли кораблём на родину победителей и там отдали пожилой богатой семье, пожертвовавшей много золота ради победы своей армии и тем заслужившей награду в виде захваченных трофеев и пленников.

У хозяев было большое стадо коз, и Анну определили в доярки. Весь день с утра до вечера она занималась тем, что наполняла деревянные ведра теплым молоком, выжимая его из скользкого козьего вымени. В первые месяцы каждое ведро молока содержало капли её слёз, но потом отчаяние сменилось отрешенностью. Без конца повторяющийся распорядок постепенно убил все чувства — Анна теперь осознавала лишь, что если вокруг темно, то нужно спать, если брезжит полумрак — жевать сухие хлебцы, запивая их холодной водой, а если солнце встало над горизонтом, то пора идти к козам. Кислое молоко сделало её некогда гладкие руки морщинистыми и бледными, от наполняющего хлев козьего дыхания постоянно щипало глаза, но Анне было уже всё равно. Со временем ей становилось всё уютнее жить в этом простом и понятном цикле всепоглощающего безразличия, где существование было низведено до простейших правил, а малейшая попытка отступить от них пресекалась окриком надсмотрщика.

Но однажды всё рухнуло. Ночь была тёмной и безнадёжной, как обычно, утро принесло всегдашние хлебцы и воду, козы ждали дойки в стойлах. Анна взяла ведро, уселась на низенький стул и принялась за работу. Через час — или два, или три, она не считала времени — на улице раздались крики. Люди бегали, свистели стрелы, звенели копья, был хохот и плач — но для Анны всё это было лишь досадной помехой, мешающей сосредоточиться на дойке. В конце концов, от козьего стойла её насильно оттащила другая доярка, тоже рабыня, но помоложе и оттого всегда бывшая более строптивой. Анна вышла вместе с ней из хлева и почти без удивления наблюдала, как по двору носятся вооружённые люди в доспехах, а на высоком шесте перед входом в дом реет стяг её родины. Воины казнили надсмотрщиков, убили стражников и пронзили копьями насквозь толстых хозяев и их детей, поставленных на колени в середине двора. Бывшие рабы смеялись и хлопали в ладони. Анна не могла понять, чему они радуются — она ждала, когда ей разрешат вернуться к своей работе.

Один из пришлых воинов ходил меж освобождённых рабов, кого-то высматривая. Оказавшись рядом с Анной, он вздрогнул и подошёл к ней вплотную. Она отшатнулась в ужасе.

— Анна? — недоверчиво произнёс воин.

Анна молчала.

— Хвала Небу, ты жива! Мне сказали, что тебя отправили сюда, но я до последнего не верил…

Голос из-под закрытого боевого шлема показался ей знакомым. Анна почувствовала, как её сердце забилось чаще. Давно забытое ощущение.

— Ты? — прошептала она.

Воин снял шлем, и она узнала под железом лицо, которое уже не мечтала когда-либо увидеть. Это был её муж, ушедший на войну и там пропавший без вести. Лицо пересекал наискось глубокий рубец, челюсть была сжата и напряжена, в глубине голубых глаз поселилась сталь — но это был он, и он смотрел на Анну с такой же любовью, как раньше. Анна зарыдала, и он еле успел её подхватить, прежде чем она упала без сил. Анна оказалась в его крепких руках, и тут к ней внезапно вернулось всё, что она растеряла в черно-белом пространстве, где обитала последнюю вечность: цвета, мысли, чувства, жизнь, она сама.

Оказалось, разгром был не полным. Войскам пришлось отступить в горы, чтобы не быть уничтоженными на корню. Поначалу все думали, что это конец, что разрозненные остатки армии никогда не смогут дать отпор врагу. Победители тоже в этом уверились и перестали преследовать в ущельях мелкие отряды. Взамен этого они выставили кордоны у подножий гор, чтобы они не пускали выживших солдат обратно в страну. Но захватчики недооценили противника — со временем отрядам удалось воссоединиться и вновь образовать единую армию. В соседние страны отправились переговорщики, которые искали поддержки в обмен на земли и богатства, которые будут присуждены им после совместной победы. Большинство стран отказались, но кое-кто согласился, и война вспыхнула с новой силой, чтобы на сей раз завершиться победой другой стороны, уже окончательной.

Анна слушала рассказ мужа молча — она была просто рада своему освобождению и тому, что её любимый человек остался жив. Лишь один вопрос она задала, когда он закончил говорить, и всё поняла по его тягостному молчанию — их старший сын пал на одном из бессчётных полей битвы.

Они вернулись в разрушенный городок у моря и принялись вместе с другими возвратившимися отстраивать его заново. У Анны появился новый дом, обдуваемый игривым бризом, и муж любил её крепче прежнего. Семья восставала из пепла; у них появились другие дети — две девочки и один мальчик, которые гонялись по двору друг за другом, как некогда их непутевые старшие братья. Анна наблюдала за этой игрой с улыбкой, но в её душе навсегда поселился холод, и раствориться в блаженстве семейного счастья, как раньше, не получалось. Она знала, каким ужасом может обернуться мир, помнила все тёмные дни. Иногда она просыпалась ночью с криком, снова увидев кровавый оскал войны, нависший над её домом, и мужу приходилось долго успокаивать её.

Одна зима сменялась другой, их снега отпечатались в волосах Анны серебряным инеем. Старость подступала незаметно — она спохватилась в день, когда старшая дочь, такая же длинноволосая, резвая и любопытная до всего, как мать в молодости, высказала желание уйти из дома навстречу миру. Она ушла гулким туманным утром; Анна стояла у калитки с мужем и смотрела на силуэт дочери, тающий в дымке. Вдруг её охватила необъяснимая жуть, не имеющая ничего общего с грустью разлуки. Она вспомнила саму себя, отправляющуюся в далёкое путешествие, как родители так же провожали её взглядами. На жизнь Анны выпали суровые испытания, которые она не пожелала бы никому. Неужели этот жестокий круговорот теперь затянет её детей, потом — детей её детей, и так без конца?.. Анна поспешила уйти в дом, где было спокойно и страшные мысли вытеснялись запахом каждодневного быта. Но даже там она не смогла избавиться от внезапно вернувшегося образа пустой комнаты и чёрной ткани, которая тянется и тянется, сама не зная, зачем.

Когда Анна стала совсем седой и дряхлой, она полюбила сидеть на скамейке у берега моря и смотреть на прибой. Новой войны, которой она страшилась, не предвиделось, дочери и сыновья изредка посещали родителей, и всё у них было хорошо — свои семьи, свои дети, дела и заботы. Мир Анны же теперь составляли стены её дома, вечерние настольные игры с мужем и наблюдение за игрой волн. Море навевало мысли о так и не разгаданной ею тайне вечности, но теперь Анна относилась к этому спокойнее. Она знала, что срок её жизни подходит к концу, и что за последней чертой её ждёт подлинная вечность — та, о которой предпочитаешь не задумываться, пока тело юно и кровь горяча, но которая рано или поздно заботливо принимает всех, кто живёт под луной. Анна не боялась её и даже думала о предстоящем с нежностью. Её любопытство, с которым она некогда шагнула за порог отчего дома, было удовлетворено в полной мере — она познала все грани мироздания от высшей радости до бездонного отчаяния и считала, что заслужила покой, который на цыпочках подступал к ней с каждым мигом.

В один солнечный день, когда на праздник весны в родительский дом съехались дети, Анна, устав нянчиться с внуками — занятие, конечно, приятнейшее, но утомительное для старушки, — удалилась в беседку в глубине двора. Над беседкой нависал могучий дуб, который только-только начал обрастать новыми листьями. На верхних ветках свила гнездо возвратившаяся с юга певчая птица. Под дубом тек ручеек, созданный тающим снегом — в нём плавали прошлогодние жухлые травинки, погребенные зимой под сугробами. Солнце создавало в воде пляшущие блики, которые заставляли Анну жмуриться. Со стороны дома доносились возгласы играющих на веранде внуков, и когда Анна обернулась, чтобы посмотреть на них, ей на лицо села пчела, тоже призванная к жизни наступившей весной. Анна поначалу ждала, когда она улетит сама, потом выпятила нижнюю губу и коротко дунула себе на лицо. Пчела с возмущённым жужжанием взлетела… и на Анну вдруг обрушилось понимание.

Как она могла всю жизнь искать вечность, не находя её? И какой же глупостью было всерьёз думать, что единственная вечность — это тот мрак, который прервёт её дыхание в последнее мгновение! Вот же вечность, вот она, она всегда была здесь, была везде — и сама Анна тоже была её частью задолго до собственного рождения и останется ею после смерти. Никакой тёмной комнаты, умопостроений и догадок — всё было намного проще. Вечность, не страшная и не сложная, не злая и не добрая, вдруг предстала перед ней во всем своем обыденном величии, и все страхи, вопросы и поиски смысла отпали окончательно, как исчезло возмущение соседа в тот момент, когда ему привезли желанную воду.

Через полчаса за Анной в беседку пришла младшая дочь и нашла мать сидящей с закрытыми глазами на скамейке. На её губах играла светлая улыбка: Анна приветствовала вечность, ею наконец обретённую.

2014 г.