Никта

Гинорас

Под утро Ивану приснился сон. В нём он купался в озере возле загородного домика, куда часто ездил в детстве с семьей. У берега вода едва доходила ему до груди, но поодаль дно уходило круто вниз. Поэтому папы запрещали ему отходить от берега и всегда бдительно наблюдали за ним. А Ивана смутно тянуло вдаль, к середине озера, где солнечные брызги кипятили синюю гладь. Будто бы случайно в перерыве между плесканиями он делал мелкие шажки в ту сторону. Обычно после пятого-шестого шага он слышал окрик и тут же послушно шёл обратно. Но во сне Иван всё шёл и шёл вперёд, и никто его не останавливал. Вода дошла до его подмышек, до шеи, до подбородка. Тело, подхваченное ею, стало очень лёгким, песчаное дно едва ощущалось под пятками. Иван испугался и уже хотел сам повернуть назад, но тут его внизу чья-то рука схватила его за щиколотку. Он вздрогнул и едва не упал. Из-под воды, отфыркиваясь, вылезла Марина, неизвестно как тут оказавшаяся.

— Ну, чего встал? — засмеялась она, явно наслаждаясь его ступором.

— Ты? — Иван неуверенно посмотрел назад. У озера были люди, много людей, но лиц ни у кого он разглядеть не смог.

— Давай, — Марина потянула его вперёд, туда, где глубоко. — Пойдём дальше!

— Нет, это опасно. Надо возвращаться.

— Ну и трусишка же ты! — она звонко засмеялась и откинула за спину мокрые волосы, которые тут же прилипли к её белым плечам. — Ладно, хочешь здесь — давай здесь.

— Ты о чём? — только успел спросить Иван, и тут она прижалась к нему, обвила руками шею и стала неистово целовать, буквально впиваясь в его губы своими. Ивана охватил пронзительный ужас.

— Маришка, не надо! Нас увидят… они увидят!

— Увидят, — прошептала она, и её тёплое дыхание защекотало ему нос. — Ну и пусть. Пусть видят. Это ничего. Это нормально.

Она снова накрыла его рот поцелуем, и Иван поддался нарастающей волне страсти, спиной чувствуя презрительные взгляды людей на берегу. Кто-то издал удивлённый возглас, кто-то громко фыркнул, кто-то закричал: «Какая мерзость!». Он узнал этот голос — то был его чопорный старший отец. Ивана охватил стыд, но прекратить поцелуй он был не в состоянии.

Проснулся он взмокшим, возбуждённым и совершенно несчастным. В следственном изоляторе было темно, но квадрат окошка высоко наверху поменял цвет с чёрного на глубокий синий — значит, рассвет был близок. Иван ворочался на койке, пытаясь заснуть снова, но это ему не удалось. В конце концов, он встал и принялся делать зарядку. Он занимался этим каждое утро, пока его не арестовали. Оказавшись в камере, Иван забросил это дело — было не до того; потрясение и отчаяние были слишком велики. Теперь же он свыкся со своим положением за недели допросов и разбирательств. Он приучил себя не думать слишком много сверх необходимого — в серые дни заключения и бесконечных допросов можно было легко сойти с ума, если не держать в узде чувства и размышления.

Настало утро. Надзирательница с седыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке, втолкнула через узкую щель в камеру железный поднос с завтраком: крохотная яичница, два куска хлеба и крепко заваренный чёрный чай без молока и сахара. Потом заглянула внутрь через круглое окно из пуленепробиваемого стекла на двери и сухо спросила:

— Жалобы есть?

— Нет, — Иван привычно покачал головой.

— Посуду вернёте через десять минут.

— Понятно.

Женщина пошла дальше по коридору, толкая перед собой тележку с расставленными подносами. Иван, поднося ко рту хлеб с куском яичницы, услышал, как она спрашивает у обитателя соседней камеры: «Жалобы есть?». Иван видел через стекло, когда его водили на допросы, что там сидит худощавый человек в годах, у которого с подбородка на шею тянулся широкий застарелый шрам. Больше он о нём ничего не знал. Переговариваться вслух в следственном изоляторе не разрешалось, а конструкция камер исключала возможность перестукиваться.

Вскоре надзирательница вернулась, и Иван отдал через ту же щель поднос с пустой посудой. Женщина на ходу бросила его на тележку и исчезла из виду. Громкий металлический звон подноса ещё пару секунд звенел в ушах у Ивана.

«Наверное, если поднос случайно ударится о её бедро, я услышу такой же звук, — вяло подумал Иван, усаживаясь на койку. — Да, она сама тоже наверняка сделана вся из железа. Может, даже не дышит. Интересно, а жена у неё есть? Неужели по возвращении домой она так же подходит к ней и спрашивает: «Жалобы есть?». Хотя о чём я, какая ещё жена у ходячей железяки…».

Через час явилась конвоирша в форме. Иван, знакомый с правилами, встал, не дожидаясь открытия двери, и отвернулся к стене, держа руки за спиной. Конвоирша вошла и надела на него наручники.

— На допрос? — спросил Иван.

— Увидите.

Они прошли через длинный коридор, освещаемый зеленоватыми лампами и стали подниматься по лестнице вверх. Комнаты для допросов находились двумя этажами выше. Но когда Иван, поднявшись на два пролёта, машинально пошёл к двери входа на этаж, конвоирша резко толкнула его в спину:

— Куда?!

Удивлённому Ивану пришлось подняться ещё на два этажа. Когда они преодолевали последний пролёт, навстречу спустился лысый мужчина в очках. Повинуясь командам конвоирши, Иван отвернулся и прижался к стене лицом. Когда мужчина прошёл мимо, они продолжили подъём.

В итоге он оказался в небольшой комнате, освещаемой всего одной, но мощной лампой. Тут Иван раньше не бывал. Посредине комнаты стоял круглый пластмассовый столик и два пластмассовых же стула. Конвоирша усадила его на один из них, сняла наручники и, ничего не говоря, вышла. Потирая запястья, Иван осмотрелся вокруг, но не нашёл ничего, что помогло бы ему понять, куда он попал. Ему хотелось встать и пройтись по комнате, но что-то подсказывало, что лучше не ёрзать.

Через минуту в дверях появился невысокий человек в костюме с гибким полупрозрачным информером в руке. Судя по тому, как ладно лежал пиджак на его выдающемся пузе, костюм был сшит на заказ. Человек грузно опустился на стул напротив Ивана и стал молча изучать экран своего информера. Иван негромко кашлянул, но вошедший так и не поднял на него взгляда.

Две-три минуты прошли в молчании. Только потом, закончив читать, мужчина удовлетворённо кивнул сам себе и положил информер на стол.

— Что ж, — сказал он, откинувшись назад на спинку стула. — Гражданин Повышев Иван, как я понимаю?

— Да. А вы…

— Рыков Владимир, государственный защитник. Мне поручено защищать вас сегодня на судебном заседании.

— Сегодня? — у Ивана ёкнуло сердце.

— Именно. Сейчас, значит, у нас десять часов ноль семь минут. Начало заседания — в двенадцать пятнадцать. Получается, у вас есть два часа на знакомство с обвинением.

— Два часа? Всего? — голова Ивана пошла кругом.

— По закону полагается девяносто минут. Тут написано, что вы студент. Вы ведь умеете читать?

— Конечно.

— Значит, никаких проблем. Я вас сейчас быстренько проконсультирую, мы выработаем основную линию защиты, потом я вас покину. В остаток времени до заседания вы можете знакомиться с материалами дела.

— Погодите, я думал, что мне дадут сначала прочитать материалы, и потом будут консультировать…

Рыков вздохнул и сцепил пальцы:

— Дорогой мой подзащитный, вы думаете, я буду планировать свой рабочий день в зависимости от того, кто как быстро умеет читать? Вот потратите вы на чтение на десять минут больше, чем отведено, а мне что — сидеть тут и ждать? У меня очень жёсткий график. Таких, как вы, у меня много, а зарплата одна. Понимаете?

— Да-да, — Иван на мгновение зажмурился. — Просто всё это так стремительно…

— А по-иному и быть не может. Упрощённая процедура, сами знаете.

Иван промолчал. Рыков кашлянул в кулак:

— Теперь к делу. Я тут быстренько прочитал ваше дело и хочу сказать, что оно довольно простое и прозрачное. Вас поймали с поличным при совершении противоправного деяния. Показания свидетелей имеются. На допросах вы сами признали свою вину, как и ваша, гм, соучастница…

— Я с ней увижусь до суда? — перебил Иван адвоката.

— Исключено. Её дело выделено в отдельное производство.

— Значит, нас не будут судить вместе?

— Конечно.

— Но это неправильно!

— Может, по-вашему, вас стоило ещё и в одну камеру вместе селить, чтобы всё было правильно? — Рыков иронично вскинул брови.

— Послушайте меня, пожалуйста, — Иван заговорил быстро. — Марина ни в чём не виновата. Я это на допросах говорил и готов на суде подтвердить. Это я, всё я виноват. Я совратил её, пользовался тем, что она поддалась моему влиянию. Пусть её отпустят.

— Гражданка Филиппова уже подписала признание, так что ваши показания ничего не изменят. Естественно, вы стараетесь выгородить соучастницу, как и она вас. В подобных делах так обычно и бывает. Начни тут вам верить, так обвиняемых вовсе не останется. Именно поэтому дела о гетеросексуализме рассматриваются по упрощённой процедуре.

— Но как же так? — Иван сам не заметил, как его руки сжались в кулаки. — Это несправедливо! Это…

Он осёкся.

— Погодите… Вы говорите, что дело Марины отделили от моего. Откуда вы тогда знаете, что она подписала признание?

Он всмотрелся в глаза адвоката, но тот оставался невозмутимым.

— Её дело тоже у вас, — догадался Иван. — Вы защищаете её тоже, так?

— У государственного защитника всегда много дел, — пожал плечами Рыков. — Но мы отвлеклись, гражданин Повышев. Вернёмся к линии вашей защиты…

— Нет-нет, я хочу знать, что будет с Мариной, — Иван подался вперёд. — Могу я ей как-то помочь? Что мне говорить на суде, чтобы ей смягчили приговор?

— Боюсь, помочь вы ей не можете.

— Да как… — вдруг Ивана раскалённой спицей пронзила догадка. — Суд уже состоялся, да? Это вы хотите сказать?

Рыков демонстративно покосился на информер:

— Гражданин Повышев, у нас всё меньше и меньше времени. Я не буду ждать, когда вы успокоитесь. Как только моё время выйдет, я встану и уйду.

— Её оправдали? Или нет? Говорите же! — Иван готов был буквально броситься на Рыкова. — Вы должны знать, вы ведь её адвокат! Что с Мариной?

— Гражданин…

— Я ни о чём не буду с вами говорить, пока вы не ответите на мой вопрос.

— Что за угрозы? — возмутился Рыков. — Вы считаете, вы мне больше нужны, или я вам?

Иван с трудом взял себя в руки. Руки дрожали, и он положил их на колени.

— Так-то лучше. Значит, о защите. Учитывая обстоятельства дела, хорошую характеристику из вашего института и то, что закон вы ранее не нарушали, я думаю, лучшим вариантом будет для вас во всём на суде признаться, раскаяться и показать себя с хорошей стороны. Как правило, в подобных случаях триумвират выказывает снисхождение — вы не будете приговорены к реальному лишению свободы.

— То есть… меня отпустят?

— Крайне вероятно. Небольшой условный срок, конечно, вы получите, но сохраните свободу. Ну и, само собой, вам придётся пройти процедуру химической кастрации.

— Кастрации, — тупо повторил Иван.

— Да вы не волнуйтесь. Никакого хирургического вмешательства, никаких болезненных операций. Просто курс приёма специальных препаратов. Общество не может рисковать и допустить рецидива вашей ситуации.

Иван хотел что-то сказать в ответ, но не смог отыскать нужные слова. В голове повисла звенящая пустота. Рыков тем временем продолжал:

— Это самый благоприятный для вас исход. Но если вы охарактеризуете себя отрицательно перед судьями — будете злостно отрицать доказанные факты, давать ложные показания, пытаясь отвести обвинение от соучастницы, вести себя неадекватно, — тогда, боюсь, вам не избежать лишения свободы и поражения в правах. Вкупе с той же кастрацией.

Он замолк, ожидая реакции Ивана.

— Значит… вы… просто говорите мне, что защищаться не надо?

— В случае такого явного дела, как у вас — да, это наилучшее поведение.

— То же самое вы и Марине сказали? — у Ивана потемнело в глазах. — Где она? Что они с ней сделали?!

— Я не имею права вам это сказать. Успокойтесь, гражданин.

— Нет уж, не успокоюсь! — он порывисто вскочил с места. Перепуганный адвокат отодвинулся назад вместе со стулом и поднял руки в защитном жесте. — Скажите мне немедленно, или я…

Дверь распахнулась; в комнату вбежали два охранника. Ивану заломили руки за спину и силой усадили обратно на стул. Он пытался сопротивляться, но силы были неравны — каждый из охранников весил втрое больше него и выглядел как гора мускулов. Прекратив тщетные попытки вырваться, Иван крепко зажмурился и стал восстанавливать дыхание. Рыков что-то бормотал под носом — он различил только одно слово: «… развелось…». Тяжелые руки охранников оставались на плечах Ивана, готовые снова скрутить его при малейших потугах взбрыкнуть.

— Ну что, подзащитный, пришли в себя?

Открыв глаза, Иван увидел, что государственный защитник с издевательской улыбкой рассматривает его, впрочем, по-прежнему боязливо прижимаясь к спинке стула.

— Да, — Иван не узнал собственный голос. Силы покинули его; он весь обмяк, будто тело пропустили через центрифугу.

— Хорошо, — Рыков взглянул на охранников. — Благодарю вас, можете выйти. Но это может повториться, так что глядите в оба на мониторы.

Когда дверь закрылась за охранниками, адвокат заговорил:

— Вот видите, гражданин Повышев — сами же себе хуже делаете. Дёргаться не надо. Просто признайте вину, и скоро выйдете на свободу. Что насчёт кастрации, то это неприятно, но вы сами виновны в своих развратных склонностях. Кстати, после десяти лет, если не будет рецидива и других правонарушений, то у вас будет восстановлено право на внешний репродуктивный синтез, так что не бойтесь, что останетесь без детей — это не так.

Иван молчал, глядя в одну точку на столе. Рыков деловито поправил галстук, поднялся и подвинул информер в его сторону:

— Что ж, мне пора, время жмёт. У вас как раз осталось полтора часа на знакомство с обвинением, потом вас поведут на судебное заседание. Там и увидимся. А пока очень хорошо подумайте над моими словами. Вы человек молодой, вся жизнь у вас впереди. Не стоит её окончательно ломать из-за своего ослиного упрямства.

Оставшись один, Иван пару минут сидел без движения, а потом взялся за информер. На экране над текстом сменялись большие розовые цифры обратного отсчёта времени, отведённого на ознакомление с обвинением. Иван стал скользить взглядом по строкам, прокручивая текст вниз. Постановление о возбуждении уголовного дела, протоколы допросов свидетелей и подозреваемого, ссылки на доказательства… Со всем этим Иван уже был знаком до тошноты, поэтому он пропустил большую часть текста и добрался сразу до обвинительного заключения:

Иван вспомнил, как он боялся, что кто-то догадается об их отношениях. Саму Марину, казалось, это вовсе не заботило: она свободно приходила к нему домой в любое время, не тревожась из-за того, что у соседей могут зародиться подозрения, а пару раз даже встречала его на выходе из института, чтобы прогуляться вместе. Марина была девушкой импульсивной и всегда делала то, что хотела в сей момент, не оглядываясь на мнение других. Может, именно это и Ивану так нравилось в ней. В очередной раз видя, как она, не скрываясь, машет ему рукой на улице, Иван чувствовал себя так, будто к его виску прижат холодный ствол пистолета. Ирония заключалась в том, что когда их наконец «застукали», то полностью была вина Ивана. Это он в тот вечер пригласил Марину к себе; это он поставил свой мультифон в беззвучный режим; это он, впустив Марину в квартиру, отключил все оповещения системы управления домом, чтобы их ничто не тревожило. И случилось то, что случилось — в тот вечер Ивана навестил его старший отец. Роковая случайность, которая не произошла бы в девятистах девяноста девяти случаях из тысячи — но она произошла. Пунктуальный отец звонил Ивану за час до визита, но не дозвонился. Приходя, он тщетно нажимал на кнопку звонка — система управления домом подавляла сигналы. Решив, что Иван или спит, или сидит в наушниках, отец открыл дверь своим ключом. И вновь электронный сторожевой пёс, которого Иван заставил замолчать, не предупредил хозяина о вторжении. Отец, не найдя сына в гостиной и кухне, вошёл в спальню…

Какие у него тогда были глаза! Иван содрогнулся, вспомнив то мгновение: ногти Марины вдруг больно впились ему в спину, и он оглянулся в панике. Отец стоял в дверях с приоткрытым ртом, и его левое веко дергалось, как бывало при сильном потрясении. Марина тут же прикрылась одеялом, а Иван лихорадочно натягивал на себя одежду и что-то говорил, говорил, говорил… Что именно — он сейчас и сам не помнил. Но уже тогда он знал, что отец заявит в полицию, и ничто не удержит его от этого шага. Приди к нему в тот вечер младший отец, более мягкий и отзывчивый, Иван, наверное, смог бы убедить его сохранить тайну. Отцы порой за ужином начинали спорить — младший осторожно говорил, что, если отбросить Ганимедов мор, который всё изменил, то союз мужчины и женщины является естественным и следует указке природы. Старший снисходительно отвечал, что если бы Бог желал, чтобы гетеросексуальные союзы и дальше оставались уделом людей, то Он не наслал бы на Землю болезнь — то был Его знак, Его перст, который указал человечеству верное направление. Разве не правда, вопрошал старший отец, поправляя очки, что с уходом в прошлое порочных разнополых отношений на Земле наступил расцвет науки и искусств? Разве не правда, что убийства и войны стали редки? Разве люди не перестали быть жертвами необузданной игры своих гормонов и наконец взялись за ум? Всё это доказывает, что новый порядок не в пример лучше старого. В конце концов, младший отец признавал поражение и виновато отмалчивался.

Да, приди в тот день к Ивану младший отец, всё могло бы быть иначе. Но пришёл старший — тот, кто всю жизнь вставал ровно по сигналу будильника: ни секундой раньше, ни секундой позже. Он заявил бы не только на Ивана, но и на себя, если бы вдруг какими-то судьбами в нём самом проснулось постыдное желание.

Иван склонился над информером, проговаривая про себя последние слова в обвинительном заключении:

Иван завершил чтение, и вдруг ему очень ярко вспомнилось, как они с Мариной в последний раз любили друг друга. Оба знали, что отец Ивана уже несёт заявление в полицию — терять было нечего, они были обречены. Как она была тогда умопомрачительно красива! С каким жаром, с каким исступлением она отдавалась ему! Стыд и страх ушли из них, оставив лишь короткое время до ареста. Никто из двоих не заикнулся о побеге — они знали, что затея будет бесполезной: над городом парили дроны наблюдения, камеры-невидимки висели на каждом углу, и после утверждения ордера на задержание скрыться от их холодных любопытных глаз было бы невозможно. Так что они и не думали покидать квартиру. Перед рассветом, ещё до восхода солнца, в дверь постучались полицейские. Больше они друг друга не видели.

Так стоило ли оно того? Были ли те редкие нервные встречи и последняя совместная ночь справедливой ценой жуткому будущему, которая им теперь уготована?..

Иван скрипнул зубами. Захотелось швырнуть треклятый информер о стену; он едва удержался от этого бессмысленного порыва. Не стоит делать себе хуже — в этом Рыков, пожалуй, прав. Лучше сидеть, обхватив голову руками, опустить веки и не думать, не думать ни о чём… Ещё час его не тронут, ещё час тишины…

Время пролетело слишком быстро. Дверь открылась, и вошла конвоирша. Не та, которая привела его сюда, а другая — молодая, худая как стрела, с короткой стрижкой. Жестом она велела Ивану подняться и выйти из комнаты. Проходя мимо неё, Иван заметил, что на ремне у неё не дубина, а пистолетная кобура. Ничего спрашивать у неё он не стал, покорно пошёл вперёд.

Иван надеялся, что триумвират заседает в другом здании, и ему доведётся хотя бы выйти на улицу, увидеть небо. Но когда на лестничной площадке конвоирша приказала ему подниматься вверх, надежда улетучилась. Они поднялись на три пролёта, прежде чем вновь оказаться в горловине коридора. Всё здесь было, как на других этажах — серые стены, белый потолок, лампы с холодным зеленым отливом.

Наконец, пришли. Перед входом в зал суда были две одинаковые двери. Иван обернулся и вопросительно взглянул на сопровождающую, и та кивком головы указала на дверь справа. Иван с опаской взялся за ручку, будто его могло ударить током. Он ждал, что конвоирша последует за ним, но женщина осталась с той стороны. Иван переступил порог, и дверь закрылась за ним. Щелкнул замок, отрезая ему путь назад.

Иван оказался в тесной решетчатой клетке. Она отгораживала часть залитого белым электрическим светом помещения. Перед клеткой располагалась высокая белая трибуна с изображением государственного герба. За трибуной восседали судьи — в центре женщина, по бокам от неё двое мужчин. Судьи были облачены в белые рубашки с красным воротом. Перед трибуной справа (и намного ниже) было отдельное возвышение с небольшим столом — там сидел Рыков. До того, как Иван вошёл, судьи что-то негромко обсуждали, а адвокат разговаривал по мультифону, прикрывая рот ладонью. Как только вошёл подсудимый, судьи выпрямились, а Рыков, спешно проговорив: «Ладно, дорогой, до вечера, мне пора», — убрал мультифон в карман. Завершая картину последним штрихом, в левую дверь, что была за пределами клетки, вошла конвоирша Ивана и вытянулась по стойке «смирно».

— Начинаем заседание суда, — громко объявила женщина, устремив на Ивана взгляд сверху вниз. — Гражданин, подтвердите, что вы являетесь обвиняемым по уголовному делу номер сто двадцать — сорок два — тридцать три Повышевым Иваном шестьдесят пятого года рождения.

— Да, это я, — отозвался Иван, щурясь от режущего глаза яркого света.

— Заседание будет вести судебный триумвират в составе председателя суда Ольги Зузенко, а также членов триумвирата Александра Верхового (судья справа слегка наклонил голову) и Николая Смирнова (судья слева важно кивнул). Согласно распоряжению Высшего судебного совета от двадцать пятого марта восемьдесят четвёртого года, заседание будет вестись по упрощённой процедуре, так как обвинение квалифицировано по статье сто двадцать. Государственный защитник присутствует при заседании, чтобы блюсти ваши интересы. Подсудимый, у вас есть вопросы?

— Нет, — Иван пытался разглядеть лицо председателя суда, но свет слепил ему глаза, к тому же без линз зрение у него было неважным. Всё, что он мог различить — одно большое белое пятно.

— Тогда приступаем к рассмотрению дела. До начала заседания триумвирату было предоставлены все материалы дела, включая обвинительное заключение. Ознакомившись с ними, мы единогласно пришли к выводу, что ваша вина сомнений не вызывает. Подсудимый, у вас есть возражения?

Иван покосился на Рыкова. Тот сосредоточенно изучал взглядом пустую стену напротив.

— Наверное, нет.

— Что значит «наверное»? — недовольно отозвался Александр Верховой. — Вы признаете, что совершили преступление?

— Да, — сказал Иван, — но я хочу сказать, что…

— Подсудимый признаёт вину, — констатировала Зузенко. — Уважаемые коллеги…

— Позвольте! — воскликнул Иван. — Мне нужно высказаться.

Члены триумвирата замолчали. Иван почувствовал, как сверху на него повеяло ледяной волной недовольства. Рыков оторвался от созерцания стены и без выражения посмотрел на своего подзащитного.

— Говорите, — после паузы ответила Зузенко.

— Да, я признаю вину, — поспешно заговорил Иван. — Я виновен, виновен во всём. Но я хочу отметить, что виноват именно я, а не Марина. Я не знаю, какой ей вынесен приговор, но очень прошу — настаиваю! — на том, чтобы мои слова учли и смягчили ей наказание. Пусть её судят повторно, учитывая мои показания. Это я… я… Она даже не хотела со мной… я её заставлял силой, угрожал. Она тут ни при чём!

Рыков чуть слышно ударил кулаком о стол.

— Гражданин Повышев, здесь и сейчас рассматривается ваше дело, — заговорил Смирнов, третий судья. — На данный момент это несущественно.

— Но как так?! — Иван сделал шаг вперёд, почти прижавшись лицом к прутьям решетки. — Я же прямо говорю, что она невиновна, что я принуждал её, как это может быть несущественно?

— Знаем мы эти ваши уловки, — буркнул себе под нос Верховой.

— Ну уж нет! Я требую, чтобы вы приняли мои показания к сведению! Это суд или что? — Иван схватился за прутья решетки. Он уже слабо соображал, что делает. Вспыхнувший гнев заслонил всё вокруг.

Рыков вздохнул и демонстративно отвернулся от Ивана, обратив круглое лицо к судьям. Конвоирша положила руку на кобуру.

— Гражданин Повышев! — поднял голос кто-то из мужчин; Иван не различил, кто именно. — Проявите уважение к суду, иначе мы будем вынуждены провести заседание без вашего участия!

«Вы уже его провели задолго до того, как я вошёл!» — едва не крикнул Иван, но сдержался в последний момент. Он отступил на шаг назад, сложил руки на груди и громко сказал:

— В таком случае… я отказываюсь от всех своих показаний. Я не признаю вину. Заявляю, что всё, что я сказал на допросах, было получено под давлением. Требую дополнительного расследования!

Рыков то ли фыркнул, то ли едва сдержал приступ хохота. Зузенко приподнялась с места:

— Подсудимый, напомню, что заседание ведётся по упрощённой процедуре. Вы не имеете права отказываться от показаний. Не имеете права обжаловать приговор. Собственно, даже ваше присутствие в зале суда необязательно, но триумвират даёт обвиняемым шанс выразить раскаяние перед судом и тем смягчить своё наказание. Скажу сразу, что это явно не ваш случай.

— Я не признаю себя виновным, — упрямо повторил Иван.

— Это ваше право.

— Да. И наша с Мариной любовь — это тоже наше право. Мы никому ничего плохого не сделали. Я не понимаю, в чём мы провинились.

— Всё вы понимаете, — холодно произнёс Верховой. — Такие, как вы, гражданин Повышев, подрывают основы общественного порядка. То, чем вы занимаетесь, опасно.

— Да бросьте вы! — Иван вдруг, к своему удивлению, рассмеялся вслух. — Опасно это было во времена Ганимедовой пандемии. С тех пор прошло более полувека.

— Если вы не прогуливали школу в своё время, молодой человек, вы должны знать, какую цену заплатило человечество за то, что вовремя не искоренило гетеросексуализм. Миллиарды погибших, и наша задача сегодня — не допускать ни малейшего шанса повторения той катастрофы.

— Я ходил в школу. Я знаю, что тогда происходило. А ещё знаю, что штамм не обнаруживается в крови людей уже двадцать пять лет. Никакого риска в гетеросексуальном контакте больше нет, и я тому доказательство. Иначе я не стоял бы перед вами, а умер сразу после того, как мы с Мариной…

— Довольно! — прервала Зузенко. — Суд — не место для медицинских дискуссий. Здесь главенствует Закон, и он гласит, что вы, гражданин Повышев, виновны и не намерены встать на путь исправления.

— Я…

— Молчать! Сейчас же!

Иван повиновался, хотя в горле ещё теснились слова, много слов.

— Господин защитник, вам слово, — обратилась Зузенко. Рыков, не меняя позы, в которой сидел, сокрушенно покачал головой:

— Как видите, уважаемый суд, молодой человек не желает раскаяться. Тут уж я ничего поделать не могу.

— Благодарю вас, — Зузенко сцепила ладони и положила их перед собой. — Что ж, думаю, тут всё ясно. Мы увидели наглядное подтверждение того, что подсудимый опасен для общества, и меры, которые предлагает обвинение, я считаю просто необходимыми. Более того, мне кажется разумным увеличить срок лишения свободы до восьми лет, а поражение в правах сделать бессрочным. Коллеги?

— Не возражаю, — отозвался Верховой.

— Не возражаю, — эхом вторил Смирнов.

Все трое смотрели прямо на него, будто готовясь насладиться реакцией подсудимого. «Не дождётесь», — зло подумал он, не осознавая ещё в полной мере, что услышал. Щеки загорелись, сердце застучало чаще, однако Иван стоял прямо, не отводя взгляда от Зузенко.

— Гражданин Повышев, — каждое слово женщины отдавалось в ушах гулким эхом. — Судебный триумвират единогласным решением приговаривает вас к стандартной процедуре предупреждения рецидива гинерастии, лишению свободы…

Ему хотелось кричать, метаться, ругаться, высказать всё, что он думает о них — но что толку? Эти трое напыщенных индюков наверняка сто раз в день видят истерики таких заблудших, как он. Зузенко всё говорила и говорила, но её голос превратился для Ивана в пустой звук, лишённый смысла. Он просто стоял, ожидая, когда всё это кончится. Лишь раз сердце кольнуло, когда он представил, что точно так же в клетке стояла Марина и выслушивала свой приговор, бессильная перед всей этой несуразицей. Потом конвоирша ткнула его в спину, он опомнился и вышел через ту же дверь, в которую вошёл. Разворачиваясь, Иван мельком увидел Рыкова: тот вставал из-за стола и доставал свой мультифон из кармана.

Снова он шёл по длинным хорошо освещённым коридорам, спускался вниз по кажущейся бесконечной лестнице и оказался в знакомых до боли стенах следственного изолятора. Сегодня, должно быть, он проведёт здесь последнюю ночь, а утром его переведут…

Дверь камеры гостеприимно открылась. Иван сделал шаг вперёд. Он ждал привычного щелчка автоматически запираемого замка, но за спиной была тишина. Он недоуменно оглянулся. Конвоирша, молодая и бледная, стояла возле открытой двери и смотрела на него большими глазами. Прежде чем Иван успел спросить, в чём дело, она начала быстро говорить, глотая концы слов:

— А ты молодец. Мало кто так может.

— Как?

— А вот так, им прямо в лицо. Все боятся до дрожи, некоторые там в обморок падают, я видела…

— Ну и что? — пожал плечами Иван. — Разве это мне помогло?

— Нет, — она замотала головой. — Нет, но…

Воровато осмотревшись, она шагнула в камеру и поцеловала ошалевшего Ивана в губы. Пока он потрясённо смотрел перед собой, конвоирша уже отступила назад. Дверь захлопнулась так стремительно, что волна воздуха разметала волосы Ивана. Конвоирша коротко и растерянно улыбнулась через пуленепробиваемое стекло и ушла. Иван вслушивался в звуки её шагов, пока они не стихли, потом сел на койку и прислонился спиной к стене. Поцелуй потряс его своей неожиданностью, но никаких иных чувств не вызвал — лишь усилил до безобразия желание ещё разок хоть мимолётом увидеть Марину. Иван закрыл глаза и так сидел долго, думая о своей возлюбленной. Постепенно жесткая койка стала мягкой и податливой, а потом и вовсе превратилась в толщу воды, куда он провалился по грудь, прежде чем сумел нащупать пяткой дно. Едва Иван восстановил равновесие, его щеки коснулась теплая рука.

— Ну, что теперь? — кокетливо спросила Марина, прижимаясь к нему. — Идём дальше?

Иван посмотрел вперёд, на кипящую под солнцем золотистую воду, которая могла обжечь, завлечь в водоворот и погубить их навсегда.

— Пойдём, — сказал он и сделал шаг в бездну.

2014 г.