Низовья

2

Силин остался один. Ночные часы в опустевшей рубке приносили просветленное спокойствие одиночества и тишины. Он любил прислушиваться к этому спокойствию, чувствовать себя каплей в его просторе. Он понимал, что спокойствие внутри, но переносил его во вне, распространял на весь мир. И чем неистовее ярился в мире ветер, тем глубже сходила на сердце тишина.

По ночам Силину казалось иногда, что его работу совершает некто другой, за кем он лишь наблюдает, чьими руками поворачивает штурвал, чьими глазами всматривается в мутные приполярные сумерки. А сам он, капитан Силин, легким облачком, бестелесной тканью переносится куда захочет — в прошлое, домой, в каюту Голякова…

Это спокойствие, появившись, не покидало его всю вахту. И если случалось что-то непредвиденное, трудное или опасное, спокойствие помогало.

Витая в своем облачке, Силин холодно и бесстрастно оценивал трудность и опасность и находил выход, чего не сумел бы сделать, оставаясь на месте, сжимая в руках штурвал и проникаясь тревогой минуты, он сам так думал.

К счастью, за всю вахту ничего неожиданного не случилось. Одно лишь отметил Силин: впереди помаячили и пропали огни «Орла» — лучшего на реке пассажирского теплохода. Раз в две недели он ходил до порта. Этого гиганта танкеру не догнать бы, не простои «Орел» несколько часов у последнего большого поселка в низовьях реки.

Силин заметил огни теплохода, когда тот, вероятно, уже поднимал якоря. Сердце ёкнуло — пройтись бы рядом, посмотреть на плавучий город, так нежданно встретившийся в пути. Странно и весело видеть «Орла» здесь, в глуши, где на тысячу километров и жилья-то нет… Послушать бы, как вливается в простор музыка из мощного динамика, скользнуть биноклем по зеркальным стеклам ресторана, за которыми безмолвно движутся люди и официантки в белых кокошниках… Черт, и это почти у полярного круга! Совсем другой мир. Его минует не только суровость природы, на него не распространяется даже сухой закон, жестко соблюдаемый в низовьях реки и в порту. От начала до конца навигации сюда не привозят ни капли спиртного, чтоб не отвлекать людей от работы…

Силину захотелось вдруг выпить рюмку коньяку. Совсем маленькую душистую рюмку. Выпить и посмаковать виноградный запах, оставшийся во рту… Или хоть поглядеть в бинокль, как пьют другие, сидя в светлом ресторане. Однако даже такое удовольствие ускользнуло: огни «Орла» начали быстро удаляться, потускнели, замигали в сырой дымке и совсем стерлись.

Перед рассветом ударил мелкий дождь, и пришлось открыть переднюю раму, иначе сквозь замутившееся от капель стекло ничего не видно. Холодный ветер ворвался в рубку, зло закрутил, полез под полушубок. Силин накинул на плечи тулуп, запрятал под шапку застывшие кончики ушей и деревянно стоял, оберегая тепло. Теперь одна отрада — ждать скорого конца вахты…

Наконец скрипнул трап, щелкнули дверцы. Практикант якут Вася Винокуров сказал за спиной:

— Доброе утро, Степан Сергеевич!

Силин оглянулся. Волна озноба пронизала от пяток до макушки.

— Ну, Винокуров… — только и мог произнести капитан.

Вася появился в шелковой безрукавке-«бобочке», в джинсах и сандалиях на босу ногу. Видеть его таким, кутаясь в тулуп, было почти сверх сил.

— Вот что, — строго сказал Силин, — брось фасонить, ступай оденься и принимай вахту.

Винокуров с недоумением посмотрел на капитана.

— Степан Сергеевич, лето же! Сейчас в ватник одеваться — что зимой надевать?

Силин передернул плечами. У Васи были теплые глаза и теплое широкое лицо, на котором не оставалось и тени сна.

— Как хочешь, Винокуров. Вот тулуп. Замерзнешь — наденешь.