Ночи Калигулы. Восхождение к власти

XXXV

Рассвет ещё не наступил, а Калигула, продрогший и обозлённый, уже покинул виллу Антонии.

В серой туманной мути тонули дома далёкого Геркуланума. Пронзительный стук топора доносился из каштановой рощи. Хрипло кричали петухи.

Калигула в последний раз повернулся к вилле. Полураспущенные маки краснели у белых колонн, словно пятна свежей крови. Ветви оливковых деревьев изогнулись, как руки страдающей женщины. Что теперь будет с бедной, одинокой Друзиллой?

Четыре раба — собственность Калигулы — тащили в повозку сундук с поклажей.

— Куда прикажешь ехать, доминус? — спросил конюх.

— Не знаю… — пробормотал Гай. — В Рим?.. Нет, сначала в Неаполь.

Калигула напоследок задержал взгляд на просыпающейся вилле. Семь месяцев, с ноября по июнь, провёл он здесь. Семь месяцев сладко-горьких грёз и запретных страстей. Семь месяцев, в течение которых Калигула возомнил, что он — не такой, как все, и потому ему позволено то, что запрещено другим.

Гай презрительно оттопырил нижнюю губу и сплюнул сквозь зубы в сторону виллы. Плевок предназначался для Антонии.

Калигула ударил плетью вороного коня и поскакал по дороге, ведущей в Неаполь. Рабы, сопровождающие повозку с поклажей, едва поспевали за ним.

Неаполь встретил Калигулу беззаботной суетой. Город походил на огромный, жужжащий улей, наполненный трутнями больше, чем рабочими пчёлами. Жители Неаполя выглядели беднее римлян, но вели себя так, словно жизнь — сплошное удовольствие. Бедный ремесленник в кое-как заштопанной серой тунике частенько забрасывал иглу или сапожное шило и, со стаканом вина в руке, присаживался на пороге дома; и, довольно посапывая, грелся на солнце; и перекидывался шутками с соседями; и, добродушно жмурясь, рассматривал девушек, набирающих воду из фонтана на площади. Круглощекий мясник снимал с крюка кусок сочного мяса и небрежно бросал его в подставленную корзинку покупательницы; и шутил с нею; и выслушивал её жалобы; и, в конце концов, добавлял от себя несколько косточек — как угощение для собаки, кличку которой он непременно знал, как знал имена всех, что когда-либо покупал у него мясо. На главной площади собирались неизменные игроки в кости и шумные компании ценителей тонких вин. Благородные всадники, не столь спесивые, как в Риме, и одетые в поношенные тоги, с утра до вечера предавались основному своему занятию — исправно посещали дома друзей.

Калигула проезжал по загаженной отходами улице бедного квартала. Голова его порою касалась свежевыстиранных тог, туник и покрывал, висящих на верёвках, протянутых от одного дома к другому. Запах горелого сала доносился из открытых окон и дверей. Чумазые мальчишки без стеснения ощупывали дорогие украшения, болтающиеся на конской збруе, когда Калигула медленно проезжал мимо них. Иногда Гай доставал из мешочка, висящего на поясе, медный асс и бросал в толпу. Подростки тут же устраивали свалку, наперебой стараясь ухватить монетку. Калигула потешался, наблюдая, как они злобно колотят друг друга из-за жалкого, ничего не стоящего для пресыщенного патриция асса.

Наконец Калигула добрался до центральных кварталов города. Здесь жили граждане побогаче и познатнее — цвет Неаполя. Улицы были широкими и чисто выметенными. Под окнами некоторых особняков настелена солома — чтобы шум шагов не тревожил покой обитателей дома. Калигула безошибочно признал дворец Тиберия — величественный, роскошный, охраняемый когортой преторианцев.

Гай прищурился, выискивая Макрона среди солдат, одинаково одетых в короткие красные туники и шлемы со стриженным конским волосом. Он узнавал знакомые лица, но Макрона не видел. И лишь спустя некоторое время Калигула вспомнил: Невий Серторий Макрон уже не трибун преторианцев. После казни Элия Сеяна он стал префектом претория!

Император Тиберий находился во дворце. Когда империя требовала присутствия правителя, ему приходилось покидать остров наслаждений. В такие моменты Тиберий, с недовольным брюзжанием, перебирался в Неаполь, где его терпеливо ожидали преторы и квесторы, сенаторы и префект претория. Вот уже почти десять лет, как император избегал Рим.

Проходя мимо приёмного зала, Калигула услышал скрипучий голос деда. И, тяжело вздохнув, направился поприветствовать его.

— Это ты, Гай? — Тиберий посмотрел на внука в упор. Император сидел в удобном курульном кресле. По правую руку его стоял Макрон, облачённый в тогу с широкой красной полосой вместо привычной солдатской туники.

Тиберий одряхлел ещё больше. Руки нервно дрожали, и эта дрожь была заметнее, когда он держал в старческих ладонях свёрнутые в трубку свитки или жезл с римским орлом. Уголки губ уже не растягивались в хитрой улыбке, а жалко подрагивали и опускались вниз. А главное — глаза: всегда живые по контрасту с мятым серым лицом старика, теперь они потускнели, стали мутно безжизненными. Предательство Сеяна оказалось слишком сильным ударом для Тиберия.

— Ты приехал навестить меня? Или сбежал от Антонии, не ужившись с нею? — допытывался Тиберий, при каждом слове распространяя вокруг себя дурной запах изо рта.

— Я здесь, чтобы справиться о твоём благополучии, — осмотрительно ответил Калигула и заискивающе улыбнулся. «Куда же мне ещё ехать?» — тоскливо подумал он.

Сенаторы и римские всадники, прибывшие в Неаполь на встречу с Тиберием, отметили про себя эту жалкую улыбку. Вот юноша, у которого император извёл отца, мать и братьев. Все знают это, и Калигула тоже знает. Но он молчит, просительно улыбается и не смеет упрекать! Потому ли, что он слаб и готов на коленях молить цезаря о сохранении жизни? Или этот юноша скрывает планы мести под внешне унизительным поведением? А может он вообще глуп или безумен? Каждый из присутствующих имел свою точку зрения. Истина, как всегда, находилась где-то посередине.

Тиберий подозрительно осмотрел запылённую тунику Калигулы и усмехнулся:

— Омойся после дороги, смени одежду и возвращайся сюда. Послушаешь наши речи. Пора тебе приобщаться к делам государства.