Ночное солнце

Глава III

Пока генерал-майор Илья Сергеевич Чайковский во главе своей орденоносной воздушно-десантной дивизии летел на задание, он напряженно думал о предстоящей операции. Но наступали минуты, когда думалось о другом. Все сильней прорывались мысли о сыне. Илья Сергеевич тяжело переживал его драму. Нет, конечно, внешне это незаметно. Не только подчиненные, но и сам Петр не догадывался о его чувствах. Надо же, чтобы так не повезло!

Илья Сергеевич прокручивает в мыслях всю недолгую жизнь сына — все ее счастливые и драматические минуты.

Он уже представлял сына десантником — натянута тельняшка на могучей загорелой груди, лихо заломлен голубой берет. Полдюжины значков украшают гимнастерку. Вот Петр первым преодолевает полосу препятствий. Ну ладно — не первым, — одним из первых. Вот точно поражает мишень! Вот приемами самбо разбрасывает нескольких нападающих! Вот сидит рядом с ним в самолете. И через несколько минут исчезнет в ночи, а там, на земле, покажет себя. Покажет, какие они десантники, Чайковские… Нет, это не останется мечтой! Это все, все должно осуществиться! А как этого хочет Петр! Да и он, его отец, не меньше. Надо же, чтоб так не повезло! Нелепость!..

А что делал в это время тот, о ком размышлял генерал Чайковский, его сын?

Может быть, он спал той мартовской сырой и ветреной ночью? Или сидел, как прилежный ученик, над книгой? А возможно, в свои семнадцать с половиной лет уже какой час прощался с девушкой у ее подъезда, с девушкой, безусловно, самой красивой, умной, единственной, обладающей всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, — словом, такой, какой каждая девушка бывает хоть раз в жизни в глазах хоть одного человека? Ни то, ни другое, ни третье.

Петр лежал в постели с открытыми глазами и смотрел в темноту. Темнота была относительной: свет уличного фонаря проникал в незашторенное окно и, раскачиваясь на ветру, играл на стене меняющими очертания бледно-желтыми полосами.

Было уже далеко за полночь, а сон не шел. И это беспокоило Петра. По причинам, о которых будет сказано позже, собственное здоровье беспокоило Петра куда больше, чем это бывает обычно в его возрасте. Почему он не спит?

Слонов он уже пересчитал, о всех приятных вещах, в том числе о том, что сказала ему накануне Ленка Соловьева, он подумал, а сон все не шел.

Петр начинает заниматься самоанализом.

Беспокоится за отца? Да нет. Он уверен, что у отца все будет в порядке. Нет, дело не в отце. Ленка — сестра? Это ее румяный помидор Рудик, который названивает ей каждый вечер и которого он вчера отшил, а Ленка расплакалась? Тоже нет, хотя таких слов, как «деспот», «диктатор», он от нее раньше не слышал. Ладно, черт с ней, пусть встречается со своим Рудиком. Весна. Любовь. В конце концов, уже взрослая — четырнадцать лет.

Про аэроклуб и говорить не приходится. Там у него порядок. Там все получается. С самого начала все получалось.

Так что же? Экзамены в училище — вот что!

Даже не экзамены, а медицинская комиссия.

«Умереть со смеху можно, — размышляет Петр, лежа в темноте, с мрачным выражением лица. — Нет, кому-нибудь рассказать, не поверят!» Продолжая лежать, он напрягает мускулы на ногах, на руках, на животе, играет ими. Он вздыхает. Да, вот главная забота. Вот что омрачает жизнь.

И чем ближе прием, тем он больше нервничает. Отсюда и бессонница. Ну не бессонница, конечно, но вот уже третий раз такое с ним — никак не заснет. Надо сбегать к врачу. Нет, к врачу он не пойдет, он и так уже ходит больше, чем нужно, просто стыд. Вон отец — старик, сорок лет стукнуло, а начнешь с ним бороться — и минуты не выдержишь, хотя он, Петр, такие мышцы себе накачал — будь здоров! И зачем качал? С этого все и началось…

Петр закрывает глаза. Он где-то читал, что, если считать слонов не помогает, надо считать баранов, обязательно белых и обязательно прыгающих через изгородь. Почему?

На сотом баране он прекращает это бесполезное занятие и переходит к воспоминаниям. Вот! Надо вспоминать, особенно что-нибудь очень скучное, например уроки по тригонометрии, и сразу заснешь с тоски. Но синусы и косинусы, станцевав иронический танец, исчезают, а сон не приходит. Петр невольно переключается к другим воспоминаниям.

Когда он впервые приобщился к военной жизни? И как? Конечно, прежде всего через родителей, ведь он сын офицера-десантника и парашютистки. С отцом часто бывал на парашютодромах, полосе препятствий, на стрельбище, даже в местном парке культуры и отдыха прыгнул с вышки в четырнадцать лет.

Особенно памятное впечатление оставила у него поездка вместе с отцом к его другу — летчику, командиру истребительного полка. Почему именно эта поездка?

Наверное, потому, что все, что касалось десантных войск, парашютов, было настолько знакомо, близко, так органично входило в его жизнь с самых малых лет, что ощущал он это как родной дом, как школу, — словом, как неотъемлемые элементы жизни. Столкнувшись с армейской обстановкой, другой, непривычной ему, он внезапно осознал особую полноту военной службы, военной жизни и то, что призвана армия защищать.

В авиачасть они выехали морозным январским утром. Долго ехали вдоль окраинных многоэтажных новостроек, миновали маленькие поселки, потом села, свернули с шоссе и углубились по прямой, расчищенной дороге в зимний лес.

Лес сплошной стеной стоял вдоль дороги. Пухлые белые ели были неподвижны, на редких опушках блестели на чистом снегу цепочки следов — то ли заячьих, то ли лисьих. Петр не очень разбирался в этих делах. И сам снег сверкал в лучах утреннего солнца, подмигивал, словно выстреливал бриллиантовые лучики.

Неожиданно за первым и единственным на этой прямой дороге поворотом перед ними вырос шлагбаум и часовой в тулупе.

И снова потянулась дорога. Пока не уперлась в выкрашенные серебряной металлической краской ворота у аккуратной проходной белого кирпича. Из проходной выскочил солдат в кителе с голубыми погонами, открыл ворота, и они въехали в военный городок.

То был не городок, а целый город.

Широкие аллеи, окаймленные высокими елями, семиэтажные дома светлого кирпича, магазины, огромный клуб с мозаичным панно в стену величиной, на котором изображены синие самолеты, улетавшие в небо, к красному солнцу.

Петра непривычно поразило, что хотя на панно, на железных транспарантах, установленных вдоль улиц, тоже, как и в его родном городке, нарисованы самолеты, голубые погоны и голубые небеса, но не было парашютов, а лишь самолеты.

Как-то непривычно.

В тот день в городок, где квартировала истребительная дивизия, приехала группа журналистов, для которой устроили экскурсию.

У отца с его другом, командиром полка, были свои темы для разговоров, они долго не виделись, и Петр, чтоб не болтаться под ногами, был присоединен к журналистской группе.

Сначала их повели в музей боевой славы. Здесь на огромной карте были прослежены пути полков, вошедших ныне в эту дивизию. Полки все гвардейские, награжденные многими орденами, носившие имена городов, связанных с самыми знаменитыми и трудными сражениями Великой Отечественной войны…

Их пути начались задолго до войны у Халхин-Гола, в Маньчжурии. Затем полки обороняли Москву, Сталинград, сражались в Заполярье и на Черном море и закончили войну под Берлином и Прагой. Дивизия воспитала десятки Героев Советского Союза. Их имена были начертаны золотыми буквами на мраморной доске.

Журналисты, а с ними и Петр смотрели на стенде документы, фотографии, партийные и комсомольские билеты, окровавленные, пробитые пулями.

Почти никого, кто начинал свой боевой путь под знаменами дивизии, к концу войны не осталось в живых. Люди приходили, сражались, погибали; их сменяли другие, и только боевые полки продолжали жить, действовать, не выпуская эстафету великого подвига.

Умирали люди, дивизия оставалась бессмертной.

Потом их повели осматривать самолеты. Одни серые, другие зеленые, они стояли на поле перед замаскированными ангарами, невероятно, как показалось Петру, длинные, с ракетами под крыльями, и сами похожие на ракеты.

Фотокорреспонденты засуетились с аппаратами, а невысокий, широкоплечий генерал, сопровождавший группу, объяснял, что́ можно снимать.

Журналисты фотографировались на фоне самолетов, залезали в кабину; Петру отчаянно хотелось попасть на фото, но его отовсюду отгоняли под разными благовидными предлогами. Действительно, эдакий журналистский десант в прославленную воинскую часть, герои пера, запечатленные для потомства у героев воздуха, и вдруг какой-то мальчик на фото! Несолидно.

Но в кабину Петру все же удалось залезть. Он решительно вскарабкался по присосавшейся к борту самолета хрупкой красной лесенке и, неуклюже хватаясь за борта, уселся в кожаное кресло.

Некоторое время он сидел пораженный.

Он, конечно, как любой современный мальчишка, которому, рассказывая о вертолете, не говорят, что он напоминает стрекозу, а, наоборот, рассказывая о стрекозе, поясняют, что она похожа на вертолет, представлял себе, что истребитель не планер, там наверняка сложное управление. Но что он увидит такое количество приборов, Петр не ожидал! Рычаги, кнопки, циферблаты, указатели, выключатели, какие-то совсем уж непонятные приборы; стрелки, шкалы не только заполняли всю приборную доску перед летчиком, начинаясь у пола и доходя до уровня лица, но заходили далеко по бокам, как бы окаймляя всю кабину. Их были десятки и десятки, да, наверное, сотни!

«Невозможно, — думал Петр, — следить за всеми, невозможно даже запомнить их. И вообще, как можно постигнуть все это?» Вылез он из кабины, удивляясь: зачем здесь нужен человек? Что ему делать? Это чувство еще более укрепилось в нем, когда он услышал, с какой скоростью летает самолет. Да ни одному человеку, даже с самой феноменальной реакцией, не успеть не то что вычислить, когда начать стрелять или пускать ракету, а кнопку-то нажать. Он даже целиться не может! Ведь противник, с которым он сблизится через секунду, пока еще за горизонтом.

«Нет, — решил Петр, — человеку в таком самолете делать нечего». Он знал, что самолетами теперь управляют с земли. Вот пусть и управляют. Он лично, если б пилотировал такой истребитель, сидел бы себе тихо, решал кроссворды и не мешал тем, кто с земли командует его самолетом.

Смутное чувство восторга он не мог в себе подавить. Да, это машины! Непобедимые, неуязвимые, грозные. Он не думал при этом, что современные боевые самолеты есть и в других армиях. Он просто испытывал гордость за то, что такие чудо-машины есть у его страны, и был твердо убежден, что противостоять им не сможет никто.

Петра очень заинтересовали гигантские серые пухлые сооружения, стоявшие неподалеку и напоминавшие аэростаты заграждения, посаженные на землю, как Петр представлял их себе по фотографиям военных времен. Но оказалось, что это надувные ангары и что в каждый из них вошел бы десяток аэростатов.

Пройдя через тамбур, где шумел горячий воздух, Петр оказался в огромном помещении. Здесь тоже стоял самолет, а рядом были аккуратно разложены в разных вариантах комплекты ракет и бомб, которые мог поднять самолет. Такая своеобразная учебная выставка была устроена для журналистов.

Они ходили, задавали вопросы, что-то записывали, а Петр бродил между ракетами и каждую трогал, а одну даже безуспешно пытался сдвинуть.

Генерал рассказывал журналистам о возможностях бомб и ракет: радиусе поражения, скорости полета, весе… Петр слушал рассеянно. И вдруг встрепенулся. Ведь именно такие самолеты, вооруженные этими вот ракетами, наносят удар по врагу перед тем, как отец со своими десантниками приземлится на вражеские позиции.

Он с радостью подумал, что после удара этих длинных серебристых штуковин или этих, похожих на пчелиные соты, в каждой ячейке которых притаилась смертельно жалящая пчела, отец может прыгать спокойно: от противника мало что останется.

Вообще это здорово так помогать друг другу — транспортники везут десантников, летчики уничтожают противника, там, где приземлится десант, а десант в свою очередь захватит и удержит местность, чтобы пехоте было легче туда добраться. Да и танки будут обстреливать врага, не давая ему высунуться. Все помогают друг другу на войне.

И Петр с благодарностью посмотрел на генерала и других офицеров-летчиков, сопровождавших их группу.

Он еще не изучал стратегию и тактику и не знал, что победа в бою обеспечивается взаимодействием всех сил и что это непреложный закон успеха.

Он просто думал об отце и о тех, кто поможет ему в бою… А отец олицетворял для Петра все героическое, мужественное, непобедимое, что связано было для него с понятием «Советская Армия».

Об армии же, войне, военном деле он знал в свои детские годы не по возрасту много. Ведь вся его будущая жизнь пройдет в армии. Иной жизни он не представлял. И вот именно здесь, во время этой неожиданной, незапланированной экскурсии, он почувствовал это особенно остро.

И еще одно новое чувство ощутил, словно кольнул легкий холодок: справится ли, сможет ли? Он впервые задумался над тем, какие огромные требования предъявляет его будущая профессия к человеку. И ему стало немного тревожно на душе.

— А теперь посмотрим полеты, — сказал генерал.

Журналисты зашумели, оживились. Вся группа стояла на снежном поле, жмурясь от яркого солнца, устремив взгляды к дальнему концу аэродрома, откуда доносился смутный гул.

Самолет был едва виден сквозь переплетение деревьев, антенн, каких-то столбов, отделявших место, где стояли журналисты, от взлетной полосы. И вдруг все заметили стремительное движение — самолет разбегался. Разбег был коротким, почти сразу истребитель резко пошел вверх — и через считанные секунды уже превратился в серебристую точку в высоком белесом небе. Он сделал круг, другой где-то на невидимой высоте, потом снизился так, что можно было увидеть, как машина меняет конфигурацию крыла. Летчик снова и снова пролетал над аэродромом, проделывая одну за другой фигуры высшего пилотажа.

Когда истребитель проносился над полем, он напоминал одинокого, догоняющего стаю журавля, устремившего вперед вытянутую тонкую шею. Только не печальное курлыканье, а чудовищный грохот обрушивался с неба, и было странно слышать этот грохот, в то время как сам самолет, уже давно промелькнув над головами, исчез вдали.

Самолет сел так же внезапно, как и взлетел, и, пробежав несколько десятков метров, остановился.

Затем свое искусство продемонстрировал другой летчик, на другом самолете.

Посадив машины, летчики подошли к журналистам. Это были крепкие молодые парни в высотных комбинезонах, в гермошлемах. Их окружили, забросали вопросами, фотографировали.

Как ни старался Петр попасть в объектив, ему это так и не удалось. Фотокорреспонденты неумолимо отстраняли его. Зато ему удалось потрогать шлемы и комбинезоны летчиков, пожать одному из них руку.

«Ничего, — утешал он себя, — придет время, и меня будут снимать и интервьюировать журналисты. Дайте срок».

Потом журналистов, а заодно и его пригласили в один из огромных надувных ангаров, где был накрыт стол. Состоялся обед с тостами и речами. Впрочем, речей Петр не слышал.

Его поразило другое. Чтобы сесть за стол, все сняли шинели, пальто, шубы. И тут оказалось, что пиджаки иных журналистов, кто постарее, были украшены многоэтажными рядами орденских колодок, а один оказался даже Героем Советского Союза. Как понял Петр, во время войны они тоже были летчиками, сбили десятки вражеских самолетов, сотни раз бомбили немецкие войска. Теперь они выглядели совсем не воинственно: поседевшие, полысевшие, с морщинами на лице. Петр подумал, что когда-то и они были такие же крепкие и молодые, как те двое летчиков, что демонстрировали только что свое искусство. Они, наверное, тоже были искусными и смелыми. Только самолеты у них были другие, не сравнимые с теми, что они видели сегодня. Когда-нибудь будут еще более совершенные самолеты. А вот летчики останутся все такими же, смелыми, искусными. И его, Петра, место среди них!

Но он тут же внес поправку. Среди советских офицеров, да, но не летчиков, а десантников. Во всяком случае, он, Петр, берет пример с отца.

Может, когда-нибудь и с него будут брать пример?

Так или иначе, но поездка к летчикам произвела на Петра неизгладимое впечатление. Именно после нее его смутные детские мечты о военной карьере приняли конкретные формы. Он стал строить планы: начнет заниматься в аэроклубе, потом поступит в Рязанское училище, потом…

Он стал читать о десантниках не вообще, что попадется, а с расчетом. Начал собирать с помощью отца библиотеку, в которой были книги о спортивном парашютизме, о военно-десантных операциях в минувшей войне, об истории ВДВ, книги очерков о десантниках, мемуары, повести и романы, увы, весьма немногочисленные, посвященные этому роду войск. Он собирал даже учебные пособия, книжки по конструкции парашютов, фотографии, парашютные значки, эмблемы, вымпелы. Постепенно у него дома создался музей ВДВ и парашютного спорта.

— Хочешь быть конкурентом Рязанскому музею? — смеялся отец. — Скоро экскурсии начнем к тебе водить.

Надо отдать должное Петру, он не ограничивался лишь воздушно-десантными войсками. Он интересовался и другими видами и родами войск, что, прямо скажем, не облегчало жизнь преподавателю военного дела в школе: Петр на уроках задавал вопросы, хотя и имевшие прямое отношение к военному делу, но отнюдь не предусмотренные школьной программой.

НВП — начальная военная подготовка — пользовалась в школе популярностью. Не сразу и не у всех, впрочем, завоевала она эту популярность.

— Ну к чему нам-то? — ворчал Седов, толстый, ленивый мальчик, к слову говоря, не очень-то успевавший и по остальным предметам. — Кончим школу, призовут нас в армию, тогда, пожалуйста, — будем трубить. А сейчас вояка из меня, как из Тоньки — манекенщица!

Тонька, тоже полная, явно в манекенщицы не годилась и очень обижалась, когда кто-нибудь намекал на ее полноту и привычку что-нибудь жевать.

Некоторые ребята поддерживали Седова. И однажды Юлька, самая маленькая в классе, но самая задиристая, прямо спросила Юрия Ивановича, преподавателя:

— Юрий Иванович, зачем нам в школе изучать военное дело? Не рано?

Кто-то хмыкнул на задней парте, кто-то охнул, но Юрий Иванович отнесся к вопросу очень серьезно. Фронтовик, давно в отставке, он внушал ребятам уважение многоярусной орденской колодкой, а еще больше тремя золотыми и тремя красными полосками за ранения, которые упрямо носил на груди, хотя ныне никто их не носит. А жаль — не меньше, чем ордена, говорят они о том, что честно воевал человек.

Увлеченный своим делом, Юрий Иванович, секретарь партбюро в школе, депутат райсовета, занимался множеством общественных работ.

— Садись, Юля. Видите ли, ребята, — заговорил он неторопливо, привычно расхаживая по классу, — когда пришла к нам война, многие ваши сверстники взяли в руки оружие. Мы еще когда-нибудь поговорим о них подробнее. Есть в Минске памятник Герою Советского Союза Марату Ивановичу Казею. А погиб Марат Иванович, когда ему едва исполнилось пятнадцать лет. И Зина Портнова, Герой Советского Союза, была школьницей, когда встретила войну. Она погибла от рук фашистов, погиб и пионер Тихон Баран. Юре Жданко исполнилось десять лет, когда он стал партизаном. В порядке исключения одиннадцатилетнего разведчика приняли в комсомол. Наградили орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу». В начале войны пионеру Саше Залецкому было двенадцать лет. Войну он закончил в Восточной Пруссии, имея пять правительственных наград. Геня Занько, Леня Касач, Петя Клыпа, Саша Котов, Федя Москалев, Валя Пахомов, Саша Ульянов, Гена Юшкевич… Да разве всех перечислишь! А ведь это все пионеры, школьники, даже не старших классов. Они ушли на воину прямо из-за парты. Многие погибли. Все, иные посмертно, награждены боевыми наградами.

Ребята слушали молча. Юрий Иванович не торопился продолжать. Только его ровные шаги нарушали тишину.

— Юрий Иванович, — наконец не выдержала Юлька, — а вы когда начали войну, вы кем были: студентом или уже в армии?

Юрий Иванович остановился, посмотрел в окно, за которым начинала расцветать сирень, окутывавшая по весне школу лиловым туманом. Повернулся к ожидавшим ребятам.

— Я начал войну школьником, — сказал он негромко. — Весь наш класс ушел на войну. Прямо так вот, со школьной, как говорится, скамьи. Добровольцами. Были среди нас поздоровее, были заядлые спортсмены, но были и послабее. Разные были. Но на фронт попросились все, все и ушли…

Опять в классе нависла тишина. И опять ее нарушила Юлька.

— Юрий Иванович, вот вы офицером стали, теперь у нас. А другие где? Может быть, кто-нибудь генералом стал? Вы с ними видитесь?

— Нет, не вижусь, — после паузы ответил Юрий Иванович. Он снова смотрел в окно: — И генералом из них никто не стал. Их никого уже нет на земле. Все погибли, весь наш класс. Я один только и остался…

Он так произнес эти слова, словно считал себя виноватым. Виноватым в том, что жив, что сирень за окном, что, затаив дыхание, слушают его эти ребята, такие же, как те, что ушли с ним в сорок первом году на войну и не вернулись.

Он потом не раз вспоминал в классе о пережитых боях, о своих погибших товарищах, рассказывал о многих пионерах и школьниках — участниках войны, о сыновьях полка.

Уже первый разговор круто изменил отношение ребят к военному делу, заставил по-новому взглянуть на этот предмет.

Юрий Иванович создал военный кружок, вел его настолько изобретательно и интересно, что чуть не весь класс записался туда. Программу при всей ее недостаточности — ну, что такое два часа в неделю! — он сумел построить так, что занятий по НВП ждали с нетерпением.

Ребята с азартом занимались огневой подготовкой, изучали автомат, соревновались на скорость его разборки и сборки с завязанными глазами, сами оборудовали в подвале тир и стреляли из «мелкашки», каждый раз жалуясь, что мало дают патронов. Юрий Иванович проводил и соревнования на скорость надевания или смены противогазов. Петр, чемпион школы, установил личный рекорд — полторы секунды в первом упражнении, три — во втором.

Он был назначен командиром группы, гордо носил желтые лычки на рукаве, по поручению преподавателя занимался с ребятами строевой и подавал команду на всю школу: «Ррравняйсь! Смирно! Напррра-во», так раскатывая «р», что слетались все окрестные грачи.

Он уже предвкушал, как поедет весной на практику в лагеря.

Один из офицеров запаса, некогда служивший в дивизии генерала Чайковского, проводя уроки по вневойсковой подготовке, много рассказывал о воздушно-десантных войсках. Этим войскам посвящались и военно-учебные фильмы, такие, как «С воздуха в бой», «Солдаты в голубых беретах», «Десантники», и другие. И конечно, «В небе только девушки».

В школе имелось учебное оружие, которое тщательно оберегалось. Но на занятиях Юрий Иванович, священнодействуя, извлекал его и увлекательно рассказывал об истории оружия, его эволюции, о русских и советских конструкторах, иллюстрируя свои рассказы диапозитивами.

Не без помощи генерала Чайковского ребята побывали на парашютодроме, в частях дивизии, в комнатах боевой славы, встречались с офицерами.

Одним словом, начальная военная подготовка была поставлена в школе прекрасно. И Петр был отнюдь не единственным из учеников, кто мечтал о военной карьере.

С парашютом Петру прыгать еще не разрешали — мал. Но на парашютодроме он бывал частенько. Зоя Сергеевна, Петина мама, мастер парашютного спорта, часто брала с собой на тренировки и его, и «эту плаксу Ленку», сестренку. Там все вначале было ново и интересно. И пузатые самолетики, и яркие цветные парашюты, опускавшие спортсменов в центр круга, и сами спортсмены, выделывавшие такие сложные фигуры в воздухе, будто прыгали с десятиметровой вышки в бассейне, а не с почти километровой высоты.

Лучше всех, конечно, все проделывала мама.

Поездки на парашютодром прекратились после одного случая, который мог бы закончиться печально, не прояви Петр редкое для его возраста присутствие духа. Правда, произошел этот случай не на парашютодроме, а в парке культуры и отдыха на парашютной вышке.

Зоя Сергеевна, как эго она часто делала, гуляя с сыном и дочерью в парке, решила совершить прыжок с вышки, но на этот раз она привела их с собой на верхнюю платформу. Узрев на груди Зои Сергеевны парашютный значок с внушительной цифрой, смотритель не решился ей препятствовать и пропустил детей. Они стали в дальнем конце платформы, с замиранием сердца глядя вниз, где все стало таким маленьким и далеким. Сначала Петр и Лена стояли спокойно, но, когда, махнув им рукой, Зоя Сергеевна исчезла за краем платформы, Лена неожиданно с криком «мама» бросилась вперед, пытаясь удержать мать. Она наверняка упала бы с вышки, не схвати ее Петр в последнюю секунду и не водвори на место.

Что потом было! Зоя Сергеевна готова была убить себя. Лена еще неделю просыпалась по ночам с криком «мама!». Смотрителя уволили. А детям вход на парашютодром и походы к вышке были отныне строго-настрого заказаны.

И в общей суете и панике как-то никто не заметил или не запомнил поступок Петра, по существу, спасшего сестру и сохранившего спокойствие в этих чрезвычайных обстоятельствах.

Снова на парашютодром Петр начал ездить много позже, когда ему исполнилось четырнадцать лет. Но теперь он уже ездил как «специалист», хорошо разбирался в прыжках, рекордах, парашютах. Спортсмены любили, когда он задавал нелегкие вопросы или высказывал свои суждения.

Вот тогда-то и произошла катастрофа.

Заканчивались окружные соревнования, и у Зои Сергеевны были все шансы стать чемпионкой округа.

На парашютодром поехали всей семьей на машине, недавно приобретенной, составлявшей гордость и радость семьи. На ней выезжали по воскресеньям за город, ездили в гости, по любому поводу колесили по городу… Отец и мать уверенно водили машину, а Петр собирался поступить на курсы.

Только Ленка, капризно надув губы, как-то сказала:

— Зачем мне учиться. У меня муж будет водить!

Это вызвало взрыв негодования. Отец прочел нотацию о том, что надо все уметь делать самой, мать — что на мужчин вообще и мужей в частности полагаться нельзя, а Петр презрительно заметил: «Да кто такую замуж возьмет?» Его слова уязвили Ленку, и она расплакалась.

Но в тот день они весело мчались по освещенному солнцем шоссе, по радио передавали бодрые песни. Полк, которым командовал тогда отец, отличился на дивизионных учениях, матери светило впереди чемпионское звание. Лена на «отлично» закончила пятый класс и выполнила к тому же первый юношеский разряд по фигурному катанию. («Еще бы, будущая Елена Чайковская», — шутил отец.) Что касается Петра, то хотя его успехи в школьных науках, если не считать физкультуры, военного дела, физики, химии и других аналогичных дисциплин («Тоже мне предметы», — упрекала Лена), были, мягко выражаясь, куда скромнее, а по дзюдо он имел лишь второй юношеский разряд, но и у него настроение было прекрасным.

Всю дорогу болтали, смеялись…

На парашютодроме было очень торжественно. Плескались на слабом ветру флаги, играл оркестр, на выставленных прямо в поле лотках продавали немыслимой вкусноты пончики; всюду царило радостное возбуждение.

Потом начались прыжки.

Петр, не отрываясь, следил за спортсменами, у него даже заболела шея. Боже, как он им завидовал! Как он завидовал своей матери!

Вот бы и ему сейчас туда, в это синее небо, в эти прозрачные, бескрайние дали, упоительно парить над землей, над расцвеченным праздничным парашютодромом, парить, словно птица, легко проделывая все эти повороты, кувырки, а потом спускаться, управляя парашютом, будто послушной лошадкой, и в конце концов, соединив ступни, точно приземлиться в кружок с блюдце величиной.

Счастливые они, эти спортсмены!

У Петра ни на секунду не возникало сомнения, что и он будет таким же. Обидно было ждать, когда-то еще все это сбудется!

Он радовался за маму. Наверняка здесь, на поле, множество всевозможных мам, даже вон та усатая грозная тетя весом сто килограммов тоже небось чья-то мама. Но ведь его-то лучшая! Единственная! Самая красивая и искусная. И если первое еще кто-то может оспаривать, то уж второе — нет! Чемпионка она, а не кто-нибудь другой!

Зоя Сергеевна действительно, как все и предполагали, выиграла первое место. Ее наградили красивым жетоном, грамотой, деревянной картиной с выжженным профилем мужественного десантника, преподнесли цветы. Сам генерал-лейтенант поцеловал ее и похвалил: «Молодец, Зоя, не подвела!» Пожал руку отцу, погладил Лену по голове, а Петру сказал: «Ну что, тоже небось десантником станешь?» «Стану! — ответил Петр. — И чемпионом стану!» Генерал рассмеялся, мама сделала страшные глаза, а Ленка пробормотала, так чтобы Петр услышал, а генерал нет: «Хвастун…»

Они еще долго оставались там, на парашютодроме; смотрели за прыжками, пили лимонад, обсуждали с друзьями ход соревнований, даже потанцевали на лужайке под оркестр.

Затем собрались домой.

— Вы поезжайте, — сказала мама, — я догоню. У нас тут небольшой девичник. Мужикам вход запрещен.

Чемпионкой стала не только Зоя Сергеевна, но и вся ее команда, и они решили отметить это в своем узком, женском кругу.

Отец поворчал для приличия, Ленка похныкала, но в конце концов они сели в машину и укатили, взяв с матери честное слово, что не позже шести она будет дома.

Она не вернулась ни в шесть, ни в девять, ни в одиннадцать. Ленка, уморившись за день, давно спала в своем занавешенном от света углу. Петр тоже заснул, с обидой размышляя, как будет упрекать маму, всегда учившую не обманывать, а сама…

Его разбудил телефонный звонок. Телефон, конечно, звонил как обычно, как звонил тысячи раз, но ему почему-то послышалось в этом звонке нечто отчаянное, зловещее, предвещавшее неотвратимую беду. Он таким и запомнил тот звонок на всю жизнь.

Петр не слышал, что говорил отец.

Он все понял, когда увидел, как тот с побелевшим лицом, путаясь в пуговицах дрожащими пальцами, надевает китель, растерянно шарит рукой, ища ручку двери.

Петр вскочил, в одних трусах выбежал в переднюю. Он не закричал, он прошептал: «Мама?»

И отец не стал врать, утешать, обманывать. Он обернулся у двери и сказал: «Да. Автомобильная авария. Оставайся с сестрой». И тихо прикрыл дверь.

Не стал утешать и обманывать. Сразу сказал все, как есть, и отдал приказ по-военному.

Петр не заплакал. Он торопливо надел свой старый тренировочный костюм, в котором всегда ходил дома, подсел к сестре на постель, неуклюже обнял ее голову, прижал к себе. Ленка что-то недовольно пробормотала во сне и, уткнувшись поудобнее ему в руку, снова засопела.

Не выпуская сестры из рук, незаметно для себя уснул и Петр. Так и застал их полковник Чайковский, когда под утро вернулся домой.

…Зоя Сергеевна погибла в нелепой автомобильной катастрофе.

Они повеселились в кругу подруг, выпили за победу, вдосталь нахохотались и в пять часов сели в маленький автобус с другими спортсменами и покатили в город. В автобусе всю дорогу не затихали песни.

Затем случилось то, что случается раз в десять лет. На железнодорожном переезде заглох мотор, машинист не успел затормозить, и электровоз врезался в маленький автобус, легко отбросив его с пути.

Спортсмены вовремя заметили приближающийся поезд, сразу оценили ситуацию и быстро, без суеты, покинули машину. Никто не пострадал. Только Зоя Сергеевна. Она за что-то зацепилась в последнее мгновение, поскользнулась, упала на рельсы…

Она совершила более тысячи прыжков, в том числе высотных, и ни разу даже не поцарапалась. А этот вот, поди ж ты, этот, с метровой высоты, оказался смертельным.

Когда прошли первые страшные дни, наполненные теми горестными хлопотами, теми терзающими душу деталями, которые сопровождают похороны родного человека и надолго потом остаются в детской памяти, Илья Сергеевич попросил детей остаться после ужина для серьезного разговора.

Они сидели притихшие, сразу повзрослевшие после всего пережитого, еще не до конца ощутившие потерю. Отец, как мог, старался быть с ними в эти дни чаще, чем обычно, приезжал домой, но служба есть служба, и у командира полка не так уж много времени остается на дом и семью.

— Вот что, ребята, — сказал Илья Сергеевич, — будем жить по-новому. Маму я вам не заменю. Мать никто заменить не может. Привыкайте быть взрослыми. Самостоятельными. То, что раньше делала мама, делайте теперь сами: готовьте, убирайте — словом, ведите дом. Это прежде всего относится к тебе, Лена. Так уж случилось, что взрослой тебе быть в двенадцать лет. Ну а ты, Петр, уже мужчина — тебе пятнадцать. В гражданскую в твоем возрасте чуть не полками командовали. Вспомни Гайдара. Так что командуй. Повторяю, мать заменить невозможно, но для Лены мы с тобой вдвоем должны сделать, что сможем.

И все. Больше на эту тему разговоров не было. Лена и Петр стали жить по-новому.

Лену никто не будил по утрам, не кормил завтраком и не отправлял в школу, как это делала раньше Зоя Сергеевна. Она сама вставала по будильнику на полчаса раньше, готовила завтрак на всю семью и подавала к столу. Она даже захотела постричь волосы, чтобы не тратить так много времени на утреннее причесывание. Раньше ей помогала мама. У самой не очень получалось. Вернувшись из школы, убирала квартиру, занималась хозяйством, старалась делать все так, как делала мать. Петр помогал. Он бегал в магазины. Выполнял по дому «наиболее трудоемкие процессы», как он выражался. Они меньше времени тратили на друзей и подруг, на кино и прогулки, но фигурным катанием сестра занималась неукоснительно.

— Мама хотела, чтобы ты стала хорошей фигуристкой, не забыла? — напоминал Петр. — Вот и катайся, чтоб мастером стала!

Шло время. Постепенно боль утихла. Снова стали встречаться с друзьями, чаще ходить в гости. К Лене приходили теперь подруги, к Петру — друзья. Однажды с компанией Лениных подруг пришел мальчик — первый в их доме с «Ленкиной стороны», как докладывал в тот же вечер Петр поздно вернувшемуся отцу. Он не знал, как поступить. Сначала хотел выгнать вон мальчика, робкого, все время краснеющего, довольно неуклюжего, потом, наоборот, радушно приветствовать, потом сделать вид, что не обращает на него внимания, но бдительно следить за ним. Однако в конце концов пришел за советом к отцу. Собственного педагогического опыта не хватило.

— Ничего, пусть ходит, — улыбнулся Илья Сергеевич, — не устраивай женской дискриминации. И за Лену не беспокойся, кого попало не пригласит. Она у нас умная — в мать.

Лена действительно становилась все более похожей на мать. Зоя Сергеевна была красивой женщиной, броской: стройная, с длинными черными волосами, пронзительными синими глазами, гладкой кожей, ярким цветом лица.

Если Лена была копией матери, то Петр — отца. «Прямо не семья, а какое-то киносозвездие», — шутили друзья. Действительно, все красивые, веселые, дружные. Да вот такая трагедия…

Лене — маленькой хозяйке большого дома — вести домашнее хозяйство стало полегче. Илью Сергеевича назначили командиром дивизии. Он по целым дням пропадал в частях, порой не приходил ночевать. Обедал и ужинал вне дома. Петр тоже частенько возвращался поздно: то тренировка, то еще что-то, обедал неизвестно где. А ей одной много ли надо?

Они снова — уже какой раз — переехали в другой город. Новая школа, новые знакомства, друзья. Труднее стало с фигурным катанием — у Лены был теперь первый разряд, а тренеры в этом городе были слабее (зато в секции ее теперь носили на руках). Что касается Петра, ему повезло: дзюдоисты здесь сильные и заниматься стало интересней. А главное, больше было возможностей для его основного увлечения. В городе имелся первоклассный аэроклуб ДОСААФ, куда он и нацелился.

…Петр давно спит, так и не прокрутив в памяти ленту воспоминаний.

В соседней комнате спит Лена. Бог знает какие снятся ей сны!

В небе луна совершает свой ночной путь, порой в промежутке между двумя облаками забрасывая в окна бледный луч, перечеркивающий желтые отсветы уличного фонаря на стене.

Та же луна светит и в сотнях километров от этого мирного дома над окутанным еще ночными сумерками полем, на которое приземлился генерал Чайковский во главе своей гвардейской дивизии.