Зима 1959 года

Пятидесятые. Зима близится к концу, но наш рассказ только начинается. Рассказ о Мирье и Торун в Олуддене, картинах и снежной буре. Мне было шестнадцать, когда мы приехали на хутор. У меня не было отца, но у меня была Торун. Она научила меня тому, чему должны научиться все девушки: никогда не зависеть от мужчины.

Мирья Рамбе

Больше всего на свете моя мать ненавидела двух мужчин — Сталина и Гитлера. Она родилась за два года до того, как разразилась Первая мировая война. Детство Торун провела в Стокгольме, но потом ей захотелось посмотреть мир. Она поступила в Художественную школу в Гётеборге, с намерением потом поехать в Париж, где ее все время принимали за Грету Гарбо, как рассказывала Торун. Картины ее привлекли внимание, но снова началась война, и Торун поспешила обратно в Швецию проездом через Копенгаген. Там она познакомилась с датским художником, с которым у нее был короткий, но страстный роман, прервавшийся с появлением в городе гитлеровских солдат. Вернувшись домой, Торун обнаружила, что беременна. По ее словам, она написала несколько писем будущему отцу ребенка, но тот ни разу так и не ответил.

Я родилась зимой 1941 года, когда весь мир замер в страхе. Торун жила в темном Стокгольме, где продукты выдавали строго по талонам и еды постоянно не хватало. Она переезжала с квартиры на квартиру, в основном останавливаясь у религиозных матрон, дававших приют матерям-одиночкам и требовавшим в ответ полного смирения. На пропитание себе и дочери Торун зарабатывала уборкой квартир богачей на Эстермальм. У нее не было ни времени, ни желания рисовать.

Ей было тогда очень тяжело. Нам обеим было очень тяжело.

Когда я услышала, как мертвые шепчутся в сарае в Олуддене, мне не было страшно. Потому что шепот покойников был детской шуткой по сравнению с тем временем в Стокгольме.

После окончания войны, когда мне было лет семь или восемь, мне стало вдруг больно мочиться. Ужасно больно. Торун сказала, что я слишком много купалась, и отвела меня к бородатому доктору на одной из главных улиц Стокгольма. «Он милый, — сказала мама. — Принимает детей практически бесплатно».

Доктор любезно поздоровался. На вид ему было лет пятьдесят, и от него попахивало спиртным. Он пригласил меня войти в кабинет, где также пахло алкоголем, и велел лечь на кушетку. Потом закрыл за собой дверь.

— Подними юбку, — сказал доктор. — И расслабься.

Мы были совсем одни в той комнате. Доктор остался доволен осмотром.

— Пикнешь об этом, отправлю в колонию, — сказал он, потрепав меня по голове.

Он оправил на мне юбку и протянул блестящую монетку в одну крону. На дрожащих ногах я вышла в приемную, где ждала Торун. Мне было еще хуже, чем раньше, но доктор сказал, что нет ничего серьезного, что я хорошая девочка и он выпишет мне лекарство. Мама жутко разозлилась, когда я отказалась принимать таблетки по рецепту доктора.

В начале пятидесятых мы с Торун оказались на Эланде. Это была одна из ее причуд. Не думаю, что у нее были истинные причины переехать на остров. Ей просто хотелось видеть что-то новое и нарисовать это. Эланд славится своими пейзажами и хорошим светом для создания картин. Мама говорила без умолку о Нильсе Крейгере, Готтфрид Каллстениус и Пэре Экстрёме. Казалось, она едет не на Эланд, а в Париж.

Сама я был рада только тому, что мы уехали подальше от того мерзкого доктора.

До Боргхольма мы добрались на пароме. Все наши пожитки уместились в три небольшие сумки. Торун еще несла мольберт и краски. Боргхольм оказался милым городком, но Торун там не понравилось. Люди казались ей чопорными и скучными. К тому же в деревне жить было куда дешевле, так что через год мы переехали в Рёрбю. По ночам нам приходилось укрываться тремя одеялами: так было холодно в доме.

Я пошла в школу. Дети высмеивали меня за мой столичный выговор. Я им не говорила, что думаю об их диалекте, но со мной никто так и не подружился.

Зато на острове я начала рисовать. Я рисовала белые создания с красным ртом. Торун считала, что это ангелы, но на самом деле я рисовала мерзкого доктора, насквозь провонявшего алкоголем, и его ухмыляющийся рот.

Когда я родилась, Гитлер был главным злодеем, но выросла я в атмосфере страха перед Сталиным и Советским Союзом. Если бы русские только захотели, они могли захватить Швецию за четыре часа, отправив на нас самолеты с бомбами, говорила мне мать. Сначала они принялись бы за Готланд и Эланд, а потом и за всю страну.

Но в молодости четыре часа казались мне вечностью, поэтому я много думала о том, что буду делать в эти последние часы свободы. Если бы я услышала новости о том, что советские самолеты направляются к Эланду, то первым делом бросилась бы в продуктовую лавку в Рёрбю и съела столько шоколада, сколько смогла бы. Потом я набрала бы мелков и красок и спряталась бы дома. Я смогла бы прожить всю жизнь при коммунизме, если бы мне только позволили рисовать.

Мы переезжали из дома в дом, с хутора на хутор, и в комнатах всегда пахло скипидаром и краской. Торун подрабатывала уборщицей и в остальное время рисовала. Она рисовала на свежем воздухе в любую погоду.

Осенью 1959 года мы снова переехали, на этот раз цена была просто смехотворной. Наша новая комната располагалась в пристройке на хуторе Олудден — в каменном домике с белыми стенами. Летом там было прохладно, но все остальное время года в пристройке царил лютый холод.

Узнав, что мы будем жить возле маяка, я представляла прекрасные картины — маяки на фоне темного неба, море в шторм, мужественных смотрителей.

Мы с Торун въехали в наш новый дом в октябре, и я сразу поняла, что ничего хорошего нас там не ждет. Хутор был открыт всем ветрам. Ветер задувал между строениями, пробирая до костей. Там было холодно и одиноко. И никаких мужественных смотрителей. Накануне войны на остров провели электричество, а спустя десять лет маяк автоматизировали. Теперь смотритель только изредка заходит, чтобы проверить, что все работает. Смотрителя зовут Рагнар Давидсон, и он ведет себя так, словно хутор принадлежит ему.

Спустя пару месяцев случился мой первый шторм. В ту ночь я чуть не стала сиротой.

Это произошло в середине декабря. Я вернулась из школы и не нашла дома Торун. Но ее сумки и мольберта тоже не было. Я волновалась, потому что сумерки уже сгустились, ветер за окном усиливался и пошел снег.

Мне стало страшно. Я злилась на мать. Как можно было выйти в такую погоду! Никогда еще я не видела столько снега. Хлопья не падали на землю, они как кинжалы прорезывали воздух. Ветер бился в окна, грозя их выбить.

Через полчаса после начала шторма я наконец увидела темную фигурку во дворе. Выбежала на улицу, подхватила Торун, втащила ее в комнату и провела к камину.

Сумка по-прежнему висит на ее плече, но мольберт унесло ветром. Опухшие глаза закрыты: в них попал песок, смешанный со льдом, и она не может разомкнуть веки. Я стаскиваю с матери мокрую одежду и растираю замерзшие руки и ноги.

Она рисовала на другой стороне торфяника, когда начался шторм. По дороге домой лед под ней треснул, и ей пришлось выбираться из воды.

— Мертвые лезли из болота… Они были такие холодные, такие холодные… Цеплялись за меня когтями, хотели забрать мое тепло, утянуть меня с собой.

Я дала ей горячего чая и уложила спать. Она проспала двенадцать часов подряд. Я стояла у окна и смотрела на снег. Проснувшись, Торун продолжала говорить о мертвых.

Глаза у нее болели, и веки опухли, но уже на следующий вечер Торун снова сидела перед холстом.

21

Стоило Тильде перестать думать о Мартине каждую минуту, как в ее крохотной квартире зазвонил телефон. Уверенная, что это Герлоф, Тильда взяла трубку.

Но это оказался Мартин.

— Хотел узнать, как ты, — проговорил он. — Все хорошо?

Тильда замерла. Желудок ее свело. Она стиснула трубку и устремила взор в окно на пустынную набережную.

— Все хорошо, — через силу произнесла Тильда.

— Хорошо или нормально?

— Хорошо.

— Тебя навестить?

— Нет.

— Тебе больше не одиноко на Эланде?

— У меня много дел.

— Хорошо.

Разговор оказался коротким. Мартин сказал, что еще позвонит, и повесил трубку. Тильда тихо прошептала: «Да…» Рана в сердце снова начала кровоточить.

«Это не Мартин, — сказала она себе. — Это его либидо. Ему просто нужен секс с кем-то помимо жены. Отношения его не интересуют».

Самое ужасное было в том, что больше всего на свете Тильде хотелось его увидеть, хотелось, чтобы он приехал к ней, и желательно прямо сейчас. Ей следовало давно отправить письмо его жене и избавиться от этой тяжести на сердце.

Тильда много работала. Она работала сутки напролет, стараясь заглушить любые мысли о Мартине. По вечерам она готовила сообщения на тему правил дорожного движения, которые потом делала в школах и на предприятиях. А еще оставались отчеты и патрулирование улиц.

Во вторник вечером она проезжала мимо Олуддена, но вместо хутора свернула на соседнюю ферму, принадлежавшую Карлсонам. Она встречалась с ними только раз, в тот день, когда трагически погибла Катрин Вестин и с ее мужем случился нервный срыв у них дома.

Мария Карлсон ее сразу узнала.

— Нет, мы редко видимся с Йоакимом, — сказала она, приглашая Тильду за стол. — Мы нормально общаемся, но он предпочитает одиночество. Но его дети играют вместе с нашим Андреасом.

— А как обстояло дело с его женой, Катрин? Вы часто с ней встречались?

— Она пару раз заходила на кофе, но основное время была занята ремонтом дома и детьми. Да и мы сами много работаем на ферме.

— А вы не видели, чтобы ее кто-то навещал?

— Навещал? Нет, только двое рабочих приезжали в конце лета.

— Никаких гостей на яхте или моторной лодке? — спросила Тильда.

Мария почесала голову и ответила:

— Не припомню. Отсюда хутор не виден.

Мария кивнула в сторону окна, и Тильда поняла, что она имеет в виду: весь вид загораживал сарай напротив дома.

— А шум мотора вы не слышали?

Мария покачала головой:

— Обычно лодки слышно, но я на них не обращаю внимания.

Выйдя на улицу, Тильда остановилась у машины и посмотрела на юг. Несколько красных рыбацких сарайчиков стояли на берегу, но ни одного человека там не было. И ни одной лодки в море.

Сев в машину, Тильда решила, что пора положить конец расследованию. Все равно оно никуда не ведет. Вернувшись в участок, она убрала папку с надписью «Катрин Вестин» в ящик с надписью «Прочее».

Весь стол ее был завален бумагами и заставлен грязными кофейными чашками. Стол же Ханса Майнера оставался чистым и пустым. Иногда ее так и подмывало положить туда стопку отчетов, но она сдерживалась.

Вечерами Тильда снимала форму, садилась в свой маленький «форд» и ездила по острову, слушая в машине записи бесед с Герлофом. Записи получились четкими, и Тильда замечала, с что с каждой новой встречей Герлоф чувствовал себя все раскованнее.

Именно во время таких поездок Тильда обнаружила фургон, о котором говорила Эдла Густавсон.

Она поехала в Боргхольм, а оттуда по мосту в Кальмар, где объехала несколько парковок. Темного фургона там не было. Поездив по городу, Тильда включила радио и направилась к ипподрому, освещенному прожекторами. Там люди прожигали массу денег на скачках, но Тильду интересовала парковка. Внезапно что-то привлекло ее внимание, и она ударила по тормозам.

Рядом с ней стоял фургон черного цвета с надписью «Кальмар. Сварочные работы».


Записав номер машины, Тильда припарковалась невдалеке и набрала номер дорожной полиции. Тильда попросила коллег узнать, кому принадлежит транспортное средство. Оказалось, его владелец — сорокасемилетний мужчина из деревни под Хельсингборгом, за которым не числилось никаких правонарушений. Машина прошла технический осмотр, но была снята с регистрационного учета в августе. Это было подозрительно.

Тильда заглушила двигатель и стала ждать.

«Рагнар также промышлял браконьерством, — звучал в наушниках голос Герлофа. — Например, он частенько ловил рыбу рядом с Олудденом, но никогда в этом не признавался».

Через пять минут публика начала выходить с ипподрома. Двое крупных парней лет двадцати пяти подошли к фургону. Тильда сняла наушники и наклонилась вперед. Один из парней был выше и мускулистее другого, но лиц в темноте она не различила. Тильда пожалела, что не взяла с собой бинокль. Грабители или нет?

«Обычные рабочие, дружок», — услышала она в голове самодовольный голос Мартина, но не обратила на него внимания. Фургон выехал с парковки. Тильда завела машину и последовала за ним на безопасном расстоянии. Фургон въехал в Кальмар и остановился у одного из многоэтажных домов недалеко от больницы. Мужчины вышли из машины и скрылись в подъезде. Тильда осталась в машине. Теперь она знала, где живут потенциальные грабители. Через минуту зажегся свет в окнах на втором этаже. Тильда записала адрес в блокнот. Конечно, можно было бы зайти в квартиру и поискать там украденные вещи, но у нее не было ордера на обыск, а для его выдачи одного свидетельства Эдлы о том, что фургон видели на острове, было недостаточно.


— Я прекратила расследование смерти Катрин Вестин, — сказала Тильда Герлофу, когда они пили у него кофе парой дней позже.

— Убийства, ты хотела сказать.

— Это не убийство.

— Нет, убийство.

Тильда на это ничего не сказала. Вздохнув, она достала диктофон из сумки.

— Давай…

Но Герлоф перебил ее, сказав:

— Я видел, как человека чуть не убили, даже не касаясь его.

— Вот как?

Тильда поставила диктофон на стол, но не стала нажимать клавишу записи.

— Это было в Тиммернаббене за пару лет до войны, — начал Герлоф. — Две шхуны пришвартовались рядом у причала, и двое моряков с них сильно повздорили. Стояли и кричали друг на друга. Потом один плюнул в другого, и тот этого уже не мог простить. Они стали бросаться камнями друг в друга, и в конце концов один встал на борт, чтобы попасть на другую шхуну. Но он не успел, так как противник встретил его ударом багра в грудь…

Сарик помолчал и продолжил:

— Это сегодня багры делают из пластмассы, а тогда это были крепкие деревянные шесты с железным крюком на конце. И когда моряк попытался перепрыгнуть на борт другой шхуны, он зацепился рубашкой за крючок, замер на секунду в воздухе и камнем рухнул в воду между шхунами. Он не мог выбраться, потому что рубашка все еще цеплялась за крюк, и другой моряк просто не давал ему вынырнуть. — Он посмотрел на Тильду. — Точно так же людей шестами загоняли в болото, принося в жертвы богам.

— Он выжил?

— Да, мы были там и остановили моряка с багром. Потом помогли несчастному выбраться из воды. Он чуть не захлебнулся. Промедли мы, и он бы погиб.

Тильда бросила взгляд на диктофон. Как жаль, что она его не включила.

Герлоф наклонился и, зашелестев чем-то под столом, сказал:

— Именно этот случай вспомнился мне, когда я осматривал одежду Катрин Вестин.

Из-под стола он вытащил серую толстовку с капюшоном.

— Убийца приплыл на лодке, — добавил Герлоф. — Причалил к дамбе, где ждала Катрин Вестин… Она ему доверяла. В руках у него был багор, это ее не насторожило, но это был старомодный багор — длинная деревянная палка с железным крюком, которым он зацепил кофту несчастной женщины и толкнул ее в воду. А потом держал голову Катрин под водой, пока женщина не умерла.

Герлоф развернул кофту, и Тильда увидела, что капюшон разорван чем-то острым.

22

Часто, глядя в окно по вечерам, Йоаким видел, как Распутин отправляется на охоту. Но иногда Йоакиму казалось, что он видит в темноте и другие создания — четвероногие и двуногие.

Кто это мог быть? Этель?

В первый раз он даже выбежал на веранду, чтобы лучше рассмотреть, но во дворе оказалось пусто. С каждым днем на хуторе было все темнее, и Йоакима не покидало чувство тревоги. Ветер гулял по двору, свистел в печных трубах, бился в стекла, от чего весь старый дом трясся и вздыхал. Близилось Рождество. Если на хуторе и были призраки, то среди них не было Катрин. Она по-прежнему от него пряталась.


— Вот одежда, — сказал Герлоф, передавая через стол пакет.

— Вам это что-нибудь дало? — спросил Йоаким.

— Может быть.

— Но вы не хотите сказать что?

— Не сейчас. Мне нужно еще немного подумать.

Йоакиму раньше не приходилось бывать в доме престарелых. Его бабушка с дедушкой жили дома до конца, а последние свои часы провели в больнице. Но теперь он сидел и пил кофе в комнате Герлофа Давидсона в доме престарелых в Марнэсе. Единственным, что напоминало здесь о Рождестве, был подсвечник со свечами на подоконнике.

На стенах висели разные памятные предметы: доски с названиями кораблей, документы в рамках и черно-белые фотографии двухмачтовых парусников.

— Это фото кораблей, на которых я ходил, — пояснил Герлоф. — Их было три.

— Они сохранились?

— Один. Принадлежит парусному клубу в Карлскруне. Другие утеряны: один сгорел, а другой затонул.

Йоаким взглянул на пакет с одеждой Катрин и перевел взгляд на окно, за которым уже стемнело.

— Мне надо забирать детей из сада через час. Мы можем до этого поговорить?

— С удовольствием. В моем расписании на сегодня только доклад о недержании, а его я охотно пропустил бы.

Йоакиму давно хотелось поговорить с кем-то, кто знал об Олуддене. Пастор в Марнэсе ему не поверил, а Мирья Рамбе думает исключительно о себе. Только в Герлофе, навестившем его на хуторе, он нашел внимательного слушателя.

— Я не спросил тогда на хуторе… Вы верите в привидения?

Герлоф покачал головой:

— Я и верю, и не верю. Я слышал много историй о привидениях, но ни разу их не видел. И существует столько теорий насчет привидений, например что это всего-навсего результат действия магнитных полей в старых домах.

— Или повреждения роговой оболочки глаза, — вставил Йоаким.

— Вот именно, — сказал Герлоф и после небольшой паузы прибавил: — Я могу рассказать историю, которую еще никому не рассказывал. Это единственное странное происшествие, которое со мной случилось.

Йоаким кивнул.

— Первая лодка появилась у меня в семнадцать лет, — начал Герлоф. — Я уже пару лет работал в море и накопил денег. И отец мне помог. Я точно знал, что мне нужно: одномачтовая моторная лодка под названием «Ингрид-Мария» из гавани Боргхольма. Владельцу, Герхарду Мартену, было лет шестьдесят, и он всю свою жизнь занимался лодками. Но потом у него случился инфаркт, и доктор запретил ему выходить в море. «Ингрид-Мария» оказалась выставлена на продажу. Цена, как сейчас помню, была три тысячи пятьсот крон.

— Это же дешево! — заметил Йоаким.

— Да, даже по тем временам цена была неплохая. В тот вечер, когда мне нужно было передавать деньги Мартену, я зашел в гавань, чтобы взглянуть на мою красавицу. Дело было в апреле. Лед уже растаял. Солнце садилось, и в гавани никого не было, кроме старика Герхарда. Он мерил шагами палубу «Ингрид-Марии», словно не решаясь оставить лодку. Я поднялся к нему на борт. Не помню, о чем мы говорили, но он показал мне, что нужно будет отремонтировать. Потом попросил позаботиться о лодке, и мы распрощались. Я пошел к отцу забрать конверт с деньгами и поужинать…

Герлоф замолчал, рассматривая фотографии на стенах. А через некоторое время снова заговорил:

— В семь вечера я поехал на велосипеде в дом семьи Мартенов на севере Боргхольма, но, приехав, застал дома только жену Герхарда всю в слезах. Оказалось, что Герхард Мартен мертв. Подписав контракт на продажу лодки днем раньше, он встал рано утром, пошел на пляж и выстрелил себе в висок из ружья.

— Утром?

— Да. Когда я встретил Герхарда Мартена в гавани, он был уже мертв. Я не могу это объяснить, но я действительно видел его на лодке. Мы даже обменялись рукопожатиями.

— Так вы видели призрака, — медленно произнес Йоаким.

Герлоф внимательно на него посмотрел.

— Может быть. Но это ничего не доказывает. Это не доказывает того, что существует жизнь после смерти.

Йоаким, снова посмотрев на пакет на столе, сказал:

— Я волнуюсь за мою дочь, Ливию. Ей шесть лет, и она разговаривает во сне. С ней и раньше это бывало, но с тех пор, как умерла моя жена, Ливия только о ней и говорит. И дочке снятся сны…

— Что в этом странного? Мне самому часто снится моя покойная жена, хотя она умерла много лет назад.

— Да… Но это все время один и тот же сон. Ливии снится, что мама пришла в Олудден, но не может войти в дом.

Герлоф молча слушал.

— И иногда ей снится Этель, — продолжил Йоаким. — Это волнует меня больше всего.

— Кто это? — спросил Герлоф.

— Этель была моей старшей сестрой. На три года старше меня. — Йоаким вздохнул. — Это моя собственная история с привидением.

— Расскажите, — попросил Герлоф.

Йоаким устало кивнул, чувствуя необходимость высказаться.

— Этель была наркоманкой, — сообщил он. — Она умерла зимой рядом с нашим домом… Год назад, за две недели до Рождества.

— Соболезную.

— Спасибо. Я солгал вам при прошлой встрече, когда вы спросили, зачем мы с женой продали виллу и переехали сюда. Причиной была смерть моей сестры. Мы больше не могли оставаться там…

Йоаким замолчал. Трудно было говорить о смерти Этель и последовавшей депрессии Катрин.

— Вы скучаете по сестре? — спросил Герлоф.

Йоаким задумался.

— Немного, — наконец ответил он.

Это прозвучало цинично, поэтому он прибавил:

— Я скучаю по той Этель, какой она была до того, как пристрастилась к наркотикам. По Этель, у которой было множество планов. Она мечтала открыть салон красоты, стать учительницей музыки. Она ничего так и не осуществила. Наркотики медленно ее убивали. Это было все равно что смотреть на человека в горящем доме и быть не в состоянии ему помочь.

— С чего это началось? — деликатным тоном произнес Герлоф. — Я почти ничего не знаю о наркотиках.

— Она начала с гашиша. Курила на вечеринках и концертах. Этель играла на пианино и гитаре и постоянно тусовалась со своими ровесниками… Она меня тоже научила играть, — улыбнулся Йоаким.

— Вы ее любили.

— Да. Этель была веселой. Привлекательной. Мальчики ее обожали. А она обожала вечеринки и клубы. И метамфетамин. Употребляя наркотики, она похудела на десять килограммов. Она все реже появлялась дома. Потом умер от рака папа, и, я думаю, именно после этого она начала употреблять героин… Она стала похожа на скелет. Худая, бледная, голос хриплый…

Йоаким сделал глоток кофе и продолжил:

— Наркоманы не знают, что у них зависимость. Они не видят ничего плохого в том, чтобы выкурить косячок или съесть таблетку, но рано или поздно переходят на инъекции. Потому что так дешевле. И доза героина нужна меньше. Но все равно им нужно по меньшей мере пятьсот крон в день на наркотики. Это большие деньги. Поэтому они начинают воровать. Причем им неважно, у кого. Могут обокрасть даже родную мать, забрать фамильные драгоценности и отнести в ломбард…

Он посмотрел на подсвечник, помолчал и снова заговорил:

— На Рождество, когда мы ужинали у мамы, возле стола всегда стоял пустой стул. Этель обещала каждый раз, что придет, но всегда оставалась в городе искать наркотики. Для нее это было обычное повседневное занятие. И мы ничего не могли поделать. — Он так погрузился в свой рассказ, что даже не следил, как на него реагирует Герлоф. — Вы не представляете, каково знать, что твоя сестра ворует, чтобы достать денег на наркотики, и пытаться об этом не думать, но при этом каждое утро отправляться на работу, ужинать с семьей и ремонтировать дом по выходным. — Йоаким опустил глаза. — В такой ситуации можно или забыть, или идти на поиски. Мой отец часто искал Этель по ночам, пока не заболел. Я тоже. На улицах, площадях, в метро, в вытрезвителях… Мы быстро научились определять, где она может быть.

Йоаким замолчал, вспоминая те ужасные времена, бомжей, наркоманов, алкоголиков на темных улицах большого города.

— Это, должно быть, было очень тяжело, — проговорил Герлоф.

— Да, и все же я мог бы чаще ее искать, — со вздохом сказал Йоаким.

— Но могли и бросить это вообще.

Йоаким кивнул. Ему нужно было рассказать еще про один случай, самый тяжелый из всех.

— В ту зиму Этель была в реабилитационном центре, — снова продолжил он. — Когда она поступила туда, она весила сорок пять килограммов. Все тело ее было в синяках, под глазами залегли черные круги. Но когда она вернулась в Стокгольм, она выглядела лучше, набрала вес и уже три месяца не принимала наркотики. Мы разрешили ей пожить в комнате для гостей. Все было хорошо. Она играла с Ливией по вечерам. Им было хорошо вместе. — Йоаким помнил, как он и Катрин снова обрели надежду, как они отважились доверять Этель. Конечно, они все еще не приглашали домой гостей, но оставляли на его сестру детей, когда отправлялись на прогулку. — Однажды мы с Катрин пошли в кино. Вернувшись через пару часов, мы нашли виллу пустой. Только Габриэль лежал в колыбельке насквозь мокрый. Этель сбежала, забрав с собой мой мобильный телефон… и Ливию. — Он зажмурился. — Я сразу понял, куда направилась моя сестра. В город покупать наркотики. Как сотни раз прежде. Покупала ампулу за пятьсот крон, делала укол в туалете и ловила кайф, пока снова не начиналась ломка. Но на этот раз с Этель была Ливия.

Йоаким никогда не забудет холодный липкий страх, охвативший его тогда. Он в панике бросился к машине и поехал в центр. Он смертельно боялся, что с Ливией что-то может случиться.

— В конце концов я нашел ее, — сказал он, посмотрев на Герлофа. — На кладбище рядом с церковью Святой Клары. Она заснула рядом с чьим-то склепом. Рядом с ней сидела Ливия. На ней не было куртки, она была холодной как лед и не реагировала на мои слова. Я вызвал «скорую» и отправил Этель в больницу, а потом повез домой Ливию… Катрин вынудила меня сделать выбор. И я выбрал семью.

— Вы сделали правильный выбор, — заметил Герлоф.

Йоаким кивнул, хотя на самом деле он не хотел выбирать.

— С того вечера я запретил Этель приходить в наш дом, но она не слушалась. Мы не пускали ее внутрь, но она приходила два-три раза в неделю и стояла перед калиткой, смотря на дом. Иногда она вскрывала почту, ища в конвертах деньги или чеки. Иногда с ней был какой-нибудь парень… тощий как скелет, в отвратительных грязных лохмотьях.

Перед его внутренним взором возникла сестра, какой он ее видел в последний раз — с синим от холода лицом и спутанными волосами.

— Этель всегда кричала, — продолжил он. — Кричала всякие гадости о Катрин и обо мне. В основном о Катрин. Она вопила и вопила, пока соседи не начинали звонить с жалобами, и мне приходилось выйти и дать ей денег.

— Это помогало?

— Какое-то время. Потом она снова возвращалась. Это превратилось в заколдованный круг. Мы с Катрин просыпались посреди ночи от ее криков… Но, выглянув в окно, видели только пустую улицу.

— Ливия была дома?

— Да.

— Она слышала крики?

— Думаю, да. Она ничего об этом не говорила, но не могла не слышать.

Йоаким снова зажмурился.

— Это было ужасное время. И Катрин начала желать Этель смерти. Она говорила об этом в постели. Что хочет, чтобы Этель употребила наркотик в таком количестве, чтобы ее организм с ним не справился. Ведь рано или поздно передозировка случается у всех наркоманов. Боюсь, мы оба на это надеялись.

— И так и случилось?

— Да. Телефон зазвонил в двенадцать ночи. Я сразу понял, что это касается Этель. Это всегда касалось Этель. — Всего год прошел, подумал Йоаким, а кажется, будто десять лет. — Звонила наша мать Ингрид. Она рассказала, что Этель нашли утонувшей неподалеку от нашей виллы. Катрин в тот вечер слышала, как она кричала у калитки и как потом крики стихли. Она говорила, что, когда выглянула в окно, Этель уже не было. Она пошла к морю. Этель присела на дамбе, чтобы сделать себе укол, и, отключившись, упала в ледяную воду. Она умерла мгновенно.

— Вас дома не было?

— Я вернулся позже. Мы с Ливией были на дне рождения.

— Наверно, это к лучшему.

— Я надеялся, что на этом все закончится. Но я продолжал просыпаться по ночам. Мне мерещились крики Этель с улицы. А у Катрин началась депрессия. Дом был отремонтирован, но мы не могли чувствовать себя в нем спокойно. И мы начали говорить о том, чтобы переехать, скорее всего на Эланд. Вот так мы оказались здесь.

Йоаким замолчал и посмотрел на часы. Двадцать минут пятого. Ему казалось, что он говорил целую вечность.

— Я должен ехать забирать детей, — сказал он.

— Кто-нибудь спрашивал вас о том, как вы себя чувствовали после того, что случилось? — спросил Герлоф.

— Я? Я чувствовал себя нормально.

— Мне так не кажется.

— Вы знаете, мы никогда это не обсуждали в нашей семье. Даже проблему Этель мы не обсуждали. Никто не захочет рассказывать людям, что его сестра наркоманка. Катрин единственная знала… Это я втянул ее во всю эту историю.

— Чего хотела Этель? — спросил Герлоф. — Почему она все время приходила к вам под окна? Ей нужны были деньги на наркотики?

Йоаким надел куртку.

— Не только это, — медленно произнес он. — Она хотела вернуть свою дочь.

— Дочь?

Йоаким заколебался. Об этом трудно было говорить, но все же он ответил:

— Ее отец погиб от передозировки. Я и Катрин были ее крестными родителями, и нам поручили заботу о ней. Год назад мы ее удочерили. Ливия теперь официально наша дочь.

— Но на самом деле она ребенок Этель?

— Больше нет.

23

Тильда сообщила о найденном фургоне в центральный полицейский участок и попросила за ним присматривать. Но Эланд — большой остров, и за всеми транспортными средствами не уследишь.

О чем она не сообщила, так это о словах Герлофа об убийстве на хуторе Олудден. У нее не было никаких доказательств того, что к дамбе действительно приставала лодка, а одной порванной кофты было недостаточно.

— Я вернул одежду Йоакиму Вестину, — сообщил Герлоф Тильде по телефону.

— Ты рассказал ему о своей… теории?

— Нет, случай был неподходящий. Его психика расшатана, сейчас он поверит во все что угодно… Даже в то, что ее убил призрак.

— Призрак?

— Призрак сестры Вестина — наркоманки.

Герлоф рассказал Тильде всю историю несчастной семьи Вестинов.

— Так вот почему они уехали из столицы, — проговорила Тильда. И заключила: — Бежали от воспоминаний.

— Это была одна из причин. Им нравился Эланд.

Тильда вспомнила, как плохо выглядел Йоаким, когда они его навещали.

— Мне кажется, ему нужно поговорить с психологом… или со священником.

— Так я на роль исповедника не гожусь? — усмехнулся Герлоф.

Почти каждый вечер Тильда проходила мимо почтового ящика и каждый раз была близка к тому, чтобы достать из сумки письмо, адресованное жене Мартина, и отправить его. Это было все равно что носить с собой топор: от нее зависело счастье другого человека, и это ощущение безграничной власти было для нее ново. Конечно, счастье Мартина тоже теперь зависело от нее. Он продолжал звонить и спрашивать, как у нее дела. Тильда отвечала односложно, боясь, что бывший любовник спросит, нельзя ли ее навестить.

Две недели прошли спокойно, но потом позвонили из Стенвика, что на западном побережье. Мужчина на местном диалекте сообщил, что его зовут Джон Хагман. Имя было ей знакомо: Герлоф его упоминал.

— Я слышал, вы ищете грабителей, — прибавил он.

— Да, — подтвердила Тильда, — я хотела вам позвонить.

— Герлоф мне сказал.

— Вы видели грабителей?

— Нет.

Хагман молчал. Тильда вынуждена была спросить:

— Может, вы видели что-то странное?

— Да, они были в деревне.

— Недавно?

— Не знаю. Осенью… Залезли в несколько домов.

— Я приеду. Как мне вас найти?

— Здесь только я и остался.

Тильда вышла из машины в небольшой деревне в ста метрах от пролива. Оглядевшись по сторонам, она подумала о своих предках, когда-то живших в этих местах. Как они смогли выжить в этом пустынном и каменистом месте, открытом всем ветрам?

Невысокий пожилой мужчина в синем комбинезоне и коричневой кепке вышел ей навстречу.

— Хагман, — назвался он.

И, вытянув руку, показал пальцем на коричневую виллу с большими окнами:

— Там. И в соседний дом они залезли тоже.

Одно из окон сзади дома было открыто. Подойдя ближе, Тильда обнаружила, что оно взломано. На веранде не было следов — только щепки и штукатурка. Тильда заглянула внутрь дома. Там царил беспорядок: одежда и вещи были раскиданы по полу.

— У вас есть ключ, Джон? — обратилась Тильда к Хагману.

— Нет, — ответил тот.

— Тогда придется лезть в окно.

Тильда оперлась руками в перчатках на подоконник и влезла на него. Спрыгнув на пол, она оказалась в чулане. Щелкнув выключателем, молодая женщина поняла, что электричество отключено. Но и без света она видела, что здесь побывали воры. Они вскрыли все ящики и коробки, вывернув содержимое на пол. И когда она вышла в гостиную, под ногами у нее оказалось битое стекло, как и недавно на хуторе Хагельбю.

Тильда пригляделась. Среди битого стекла лежали небольшие деревянные детали, в которых с трудом угадывались остатки деревянного корабля из бутылки.

Парой минут позже она выбралась обратно через окно. Хагман ждал ее снаружи.

— Они были здесь, — сказала она. — Много всего побили и испортили.

Тильда показала пластиковый пакет с остатками кораблика, которые она бережно собрала с пола:

— Это Герлоф сделал.

Хагман с грустью взглянул на пакет и кивнул:

— У него тут дом. Он делал эти модели и продавал дачникам.

Тильда сунула пакет в карман со словами:

— И вы не видели и не слышали ничего подозрительного по ночам?

Хагман покачал головой.

— Никаких чужих машин?

— Нет. Дачники уезжают в августе. В сентябре здесь были только работники одной фирмы. Они клали пол.

— Работники? — переспросила Тильда.

— Да, они работали в доме несколько дней, но, уезжая, все тщательно закрыли.

— Вы уверены, что это была не сварочная компания? «Кальмар. Сварочные работы»?

Хагман покачал головой:

— Нет, они клали пол. Молодые ребята.

Тильда вспомнила новый блестящий пол на хуторе в Хагельбю и подумала, что наконец-то нашла что-то общее между ограблениями.

— Вы с ними говорили?

— Нет.

Тильда прошлась с Хагманом по деревне и записала, в каких домах были разбиты или взломаны окна.

— Нужно сообщить владельцам, — сказала она, возвращаясь к машине. — У вас есть их координаты?

— Только самых приличных из них, — ответил Хагман.

Вернувшись в участок, Тильда обзвонила дома, хозяева которых сообщали об ограблении осенью. В четырех из них в последнее время клали новый пол или полировали. И все владельцы пользовались услугами местной эландской фирмы «Марнэс. Паркет и пол».

Она позвонила даже на хутор Хагельбю. Хозяин, Гуннар Эдберг, был уже дома. Рука у него была по-прежнему в гипсе, но чувствовал он себя лучше. Он и его жена тоже нанимали фирму из Марнэса.

— Они все сделали очень быстро. Летом за пять дней. Но мы их не видели — мы были в Норвегии.

— Но вы выдали им ключ, хотя не были с ними знакомы?

— Это надежная фирма, — ответил Эдберг. — Мы знаем владельца. Он живет в Марнэсе.

— У вас есть его телефон?

Получив номер, Тильда позвонила в фирму «Марнэс. Паркет и пол». Ей нужно было только узнать имена всех рабочих, укладывавших пол на Эланде за последние три года. Она подчеркнула, что их ни в чем пока не подозревают и что она будет признательна, если хозяин ничего им не станет сообщать.

Владелец фирмы назвал имена рабочих: Никлас Линделл и Хенрик Янсон — и дал адреса обоих.

«Хорошие парни, — заверил он. — Надежные, аккуратные, способные. Иногда работают в паре, иногда поодиночке. Пол в домах они обычно кладут, когда хозяева в отъезде. На дачах же работают, когда уже закончен сезон. У них всегда много работы».

Поблагодарив, Тильда попросила список домов, в которых Никлас Линделл и Хенрик Янсон работали летом и осенью. Владелец фирмы ответил, что эта информация у него есть только в офисе в компьютере и что он пришлет ее по факсу.

Положив трубку, Тильда ввела фамилии Линделл и Янсон в полицейскую базу. Оказалось, что Хенрик семь лет назад был оштрафован за то, что вел машину, не имея водительских прав. На момент правонарушения ему было семнадцать лет. Больше ничего она не нашла. В это время заработал факс, и Тильда получила список адресов, где работала фирма «Марнэс. Паркет и пол». Тильда сразу определила, что из двадцати двух заказчиков семеро сообщили об ограблениях. Линделл клал пол только в двух домах, а вот Хенрик Янсон работал во всех.

Тильда ощутила азарт, который охватывает охотника при появлении оленя. Затем она заметила среди адресов Олудден. В августе Хенрик Янсон работал на хуторе. В скобках было отмечено: циклевка пола, первый этаж.

Что это значило? Хенрик Янсон жил в Боргхольме, и, если верить календарю, сегодня он клал пол в Бюкселькроке, поэтому не имело смысла разговаривать с ним сейчас. Ей нужно собрать больше доказательств, прежде чем вызывать человека на допрос. Внезапно ее мысли прервал звонок телефона. Тильда взглянула на часы. Почему-то она сразу поняла, кто звонит.

— Полицейский участок Марнэса. Давидсон.

— Привет, Тильда, — произнес Мартин. — Как ты?

Интуиция ее не обманула.

— Хорошо, — ответила она, — но я сейчас занята. У меня важные дела.

— Подожди, Тильда.

— Пока.

Она положила трубку, даже не пытаясь узнать, что Мартин хотел ей сообщить. Как хорошо, что у нее появилось что-то, о чем можно думать, помимо Мартина Альквиста. Сейчас важнее всех мужчин для нее укладчик полов Хенрик Янсон. Когда она его поймает, она задаст ему два вопроса: почему он покалечил пенсионера и почему разбил кораблик, сделанный Герлофом?

Загрузка...