Зима 1916 года

Мертвые пытаются связаться с нами, Катрин. Они хотят рассказать нам что-то, и они хотят, чтобы мы слушали.

Что они хотят сказать? Чтобы мы не тревожили их покой?

На стене сеновала над коровником вырезана дата времен Первой мировой войны: 7 декабря 1916 года. Рядом с ней крестик и имя Георг…

Мирья Рамбе

Жена смотрителя маяка Альма Юнгрен сидит за прялкой в одной из задних комнат хозяйского дома. На стене рядом с ней — часы. Из задней комнаты не видно моря, и Альму это радует. Ей не хочется видеть, чем ее муж Георг вместе с другими смотрителями занимается на берегу. В доме тихо, все женщины пошли с мужчинами, чтобы им помочь. Только Альма побоялась. Она даже дышать боялась в этот момент.

Настенные часы продолжали тикать.

Утром на берег выбросило морское чудовище. Шел третий год войны, и всю ночь бушевала снежная буря. А утром они нашли на песке черного монстра, покрытого острыми чешуйками.

Швеция сохраняет нейтралитет, но война повсюду — от нее не уйти. Монстр на берегу — мина. Скорее всего, русская, поставленная в прошлом году, чтобы помешать немцам вывозить руду по Балтийскому морю. Но не важно, зачем мина здесь, — важно, что она таит в себе смертельную опасность. Внезапно в комнате воцаряется тишина. Альма оборачивается. Настенные часы за ее спиной остановились. Маятник висит неподвижно. Альма достает ножницы для стрижки овец из корзины и направляется к двери. Накинув на плечи шаль, она выходит на веранду. Ей по-прежнему страшно взглянуть на берег. Море, бушевавшее всю ночь, выбросило мину на берег, и теперь она застряла в песке и грязи в пятидесяти метрах от южной башни.

Год назад немецкая торпеда уткнулась в берег к северу от Марнэса. Ее расстреляли из пушки: так власти велели поступать со всеми минами. Но русская мина находится слишком близко к маяку: тут нельзя взрывать. Смотрители маяка решили обмотать ее тросом и медленно оттащить подальше от маяка. Возглавляет работы Георг Юнгрен. Он стоит на носу моторной лодки и звучным голосом отдает приказания. Выйдя на мороз, Альма идет к сараю, стараясь не смотреть на пляж. В коровнике ее встречают встревоженные штормом коровы и лошади. Альма медленно идет к лестнице на сеновал. Кроме нее, в сарае нет людей. Сеновал занят сеном, но у стены остался узкий проход, по которому Альма протискивается к задней стене. Альма останавливается и в который раз за последние годы читает записи.

Она достает ножницы и начинает вырезать на доске сегодняшнее число: 7 декабря 1916 года. И имя.

Голоса на берегу стихают. Альма выпускает из рук ножницы. Падая на колени, она молит Бога о снисхождении.

На хуторе царит тишина.

И тут раздается взрыв.

Ощущение такое, словно грохотом накрыло весь хутор. За грохотом приходит ударная волна, выбивая окна в сарае и оглушая Альму, которая, зажмурившись, падает в сено. Мина взорвалась раньше времени. Женщина медленно поднимается на ноги. Внизу под ней мычат взволнованные коровы. С берега доносятся голоса, приближаясь к дому.

Альма торопливо спускается вниз по лестнице.

Маяки на месте. Они не пострадали. Но мины нет. На ее месте серая воронка, заполненная водой. Лодки тоже не видно.

Альма видит других женщин во дворе. Это жены смотрителей Рагнхильд и Эйвор. Они смотрят на нее невидящими глазами.

— Смотрители? — спрашивает Альма.

Рагнхильд качает головой. Теперь только Альма замечает, что ее передник весь в крови.

— Мой Альберт… Стоял на носу…

Колени Рагнхильд подгибаются, и Альма бросается вперед, чтобы не дать ей упасть.

14

Воскресной ночью Ливия спала спокойно.

Йоаким же едва проспал три часа тяжелым сном без сновидений, но и это уже можно было считать благословением. На рассвете он поднялся, чувствуя, как голова гудит от усталости.

Он, как обычно, отвез детей в сад и вернулся в пустынный дом, где принялся оклеивать обоями стены в южных комнатах.

В час дня Йоаким услышал, как к хутору подъезжает машина. Выглянув из окна, Йоаким обнаружил перед домом вишнево-красный «мерседес», который он уже видел раньше, на похоронах Катрин. Тогда эта машина уехала одной из первых.

Приехала мать Катрин. Машина была довольно большой, но все равно Мирья с трудом выбралась с водительского сиденья. Она стояла во дворе, в тесных джинсах, остроносых сапогах и кожаной куртке с наклепками. Несмотря на свои пятьдесят лет, губы она накрасила ярко-красной помадой и подвела глаза черным карандашом. Поправив розовый шарф, женщина огляделась по сторонам и зажгла сигарету.

Мирья Рамбе. Мать Катрин. Его теща. Он не видел ее со дня похорон.

Сделав глубокий вдох, Йоаким пошел к входной двери.

— Привет, Йоаким, — сказала гостья, выдыхая дым.

— Привет, Мирья.

— Хорошо, что ты дома. Как ты?

— Не очень.

— Понимаю… это дерьмово.

Это было все сочувствие, на которое женщина вроде Мирьи была способна. Затушив сигарету, Мирья Рамбе прошла в дом, и Йоакима обдал запах табака и духов.

В кухне Мирья остановилась и посмотрела вокруг себя. В доме многое изменилось с тех пор, как она сама жила на хуторе тридцать лет назад, но Мирья ничего не сказала. Йоаким был вынужден сам начать разговор:

— Катрин сделала все сама летом. Как тебе?

— Впечатляет, — ответила Мирья. — Когда мы с Торун снимали здесь комнатку, в хозяйском доме жили холостяки. Они превратили его в настоящий хлев.

— Они смотрели за маяком?

— Нет, за маяком уже не нужно было присматривать к тому времени. Они были просто раздолбаи.

Мирья тряхнула головой и сменила тему разговора, спросив:

— Где мои внуки?

— В саду в Марнэсе.

— Уже?

— Конечно, Ливия посещает «нулевку».

Мирья кивнула, даже не улыбнувшись.

— Конечно, — сказала она. — Как я могла забыть. Дерьмо.

Внезапно она повернулась и вышла на улицу со словами:

— Кстати, животное…

Йоаким остался в кухне, не понимая, что с тещей. Он надеялся, что на хуторе мать Катрин долго не задержится. С Мирьей было нелегко общаться. Раздался хлопок автомобильной двери, и Катрин снова появилась на пороге с сумками. Из одной из них она достала серый ящик.

— Мне подарили ее соседи, а вот все остальное пришлось купить.

«Клетка для кошки», — догадался Йоаким.

— Ты шутишь? — сказал он вслух.

Мирья только покачала головой и открыла дверцу. Из клетки выпрыгнул большой серый кот в черную полоску и растянулся на полу, с подозрением поглядывая на Йоакима.

— Это Распутин, — объявила Мирья. — Его назвали в честь русского монаха.

Открыв вторую сумку, Мирья принялась доставать банки с кошачьей едой, миски для еды и кошачий туалет.

— Мы не можем его оставить, — сказал Йоаким.

— Конечно, можете, — возразила Мирья. — Он оживляет атмосферу.

Распутин потерся о ноги Йоакима, а через пару секунд уже был у входной двери. Мирья выпустила кота наружу.

— Пошел крыс ловить, — сказала она.

— Я не видел тут ни одной крысы, — проговорил Йоаким.

— Это потому, что крысы умнее тебя.

Мирья взяла яблоко из миски на столе и спросила:

— Когда вы приедете навестить меня в Кальмаре?

— Я и не знал, что мы приглашены.

— Конечно. — Мирья вгрызлась зубами в яблоко. — Приезжайте когда пожелаете.

— Катрин ты никогда не приглашала, насколько я помню, — заметил Йоаким.

— Катрин никогда бы и не приехала, — сказала Мирья. — Но мы иногда перезванивались.

— Раз в году, — уточнил Йоаким, — на Рождество.

Мирья покачала головой:

— Мы говорили всего месяц назад.

— О чем же?

— Ничего особенного. О моей выставке в Кальмаре и моем новом мужчине, Ульфе.

— Другими словами, вы говорили только о тебе.

— Нет, о ней тоже.

— И что она сказала?

— Ей было очень одиноко здесь. Она скучала по тебе. По Стокгольму она не скучала… Только по тебе.

— Я должен был закончить работу.

Конечно, он мог сделать это и раньше. Он много чего мог сделать раньше. Но не хотел обсуждать это с тещей. Мирья снова вышла в коридор. На этот раз ее внимание привлекла картина Рамбе перед спальней Йоакима.

— Я подарила ее Катрин на двадцатилетие, — сказала Мирья. — На память о бабушке.

— Катрин очень ее любила.

— Не стоит держать картину здесь. На последнем аукционе работа Торун ушла за триста тысяч.

— Да? Но никто не знает, что она здесь.

Мирья внимательно разглядывала картину.

— Ни одной горизонтальной линии… Вот почему на нее так сложно смотреть, — произнесла она. — Именно так и выглядит буря.

— Торун видела бури?

— Конечно. В первую же зиму на остров налетел сильный шторм. Но Торун все равно пошла к торфянику. Ей нравилось рисовать на открытом воздухе.

— Мы там были вчера, — заметил Йоаким. — Там хорошо.

— Только не в шторм, — продолжала Мирья. — Ее мольберт унесло ветром. Солнце исчезло. Начался снег. Видимость была не дальше метра.

— Но Торун выжила?

— Выбираясь из торфяника, она провалилась в воду, но тут на мгновение видимость улучшилась, и она увидела маяк. В последнюю секунду ей удалось выбраться из воды. Мирья рассказывала, что, выползая из торфяника, Торун видела мертвых… Тех, кого принесли в жертву в древние времена… Она сказала, что они показались из воды и тянули к ней руки.

Йоаким напрягся. Теперь понятно, почему картины Торун такие мрачные.

— С того дня у нее начались проблемы со зрением, — прибавила Мирья. — В конце концов она полностью ослепла.

— Из-за шторма?

— Неизвестно. Но после того дня она не могла открыть глаза несколько дней. Шторм принес песок, смешанный со льдом: это все равно что иголки, летящие в глаза.

Мирья отошла в сторону.

— Людям не нравятся мрачные картины, — сказала она. — Они хотят видеть синее море, спокойное море и цветы. Радостные полотна в светлых рамах.

— Как у тебя.

— Именно так, — энергично кивнула Мирья, не обижаясь на его слова. — Солнечные картины для дачников.

Она огляделась по сторонам:

— Но у вас нет ни одной работы Мирьи Рамбе, не так ли?

— Нет, но у Катрин были открытки.

— Хорошо, — кивнула Мирья. — Открытки тоже приносят деньги.

Йоакиму слова давались с трудом. Он продолжил идти в сторону кухни.

— Сколько картин нарисовала Торун? — спросил он.

— Много. Около пятидесяти.

— А теперь их осталось только шесть?

— Да, только шесть, — с грустью подтвердила Мирья.

— Люди говорят…

Мирья не дала ему закончить, сказав:

— Я знаю, что говорят люди, — что это ее дочь уничтожила картины, которые сегодня стоили бы миллионы… Говорят, я положила их в печь и подожгла, чтобы не замерзнуть.

— Катрин в это не верила.

— Вот как?..

— Она сказала, что ты завидовала Торун… И выбросила ее картины в море.

— Катрин родилась год спустя, она не могла знать, — вздохнув, сказала Мирья. — Я слышала эти сплетни. Мирья Рамбе встречается с молодыми мужчинами, пьет беспробудно… Катрин тебе говорила?

Йоаким покачал головой, вспоминая, как Мирья напилась на их свадьбе и пыталась совратить его юного двоюродного брата.

Они снова оказались на веранде. Мирья застегнула куртку.

— Пойдем со мной, — сказала она. — Я хочу кое-что тебе показать.

Йоаким вышел за ней во двор. Краем глаза он увидел Распутина у забора.

— Здесь все по-прежнему, — заметила Мирья.

Она зажгла новую сигарету и заглянула в темное окно домика для гостей.

— Никого, — констатировала она.

— Агент по продаже недвижимости сказал, что это домик для гостей. Мы собирались привести его в порядок к весне. Такой был у нас план…

— Я жила здесь с Торун три года, — сказала Мирья. — Среди пыли и крыс. Здесь было холодно, как в могиле… Брр. — Она повернулась спиной к дому. — То, что я хочу тебе показать, это там…

Мирья прошла к коровнику и открыла тяжелую дверь. Затушив сигарету, она зажгла свет и знаком позвала Йоакима за собой.

— Это там! — кивнула она на сеновал.

Поколебавшись, Йоаким пошел за ней к лестнице. Через минуту они стояли на сеновале среди старых вещей.

— Тут нельзя пройти, — сказал он.

— Можно, — возразила Мирья и смело пошла прямо, перешагивая через ящики, сумки и ржавые запчасти. Она целенаправленно шла к стене в противоположном конце сеновала. Остановившись, она ткнула пальцем в стену.

— Смотри… Я обнаружила это тридцать пять лет назад.

Йоаким пригляделся. В слабом свете, проникавшем в окно, он различил на стене вырезанные имена, числа, обозначающие годы, и библейские изречения. Рядом со многими именами были кресты.

Надпись «Дорогая Каролина, 1868» была сделана под самым потолком. Ниже Йоаким прочитал: «Мой дорогой Ян, покойся с миром, 1883». Еще ниже: «Памяти Артура Карлсона, утонувшего 3 июня 1911»… Было еще много имен, но Йоаким прекратил чтение и повернулся к Мирье:

— Что это?

— Люди, погибшие на хуторе, — ответила Мирья шепотом. В голосе ее слышно было волнение. — Родственники вырезали здесь их имена… Эти были здесь, когда я была маленькой, а вот эти — совсем новые.

Она показала на имена у самого пола. «Славко», — прочитал Йоаким.

— Наверно, беженцы, — сказал он. — Они останавливались на Олуддене пару лет назад. — Он посмотрел на Мирью: — Но зачем вырезать имена погибших?

— А зачем люди ставят памятники на могилах?

Йоаким подумал о надгробном памятнике для Катрин, который он выбрал на прошлой неделе. Камень должны были доставить перед Рождеством. Он посмотрел на Мирью.

— Чтобы не забыть, — нехотя произнес он.

— Вот именно.

— Ты об этом говорила с Катрин?

— Да, еще летом. Она заинтересовалась. Но не знаю, ходила ли она сюда.

— Я думаю, да, — проговорил Йоаким.

Мирья провела пальцами по вырезанным буквам.

— Когда я подростком обнаружила эту стену, я читала их снова и снова, представляя, кем они были, что они делали на хуторе, почему умерли… Трудно перестать думать о мертвых, не так ли?

Йоаким молча кивнул.

— И я слышала их, — продолжала Мирья.

— Кого?

— Покойных. — Мирья наклонилась ближе к доскам. — Если прислушаться, можно услышать, как они шепчутся.

Йоаким прислушался, но ничего не услышал.


— Я написала книгу об Олуддене, — сказала Мирья по пути к лестнице.

— Да?

— Я подарила ее Катрин, когда она переехала сюда.

— Она ничего не говорила.

Внезапно Мирья остановилась, словно что-то увидела на полу. Нагнувшись, она подняла сломанный ящик и посмотрела на пол.

На полу были вырезаны имена и дата: Мирья и Маркус, 1961.

— Мирья… — прочитал Йоаким. — Так ты тоже написала здесь имя?

Она кивнула.

— Мы не хотели писать на стене и сделали надпись на полу.

— Кто такой Маркус?

— Мой парень. Маркус Ландквист.

Больше Мирья ничего не сказала. Вздохнув, она перешагнула через имена и пошла дальше к лестнице.

Они расстались во дворе. От былой энергии Мирьи не осталось и следа. Она бросила прощальный взгляд на хутор, пообещав:

— Я, может, еще заеду.

— Конечно, — кивнул Йоаким.

— А ты приезжай в Кальмар с детьми. Я угощу их соком и плюшками.

— Конечно… но если Распутину здесь не понравится, я его верну.

— Только попробуй, — ухмыльнулась Мирья.

Она села в «мерседес» и уехала. Проводив машину взглядом, Йоаким повернулся к морю. Где же кот? Дверь в сарай была приоткрыта: они забыли ее закрыть. Темнота за ней манила Йоакима как магнитом. Он снова вошел в темный и холодный коровник. Ощущение у Йоакима было такое, словно он входит в церковь. Забравшись по лестнице на сеновал, он прошел к дальней стене и перечитал все имена на стене — одно за другим. Прижался ухом к стене, но ничего не услышал. Тогда он поднял с пола гвоздь и тщательно выцарапал на стене имя — Катрин Вестин — и дату. Закончив, он сделал шаг назад. Теперь воспоминания о Катрин не сотрутся из памяти. На душе у Йоакима полегчало.


Разумеется, дети были в восторге от Распутина. Габриэль, увидев кота, тут же принялся его гладить, а Ливия — искать молоко. С этой минуты они не хотели разлучаться с котом, но на следующий день их ждали в гости на соседней ферме.

Когда они приехали, старших детей соседей не было дома, только семилетний Андреас, которого вместе с Ливией и Габриэлем отправили на кухню есть мороженое. Йоаким остался в гостиной пить кофе с Рогером и Марией. Они обсуждали ремонт старых домов, но у Йоакима был и другой вопрос:

— Я хотел узнать, не слышали ли вы какие-нибудь истории, связанные с Олудденом?

— Истории? — переспросил Рогер Карлсон.

— Да, какие-нибудь легенды или поверья или истории с привидениями? Катрин об этом с вами не говорила?

Впервые за вечер он произнес ее имя. Йоакиму не хотелось, чтобы соседи подумали, что он помешался на своей покойной жене. Потому что он не был помешан на Катрин.

— Со мной она об этом не говорила, — ответил Рогер.

— Мы как-то болтали с Катрин за кофе, — сказала Мария, — и она расспрашивала о суевериях. — Она повернулась к Рогеру. — Помнишь, когда мы были маленькими, взрослые говорили, что на Олуддене есть тайная комната с привидениями… Помнишь?

Муж Марии покачал головой. Привидения его явно не интересовали. Но Йоаким наклонился вперед и с интересом произнес:

— Где была эта комната? Вам что-нибудь известно?

— Понятия не имею, — ответил Рогер, допивая кофе.

— Я тоже не знаю, — сказала Мария. — Но дедушка рассказывал что-то о том, что каждое Рождество мертвые возвращаются на хутор и собираются в своей комнате… А потом они…

— Это все чушь, — перебив жену, сказал Рогер. После чего поднял кофейник и повернулся к Йоакиму: — Еще кофе?

15

Тильда лежала на кровати обнаженная и вспотевшая.

— Тебе было хорошо? — спросила она.

Мартин сидел на краю кровати спиной к ней.

— А?.. Да… — произнес он.

Когда он натягивал трусы и джинсы воскресным утром, Тильде следовало бы понять, что за этим последует, но по наивности своей она ничего не поняла.

Присев на кровать, Мартин устремил взор в окно.

— Я думаю, ничего у нас не получится, — сказал он.

— Что не получится? — спросила Тильда с недоумением.

— Ничего не получится, — повторил он, по-прежнему глядя в окно. — Карин задает много вопросов.

— О чем?

Тильда все еще не понимала, что ее собираются послать. Сначала секс, потом «прощай» — классический сценарий.

Мартин приехал в пятницу вечером, и сначала все было как обычно. Тильда не спрашивала, что он сказал жене: она никогда об этом не спрашивала. Тем вечером они остались у нее дома. Тильда приготовила рыбный суп. Мартин был в хорошем настроении, рассказывал о новых учениках в полицейской школе и разных новостях.

— Им многому придется научиться, — сказал он.

Тильда кивнула, вспоминая свое первое время в полицейской школе. Их было двадцать учеников, в основном парни и всего несколько девушек. Они быстро поделили преподавателей на три категории: милые старички; гражданские, преподававшие право и не имевшие понятия о работе полиции; и молодые, отвечавшие за практические занятия. Молодым было что рассказать, и ученики их обожали. Одним из них был Мартин Альмквист.

В субботу они поехали на север в машине Мартина. Тильда не была там с самого детства, но хорошо помнила то ощущение: как будто находишься на краю земли. Теперь, в ноябре, дул ледяной ветер с моря, и на берегу не было ни души. Белоснежный маяк «Длинный Эрик», возвышавшийся над морем, напомнил ей об Олуддене. Тильде хотелось обсудить недавний трагический случай с Мартином, но она не стала. Все-таки у него выходной.

Они пообедали в ресторане в Букселькроке и вернулись назад в Марнэс. По возвращении Мартин стал односложно отвечать на вопросы и мало говорить, как Тильда ни старалась поддержать беседу.

Так они и легли спать, а наутро Мартин присел на край кровати и сказал, что все кончено. Сидя к ней спиной, он сказал, что много думал об этом с тех пор, как Тильда переехала на Эланд. Думал о том, чего он хочет от жизни. Но теперь он принял решение, и оно кажется ему единственно верным.

— Так будет лучше всем, — сказал он. — И для тебя тоже.

— Ты меня бросаешь? — тихо спросила Тильда.

— Нет. Просто мы больше не будем видеться.

— Я переехала сюда ради тебя, — произнесла Тильда, глядя на голую спину Мартина, покрытую волосами. — Я не хотела уезжать из Вэкшо, но сделала это ради тебя. Хочу, чтобы ты это знал.

— Что ты имеешь в виду?

— Люди сплетничали. Я хотела положить конец разговорам.

Мартин кивнул:

— Людям нравится сплетничать. Но больше у них не будет повода.

Что можно было на это сказать? Через пять минут Мартин, уже полностью одетый, поднял с пола свою сумку. Он по-прежнему старался не смотреть ей в глаза.

— Ну, я пошел, — проговорил он.

— Так я этого не стоила? — спросила Тильда.

— Стоила. Но это было раньше. Не теперь.

— Ты не мужчина, — заявила Тильда.

Промолчав, Мартин открыл дверь. Тильда подавила желание передать привет его жене. Дверь закрылась, шаги стихли на лестнице. Сейчас он сядет в машину и вернется к своей семье, как будто ничего и не произошло.

Тильда осталась сидеть в постели. В квартире было тихо. На полу валялся использованный презерватив.

— Ты никому не нужна, — сказала она сама себе. — А ты ему поверила, дура! Ты никто для него. Ты всего лишь другая женщина.

Она еще полчаса сидела в постели, занимаясь самобичеванием и гадая, не станет ли ей легче, если обрить голову. Потом все-таки встала, приняла душ, оделась и решила, что навестит Герлофа в доме престарелых. Это отвлечет ее от любовных страданий.

Но в этот момент зазвонил телефон. Дежурный из Боргхольма сообщил, что воры забрались на хутор к северу от Марнэса. Их обнаружили хозяева — чета пенсионеров, и старик теперь в больнице с сотрясением мозга и несколькими переломами. «Хорошо, — ободрилась Тильда. — Работа притупляет боль».

Она приехала на хутор к двум часам, когда на острове уже начало темнеть, и сразу же столкнулась с Хансом Майнером. В отличие от нее, он был облачен в полицейскую форму и натягивал вокруг хутора ленту с надписью «Проход воспрещен полицией».

— Где ты была вчера? — спросил он.

— Выходной, — ответила Тильда. — Мне никто не звонил.

— Самой надо было позвонить.

Тильда захлопнула дверцу машины.

— Заткнись.

Майнер обернулся:

— Что ты сказала?

— Я сказала тебе заткнуться. Не надо меня учить, что делать.

После этого у нее точно не осталось никаких шансов на дружбу с Майнером, но Тильде было на это наплевать.

Несколько секунд он стоял, неподвижно глядя на Тильду округлившимися глазами, словно не мог поверить в то, что она сказала.

— Я тебя не учу, — произнес он наконец.

— Да?.. Передай ленту.

Она молча начала поиски следов вокруг дома. Криминалисты прибудут из Кальмара только завтра утром. На мокрой глине легко было найти отпечатки обуви. Это были мужские ботинки большого размера или сапоги, а в отдалении трава оказалась примятой так, словно кто-то упал на колени и потом пополз в лес. Тильда сравнила следы: грабителей было трое.

На веранде показалась женщина. Это был соседка, присматривавшая за домом в отсутствие хозяев. Женщина спросила, не хотят ли они выпить кофе.

«Кофе с Майнером? Ну уж нет», — подумала Тильда. И ответила:

— Спасибо, я лучше пока осмотрю дом.

Зайдя внутрь, она сразу увидела, что пол усыпан осколками от разбитого зеркала. Ковер сбился, а на пороге в кухню виднелись пятна крови.

Дверь в гостиную была приоткрыта, и, пройдя по разбитому стеклу, Тильда заглянула внутрь. В гостиной царил хаос. Все ящики были выдвинуты, дверцы шкафов открыты. На полу — грязные следы. Криминалистам будет с чем поработать.

Закончив осмотр места преступления, полицейские разъехались в разные стороны, не сказав друг другу ни слова. Тильда отправилась в дом престарелых навестить Герлофа.

— Ограбление, — объяснила Тильда свое опоздание.

— Ограбление? — повторил Герлоф удивленно. — Где же?

— Пасторский хутор Хагельбю. Воры напали на хозяина.

— Он сильно пострадал?

— Довольно сильно. Ножевое ранение. Сотрясение мозга. Перелом. Наверняка об этом завтра напишут газеты.

Присев за журнальный столик, Тильда достала диктофон. В голове у нее вертелись мысли о Мартине. Наверно, он уже приехал домой, вошел в дверь, обнял Карин и пожаловался на то, какой скучной была полицейская конференция в Марнэсе.

Герлоф что-то сказал, но Тильда не слышала. Она думал о Мартине, как он ушел, даже ни разу не обернувшись.

— Прости?

— Вы нашли следы того, кто это сделал?

Тильда, решив не вдаваться в детали, сказала:

— Завтра криминалисты обследуют место преступления.

После чего постучала пальцем по диктофону и прибавила:

— Поговорим теперь о родных?

Герлоф кивнул, но не успокоился.

— Что вы делаете? — полюбопытствовал он. — На месте преступления?

— Криминалисты ищут отпечатки пальцев и следы обуви… Фотографируют. Собирают ворсинки и нитки от одежды, волосы, берут на анализ кровь… По отпечаткам ног можно узнать размер обуви.

— Довольно много, — заметил Герлоф.

Тильда кивнула:

— Мы стараемся работать профессионально. Но пока мы знаем только, что они приехали на большой машине или грузовике.

— Вы должны найти этих негодяев.

— Конечно.

— Можешь принести бумагу со стола?

Тильда выполнил просьбу Герлофа. Написав что-то на листе, старик протянул его Тильде.

Там было три имени.

Джон Хагман.

Дагмар Карлсон.

Эдла Густавсон.

Тильда зачитала их вслух и спросила:

— Это грабители?

— Нет, — ответил Герлоф, — это мои старые приятели.

— И?

— Они могут помочь.

— Как?

— Они все видят.

— Надо же…

— Они живут рядом с дорогой и всегда в курсе того, кто проезжает мимо, особенно зимой. Эдла и Дагмар всегда бросают все дела, чтобы посмотреть, кто едет мимо дома.

— Тогда мне надо с ними поговорить, — заметила Тильда. — Мы благодарны за любые советы.

— Начни с Джона в Стенвике, он мой приятель. Передавай ему привет.

— Передам.

— И спроси про незнакомые машины. Он наверняка их запомнил. Потом поезжай к Эдле и Дагмар и спроси то же самое. Так у тебя будет информация по всем дорогам на острове.

— Спасибо, — сказала Тильда, разглядывая список.

Она снова взялась за диктофон.

— Герлоф… О чем ты думаешь, когда вспоминаешь Рагнара?

— Рагнар… — после паузы произнес Герлоф. — Ему нравилось ездить на моторке и проверять невод осенью. Нравилось заманивать в сети разными приманками самок угрей и ловить их по ночам.

— Самок?

— Едят только самок угрей, — улыбнулся Герлоф. — Самцы слабые и никому не нужны.

— Совсем как у людей, — сказала Тильда, грустно усмехнувшись.

16

— Папа, а когда Рождество? — спросила Ливия, когда он укладывал ее спать.

— Скоро, через месяц.

— Через сколько дней?

— Через… — Йоаким взглянул на висевший над кроватью Ливии календарь, с которого улыбалась Пеппи Длинныйчулок. — Через двадцать восемь дней.

Ливия с задумчивым видом кивнула.

— Почему ты интересуешься? — спросил Йоаким. — Ждешь подарков?

— Нет, но мама ведь тогда вернется домой?

Йоаким помолчал и медленно произнес:

— Не уверен.

— Вернется.

— Нет, боюсь, что не вернется.

— Вернется. Мама вернется на Рождество! — крикнула Ливия и натянула на глаза покрывало, давая понять, что больше не собирается разговаривать.

Недавно Йоаким обнаружил новую особенность у Ливии: она спала спокойно две ночи подряд, но на третью обязательно просыпалась и начинала его звать:

— Папа!

Обычно это происходило в час или два ночи, и, как бы крепко ни спал Йоаким, он сразу вскакивал с постели. И не только он один. Крики Ливии будили и Распутина тоже. Проснувшись, кот запрыгивал на подоконник и всматривался в темноту, словно следя за кем-то.

— Папа!

Хоть какой-то прогресс, подумал Йоаким, направляясь в спальню Ливии. Наконец она перестала звать во сне Катрин.

В который раз он присел на край постели и погладил Ливию по спине. Дочка продолжала лежать лицом к стене, погруженная в сон. Йоаким стал ждать, когда Ливия заговорит. И, как обычно, спустя несколько минут она произнесла монотонным голосом:

— Папа?

— Да, — тихо ответил он. — Ты кого-то видишь, Ливия?

Не поворачиваясь, она сказала:

— Маму.

На этот раз Йоаким был готов к этому, но по-прежнему не знал, спит дочь или бодрствует. Как не знал он и того, полезен ей или вреден этот разговор. Да и ему тоже.

— Где она? — продолжал он несмотря ни на что. — Где мама?

Ливия слегка приподняла правую руку и махнула. Йоаким обернулся, но, разумеется, ничего не увидел. Он снова посмотрел на дочь:

— Катрин… мама хочет мне что-то сказать?

Никакого ответа. Он никогда не получал ответа на свои вопросы.

— Где она? — спросил он снова. — Где мама, Ливия?

Никакого ответа.

Йоаким задумался, потом медленно проговорил:

— Что мама делала на дамбе? Зачем она туда пошла?

— Она хотела узнать….

— Что узнать?

— Правду.

— Правду? От кого?

Ливия промолчала.

— Где сейчас мама? — спросил он.

— Рядом.

— Она в доме?

Ливия молчала, но Йоаким чувствовал, что Катрин нет в доме. Она держалась в отдалении.

— Ты можешь с ней поговорить, Ливия? — спросил он. — Мама тебя слышит?

— Она смотрит.

— Она нас видит?

— Может быть.

Йоаким затаил дыхание. Ум его метался в поисках правильного вопроса.

— Что ты сейчас видишь, Ливия? — сказал он.

— Там кто-то есть на берегу… У маяков.

— Это, наверно, мама. Она….

— Нет, — ответила Ливия. — Это Этель.

— Что?

— Это Этель.

Йоаким похолодел.

— Нет, не может быть, — прошептал он.

— Да.

— Нет, Ливия! — громко произнес он, почти крикнул.

— Этель хочет поговорить.

Йоаким не мог даже рукой шевельнуть от страха.

— Я не хочу с ней говорить. Не хочу… — выдохнул он.

— Она хочет.

— Нет.

Сердце бешено колотилось в груди Йоакима, во рту у него пересохло.

— Она не может быть здесь.

Ливия молчала.

— Этель в другом месте… Она не может быть здесь, — повторил Йоаким.

Ему хотелось сбежать, бежать как можно дальше от детской комнаты, но он продолжал сидеть на краю постели Ливии, скованный страхом. Но то и дело помимо воли посматривал на приоткрытую дверь.

В доме было тихо.

Ливия лежала неподвижно под одеялом, отвернувшись от Йоакима. В темноте слышно было ее легкое дыхание.

Наконец он нашел в себе силы встать и выйти в темный коридор.

Ночь была ясной. Луна выглянула из-за облаков и теперь заливала бледным светом двор. Но Йоаким боялся подойти к окну. Боялся увидеть там женщину с тощей фигурой и разъяренным лицом. Опустив глаза в пол, он прошел в прихожую, где обнаружил, что входная дверь открыта. Почему он всегда забывает ее запереть? С сегодняшнего дня это должно войти в привычку. Йоаким быстро запер дверь, стараясь не смотреть в окно. Вернувшись в спальню, он взял с подушки ночную сорочку Катрин и крепко к себе прижал.

В ту ночь Йоаким решил больше не расспрашивать Ливию об ее снах. Слишком боялся он услышать ответ, да и не стоило поощрять и без того богатое воображение дочери.

В пятницу утром он отвез детей в Марнэс и продолжил заниматься ремонтом на первом этаже. Но, работая, он вел себя очень странно. Передвигаясь по дому и двору, Йоаким разговаривал со своей покойной сестрой.

Выйдя в кухню, он крикнул:

— Этель, тебе нельзя оставаться здесь!

Со стороны это могло показаться смешным, но Йоакиму было не до смеха. Потому что он чувствовал в эту минуту только невыносимое одиночество. Затем он вышел во двор и, обращаясь к морю, сказал:

— Этель, прости… но тебя здесь не ждут.

В конце концов он прошел к коровнику, распахнул дверь и крикнул в темноту:

— Этель, уходи отсюда!

Ответа он не получил. Впрочем, Йоаким на это и не рассчитывал. Просто, проделав все это, он почувствовал себя лучше, словно так заставил Этель держаться от него и детей подальше.

В субботу их навестили Лиза и Микаэль Хесслин, с которыми они жили по соседству в Стокгольме. Лиза и Микаэль предупредили заранее, что заедут на хутор по пути из Дании. Йоаким обрадовался. Ему с Катрин всегда нравились дружелюбные соседи.

— Йоаким, — обратилась к нему Лиза после того, как, припарковав машину, она и Микаэль вошли в дом, — мы так давно хотели тебя навестить. Ты выглядишь таким уставшим!

Она крепко его обняла.

— Да, это так, — сказал Йоаким, обнимая ее в ответ.

— Тебе нужно больше спать.

Йоаким только кивнул. Микаэль по-приятельски похлопал его по плечу и пошел разглядывать дом.

— Ты, я вижу, продолжаешь ремонт, — сказал он. — Полы просто фантастические.

— Старинные. Пол мы не меняли, — объяснил Йоаким. — Только отшлифовали и покрыли лаком.

— А какие обои! Вы знаете в них толк.

— Спасибо.

— Все комнаты будут светлыми?

— На первом этаже — да.

— Красиво, — заметил Микаэль. — Светло и уютно.

Впервые Йоаким ощутил гордость за свой новый дом. То, что начала Катрин, он продолжает несмотря ни на что.

Лиза тоже оценила проделанную работу.

— Чудесно, — сказала она. И прибавила: — А вы все делали по фэн-шуй?

— Фэн-шуй? Не думаю, — ответил Йоаким. — Это важно?

— Конечно, особенно здесь, на берегу, где столько ветров. — Лиза огляделась по сторонам и прижала руку к груди: — Я чувствую очень сильные энергетические потоки на этом хуторе. Ничто не должно мешать их передвижению.

— Я подумаю над этим, — кивнул Йоаким.

— Я знаю хорошего консультанта по фэн-шуй. Она помогала нам обставить дачу на Готланде. Дать тебе номер?

Йоаким снова кивнул, представляя, как бы прыснула Катрин, услышав все это. Она всегда подсмеивалась над причудами Лизы.

Они устроили замечательный ужин. Йоаким приготовил жареную камбалу, купленную в Марнэсе. Лиза и Микаэль привезли бутылку белого вина, и впервые за много лет Йоаким употреблял алкоголь. Вкус ему не понравился, но вино помогло расслабиться и некоторое время не думать о словах Ливии, сказанных ею во сне. Ливия тем вечером была бодрой и энергичной. Она рассказывала Лизе о воспитательницах в детском саду, которые говорят детям, что идут подышать свежим воздухом, а на самом деле тайком курят. Микаэль рассказал детям, что они видели лосиху с лосенком, когда ехали на машине, и Ливия с Габриэлем увлеченно слушали.

Дети были рады гостям и долго отказывались ложиться спать. Йоакиму стоило больших трудов заставить их переодеться в пижамы. Габриэль заснул сразу, а Ливия попросила Лизу почитать ей историю про Эмиля. Через двадцать минут Лиза появилась в кухне.

— Она заснула? — спросил Йоаким.

— Она так устала, будет, наверно, спать без задних ног.

— Хотелось бы.

Еще час они сидели и болтали в кухне, а потом Йоаким помог друзьям занести сумки в угловую комнату.

— Я как раз закончил тут ремонт, — сказал он. — Вы будете первыми гостями.

Он еще днем растопил печку, так что в комнате было тепло и уютно.

По прошествии получаса Лиза с Микаэлем уже улеглись. Йоаким лежал в темноте, слушая, как они о чем-то разговаривают в комнате для гостей. Ему было спокойнее от того, что в доме есть еще кто-то кроме него. На хуторе было так одиноко без Катрин. Олуддену не помешают гости. Живые гости.

Он вспомнил то, что ему рассказывали Карлсоны о покойниках, возвращавшихся на Рождество. Ливия сказала то же самое о Катрин.

Увидеть ее снова. Поговорить с ней. Хотя бы один раз. Нет. Нельзя об этом даже думать.

Через пару минут голоса стихли. Йоаким закрыл глаза и заснул.


В доме кто-то кричал. Йоаким дернулся и проснулся. Ливия? — мелькнуло у него в голове. Нет, это мужской голос. Йоаким лежал в постели, сонный и растерянный, недоумевая, что происходит, пока не вспомнил, что на хуторе гости. Это был голос Микаэля Хесслина. А вот в коридоре послышались шаги и голос Лизы.

Часы показывали без двадцати два. Йоаким вскочил с кровати и бросился проверить детей. Габриэль и Ливия спали спокойно, только Распутин вылез из своей корзинки и беспокойно терся об стену.

Йоаким пошел в направлении кухни. В прихожей горел свет, и там Йоаким нашел Лизу в сапогах и куртке. Лицо у Лизы было напряженное.

— Что случилось? — спросил он.

— Не знаю… Микаэль проснулся и начал кричать… Он побежал к машине, — прибавила она, застегивая куртку. — Я должна проверить.

Йоаким вернулся в кухню, не понимая, что происходит. Распутина нигде не было видно, и в доме царила тишина. Он поставил чайник на огонь.

Налив себе чашку чая, Йоаким подошел к окну и увидел Лизу с Микаэлем в машине перед домом. Снежинки блестели в свете окна, кружась и поблескивая.

Видно было, что Лиза задает вопросы, но Микаэль сидел, глядя прямо перед собой и только изредка покачивая головой.

Через пару минут Лиза вернулась в дом.

— Микаэлю приснился кошмар… — сказала она. — Он говорит, что кто-то стоял рядом с кроватью и смотрел на него.

У Йоакима перехватило дыхание.

— Микаэль вернется в дом? — спросил он.

— Мне кажется, он еще посидит в машине, — ответила Лиза. — Боюсь, нам придется переночевать в отеле в Боргхольме. Он открыт зимой?

— Кажется, да, — сказал Йоаким и после паузы спросил: — У Микаэля проблемы со сном?

— Нет, — сказала Лиза, — по крайней мере в Стокгольме. Но у него проблемы на работе, и последнее время что-то его сильно беспокоит, но он ничего мне не рассказывает…

— Здесь, на хуторе, нет ничего опасного, — сказал Йоаким, но, вспомнив разговоры Ливии во сне, тут же прибавил: — Конечно, в ноябре тут мрачновато, но мы не стали бы здесь жить, если бы было опасно…

Лиза огляделась по сторонам.

— Здесь очень сильные энергетические потоки, — повторила она сказанное накануне вечером. После чего тихо прибавила: — Ты не чувствуешь присутствие Катрин? Тебе не кажется, что она задержалась здесь, чтобы присматривать за вами?

Поколебавшись, Йоаким кивнул:

— Да, кажется.

И замолчал. Ему хотелось с кем-то поделиться тем, что произошло, но он чувствовал, что Лиза не самый подходящий для этого человек.

— Мне надо собрать вещи, — сказала она.

Спустя четверть часа Йоаким снова стоял у окна в кухне, глядя, как отъезжает машина супругов Хесслин. Он стоял, пока свет фар не исчез на горизонте и хутор снова не погрузился во тьму. В доме по-прежнему было тихо.

Оставив свет в коридоре включенным, Йоаким проверил, спят ли дети, и вернулся в спальню. Он долго лежал в кровати, вглядываясь в темноту.


В понедельник с утра Йоаким отвез детей в сад и принялся за последнюю спальню на нижнем этаже. Наклеивая обои, он прислушивался к звукам на улице, но ничего не слышал.

Йоаким поработал пять часов, пообедал, и к двум все было уже готово. Сварив себе чашку кофе, он вышел на веранду и вдохнул холодный воздух. Солнце уже садилось, на хуторе сгущались сумерки. Но Йоаким ясно видел, что дверь в коровник опять приоткрыта.

Надев куртку, он снова вышел на улицу.

Двадцать шагов до коровника. Йоаким распахнул тяжелую дверь и вошел в темноту. Нащупав на стене старый выключатель, он повернул его, и бледный свет залил каменный пол и пустые стойла.

В коровнике было тихо. Похоже, даже крысы не желали селиться здесь.

В каждое новое посещение Йоаким обнаруживал новые вещи, и на этот раз заметил, что пол подметен. Кажется, Катрин что-то говорила о том, что прибрала здесь в начале осени.

Йоаким посмотрел на лестницу, ведущую наверх, вспоминая, как поднимался на сеновал вместе с Мирьей Рамбе. Внезапно ему захотелось снова увидеть надписи на стене, что она показала ему тогда.

Поднявшись наверх, Йоаким с удивлением обнаружил, что лучи заходящего солнца проникли в окна сеновала и осветили помещение. Он осторожно пробрался среди разного хлама, лежавшего на полу, и оказался у дальней стены. В бледном свете солнца ясно видны были надписи, вырезанные на стене. На самой нижней доске — имя Катрин и дата. Его Катрин. Йоаким прочитал имя. Снова и снова.

Щели между досками были узкими и черными, но ему показалось, что в них можно что-то увидеть. Внезапно у него возникло ощущение, что перед ним не внешняя стена коровника. Пора было уже забирать детей, но Йоаким все равно вышел наружу и обошел сарай вокруг, пересчитывая окна: одно, два, три, четыре, пять. Затем он снова поднялся на сеновал.

Внутри он обнаружил только четыре окна, значит, пятое было по ту сторону стены.

Стена была сплошная: ни окна, ни двери. Йоаким подергал доски в палец толщиной, но ни одна не поддавалась.

17

Карин!

Это письмо от того, кто не желает вам зла, а только хочет открыть вам глаза на то, что происходит. А происходит следующее: Мартин в течение долгого времени вам изменял. Три года назад он завел роман со своей студенткой в полицейской школе, на десять лет его моложе. Три года продолжались эти отношения и закончились только пару дней назад.

Я знаю это, потому что я и есть та другая женщина.

Я больше не могла выносить его ложь, и надеюсь, что, узнав правду, вы тоже не будете это терпеть. Вам, наверно, нужны доказательства? Не хочу вдаваться в интимные подробности, но я могу описать шрам длиной пять сантиметров на правом бедре Мартина. Он получил его, когда пытался выкопать камень на вашем дачном участке в Эррефорсе. Помните?

И, думаю, вы со мной согласитесь, что ему не помешает побрить спину и пятую точку, раз уж он так гордится своим мускулистым телом.

Я не хочу никому навредить, хотя знаю, что правда будет для вас болезненной. Мир полон лжецов. Но так мы, по крайней мере, сможем избавиться от одного из них.

Другая женщина

Тильда откинулась на спинку стула и еще раз перечитала письмо. На часах было восемь утра. Она пришла на работу еще в семь, чтобы набрать на компьютере это письмо, текст которого она набросала вчера в блокноте. В участке она была одна: Ханс Майнер никогда не приходил так рано. Если уж он и соблаговолял появляться на рабочем месте, то уж никак не раньше десяти.


Тильда видела Карин Альквист только раз, когда Мартин вынужден был взять с собой на работу сына Антона. Карин — женщина на голову выше Тильды, с темными кудрявыми волосами — приехала его забрать. Она нежно улыбалась мужу в тот день, и в глазах ее светилась гордость обладания. Тильда посмотрела через окно на пустынную улицу. Стало ли ей лучше от того, что она написала это письмо? Так ли уж сладка месть, как говорят?

Да.

Тильда ощущала усталость, но усталость эта была приятной. Тильда быстро распечатала письмо на принтере и достала из ящика чистый белый конверт без каких-либо обозначений. Она не была до конца уверена в правильности того, что делает. Мартин рассказывал, что Карин работала в комитете по вопросам экологии, и Тильда собиралась адресовать письмо ей на работу, чтобы Мартин его случайно не вскрыл. Но так письмо вскрыл бы секретарь, так что в конце концов она написала домашний адрес печатными буквами, чтобы нельзя было распознать почерк. Без имени отправителя.

Сунув конверт в сумку, где уже лежал диктофон, она надела куртку и полицейскую фуражку и вышла из участка.

Рядом с участком висел на стене почтовый ящик. Тильда замедлила шаг, но не стала доставать письмо: она еще не готова была отправлять его, да и марки не были наклеены на конверт.

В тот день у нее были запланированы открытые уроки в школе после обеда, но до этого она собиралась проверить несколько адресов.

Эдла Густавсон жила в маленьком, окрашенном в красный цвет доме неподалеку от Альторпа. Рядом с ее домом проходила проселочная дорога, не скрытая кустами или деревьями. Казалось, время остановилось в этом тихом и пустынном месте.

«Вот так и нужно жить, — подумала Тильда. — Вдали от людей».

Она позвонила в дверь; отворила крупная женщина.

— Здравствуйте, меня зовут Тильда, — сказала молодая женщина.

— Да-да, я поняла, — проговорила Эдла. — Герлоф меня предупредил, что вы приедете. Входите же!

Две черные кошки при виде Тильды скрылись в кухне, но сама хозяйка рада была гостям, особенно если это были родственники Герлофа, как она сказала. Эдла была полна энергии: едва выслушав приветственные слова Тильды, она принялась варить кофе и доставать печенье — целых десять разных сортов — из шкафа, которое она выложила на серебряное блюдо. Тильда с восхищением произнесла:

— Никогда не видела столько разного печенья!

— Правда? — удивилась Эдла. — Разве вы не бывали в кондитерской?

— Да нет, бывала…

Тильда заметила на стене черно-белое свадебное фото и подумала о письме, адресованном жене Мартина. После чего решила, что пошлет его вечером. Так Карин получит его в конце недели, и у нее будет время на выходных, чтобы излить весь свой гнев на Мартина.

Тильда откашлялась и сказала:

— У меня пара вопросов, Эдла. Не знаю, читали ли вы газеты, но в Хагельбю произошло ограбление, есть пострадавшие, и нам нужна ваша помощь в расследовании.

— Меня тоже обокрали, — заметила Эдла. — Унесли канистру с бензином из гаража.

— Вот как? — Тильда достала блокнот. — Когда это случилось?

— Осенью тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

— Вот оно что.

— Я помню, потому что муж был жив и у нас была машина.

— О'кей, но сейчас речь идет о недавних ограблениях. — Тильда закрыла блокнот. — Я хотела спросить, не видели ли вы незнакомые машины на дороге. Герлоф говорил, что вы следите за движением в этих местах.

— Да-да. Я всегда слышу приближение машины и смотрю в окно, но машин теперь так много.

— Даже зимой?

— Зимой, конечно, нет. Но я уже не успеваю записывать номера, как я делала это прежде. Машины проносятся мимо так быстро. И я не разбираюсь в современных марках.

— А в последние дни вы не видели подозрительных машин? Поздно вечером? Например, в пятницу?

Эдла задумалась.

— Больших машин? — наконец спросила она.

— Вероятно, — ответила Тильда. — Воры много украли, так что, наверно, машина у них была большая.

— Грузовики здесь часто проезжают. Мусоровозы тоже. И тракторы.

— Не думаю, что это был грузовик.

— Я видела большую черную машину в четверг. Она ехала на север.

— Поздно вечером?

— Да, часов в двенадцать. Я уже погасила свет в гостиной. Черный фургон.

— Новый или старый?

— Не очень новый. И на нем было что-то написано. «Кальмар» и что-то вроде «сварочный».

Тильда раскрыла блокнот и сделала запись. После этого сказала:

— Очень хорошо. Большое спасибо за помощь, Эдла.

— А за их поимку полагается вознаграждение? — полюбопытствовала та.

Закрыв блокнот, Тильда покачала головой.


Посетив Эдлу Густавсон, Тильда поехала обратно на север и повернула в сторону Олуддена. Но она ехала не на хутор. Ее интересовал старый дом дедушки Рагнара у фьорда Салтфьерден. «Частная дорога» — значилось на дорожном знаке. Разбитая дорога с низко нависающими над ней ветвями деревьев вела к пляжу и заканчивалась запертой калиткой перед домиком. Вдали за соснами блестело море.

Припарковавшись перед калиткой, Тильда вышла из машины. Дорожка к дому заросла травой. Тильда с трудом припоминала, как была здесь с отцом пятнадцать лет назад. Рагнара к тому времени уже не было в живых, а бабушка лежала в больнице. Дом они выставили на продажу. Тильда помнила только запах смолы и сети, сушившиеся во дворе.

— Эй! — крикнула она.

Никакого ответа. К дому был пристроен сарай с закрытыми ставнями, поленница, коровник и баня. Видно было, что дом нуждается в ремонте. Глядя на него, создавалось ощущение полной заброшенности.

Тильда постучала в калитку. Снова никакого ответа. Судя по всему, в доме жили только летом, как и говорил Герлоф. Тут не осталось никаких следов семьи Давидсон. С этого места не виден был Олудден, но, пройдя немного вперед по пляжу, Тильда разглядела остатки корабля, потерпевшего крушение у этих берегов. Вдалеке за ним виднелись на горизонте маяки Олуддена.

Тильда подошла ближе к воде, спугнув птицу, сидевшую на камне. Птица тяжело поднялась в воздух, взмахивая большими крыльями. Ястреб.

На краю леса молодая женщина заметила небольшой деревянный дом; на лужайке перед домом стоял стул, накрытый несколькими покрывалами. Внезапно покрывала зашевелились, и из-под них высунулась голова. Тильда подошла ближе и увидела старика с седой бородой в шерстяной шапке. В руках у него был темно-зеленый бинокль, а рядом со стулом стоял большой стальной термос.

— Вы спугнули моего Haliaeetus Albicila! — крикнул старик.

— Простите? — сказала Тильда, подходя ближе.

— Морского ястреба! Вы что, его не видели?

— А, этого…

Один из орнитологов-любителей, отметила Тильда. Они наблюдали за птицами в любое время года.

— Расправил крылья, — констатировал старик, поднося к глазам бинокль. Вдали на волнах покачивались около десятка птиц черно-белого окраса. — Собираются группой, чтобы спастись от ястребов, — пояснил он.

— Как интересно.

— Правда? — Мужчина оглядел Тильду и, узнав униформу, прибавил: — Впервые вижу в наших краях полицейского.

— Да, обычно тут спокойно.

— Во всяком случае, зимой. Только и видно, что пару барж и моторок.

— Даже в это время года?

— Я пока не видел, но слышал шум мотора там вдали.

Тильда вздрогнула.

— У Олуддена? — спросила она.

— Да, или южнее. Шум слышно на расстоянии нескольких километров, если, конечно, нет ветра.

— Четыре недели назад на Олуддене утонула женщина. Вы в то время были здесь?

— Думаю, был.

— Вы знаете об этой трагедии? — Тильда пристально посмотрела на старика.

— Да, читал в газете. Но я ничего не видел. Отсюда ничего не видно — лес мешает.

— А вы не слышали ничего подозрительного? Шум мотора, например?

Старый орнитолог задумался.

— Может, и слышал, — наконец ответил он.

— Если бы мимо проплывала лодка, вы бы ее заметили?

— Может, и заметил бы. Я часто здесь сижу.

Вот тебе и очевидец, подумала Тильда. От Эдлы Густавсон она и то получила больше информации, чем от этого любителя понаблюдать за птичками в Балтийском море. Поблагодарив за помощь, Тильда направилась к машине. Сделав всего несколько шагов, она услышала спиной:

— Может, будем поддерживать контакт?

Молодая женщина остановилась и обернулась, сказав:

— Простите?

— Тут немного одиноко, — с улыбкой произнес старик. — Красиво, но одиноко. Может, еще заедете меня навестить.

Тильда покачала головой:

— Извините, мне некогда. Попробуйте найти себе приятелей.


Пообедав, Тильда отправилась в школу беседовать с учениками. Потом она хотела написать несколько отчетов о проделанной работе, но мысли о трагедии в Олуддене не давали ей сосредоточиться.

Тильда велела себе собраться, подняла трубку и набрала номер Йоакима Вестина. Тот ответил после трех сигналов. В трубке были слышны удары мяча и детские возгласы, что было хорошим знаком, — но голос самого хозяина хутора был такой же усталый, как и прежде. Казалось, ему стоило огромного труда ответить на этот звонок. Тильда решила пренебречь вежливостью.

— Я хочу кое-что спросить у вас, — начала она без вступления. — У вашей жены были знакомые, у которых есть лодка или яхта? Здесь, на Эланде?

— Нет, я никого не знаю, — ответил Йоаким. — И Катрин тоже мне ничего такого не говорила.

— Чем она занималась здесь, в то время как вы были в Стокгольме? Что она вам рассказывала?

— Ремонтировала дом, расставляла мебель, заботилась о детях. У нее было много дел.

— Ее кто-нибудь навещал?

— Только я. Насколько мне известно.

— Спасибо. Я позвоню, если что-нибудь…

— У меня тоже есть вопрос, — сказал Вестин, не дав Тильде закончить.

— Да?

— Когда вы были здесь, вы упомянули родственника из Марнэса, который много знал об Олуддене…

— Герлоф. Брат моего дедушки. Он член местного краеведческого сообщества.

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Об Олуддене?

— Да, об истории хутора… и связанных с ним поверьях.

— Поверьях? — переспросила Тильда.

— Да, — коротко ответил Йоаким Вестин.

— Не знаю, известно ли Герлофу об этих историях, но могу спросить, — сказала Тильда. — Ему нравится говорить о прошлом.

— Скажите, что он может заехать в гости в любое время.

Тильда положила трубку и взглянула на часы. Половина пятого. Включив компьютер, она принялась писать отчеты, намереваясь вставить туда также информацию о черном фургоне, полученную от Эдлы. Свидетельства же орнитолога-любителя трудно было считать надежными.

Она увлеклась работой и даже не заметила, что часы пробили восемь. Работа позволяла Тильде отвлечься от мыслей о Мартине. Прогнать из головы его образ. Она так и не послала письмо жене Мартина.

Загрузка...