Ночь Бармаглота

Глава первая

Во сне я стоял посреди Оак-стрит, а вокруг была тёмная ночь. Уличные фонари не горели; лишь бледный свет луны отражался на огромном мече, которым я описывал круги над головой, пока Бармаглот подкрадывался всё ближе. Он пыхтел вдоль тротуара, сгибая крылья и напрягая мускулы для последнего рывка; его когти щёлкали по камням, как матрицы по верстаткам линотипа. Затем, что удивительно, он заговорил.

— Док, — сказал он. — Вставайте, док.

Рука — не лапа Бармаглота — трясла меня за плечо.

И были ранние сумерки, а не тёмная ночь, и я сидел во вращающемся кресле за своим потрёпанным столом, глядя через плечо на Пита. Пит улыбался мне.

— Мы готовы, док, — говорил он. — Вам только надо вырезать две строчки из последней гранки, и мы готовы. Рано сегодня.

Он положил передо мной гранку, набранную всего одним шрифтом. Я взял голубой карандаш и вычеркнул две строчки так, чтобы получилось связное предложение, и Питу не пришлось бы ничего перенабирать.

Он подошёл к линотипу и выключил его, и вдруг в доме стало очень тихо, так тихо, что я слышал, как в дальнем углу капает вода из крана.

Я встал и потянулся, чувствуя себя недурно, хоть и немного сонным из-за того, что задремал, пока Пит отливал ту последнюю гранку. На этот раз, в этот четверг, «Гудок Кармел-Сити» рано готов к печати. Конечно, никаких настоящих новостей в нём не было, но ведь их и никогда не бывало.

И всего половина седьмого, и на улице ещё не стемнело. Мы закончили на несколько часов раньше обычного. Я решил, что это призыв к выпивке, здесь и сейчас.

В бутылке из моего стола хватало виски для одной доброй порции выпивки или двух поменьше. Я спросил Пита, не хочет ли он глотнуть, и он сказал, что нет, не сейчас, он подождёт, пока дойдёт до Смайли, так что я угостился как следует, как и надеялся сделать. И было вполне безопасно спрашивать Пита; он редко употреблял до конца дня, и, хотя моя часть работы была сделана, Питу предстоял ещё почти час трудов по механической части.

Напиток согрел меня под поясом, когда я подошёл к окну у линотипа и встал там, глядя в тихий сумрак. Пока я стоял, на Дубовой улице загорались огни. Я спал, видя во сне, что сплю?

На тротуаре через дорогу Майлз Харрисон колебался перед закусочной Смайли, как будто мысль о стакане прохладного пива соблазняла его. Я почти что чувствовал, как работает его разум: «Нет, я помощник шерифа округа Кармел, и у меня ещё есть работа сегодня вечером, и я не пью на службе. Пиво может подождать».

Да, его совесть, похоже, победила, раз он пошёл дальше.

Сейчас мне интересно, хотя тогда я, конечно, не задавался этим вопросом, знай он, что будет мёртв ещё до полуночи, не зашёл ли бы он за пивом? Думаю, так он и сделал бы. Я знаю, что он так сделал бы, но это ничего не доказывает, потому что я сделал бы это в любом случае; у меня никогда не было совести, как у Майлза Харрисона.

Позади меня, у аппарата, Пит вставлял последнюю гранку в первую полосу.

— Окей, док, всё сходится, — сказал он. — Мы готовы.

— Вращай прессы, — ответил я.

Просто манера говорить, конечно. Пресс был только один, и он не вращался, ведь это был вертикальный «Миле», который качался вверх-вниз. И даже не до самого утра. «Гудок» — еженедельная газета, выходящая по пятницам; мы набираем его в четверг вечером, а Пит запускает пресс в пятницу утром. Небольшой пробег.

— Идёте к Смайли? — спросил Пит.

Глупый вопрос; я всегда хожу к Смайли в четверг вечером, и обычно, закончив запирать набор, Пит присоединяется ко мне, по крайней мере, на какое-то время.

— Само собой, — ответил я.

— Тогда принесу вам вёрстку, — сказал Пит.

Пит всегда так делает, хотя я обычно только пробегаю её. Пит слишком хороший печатник, чтобы выловить за ним какие-нибудь серьёзные ошибки, а что до мелких опечаток, то против них Кармел-Сити не возражает.

Я был свободен, меня ждал Смайли, но почему-то я не торопился уходить. После тяжёлой работы в четверг это было приятно, и пусть вас не смущает тот короткий сон; я работал, стоя там и глядя на тихую улицу в тихих сумерках, и обдумывая интенсивную кампанию ничегонеделания, при помощи нескольких рюмок, на остаток вечера.

Майлз Харрисон, в десятке шагов от Смайли, остановился, повернулся и направился обратно. Хорошо, подумал я, будет с кем выпить. Я отвернулся от окна и надел пиджак и шляпу.

— Увидимся, Пит, — сказал я, спустился по лестнице и шагнул в тёплый летний вечер.

Я недооценил Майлза Харрисона; он уже выходил от Смайли, слишком рано, даже чтобы успеть быстро пропустить по одной, и вскрывал пачку сигарет. Он увидел меня и помахал рукой, дожидаясь под дверью Смайли и раскуривая сигарету, пока я пересекал улицу.

— Выпьем, Майлз, — предложил я.

Он с сожалением покачал головой.

— Хотел бы я, док. Но у меня работа. Знаешь, надо поехать с Ральфом Бонни в Нилсвилл получить его платёжную ведомость.

Конечно, я знаю. В маленьком городке все всё знают.

Ральф Бонни владел компанией «Фейерверки Бонни», совсем недалеко от Кармел-Сити. Они выпускали фейерверки, в основном большие, для ярмарок и городских выставок, продававшиеся по всей стране. И несколько месяцев в году, примерно до 1 июля, они работали днём и ночью, чтобы удовлетворить спрос 4 июля.

А Ральф Бонни что-то имел против Клайда Эндрюса, президента Городского банка Кармела, и вёл дела в Нилсвилле. Он ездил каждый четверг поздно вечером в Нилсвилл, и там открывали банк, чтобы выдать ему наличные по платёжной ведомости ночной смены. Майлз Харрисон, как помощник шерифа, всегда сопровождал его для охраны.

Мне это всегда казалось глупой процедурой, ведь платёжная ведомость ночной смены редко превышала несколько тысяч долларов, и Бонни мог получить их вместе с наличными для дневной смены и держать в офисе, но так уж он вёл дела.

— Конечно, Майлз, — сказал я, — но это не займёт много времени. А один стакан тебе не повредит.

— Знаю, что не повредит, — ухмыльнулся он, — но, возможно, выпью тогда другой, раз первый мне не повредил. Так что я придерживаюсь того правила, что не выпью ни одного, пока я на службе, а если не буду его придерживаться, мне конец. Но всё равно спасибо, док. Возьму скидочный талон.

Он был прав, но хотел бы я, чтобы он так не поступил. Хотел бы я, чтобы он позволил мне купить ему выпивку, даже несколько порций, ведь тот скидочный талон не стоил воображаемой бумаги, на которой он был напечатан для человека, которого убьют ещё до полуночи.

Но я не знал этого и не настаивал.

— Конечно, Майлз, — сказал я и спросил его о детях.

— В порядке, оба. Заходи как-нибудь.

— Конечно, — сказал я и пошёл к Смайли.

Большой лысый Смайли Уилер был один. Он улыбнулся, когда я вошёл, и сказал:

— Привет, док. Как дела редакторские?

А потом засмеялся, как будто произнёс что-то мучительно забавное. У Смайли нет и тени чувства юмора, и он ошибочно полагает, что скрывает этот факт, смеясь почти над всем, что скажет сам или услышит.

— Смайли, ты делаешь мне больно, — сказал я ему. Сообщать Смайли правду всегда безопасно; независимо от того, насколько серьёзно ты говоришь и что имеешь в виду; он думает, что ты шутишь. Если бы он засмеялся, я бы сказал ему, в каком месте он причинил мне боль, но на сей раз он не смеялся.

— Рад, что вы пришли пораньше, док, — сказал он. — Сегодня вечером чертовски скучно.

— В Кармел-Сити каждый вечер скучно, — ответил я. — И обычно мне это нравится. Но, Бог мой, как бы я был рад, чтобы хоть что-нибудь случилось как-нибудь в четверг вечером. Хоть однажды за мою долгую карьеру я выдал бы запыхавшейся публике горячий материал.

— Чёрт, док, никто не ищет горячих новостей в окружном еженедельнике.

— Знаю, — сказал я. — Поэтому и хотел бы одурачить их хоть раз. Я издаю «Гудок» двадцать три года. Один горячий материал. Разве я многого прошу?

— Была пара краж со взломом, — нахмурился Смайли. — И одно убийство, несколько лет назад.

— Конечно, — сказал я, — и что с того? Один из рабочих у Бонни заспорил спьяну с другим и слишком сильно пристукнул его, затеяв драку. Это не убийство, это непредумышленное лишение жизни, и, в любом случае, случилось оно в субботу и было давно известно всем в городе к следующей пятнице, когда вышел «Гудок».

— Они всё равно покупают вашу газету, док. Они ищут там свои имена среди посещавших церковные собрания, и у кого есть подержанная стиральная машина, и хотите выпить?

— Пришло время одному из нас подумать об этом, — сказал я.

Он налил мне и, чтобы мне не пить одному, немного плеснул себе. Мы выпили, и я спросил:

— Думаешь, Карл зайдёт вечером?

Я имел в виду Карла Тренхольма, юриста, моего лучшего друга в Кармел-Сити, одного из трёх-четырёх человек в городе, кто играет в шахматы и вовлекается в умные беседы о чём-то помимо посевов и политики. Карл часто заглядывал к Смайли по четвергам, зная, что я всегда захожу хоть на пару стаканчиков, когда закончу с газетой.

— Не думаю, — сказал Смайли. — Карл был тут почти весь день и как следует отметил. Он рано разделался в суде и выиграл дело. Думаю, пошёл домой отсыпаться.

— Чёрт, — произнёс я. — Почему он не мог подождать до вечера. Я бы помог ему. Слушай, Смайли, ты сказал, Карл праздновал, потому что выиграл то дело? Если только мы не говорим о разных вещах, он проиграл его. Ты про развод Бонни?

— Да-а.

— Тогда Карл представлял Ральфа Бонни, а жена Бонни получила развод.

— Ты так написал в газете, док?

— Конечно, — сказал я. — Это самое близкое к хорошему материалу, что есть у меня на этой неделе.

— Карл говорил мне, — покачал головой Смайли, — он надеется, что ты не поместишь это, или, хотя бы, как следует обрежешь, мол, она просто получила развод.

— Я не понимаю, Смайли, — сказал я. — Почему? И разве Карл не проиграл дело?

Смайли доверительно наклонился вперёд через стойку, хотя в заведении были только мы двое.

— Это так, док, — сказал он. — Бонни хотел развода. Его жена была стервой, понимаешь? Только у него не было никаких оснований, по крайней мере, таких, какие он захотел бы тащить в суд, понимаешь? Так что он вроде как купил себе свободу. Дал ей обеспечение, если в суд пойдёт она, и признал обвинения, которые она выдвинула против него. Где ты взял свою версию истории?

— От судьи, — произнёс я.

— Ну, он видел всё снаружи. Карл говорит, Бонни хороший парень, а все те обвинения в жестокости — куча чепухи. Он руки на неё не поднимал. Но эта женщина была таким адом на колёсиках, что Бонни признал бы что угодно, лишь бы от неё освободиться. И дать ей сверх того сто тысяч обеспечения. Карла беспокоило это дело, потому что обвинения в жестокости смотрелись так чертовски глупо.

— Вот дьявол, — сказал я, — в «Гудке» такое не прозвучит.

— Карл говорил, он знает, что ты не сможешь рассказать правду об этой истории, но надеялся, что ты её пригасишь. Просто напишешь, что миссис Б. получила развод, и что уплачено обеспечение, не расписывая обвинения.

Я подумал о своём единственном за неделю настоящем материале, и о том, как тщательно я перечислил все обвинения, что выдвинула жена Бонни, и застонал при мысли, что придётся переписывать или резать статью. А резать придётся, теперь, когда я узнал факты.

— Чёртов Карл, — сказал я, — почему Рон не пришёл и не сказал мне об этом, пока я не написал статью и не отдал в набор?

— Он думал насчёт этого, док. А потом решил, что не хочет использовать дружбу с тобой, чтобы влиять на то, как ты подаёшь новости.

— Чёртов дурак, — сказал я. — Ему всего-то надо было перейти улицу.

— Но Карл сказал, что Бонни отличный парень, и что ему не повезёт, если ты перечислишь все те обвинения, ведь все они на самом деле неправда, и...

— Не дави, — прервал я. — Я изменю статью. Если Карл говорит, что дело обстоит так, я ему поверю. Я не могу сказать, что обвинения были ложны, но, по крайней мере, могу их опустить.

— Было бы здорово, док.

— Само собой. Ладно, налей мне ещё по одной, Смайли, и я пойду поправлю там, пока Пит не ушёл.

Я выпил ещё, ругая себя, что так сглупил и испортил единственный заслуживающий упоминания материал, но знал, что должен это сделать. Я не знал Бонни лично, разве что здоровался на улице, но Карла Тренхольма я знал достаточно хорошо, чтобы быть чертовски уверенным — если он говорит, что Бонни был прав, материал, каким я его написал, нечестен. И я достаточно хорошо знал Смайли, чтобы быть уверенным — он не исказил мне то, что на самом деле говорил Карл.

Так что я, ворча, поплёлся обратно через улицу и вверх по лестнице в редакцию «Гудка». Пит уже закреплял набор первой страницы.

Когда я сказал ему, что нам надо сделать, он ослабил крепления, и я обошёл машину так, чтобы снова прочесть статью, конечно, вверх ногами, поскольку шрифт всегда так читается.

Первый абзац можно оставить, как он есть, и это будет вся статья. Я сказал Питу убрать остальной набор в ящик, а сам подошёл к матрицам и набрал короткий заголовок «Бонни Получил Развод», вместо более длинного у старого материала. Передав строку Питу, я смотрел, как он меняет заголовки.

— В странице остаётся дыра дюймов в девять, — сказал он. — Что втыкаем туда?

Я вздохнул.

— Придётся ставить наполнитель, — ответил я. — Не на первой полосе, но нам нужно найти на четвёртой странице что-нибудь, что можно переместить на первую, а туда поставить девять дюймов наполнителя.

Я спустился к четвёртой странице и измерил длину материалов. Пит подошёл к стеллажу и зацепил там наполнителя. Единственным, что хоть немного приближалось к нужному размеру, была информация Клайда Эндрюса, банкира Кармел-Сити и светила местной баптистской церкви, о распродаже барахла, намеченной приходом на вечер вторника.

Материал был далеко не потрясающей важности, но зато примерно нужной длины, если переставить его с отступом. И в нём было много имён, и это означало, что многим людям, особенно Клайду Эндрюсу, понравится, если я перенесу его на первую страницу.

Так мы и сделали. Затем Пит переустановил его в набор первой страницы, пока я закрывал пробел на четвёртой странице наполнителем и закреплял набор обратно. К тому времени, как я покончил с четвёртой страницей, Пит ещё возился со своей распродажей, и на сей раз раз я дождался, пока он закончил первую страницу, чтобы мы могли пойти к Смайли вместе.

Я мыл руки и думал о той первой полосе. «Первая полоса»[1]. Тени Хекта и Макартура. Бедный Хорас Грили[2] вертится в гробу.

Теперь мне очень хотелось выпить.

Пит начал ковыряться в вёрстке, и я сказал ему, чтобы он не беспокоился. Может, покупатели и прочитают первую страницу, но я этого делать не собирался. А перевёрнутый заголовок или кривой абзац, пожалуй, её только улучшат.

Пит умылся, и мы заперли дверь. Для вечера четверга было всё ещё рано, чуть позже семи. Ме следовало этому радоваться, и я бы, наверное, радовался, будь у нас хороший номер. Что до только что свёрстанного нами, я задавался вопросом, доживёт ли он до утра.

У Смайли было ещё несколько клиентов, и он ждал их, а я был не в настроении ждать Смайли, так что я зашёл за барную стойку, взял бутылку «Старого Хендерсона» и два стакана и отнёс их за столик нам с Питом. Мы со Смайли достаточно знаем друг друга, так что я всегда могу обеспечить себя в любое удобное время, а с ним уладить потом.

Я налил нам с Питом. Мы выпили, и Пит сказал:

— Ну, вот и ещё неделя, док.

Я задумался, сколько раз он повторил это за те десять лет, что работает на меня, а потом задумался, сколько раз об этом уже думал, и это выходило...

— Сколько будет пятьдесят два на двадцать три, Пит? — спросил я.

— А? Чертовски много. А что?

Я посчитал сам.

— Пятьдесят на двадцать три — одна тысяча сто пятьдесят; и ещё дважды под двадцать три даёт сорок шесть. Пит, тысячу сто девяность шесть раз я сдавал эту газету в четверг вечером, и ни разу не было там по-настоящему большой, горячей новости.

— Тут не Чикаго, док. Чего вы ждёте, убийства?

— Люблю убийства, — ответил я.

Было бы забавно, скажи тут Пит: «Док, как вам сразу три за ночь?»

Но он, конечно, этого не говорил. В некотором смысле, однако, он сказал нечто ещё более забавное. Он произнёс:

— Но предположим, это был бы ваш друг? Скажем, ваш лучший друг. Карл Тренхольм. Хотели бы вы, чтобы его убили просто ради материала в «Гудке»?

— Конечно, нет, — сказал я. — Предпочтительно убить кого-то мне неизвестного, если такие вообще есть в Кармел-Сити. Пусть будет Иегуди.

— Что за Иегуди? — спросил Пит.

Я посмотрел на Пита, пытаясь понять, не шутит ли он, но это, очевидно, было не так, и я разъяснил:

— Человечек, которого там не было. Не помнишь стишок?

Пит засмеялся.

— Док, вы всё безумнее. Это опять «Алиса в Стране Чудес», как все те странные шутки, что вы цитируете, когда выпьете?

— На сей раз нет[3]. Но кто говорит, что я цитирую Льюиса Кэрролла, только когда выпью? Я могу цитировать его сейчас, а я едва ли начинал сегодня пить, ведь, как Чёрная Королева сказала Алисе: «Приходится пить изо всех сил, чтобы только остаться на том же месте!» Но слушай, я процитирую тебе действительно кое-что стоящее:

Пит встал.

— «Бармаглот» из «Алисы в Зазеркалье», — сказал он. — Вы, док, мне его не один, а все сто раз цитировали. Я, чёрт подери, сам его уже чуть не выучил. Но мне пора, док. Спасибо за выпивку.

— Ладно, Пит, но не забывай одну вещь.

— Что такое?

И я произнёс:

— Эй, док! — позвал меня Смайли из-за телефона, и я вспомнил, как слышал, что тот прозвонил минуту назад. — Тебя к телефону, док, — крикнул Смайли и засмеялся так, словно это было самое забавное, что случилось за долгое время.

Я встал и направился к телефону, по дороге пожелав Питу спокойной ночи.

Я поднял трубку, сказал «Алло» и получил такой же ответ. Затем там сказали: «Док?», а я ответил: «Да».

Тогда там сказали:

— Говорит Клайд Эндрюс, док. — Его голос звучал довольно спокойно. — Это убийство.

Пит, должно быть, уже в дверях; именно это пришло мне на ум первым делом.

— Секундочку, Клайд, — сказал я и, зажав рукой трубку, завопил: — Эй, Пит!

Тот уже стоял в дверях, но повернулся.

— Не уходи, — крикнул я ему через весь бар. — Срочный материал про убийство. Надо переделывать!

Я ощутил, как в баре Смайли внезапно повисла тишина. Разговор между двумя другими посетителями оборвался на полуслове, и оба повернулись ко мне. Пит, от дверей, повернулся ко мне. Смайли, с бутылкой в руке, повернулся ко мне и даже не улыбался. Собственно говоря, как только я опять отвернулся к телефону, бутылка выскользнула из рук Смайли и рухнула на пол с таким шумом, что я подпрыгнул и быстро зажал рукой рот, не давая выпрыгнуть из него сердцу. Бутылка, разбившаяся о пол, на какой-то миг прозвучала револьверным выстрелом.

Я подождал, пока не ощутил, что снова могу говорить, а затем убрал руку от микрофона трубки и спокойно — или почти спокойно — сказал:

— Хорошо, Клайд, продолжай.