Ночь Бармаглота

Глава третья

Он был невысок, примерно с меня ростом, но, раздаваясь вширь, казался даже ниже. Прежде всего на его лице выдавался нос; длинный, тонкий, заострённый, гротескно не сочетавшийся с пухлым телом. Свет, падавший из-за моей спины, отражался мерцающими точками в его глазах, придавая им кошачий блеск. Однако в нём не было ничего зловещего. Пухлому коротышке невозможно выглядеть зловеще, как ни падай свет ему в глаза.

— Вы доктор Стэгер? — спросил он.

— Док Стэгер, — поправил я. — Но не доктор медицины. Если вам нужен медик, один живёт в четырёх дверях к западу.

Он улыбнулся, весьма мило.

— Мне известно, что вы не медик, доктор. Доктор философии, Бергойн-колледж, тысяча девятьсот двадцать второй год, полагаю. Автор «Льюиса Кэрролла в Зазеркалье» и «Чёрной Королевы и Белой Королевы».

Я был поражён. Не тем, что он знал мой колледж и год выпуска с отличием; потрясало остальное. «Льюис Кэрролл в Зазеркалье», исследование на дюжину страниц, было отпечатано восемнадцать лет назад едва ли сотней экземпляров. Если один из них существовал где-либо за пределами моей собственной библиотеки, я был бы сильно удивлён. А «Чёрная Королева и Белая Королева» была журнальной статьёй, появившийся по меньшей мере двенадцать лет назад в издании, малоизвестном и тогда, а теперь, когда оно давно перестало выходить, и вовсе забытом.

— Да, — сказал я. — Но не могу представить, откуда вам это известно, мистер...

— Смит, — серьёзно проговорил он. А затем усмехнулся. — А зовут меня Иегуди.

— Нет! — произнёс я.

— Да. Видите ли, доктор Стэгер, меня назвали сорок лет назад, когда имя Иегуди, хотя и малораспространённое, ещё не получило того комического оттенка, который имеет сегодня. Мои родители не догадывались, каким забавным оно станет и как особенно нелепо будет смотреться в сочетании с фамилией Смит. Знай они, с какими трудностями я ныне сталкиваюсь, убеждая людей, что не разыгрываю их, называя своё имя... — Он печально рассмеялся. — Я всегда ношу с собой визитки.

Он протянул мне одну. На ней было написано:

Не было ни адреса, ни иных сведений. Тем не менее, я решил сохранить эту карточку и убрал её в карман, а не вернул обратно.

— Знаете, некоторых людей зовут Иегуди, — сказал он. — Есть Иегуди Менухин[4], скрипач. И есть...

— Прекратите, пожалуйста, — прервал я. — Вы убеждаете в правдоподобии этого факта. Мне больше нравилось обратное.

Он улыбнулся.

— Тогда я не ошибся в вас, доктор. Вы когда-нибудь слышали о «Стрижающих мечах»?

— Во множественном числе? Нет. Конечно, в «Бармаглоте»:

— Но Бог мой! Зачем мы говорим о стрижающих мечах у двери? Заходите. У меня есть бутылка, и я надеюсь и полагаю, что нелепо спрашивать человека, говорящего о стрижающих мечах, пьёт ли он.

Я отступил в сторону, и он вошёл.

— Садитесь где угодно, — сказал я. — Принесу ещё один стакан. Вам смешать или запьёте?

Он покачал головой, и я отправился на кухню за новым стаканом. Вернувшись, я наполнил его и передал гостю. Тот уже устроился поудобнее в мягком кресле.

Я вновь сел на диван и поднял свой стакан, сказав:

— Несомненно, тост за него. За Чарльза Лютвиджа Доджсона, известного в Стране Чудес под именем Льюиса Кэрролла.

— Вы уверены, доктор? — тихо произнёс он.

— В чём?

— В фразеологии вашего тоска. Я бы сформулировал так: За Льюиса Кэрролла, скрывавшегося за мнимой личностью Чарльза Лютвиджа Доджсона, почтенного оксфордского дона[5].

Я ощутил смутное разочарование. Это ещё одна, даже ещё более нелепая теория, Бэкона-как-настоящего-Шекспира? Истрически сложилось так, что не могло быть никаких сомнений в том, что преподобный Доджсон создал под именем Льюиса Кэрролла «Алису в Стране Чудес» и её продолжение.

Но главным в тот момент было напиться. Так что я торжественно произнёс:

— Во избежание любых трудностей, фактических или семантических, мистер Смит, выпьем за автора книг об Алисе.

Он склонил голову с серьёзностью, не уступавшей моей, затем откинул её назад и выпил до дна. Я немного запоздал, удивившись — и восхитившись — его манерой пить. Я никогда не видел подобного. Стакан внезапно замер в добрых трёх дюймах от его рта. А виски текло внутрь, не проливая ни капли. Я и раньше видел, как люди забрасывают его в рот, но не с такой небрежной точностью и не с такого большого расстояния.

Своё я выпил более прозаичным способом, но решил попробовать его систему как-нибудь наедине и с полотенцем или носовым платком наготове.

Вновь наполнив стаканы, я сказал:

— И что теперь? Мы спорим о личности Льюиса Кэрролла?

— Давайте начнём с этого, — произнёс он. — Собственно говоря, давайте отложим этот вопрос, пока я не смогу представить вам определённое доказательство того, во что мы верим, точнее, в чём мы уверены.

— Мы?

— «Стрижающие мечи». Организация. И, должен добавить, весьма небольшая организация.

— Почитателей Льюиса Кэрролла?

Он подался вперёд.

— Да, конечно. Любой грамотный и наделённый воображением человек почитает Льюиса Кэрролла. Но не только это. У нас есть тайна. Довольно эзотерическая.

— Касательно личности Льюиса Кэрролла? Вы имеете в виду, что верите, как некоторые верят или верили в пьесы Шекспира, написанные Фрэнсисом Бэконом, что не Чарльз Лютвидж Доджсон, а кто-то иной написал книги об Алисе?

Я надеялся, что он скажет «Нет».

Он сказал:

— Нет. Мы верим, что это Доджсон. Сколь много вам о нём известно, доктор?

— Он родился в тысяча восемьсот тридцать втором, — сказал я, — и умер незадолго до окончания столетия, в девяносто восьмом или девятом. Это был оксфордский дон, математик. Он написал несколько математических трактатов. Он любил и сочинял акростихи и другие загадки и задачи. Он так и не женился, но обожал детей, и лучшие его книги созданы для них. По крайней мере, он думал, что пишет только для детей; в действительности, «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье», будучи очень привлекательны для детей, литература взрослая — и великая. Мне продолжать?

— Вне всякого сомнения.

— Он также был способен создать и создал несколько почти невероятно плохих произведений. Должен быть принят закон, запрещающий издание томов Полного собрание сочинений Льюиса Кэрролла. Его следует помнить за то великое, что он написал, а плохое зарыть с его останками. Хотя признаю, что даже в плохих произведениях встречаются порой отблески. В «Сильвии и Бруно»[6] есть моменты, которые едва ли не стоят того, чтобы прочесть их, продравшись через тысячи скудных слов. И есть случайные хорошие строки или строфы даже в худших стихотворениях. Возьмём первые три строки «Чертога лжи и чуши»[7]:

— Конечно, ему следовало остановиться на этом, а не добавлять полтора-два десятка дурных терцетов. Но «мошек мраморный мирок» великолепен.

Тот кивнул.

— Выпьем за это.

Мы выпили за это.

— Продолжайте, — сказал он.

— Нет, — сказал я. — Я только что осознал, что легко могу делать это часами. Могу процитировать каждую строчку стихов в книгах об Алисе и большую часть «Охоты на Снарка». Но я надеюсь и предполагаю, что вы пришли сюда не для того, чтобы слушать мою лекцию о Льюисе Кэрролле. Мои сведения о нём довольно подробны, но вполне ортодоксальны. Полагаю, что ваши не таковы, и хотел бы услышать их.

Я наполнил наши стаканы.

— Вполне верно, доктор, — медленно кивнул он. — Должен сказать, наши сведения в высшей степени неортодоксальны. Думаю, ваши образование и склад ума позволят их постичь и поверить в них, увидев доказательства. Более ординарному уму они показались бы чистой фантазией.

С каждой минутой всё лучше и лучше.

— Только не останавливайтесь, — сказал я.

— Очень хорошо. Но, прежде чем продолжить, должен предупредить вас, доктор, кое-о-чём. Эти сведения также чрезвычайно опасны. Я говорю не легкомысленно и не метафорически. Я имею в виду, что они представляют серьёзную, смертельную опасность.

— Это, — сказал я, — чудесно.

Он сидел там, играл со своим стаканом, в котором плескалась всё ещё третья порция, и не смотрел на меня. Я изучал его лицо. Интересное лицо. Тот длинный, тонкий, заострённый нос, настолько несочетавшийся с его телосложением, что его можно было бы принять за нос подлинного Сирано де Бержерака[8]. И теперь, в ярком свете, я мог заметить глубокие морщинки вокруг его мясистого рта. Поначалу я предположил бы, что ему тридцать лет, а не сорок, как он утверждал; теперь, изучив его лицо вблизи, я видел, что он не преувеличивал свой возраст. Нужно долго смеяться, чтобы вытравить такие борозды.

Но сейчас он не смеялся. Он выглядел смертельно серьёзным — и совсем не выглядел безумным. Но произнёс нечто, звучавшее безумно. Он сказал:

— Доктор, вам никогда не приходило в голову, что фантазии Льюиса Кэрролла — вовсе не фантазии?

— Вы имеете в виду, — спросил я, — что фантазия часто ближе к фундаментальной истине, чем так называемая реалистическая литература?

— Нет. Я имею в виду, что они буквально, действительно истинны. Что это вовсе не вымысел, что они нечто сообщают.

Я уставился на него.

— Если вы так полагаете, тогда кем или чем, по-вашему, был Льюис Кэрролл?

Он слабо улыбнулся, совсем невесёлой улыбкой.

— Если вы действительно хотите знать и не боитесь, — сказал он, — сегодня вечером сможете узнать. Будет собрание, недалеко отсюда. Придёте?

— Могу я быть откровенным?

— Естественно.

— Думаю, это безумно, — сказал я, — но только попробуйте меня удержать.

— Несмотря на то, что существует опасность?

Конечно, я пойду, опасно это или нет. Но, возможно, его настойчивые предупреждения можно использовать, чтобы вытянуть из него еще что-нибудь. Поэтому я сказал:

— Могу я спросить, какого рода эта опасность?

Он как будто поколебался, а затем извлёк бумажник и вынул из его внутреннего отделения газетную вырезку примерно на три абзаца и протянул мне.

Я прочёл её и узнал шрифт и набор; вырезка была из «Бриджпортского Аргуса». И я вспомнил, что читал это пару недель назад. Я подумывал вырезать её на обмен, но затем решил этого не делать несмотря на то, что заголовок заинтересовал меня. Он гласил:

Фактов было мало, и они были просты. Человек по имени Колин Хоукс, живший отшельником неподалёку от Бриджпорта, был найден мёртвым на лесной тропе. Горло мужчины было разорвано, и, по мнению полиции, на него напала большая и злобная собака. Но репортёр, написавший статью, допускал возможность, что раны мог нанести волк, или даже пантера либо леопард, сбежавшие из цирка или зоопарка.

Я снова сложил вырезку и вернул её Смиту. Конечно, это ничего не значило. Такие истории легко найти, если поискать. Человек по имени Чарльз Форт[9] нашёл их тысячи и поместил в четыре написанные им книги, стоявшие у меня на полках.

Конкретно эта была менее загадочна, чем большинство из них. Собственно говорят, тут вовсе не было никакой подлинной тайны; несомненно, убийство совершила некая злобная собака.

И всё же что-то покалывало у меня в затылке.

Конечно, это был заголовок, а не статья. Забавно, что может сделать с вами слово «неизвестный» и вызванные им мысли. Если бы статья была озаглавлена «Человек убит злобной собакой», или львом, или крокодилом, или любым другим определённым существом, каким бы злобным и опасным оно ни было, в этом не было бы ничего пугающего.

Но «неизвестное чудовище»... Ну, если у вас такое же воображение, как у меня, думаю, вы поймёте. А если нет, то и не смогу объяснить.

Я взглянул на Иегуди Смита как раз вовремя, чтобы увидеть, как он снова, будто фокусник, втягивает в себя виски. Я вернул ему вырезку и опять наполнил наши стаканы.

— Интересный материал, — сказал я. — Но где связь?

— Наше последнее собрание было в Бриджпорте. Это всё, что я могу вам сообщить. В смысле, об этом. Вы спросили, в чём заключается опасность; поэтому я и показал это вам. И пока ещё не поздно сказть «нет». И не будет поздно, пока мы туда не доберёмся.

— Куда?

— Всего в нескольких милях отсюда. У меня есть указания, как добраться до дома на дороге, именуемой Дартаун-Пайк. У меня есть машина.

— У меня тоже, — некстати сказал я, — но колёса спустились. Сразу два.

Я задумался про Дартаун-Пайк.

— Вы, случайно, направляетесь не в дом, известный как «Тот самый Уэнтворт»? — произнёс я.

— Да, так он именуется. Вам он известен?

Будь я совершенно трезв, я бы там же и тогда же увидел, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Унюхал бы ложь. Или кровь.

— Нам придётся взять свечи или фонари, — сказал я. — Этот дом пустует с тех пор, как я был ребёнком. Мы прозвали его домом с привидениями. Поэтому вы его и выбрали?

— Да, конечно.

— И ваша группа собирается там сегодня вечером?

Он кивнул.

— В час ночи, если быть точным. Вы уверены, что не боитесь?

Бог мой, конечно, я боялся. Кто бы не боялся после той вырезки, которую он только что показал мне?

Так что я ухмыльнулся ему и сказал:

— Конечно, я боюсь. Но просто постарайтесь держать меня подальше.

И тут меня осенило. Если я собирался в час ночи в дом с привидениями, чтобы поохотиться на Бармаглотов, попытаться вызвать дух Льюиса Кэрролла или сделать что-нибудь ещё столь же разумное, не помешает иметь рядом кого-то знакомого. И если Эл Грейнджер заглянет, надо уточнить, не заинтересуется ли он. Конечно, он — фанат Кэрролла, но остальное было мне неизвестно.

— Один вопрос, мистер Смит, — сказал я. — Один мой юный друг может скоро зайти сыграть в шахматы. Насколько эксклюзивно это предложение? Я имею в виду, ничего страшного, если он тоже пойдёт, если захочет?

— Вы полагаете, он достаточно квалифицирован?

— Зависит от того, что считать квалификацией, — ответил я. — Навскидку я бы сказал, что надо быть поклонником Льюиса Кэрролла и немного не в себе. Или, если подумать, это одна и та же квалификация?

Он засмеялся.

— Они немногим отличаются. Но расскажите мне что-нибудь о вашем друге. Вы сказали: «молодой друг»; насколько он молод?

— Ему года двадцать три. Недавно из колледжа. Хороший литературный вкус и образование, то есть, он знает и любит Кэрролла. Может цитировать почти столько же, сколько я. Играет в шахматы, если это относится к квалификации, но мне кажется, что да. Доджсон не только играл в шахматы, но и выстроил «Алису в Зазеркалье» на шахматной партии. Зовут его, если это важно, Эл Грейнджер.

— И он захочет пойти?

— Честно говоря, — признал я, — под этим углом я вопрос не рассматривал.

— Надеюсь, он пойдёт, — сказал Смит, — и если он поклонник Кэрролла, я буду рад знакомству. Но, если он пойдёт, обещаете ли вы молчать обо всём, рассказанном мною вам, по крайней мере, пока я не буду способен составить о нём хотя бы некоторое мнение? В самом деле, было бы почти беспрецедентным взять на себя смелость самолично пригласить кого-либо на столь важное собрание, как сегодняшнее. Вы приглашены, поскольку мы многое о вас знаем. За ваше приглашение проголосовали, и, могу сообщить, что сделано это было единогласно.

Я вспомнил, что он знаком с двумя забытыми трудами о Льюисе Кэрролле, мной написанными, и не усомнился, что он — или они, если он в самом деле представляет группу — кое-что обо мне знает.

— Но, если у меня будет возможность встретиться с ним, — произнёс он, — и убедиться, что он действительно подходит, я могу рискнуть спросить его. Можете ли вы ещё что-нибудь о нём рассказать? Например, чем он зарабатывает на жизнь?

На это ответить было трудно.

— Ну, он пишет пьесы, — сказал я. — Но не думаю, что он живёт на это; собственно говоря, не уверен, продал ли он хоть одну. Он в своём роде загадка Кармел-Сити. Живет тут с рождения, не считая учёбы в колледже, но никто не знает, откуда у него берутся деньги. У него шикарная машина и собственный дом, где он жил с матерью, умершей несколько лет назад, и, кажется, денег на расходы ему хватает, но никто не знает, откуда они. — Я ухмыльнулся. — И это чертовски раздражает весь Кармел-Сити. Сами знаете эти маленькие городки.

Он кивнул.

— Разве не логично было бы предположить, что он унаследовал деньги?

— В каком-то смысле, да. Но это не слишком правдоподобно. Его мать всю жизнь трудилась модисткой, но так и не обзавелась собственным магазином. Весь город, помнится, задавался вопросом, на какие заработки ей удалось купить собственный дом и послать сына в колледж. Но она не могла заработать достаточно, чтобы сделать всё это, ещё и оставив ему достаточно денег, чтобы поддерживать его праздность. Ну, может, писание пьес и не праздность, но оно не вознаграждается, если за несколько лет их не продал. — Я пожал плечами. — Но, вероятно, никакой тайны тут нет. Должно быть, у неё был доход от сделанных мужем инвестиций, а Эл или унаследовал доход, или получил сам капитал. Возможно, он не говорит о своих делах, потому что любит выглядеть загадочным.

— Его отец был богат?

— Отец умер до его рождения — и до того, как миссис Грейнджер переехала в Кармел-Сити. Так что его отца тут никто не знал. И, думаю, это всё, что я могу рассказать вам об Эле, не считая того, что он почти всегда обыгрывает меня в шахматы, и что я надеюсь, что вам удастся с ним повидаться.

Смит кивнул.

— Если он придёт, посмотрим.

Он взглянул на свой пустой стакан, я понял намёк и наполнил оба. Вновь я, заворожённый, наблюдал за его невероятным способом пить. Могу поклясться, что на сей раз стакан не приблизился к его губам и на шесть дюймов. Несомненно, это был фокус, которому я могу научиться. Хотя бы затем, что вкус виски мне не нравится в той же степени, в какой радует его воздействие. При его способе пить, похоже, у него не было ни малейшей возможности ощутить вкус напитка. Тот был там, в стакане, а затем исчезал. Кадык, похоже, не работал, и если он говорил в тот момент, когда пил, то слова едва ли прерывались.

Зазвонил телефон. Я извинился и поднял трубку.

— Док, — произнёс голос Клайда Эндрюса, — это Клайд Эндрюс.

— Ладно, — сказал я, — полагаю, ты понимаешь, что сорвал мой еженедельный выпуск, сняв материал с первой полосы. Что отменяется на сей раз?

— Прости, док, если в самом деле создал тебе проблемы, но распродажа отменилась, и я подумал, что ты не захочешь публиковать про это и подводить людей, чтобы они...

— Конечно, — прервал я. Мне не терпелось вернуться к беседе с Иегуди Смитом. — Всё в порядке, Клайд. Но что ты хочешь сейчас?

— Узнать, решил ли ты, хочешь ли ты продавать «Гудок» или нет.

На мгновение я необоснованно разозлился.

— Чёрт возьми, Клайд, — сказал я, — ты прерываешь единственный по-настоящему интересный для меня разговор за много лет, чтобы спросить меня о том, что мы обсуждаем уже не первый месяц? Я не знаю. Я хочу и не хочу его продавать.

— Прости, что перебиваю, док, но я только что получил заказное письмо от брата из Огайо. Он получил предложение на Западе. Говорит, что предпочтёт Кармел-Сити, если, конечно, ты решишь продать мне «Гудок». Но то предложение ему надо принять в течение завтрашнего дня или никогда. Как видишь, всё поменялось, док. Мне надо знать немедленно. Не сегодня же вечером, конечно, такой спешки нет. Но я хотел бы узнать в течение завтрашнего дня, так что подумал, что лучше позвоню тебе, чтобы ты смог начать решать.

Я кивнул, но потом понял, что ему не видно, как я киваю, поэтому сказал:

— Хорошо, Клайд, я понял. Извини, что не подумал. Ладно, дам тебе знать завтра утром. Так или иначе. Окей?

— Отлично, — сказал он. — Времени хватит. О, кстати, есть для тебя новость, если не слишком поздно её вставить. Или ты уже знаешь?

— Что знаю?

— Про сбежавшего маньяка. Детали мне неизвестны, но мой друг только что приехал из Нилсвилла и говорит, что останавливают машины на дорогах в обе стороны от окружной психушки. Думаю, можешь позвонить туда и узнать детали.

— Спасибо, Клайд, — сказал я.

Я повесил трубку обратно и посмотрел на Иегуди Смита. Я дивился, как, учитывая все рассказанные им невероятности, я ещё не догадался.