Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

XVII Ключ от бездны

…В вязком, сладковатом воздухе ныло грозное предупреждение. Оно висело!.. Солнце поднялось довольно высоко и жестким светом било в спину. Колонна внезапно застопорилась перед самым мостом, сложенным из толстых почерневших от времени бревен. С этой стороны реки прямая как стрела дорога сплошь была забита транспортными и редкими боевыми машинами, зажатыми, как в ловушке. На той стороне — пустота: дорога раздваивалась — одна ныряла в густой лес, другая стремглав уносилась за линию фиолетового горизонта… По обе стороны дороги — поле, покрытое жухлой прошлогодней травой, с обширными песчаными проплешинами. За полем петляла полноводная речушка с обрывистыми бережками. Дальний лес казался высоченным, крепким. За лесом притаилась Германия.

Полковник стоял на мосту, рядом со своим «виллисом». Низкорослый, уже совсем немолодой (с той самой «гражданской»). Он нервно дергался и что-то выговаривал адъютанту. Тот пожимал плечами и не то что отвечал ему, а скорее пытался ретироваться. Ему было малость неловко за полковника: да и не его это был полковник, и сам он был не его адъютант…

Вот так остановить большую колонну на открытом месте, перед старым деревянным мостом?.. Вода в реке была черная от холода — уже вроде бы и весна, но все равно февраль… Полковник решительно отказался от помощи адъютанта, а зря… Он утонул в большом развернутом листе карты — лихорадочно отыскивал там нужные ему населенные пункты с ускользающими немецкими названиями.

И ведь ни одного зенитного орудия в колонне, нет даже зенитного пулемета — прямо бедствие какое-то… Ругали полковника напропалую, костерили и в хвост и в гриву. Почти все смотрели в небо и ждали, с какой стороны нагрянут.

— Ну, чего встал, как… Вот ведь мудо бедовое!..

— Прижмут, так… Икнуть не успеешь! Не то что…

— Тут и укрыться-то негде…

— Видал? Читать по-немецки учится…

— Впе-е-е-еред, разгильдяи! Чего стоим?!

Рядом с полковником прогуливалась знакомая фигура. Еще какая знакомая!

— Здорово, Иван.

Иван обернулся — гвардии старший лейтенант Белоус.

— Здравствуй, здравствуй, — Иван испытывал некоторое неудобство, он оттаскивал председателя в сторону, на край дороги, подальше от «виллиса» заместителя командира корпуса.

— Ну, как в адъютантах? — в этой ситуации фраза получилась насмешливой. — Почему с ним? Ведь ты у начштаба?

— Не говори… — он был смущен. — Попросил порученца у Лозовского, сказал «на один марш».

Председатель беззвучно хохотнул и скорчил рожу:

— Взаймы тебя, что ли? Ну и дела… А как он — ничего? — кивнул на полковника.

— В подкидного играет отменно, — не удержался на благодушной ноте Белоус.

Курнешов стоял возле своей штабной машины и тревожно просматривал небеса.

— Во-он Вася, крутит башкой. Видишь?.. Во-о-он Валентин… — это председатель так дразнил его. — Здесь много наших.

— Где?.. — Белоус попался на удочку.

На физиономии взводного блуждала лукавая улыбка.

— Ты своему временному скажи: нельзя здесь держать колонну.

— Ему, пожалуй, скажешь…

— Расчихвостят нас здесь. Учти…

Белоус решительно направился к полковнику… И как в бездну глянули провидцы:

— ВО-О-ОЗ-ДУ-У-УХ!! — одурело неслось по колонне от хвоста к голове. Все видели и знали, зенитного прикрытия нет.

Шесть «мессершмидтов» атаковали колонну со стороны солнца — они всегда работали парами, — последние, усовершенствованные, оснащенные штурмовым оружием и фаустпатронами, укрепленными под крыльями (против танков!), да еще с бомбовым запасом — все за счет веса горючего (их аэродромы были рядом, и наши боевые части уже сами натыкались на них).

Почти все от дороги кинулись влево к реке… «А-а-а-а… У-у-у!» — неслось со всех сторон, чуть ли не перекрывая рев моторов. Полковник заметался вместе с парусом раскрытой карты в руках… Взводный расставил ноги и поднял левую руку (это для своих знак «Внимание!») — он ждал сброса бомб, чтобы определить склонение… «Мессера» шли на высоте тысяча восемьсот — две тысячи двести…

— Беги! — крикнул ему кто-то, а сам мчался к реке. Взводный не шелохнулся — он неотрывно смотрел на самолеты врага сквозь своеобразный прицел, образованный большим пальцем вытянутой руки. От истребителей отделились черные точки, он тут же определил склонение падающих бомб — вправо — и отмашкой руки повелительно указал влево — туда, куда надо бежать. Показал только своим — только они его понимали. Гвардия, как сбитая свора, кинулась влево — их легко было отличить, ведь вся масса ошалелых бежали к реке в надежде укрыться под покатым бережком.

Белоус сгреб в охапку своего полковника, вместе с картой, опрокинул его в кузов, успел крикнуть водителю: «Гони!» «Виллис» сорвался с места, перемахнул через мост и подпрыгивая мчался по дороге к лесу. Взводный краем глаза отметил: Курнешов тоже отмахнул рукой влево и еще крикнул что-то бегущим мимо него. Те, кто видел его сигнал, на долю секунды замирали и кидались в обратную сторону, влево — наперекор массе… Но таких было мало — считанные. Курнешов сам бросился туда же… Никто нигде так быстро не бегает, как под бомбежкой, — весь его взвод несся влево, — все до одного мчали в открытое поле, врассыпную, на пределе сил…

От хвоста колонны валом нарастала волна разрывов, накатывалась прямо на голову колонны. Он прыгнул, как нырнул, в кювет (больше некуда было), вдавил лицо в островок талого снега, как будто только в этом белом островке таилось его спасение. Казалось, все бомбы рвались у него на голове» хотелось вдавить лицо в талый снег еще глубже, еще плотнее.

…Белоус медленно улетал куда-то вверх и в сторону, на фоне черного дерева, к солнцу, словно брал старт и не собирался возвращаться… Долго и торжественно переворачивалась земля; переворачивалось небо; потом поле начало падать… Падало, падало… Иван успел повернуться к нему спиной, и оно, наконец, ударило его всей своей тяжестью, придавило и распластало. Глотку и ноздри забил наждачный запах разорвавшейся бомбы. Тротил!..

Взводный приподнял голову: в мокром снегу образовался глубокий отпечаток его лица — обратная маска. «Мессершмидты» шли на второй заход, они обнаружили, что зенитной защиты нет, и накатывались стремительной волной уже на бреющем полете. Он плюхнулся лицом в тот же снег, рядом со своим отпечатком. Уже били скорострельные пулеметы и в довершение к обстрелу и бомбежке пошли в ход фаустпатроны! По корпусам бронированных машин… Рядом с ухом что-то зашипело, обожгло щеку горячим паром. Он скосил глаза — узкий длинный рваный осколок врезался в снежный отпечаток его лица и там шипел, разъяренный промахом. Взводный взял этот осколок в руку — он был очень горячий… Но не бросишь же… Такой осколок! — угодил прямо в затылок отпечатку его лица… Самолеты скрылись за лесом…

Военфельдшер Валентин и Курнешов, с двух сторон, бежали к дороге. Первым добежал до него Валентин: взял за плечи и стал осторожно переворачивать. Как убитого… Когда уже почти совсем перевернул, тот раскрыл глаза — взгляд был издевательский. Он произнес:

— Сволочи!

Валентин бросил его и замахнулся наотмашь то ли от радости, то ли от досады обманутого… Подошел Курнешов:

— Кто сволочи?

— Командиры! Перестают командовать в самые решающие секунды!..

Он перекатывал осколок из ладони в ладонь. Сидел прямо в кювете, оглядывался по сторонам — кругом был полный раздолб… Он встал на ноги и двинулся от дороги — туда, где лежал Иван Белоус… Никто не смог бы объяснить, как это Иван очутился так далеко от дороги… Все плыло и переворачивалось, как на аттракционе в парке культуры… Опустился на землю. Белоус был разбит начисто — ни капли крови, но руки и ноги вывернуты и бессильно разбросаны. А сам как-то сплюснут… Его словно вывернуло наизнанку. Не понятно, как можно было к нему прикоснуться, не то что перевернуть или перевязать… Со всех сторон неслись слабые крики о помощи. Со стороны открытого поля не спеша возвращались его бойцы. Командир, спохватившись, уже кричал им:

— К пулеметам! Все! Бего-ом!.. Бить в упор! Отовсюду! И не давать им хозяйничать… Из винтовок. Из автоматов! Прицельно!

Люди бежали к пулеметам. Кто-то крикнул в ответ:

— А как без турелей?

— С плеч! Стрелять с плеч! — один ставит сошки пулемета себе на плечи и встает, а другой ведет прицельный огонь по самолету (тут нужна не только сноровка, но и еще кое-что…)

Взводный положил свою мохнатую, некогда белую шапку под голову Ивану. Валентин сказал:

— Не трогай его… Будь умница… — и побежал на крик о помощи…

И тут же снова заход, снова на бреющем полете. «Боже, что они с нами делают?..» — «А то же, что вы делаете с ними…» — кто мог ему ответить, рядом никого не было… Кто-то опять бежал туда же к реке. Его люди, да и кое-кто из других подразделений укрылись возле бортов машин… как прилипли. Стволы были направлены вверх — ручные пулеметы, трофейные винтовки, автоматы… Он остался с Иваном (тут спрятаться было некуда):

— По «мессерам» огонь! Всем, всем стрелять! Огонь!! — стреляло всего несколько человек, и бронированным истребителям их огонь был как слону дробина… И все равно летчики уже виляли, не могли тщательно целиться и заходить с определенной точностью — видно было, что трассирующие пули попадали по корпусам и по брюху летящих машин…

«Мессера» отчалили и начали утюжить берег реки. А там же свалка — лежали один к другому — там каждая пуля ложилась в цель, ей искать человека не нужно. И там никто не стрелял по самолетам. Только самые решительные или самые везучие, или самые трусливые перебирались в ледяной воде на ту сторону, кто по пояс, кто по грудки, а кто и с переполоху вплавь… Заход за заходом. Каждый раз по выходе из бреющей атаки (взводный заставлял себя смотреть в упор и стрелял из автомата) он видел даже заочкаренную маску пилота в шлеме. В следующий миг проносилось клепаное брюхо «мессера», торчащие раскаленные стволы — и последним мелькал ствол хвостового пулемета.

— Если не горючее, то боеприпасы когда-нибудь у них кончатся?! — Курнешов оказался поблизости.

Под крыльями виднелись все еще не израсходованные фаустпатроны — их, наверное, берегли на случай появления танков… Самолеты улетели… Вроде бы улеглось…

Старший сержант Иванов докладывал:

— Санинструктор ранен. Санитаров нигде найти не могут…

— Где фельдшер? — спросил взводный.

— А зачем?.. Он ушел к реке. Там… — и в полной безнадеге махнул рукой.

Пошла какая-то маета, то он сам заметил, что бродит без цели по полю, то кто-то подходил и так же бессмысленно уходил снова… Причем одни и те же лица, все время одни и те же.

Иван Белоус как лежал, так и лежал на земле. Глаза все еще были приоткрыты. Возле него сидел почему-то пожилой усатый солдат и очень внимательно смотрел ему в лицо — они знали друг друга, но не больше чем бывший командир танкового взвода и солдат-автоматчик мотоциклетной роты. Когда взводный и Володя Иванов подошли, солдат одобрительно произнес:

— Хорошо помер. Тихо. Как на отлете… Вот только-только, — осторожно прикрыл ему глаза и начал складывать Белоуса, как положено, нога к ноге, а потом стал приспосабливать руки, чтобы оказались обе на груди.

Появился старшина, похожий на белобрысого негра, и произнес:

— Во взводе все до одного целы. Раненых нет… — звучало как фантастика, как кощунственная ложь.

Взводный глянул на старшину, не сверзился ли?.. Согласно кивнул головой, а про себя отметил: «Во взводе потерь нет. А БЕНАПы идут туда один за одним…»

Тут опять появился Володя Иванов и сообщил, как для правдоподобия:

— Товарищ гвардии старший лейтенант…

— Ну?..

— Водитель радийной бронемашины Кашин убит на первом заходе, — взводный не понял… — Остался сидеть в башне, его прямо через верхний люк пронзило.

— А почему он? Он же не из нашего взвода? Он из мотоциклетной…

— В последний момент Кашина посадили за руль вместо водителя Дорогова. А Дорогова забрали к комбату. Вы уже были на марше.

— А-а… — что-то вспомнил взводный. — Сообщите его командиру.

«…Не знаю, не знаю, кому и как легче умирать. Наверное, легче тому, кто уже пробовал… Одна надежда, что все они сейчас недалеко друг от друга и, может быть, там им не очень тесно и не очень скучно… Буйные, тихие и безотказные и очень надежные… Убит чуть раньше, убит чуть позже… Может быть, они сейчас там все вместе… Тогда они не пропадут… Их там много. Очень много… Тьмы и тьмы… Их там миллионы миллионов… Их там больше, чем нас здесь…»

Согнутый в три погибели, как баба-яга с клюкой, головой и лицом, обращенными в землю, в отдалении появился Долматов. Он уходил в тыл. Туда, где, может быть, ему попадется что-нибудь с обозначением красного креста… Он появился ниоткуда, никого не хотел обременять собой, казалось, вот-вот растворится в этом нечистом поле… Ни одного минометчика рядом с ним не было.

— Может, помочь? — крикнул ему Курнешов.

Долматов отмахнулся, долго шел, а потом крикнул в ответ:

— Вон им помогай…

Оставалось оглянуться по сторонам и понять… Это был полный раздолб. Разгром. Ни с того ни с сего… В победоносном наступлении.

Трудно сказать, сколько времени прошло, потому что время остановилось. Те, кто остались в живых, и легкораненые брели к своим машинам. Где-то уже заводили моторы, казалось, вот-вот кто-нибудь умудрится двинуться вперед… Сам… Ведь колонна была разрозненная. Плохо организованная. Не защищенная… И вел ее не тот человек.

В небе с небольшим опозданием появились наши истребители — «лавочкины» и «аэрокобры», они вели себя в воздухе, как хозяева, покачивали крыльями, приветствовали раздолбанных землян, но сражаться-то было уже не с кем. Или пока не с кем. Наступила пауза. Надо было успеть что-то сделать… А что?..

— Почему никто не несет раненых? Кто будет собирать раненых и убитых? — спросил проходивший мимо сержант, а сам держался левой ладонью за шею, словно ему туда саданули оглоблей.

— Их там мно-ого… И убитые, — отозвался еще один.

Эта спокойная реплика оказалась последней каплей.

— Слушай кома-а-анду! — заорал взводный, как перед атакой и с такой решительностью, что все замерли и обернулись. — Все в це-е-епь! Вдоль дороги!.. Ни одного без раненого в колонну не пропускать!.. Силой оружия! — команду передавали вдоль шоссе.

Есть такие минуты, когда команду выполняют все и мгновенно. И не от того, что вымуштрованны или такие сознательные, а потому, что кожей и потрохом чуют: «ВСЕ! КУРКИ ВЗВЕДЕНЫ, И ТУТ НИКТО ПОВТОРЯТЬ НЕ СТАНЕТ…». И лица каменели, и глаза устремлялись в пространство.

— Из кабины его! Заглушить мотор!.. Выволакивай!

— Передайте: без раненых ни один через мост не переедет.

— У моста! Пулемет к бою!

— Давай-давай, тюря! Дорогой, не ленись… Двух приволоки — смотри, какой здоровенный, — тюря понуро пошел к берегу реки.

— А я туда побег, куда вы сказали, — уже заискивал какой-то хитрый солдатик, — тама уси целы. Как есть!

— Вот и хорошо. Теперь волоки хоть одного «во-он оттэдова» и «вперед на Запад!» Да не этого — возьми от реки. Этот и сам…

Курнешов и еще двое осторожно уносили тело Белоуса к штабной машине.

Несколько солдат пытались проскочить в колонну.

— Куда?.. Стоять!.. Стой, говорю!

— Да иди ты…

— Стой, сучий потрох!.. В глаза… И в виселицу…

— Да кто ты такой?!

— Потом уточнишь, — Иванов одним движением кисти выбил у него диск из автомата (это произвело впечатление) и, кажется, задел его по скуле.

— Ты… Ты… что? Ты… — другие настороженно останавливались.

— Раз мы на «ты», гвардии младший сержант, сразу вали вон туда. Принеси хоть одного раненого… И ты!.. И ты… Ни один без раненого в колонну не пройдет.

— Не бросать же своих где попало?.. — увещевал уже один другого. — А если бы тебя?.. Самого?.. И вот так бросили, как собаку?

— А сам-то, сам чего не идешь?!

— Почему? Я тоже…

— Убитых волочить? — зло спрашивал кто-то, подъелдыкивая.

— Волочить, умница, волочить. Правильно понимаешь. И неси вот сюда, с-с-сучок!

— Вот опять налетят, разнесут начисто. Всех… Какие заботливые нашлись…

— Пока ты ходить будешь, не налетят… Обождут. Обещаю.

Возвратился Курнешов и встал против взводного. Он в упор таращил глаза на него, но тот не замечал, он пребывал в тупой и глубокой отключке. Если еще недавно казалось, что у него энергии и напора хватит на пятерых, казалось, он сможет все: остановить, повернуть, преодолеть любое сопротивление… А тут, это было видно, силы вовсе покинули его, отступили — все тело, даже кисти рук и пальцы, непреодолимо тянуло к земле, как стопудовым нарастающим магнитом. Мышцы лица и глазницы словно потекли вниз к вытянутой шее — хоть вот прямо сейчас ложись на землю и погибай… Курнешов знал — бывает и такое… Тут кто-то окликнул их.

— Старшой, а старшой! — так старики солдаты называли молодых офицеров (им разрешалось). — Вы поглядите… Поглядите.

По всему полю от реки к дороге несли раненых и убитых. Тем, кому не хватало раненых, цеплялись за чужих, так что каждого уже несли один-два, а то и три человека. Кто-то натужно волок на брезенте очень тяжелого убитого… или сразу двух.

— Помогли бы вон тому… — сказал Курнешов.

И тут же один из автоматчиков побежал в сторону труженика.

— Вот это налетик, мать его… Мать его… Мать…

— Интересно, куда полковник со своей картой подевался?

— Штаны в реке полощет, курвин сын! Где остановил колонну?! Ну, где остановил!

— Говорят, его адъютанта на куски разнесло…

— Вон там лежит, целехонький. Но не живой.

— Джаз! Где джаз?! — внезапно заорал взводный. Можно было подумать, что он сверзился.

— Зачем тебе джаз? — испуганно спросил Курнешов.

— Джаз во время боевых действий исполняет обязанности похоронной команды! Так в приказе штаба корпуса. И духовой оркестр тоже…

— Нет никакого джаза, — произнес Василий категорично. — И духового оркестра тоже нет.

— Должны быть.

— Выходит, джаз обязан двигаться впереди боевых частей? В сопровождении духового оркестра. Только потому, что тебе в голову ударило… — он снова был уравновешен и увещевал.

Подошел тот, похожий на негра старшина. Доложил, еле выговаривая и стараясь выглядеть бравым:

— Убраны все. Подчистую.

— Проверил?

— Сам проверил и других… Надежно.

— Можно отправлять, — сказал Курнешов. — Заводи и вперед. — Команду передавали от одного к другому в глубь колонны, без особого крика.

Свободной рукой Курнешов трепал и похлопывал взводного, как дворовую собаку:

— Ну, что ты? Что ты?! Давай, очухивайся помаленьку… Приходи в себя… — казалось, что Курнешов смеется, так сильно у него были растянуты мертвенно белые губы.

Не могло быть такого, но было так.

Даже не колонна, а машины медленно и осторожно трогались, выбирались одна за другой, объезжая покалеченные, сгоревшие, те, что кое-как латали… Постепенно началось общее движение к мосту… Через мост. Навстречу «той самой Германии». На мосту погромыхивал тяжелый настил.

— Э-эх, минут на сорок бы раньше здесь прогромыхать…

— Заткнись!

Это уже не марш, а осторожное продвижение. Каждый сам по себе. Впереди был город Паркау.

— Ну, где же эта проклятая похоронная команда?.. Где джаз?!

…Казалось, что он вот-вот проснется, и уже включались невидимые тормозные устройства, они гасили скорость, замедляли движение… И когда почти все было сделано — он проснулся… Только не в то житье, которое протекало на границе Германии, а совсем в другое. В новом пространстве, куда он, казалось бы, проснулся, не обнаружилось сюжета или узнаваемых персонажей, в нем (в новом сне) на смену кутячьему и довольно поистрепанному единению, гусарству, залихватской общности, этим всегдашним компромиссам, стало приходить холодное, чисто лунное одиночество. Оно показалось условием большой игры — без щемящих переживаний, сожалений, «тоски по..!» Полное и завершенное ощущение вызревшего одиночества, невиданно разумного и освобождающего. Оно давало надежду на то, что из этого беспредельного сна можно будет проснуться в следующий, малопредсказуемый… И так перекочевывать из одного СНА в другой, из одного пространства в другое. Постепенно или сразу забыть стартовую площадку за Одером, под Паркау, или еще какую-нибудь другую, очень известную в Европе. И никогда больше туда не возвращаться. Такая возможность казалась вполне осуществимой… ЭТО БЫЛ ВЕЛИКИЙ СОН… Оставалось как-то выяснить, хватит ли у него сил и воли удержать этот уровень и направление полета, не удастся ли какой-то другой силе столкнуть его обратно, туда, откуда он так удачно стартовал. И, кажется, не один, а с самыми лучшими, самыми отчаянными самоубийцами, посвященными в офицерские и высокие сержантские звания… Настоящая гвардия: все время мчались, летели куда-то на мотоциклах, верхом друг на друге, на броне, на подкидных досках, на танках, на качелях, на барабанах — в общем пляшущем строю… Только почему здесь, во сне, постоянно обозначалось слово «БЫЛ И»?.. Их всех, что уже вовсе «НЕ БЫЛО»?..