Ночь. Остров. Вурдалаки

12

– Это становится традицией, – произнёс Андрей, заглушая двигатель.

– Пить после рабочего дня? – иронично уточнила я, глядя на огни бара.

– Заканчивает день в «Рассвете», – не менее иронично ответил мужчина и вышел из машины. – Ты начисто лишена романтики.

– Так давай это исправим? – предложила я, выбираясь следом, скинула кроссовки и, подхватив обувь, зашагала в обход бара к берегу. И знала, что Воронов пошел за мной.

Ветер шумел кронами деревьев, молчание не тяготило, но… Был один вопрос, который я просто не могла не задать, хотя знала, как Андрей может отреагировать.

– Болотова изменяла мужу? – спросила я, повернулась и посмотрела на своего спутника.

– Нет, – спокойно ответил мужчина, даже не сбившись с шага.

– Ты так в этом уверен? Вряд ли тебя посвящали в интимные нюансы жизни семьи.

– Ты права, но… – Он посмотрел на круглую как сыр луну, что висела над океаном. – С чего у тебя вообще возникли подобные мысли?

– Когда Алина рассказывала о ссоре с отцом, то повторила сказанные им в запале слова. «Ты такая же, как мать!» – сказал Болотов дочери, узнав о её романе. Поэтому… – Я не договорила, уверена Воронов и так прекрасно меня понял.

– Как долго ты у неё училась? – неожиданно спросил мужчина.

– Не больше года, – честно ответила я, зарываясь ногами в прохладный песок. Ветер трепал забранные в хвост волосы. – Я даже не очень хорошо её помню.

– А я хорошо. И она была одним из тех редких людей, для кого данное слово действительно что-то значит. Даже если это слово дано ребёнку. Особенно если ребёнку. – Он остановился рядом, присел, сгрёб песок и стал пересыпать с руки на руку. – Уверен, она также ответственно относится к брачным клятвам. Да и потом, – он посмотрел на свою ладонь, песок ссыпался, на ней осталось лишь несколько камушков. – Никогда не ходило никаких слухов, а они непременно бы возникли, это же остров.

– Что ж, поверю тебе на слово, – сказала я, когда Воронов поднялся. – Тем более, что пока действительно ничего указывающего не её измену Болотову не обнаружено.

Андрей рассмеялся и стал швырять камушки в воду. Избавившись от последнего камня, он повернулся и неожиданно серьёзно спросил:

– Наш рабочий день закончен?

– А что?

– А то, что я хочу пригласить тебя на танец. – Он сделал шаг вперёд и протянул мне руку.

Ни одной достойной причины для отказа я придумать не смогла, а потому бросила кроссовки на песок и вложила свои пальцы в его. И удивилась тому, какими тёплыми оказались чужие руки. И тем, как приятно было чувствовать их на своей коже. На своей талии, когда мужчина повёл меня в такт музыке, доносившийся из бара. Всего лишь несколько минут я не думала ни о чем и позволила себе насладиться его сильными движениями, близостью тела, нашим неторопливым танцем. Я даже положила голову ему на плечо, прижалась к груди и уловила стук сердца, столь созвучной моему.

Несколько минут… А потом ног коснулась прохладная вода, то ли до нас дотянулась волна, то ли мы не заметили, как оказались в воде, что лизнула ноги.

Я вздрогнула и подняла голову.

– Если хочешь, можем уйти с пляжа, – предложил Андрей.

– Я не боюсь воды, – с вызовом ответила я, и тут же поняла, что направила его не по адресу. Мужчина не хотел меня поддеть, он лишь предложил. Я вздохнула и произнесла: – Я действительно не боюсь воды. Я не доверяю ей.

– После того, что ты рассказала о своей матери, я последний, кто тебя осудит. – Он попытался поймать мой взгляд, но я отвернулась.

– Но я не рассказывала, что она погибла из-за меня, – проговорила я, ожидая возражений, но их не последовало. Андрей внимательно смотрел на меня, ожидая продолжения: – Я кормила чаек в бухте. Я кормила этих чёртовых птиц каждый день в тот март. И в то утро, когда пришло предупреждение о наводнении, когда объявили эвакуацию, я думала только об этих проклятых птицах.

– Ты была ребёнком, – всё-таки возразил Воронов.

– Да, я была ребёнком, которому велели собирать рюкзак и ждать своей комнате. А я думала о чайках, которые прилетят, а меня там не будет. Рюкзак я собрала, а потом пробралась мимо гостиной, в которой металась мама, постоянно говоря, как будет ужасно, если вода дойдёт до нашего дома. Она ещё не представляла, какой ужас ждёт нас на самом деле. – Я выдохнула и продолжила: – Я стащила булку с кухни и добралась до Чаячей бухты и даже покормила птиц. Мать с отцом хватились меня через пятнадцать минут. И бросились на поиски. Отцу повезло, он отправился к пирсам, где я любила забираться в лодки и качаться на волнах. И хотя лодочную стоянку и сарай затопило первыми, его посадили в один из муниципальных катеров, не слушая возражений, и велели помогать спасателям. Каждый взрослый мужчина, знающий остров, был на счету. А вот маме не повезло, она нашла меня. Помню, как она кричала, как бежала ко мне, как прижала к себе, так крепко, что воздух вышел из лёгких. Помню, как мы бежали обратно. Но, увы, побережье было уже частично затоплено. Мы бежали снова. Боги, сколько мы бегали в тот день. Казалось, вода прибывает отовсюду, броде бы медленно, но на самом деле так быстро. Казалось, если мама сожмёт мою руку сильнее, то сломает пальцы. – Я снова посмотрела на луну, серебристый диск, висящий над проливом. – Я помню, как она положила мои руки на что-то и велела держаться. Держаться так крепко, словно от этого зависит жизнь всех чаек на свете. Я помню её лицо. Оно было таким напуганным, что я зажмурилась, не понимая, что вижу маму в последний раз. Дальше все смазано, лишь одно совершенно чёткое воспоминание: мужской голос. Он кричал, что нашел ребёнка, просил держаться, называл умницей, красавицей и сладкой девочкой. А у меня пальцы онемели до боли, что я при всем желании не могла их разжать. Я так и не решалась открыть глаза. А еще он кому-то кричал, что надо искать мать. Они искали, нашли через девять дней после того, как сошла вода. Меня же в тот день сняли с крыши полузатопленного сарая. Я так и не смогла рассказать, как оказалось там, и куда делась мама.

– Ты была ребёнком, – повторил Воронов.

– Все так говорили, по мне, так себе оправдание.

– Могу предложить другое. И может быть, ты возненавидишь меня за эти слова, но я все равно скажу. За ребёнка всегда отвечают родители. Они должны были проследить, чтобы ты собрала рюкзак, а не метаться по гостиной, испытывая понятные, но напрасные сожаления о доме. Пятнадцать минут – это слишком много, Миа, особенно в условиях природной катастрофы. Ты не должна была пройти мимо них незамеченной, мало того, ты не должна была взять хлеб с кухни. Ты не была невидимкой, ты была ребёнком, и они, что отец, что мать, в полной мере отвечают за то, что произошло впоследствии.

Я уперлась руками мужчине в грудь и попыталась оттолкнуть. Но он не дал мне этого сделать.

– Миа, ты же полицейский, каждый день сталкиваешься с разными людьми и разными преступлениями. Кого ты будешь винить, если ребёнок убежал на улицу и оказался на проезжей части? Ребёнка или родителей? Кого ты будешь винить, если ребёнок ушел из детского сада? Ну, давай, ответь честно. Да, я понимаю, ребёнку должны были объяснить, что дорога — это опасно, как и наводнение. Должны были, но не объяснили или объяснили, но ребёнок не понял.

Андрей замолчал, и я перестала вырываться из его рук, подняла голову и посмотрела на мужчину.

– Ты говоришь правильные вещи. Правильные вещи, которые мне не нравятся.

– Правда редко кому нравится. – Андрей улыбнулся и добавил: – Проще продолжать винить себя, остров, воду, весну, вместо того чтобы просто жить. Например, вернуться на остров и… Сходить на свидание с симпатичным мужчиной?

– Симпатичный мужчина, надо полагать, это ты?

– Ты ещё и очень догадлива, – прошептал Андрей, наклоняясь к моему лицу. – И поэтому предлагаю пойти чуть дальше.

Последнее слово он прошептал, и коснулся моих губ своими. Лёгкое тёплое прикосновение, которое так хочется продлить.

А почему, собственно, нет? Я обхватила мужчину за шею. И уже сама прижалась к его губам. Поцелуй из лёгкого превратился в страстный. Торопливый, настоящий, горячий. Его губы и рот, его дыхание и мое, его руки, что сжались вокруг моей талии. Мне не хотелось останавливаться. Ему, я так полагаю, тоже. Навряд ли это было бы правильным решением, а ещё…

А ещё мне все ещё было больно от его слов. Такого мне раньше не говорили, обычно жалели и, наверное, я привыкла к этой жалости, хотя зачастую ненавидела её. Андрей поступил по-другому, он у воззвал к моей логике. И заставил признать его правоту. И мне это также не понравилось, как понравился поцелуй. Именно поэтому я должна была остановиться.

– Можем пойти ко мне или в кемпинг, – предложила я, отрываясь от его губ. – Если обойдём бар по берегу, то никто не узнает, что ты провёл ночь с местной.

Я ощутила, как напряглись его руки, а потом и все тело. Воронов отстранился, выражение его лица изменилось, больше никакой мягкости или участия, лишь недоумение с толикой разочарования.

– Это было грубо, – заметил Воронов. – И незаслуженно. Тот я, тот мальчишка, которым я был двадцать лет назад, безусловно заслуживал подобного, но не сегодняшний. Поверь, я изменился.

– Прости, я не хотела. – Я отступила.

– Нет, хотела, – сказал он.

– Может быть, – не стала отрицать я, наклоняясь и подхватывая кроссовки. – Поэтому на сегодня нам лучше закончить, пока мы не наговорили или не натворили того, о чем пожалеем. – Я неторопливо пошла вдоль берега, в этот раз знала, что Воронов остался стоять на месте. И почему-то испытывала от этого некоторое сожаление.

***

Он смотрел, как она шла вдоль кромки воды, смотрел, как с опаской трогала волны ногами, как закатывала штанины и шагала дальше. Она была такая… такая… Лёгкая и сияющая в лунном свете. Такая необыкновенная, что ему почти становилось её жалко, потому что то, что произойдёт дальше, разобьет ей сердце. И пусть она не виновата, остановиться он уже не мог. И не хотел.