Ночь трех смертей

Глава 4

Река Виндрей брала свое начало от правого берега реки Парца и простиралась по мордовской земле почти на шестьдесят километров. При средней ширине от пяти до пятнадцати метров, у одноименного поселка она расширялась до ста сорока метров. Живописные береговые пейзажи и немалое количество рыбы привлекали на реку туристов-любителей и рыболовов. Первых влекли сюда красивая природа и замысловатое русло, нередко выходящее на озера, где приятно было разбить палатку и посидеть у костра.

Вторых манила перспектива отличного клева, особенно если ты любитель плотвы и ротана. Однако до празднования главного национального праздника на водах Виндрея лодки появлялись редко, местные жители ждали положенного срока, чтобы начать рыбалку, а заодно и развлечения.

Пассажиры резиновой весельной лодки, одиноко скользящей по руслу Виндрея, ничего этого не знали и радовались тому, что на пути им не попадаются другие лодочники. Над водой стелился густой туман. Через плотный слой влаги едва просвечивали лучи заходящего солнца, и именно этим обстоятельством пассажиры объясняли полное отсутствие людей на протяжении их долгого путешествия. В лодке их было двое, но ни тому ни другому не было дела до окрестных пейзажей.

Тот, что сидел на веслах, тяжело дышал и обливался потом под прорезиненным плащом-палаткой с накинутым на голову капюшоном. Его руки, непривычные к веслам, готовы были в любой момент отказать. Ладони покрылись мозолями, которые полопались часа два назад и теперь сочились кровью. Плечи саднило, позвоночник окаменел и совсем ничего не чувствовал. Лицо, облепленное мошкарой, опухло до неузнаваемости, и только страх заставлял его двигать веслами и гнал все дальше и дальше по незнакомой местности.

Его товарищ лежал на дне лодки лицом вниз. Теплая, не по сезону, фуфайка и такие же теплые штаны защищали от мошкары, а надвинутый на лицо вязаный шарф, казалось, ничуть не мешал его хозяину, хотя закрывал нос и рот.

Тяжелая гнетущая тишина обволакивала все вокруг. Разбавить ее не могли ни гудение комаров, ни слабый плеск весел, который глушил туман. Человек на веслах угрюмо смотрел на товарища, его желваки играли, а губы беззвучно шевелились. Когда тишина достигла своего пика, он заговорил вслух, сначала еле слышно, затем все громче:

– Думаешь, я этого хотел? Думаешь, об этом я мечтал всю свою жизнь? Нет, конечно, я об этом не мечтал. Только что мне оставалось? Разве у меня был выбор? И не начинай про все это дерьмо с выбором. Это только киношные герои верят, что у человека всегда есть выбор. В реальной жизни у человека почти никогда не бывает выбора. По большей части он следует по единственному возможному пути, который ему доступен в сложившихся обстоятельствах. Вот и я пошел. Не веришь?

Товарищ, лежащий в лодке, не отреагировал, и тот, что на веслах, продолжил разглагольствовать. По всей видимости, ему не особо нужен был собеседник, главной его целью было высказаться вслух. Еще важнее – разбить гнетущую тишину, которая давила на уши и действовала на нервы.

– Я ведь, по сути, неплохой человек. Веришь? Я вот верю. Ведь не могут сотни людей, которые со мной знакомы, ошибаться? Думаю, не могут, а что из этого следует? Верно! Из этого следует, что человек я хороший. Просто попал в сложную ситуацию. Вот и ты попал, верно?

Мужик на дне лодки снова не прореагировал. Тот, что на веслах, начинал злиться. Усталость брала свое, и вид безмятежно лежащего товарища вызывал у него раздражение.

– Видишь, как судьба распорядилась: я тяну лодку гребаные десятки километров, а ты полеживаешь себе и в ус не дуешь. – Он повысил голос: – Разве это справедливо? Справедливо, я тебя спрашиваю? Отвечай, когда я к тебе обращаюсь!

Он чуть придвинулся и со злостью пнул товарища мыском болотного сапога.

– Разлегся тут, дела тебе ни до чего нет. Я с самого начала один отдуваюсь, а все ради чего? Ради того, чтобы через пару-тройку километров налететь на кордон, который наверняка уже выставили по всем дорогам? Говорил ведь тебе: не лезь в бутылку, все утрясется, так нет, заладил свое. Далась тебе эта правда! Что, скажи на милость, она тебе принесла? Что? Молчишь? И правильно делаешь. Ничего ты с нее не поимел, кроме неприятностей куда серьезнее, чем мозоли от весел. Сидел бы сейчас спокойно, долбил веслами по воде и не парился – так нет, тебе правды захотелось. Решил вывести меня из себя! Вывел? И что дальше?

Он снова пнул товарища сапогом. Удар оказался такой силы, что тот перевернулся лицом вверх. Его открытые глаза устремились в небо, но жизни во взгляде не было. Восковые черты лица говорили о том, что трупное окоченение уже наступило. Получалось, человек на веслах все это время разговаривал с трупом. Удивило его это обстоятельство? Нисколько. Он знал, что ответить ему товарищ не мог. Знал, но игнорировал этот факт. Вот и сейчас, глядя в остекленевшие глаза спутника, он злобно прорычал:

– Да заткнись ты! Я знаю все, что ты можешь мне сказать! – Голос его вдруг стал писклявым, как у истеричной девки. – «Никто не просил тебя брать меня с собой! Оставил бы на месте, я бы только спасибо сказал!» Как же, сказал бы ты спасибо! Да от таких, как ты, в жизни благодарности не дождешься! Сколько я для тебя сделал, скажи, разве нет? Разве я тебе не помогал? Так нет, тебе нужно было вывести меня из себя. И к чему это привело, видишь?

Голос его взлетал все выше, тело тряслось, словно в ознобе. Он бросил весла и встал во весь рост. Лодка покачнулась, но он не обратил на это внимания, полностью отдавшись своей злобе. Сделав шаг вперед, он с силой опустил ногу на промежность товарища. Гадко улыбаясь, он провернул каблук по часовой стрелке.

– Как тебе такая благодарность, подонок? Нравится? А так?

Он снова поднял ногу, на этот раз опустил ее на живот. Из-под сапога послышался хлюпающий звук, и он заулыбался еще шире.

– Вижу, тебе моя благодарность по вкусу. Что ж, можно и продолжить, раз ты доволен.

С этими словами он опустился на колени, достал из-за голенища острый нож и быстро прошелся им по животу товарища. Из-под ткани фуфайки показалась вата, и это лишь подзадорило его. С остервенением он принялся рвать ножом одежду, пока не добрался до тела. Здесь он изменил тактику и начал колоть безжизненную плоть острием ножа. Кровь уже не лилась из ран, вытекая ленивыми розовыми струйками, когда давили на кожу, и это раздражало его. Он хотел фонтанов крови, хотел видеть, как стекленеют глаза его недруга, хотел ощутить то, что уже завладело его рассудком. Он жаждал крови, а не этих жалких капель, что стекали с его ножа.

– Да пошел ты к черту! – выругался он, отбросил нож и, одним рывком подняв безжизненное тело, выбросил его за борт.

Труп с шумом вошел в воду, обдав человека в плаще фонтаном брызг. Вода залила лицо, потекла за ворот. Человек резко отпрянул от борта и в недоумении уставился на свои руки. Они были в крови и все еще дрожали от возбуждения. Он перегнулся через борт и начал яростно тереть руки, пытаясь смыть кровь. Затем он увидел тело своего товарища. Сначала фуфайка, набрав воздуха, держала его на поверхности, но потом тело медленно стало погружаться в воду.

В глазах подельника промелькнул испуг, он начал яростно грести руками, стараясь дотянуться до тела, ухватиться за фуфайку, но у него ничего не получалось. Вместо того чтобы приближаться к утопленнику, лодка начала крениться на бок. Человек в плаще испугался, что может перевернуться, и отпрянул к противоположному борту. Так он сидел до тех пор, пока тело не скрылось под водой. Когда оно исчезло, человека сковала невыносимая усталость, взгляд упал на то место, где совсем недавно лежал его товарищ. Он все смотрел и смотрел на кровавое пятно, не в силах пошевелиться. Затем взгляд его стал осмысленным, он посмотрел по сторонам и простонал:

– Что происходит? Где я? Зачем я здесь?

Ему никто не ответил, но он не мог вынести эту гнетущую тишину. Она душила его, заставляла хватать ртом воздух.

– Нет. Это происходит не со мной! Это не может происходить на самом деле. Проснись! Проснись же, наконец, иначе ты задохнешься прямо во сне!

Он попытался сорвать с себя плащ. Нащупывая завязки, он рвал ворот, но пальцы скользили по коже, не в состоянии дотянуться до завязок. В отчаянии он встал в полный рост и попытался стянуть плащ через голову. Лодка покачнулась, и он, не удержав равновесие, полетел в воду. Ледяная вода с жадностью приняла его в себя и повлекла на дно. Туда, где не было ни боли, ни отчаяния, но не было и жизни.

«Вот и все, – с какой-то отрешенностью подумал он, складывая руки на груди, – закончились твои славные деньки».

Он опускался на дно томительно медленно, ожидание конца забирало последние силы. «Скорее бы уж», – успел подумать он, прежде чем коснулся дна.

Удар оказался гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Позвоночник хрустнул, жгучая боль пронзила спину. Следом за первым ударом последовал второй, затем третий. Мерзкое зловоние начало заползать в нос и рот.

«Что за черт? – успел он подумать, прежде чем боль в спине вырвала его из оков сна.

Открыв глаза и еще не полностью осознавая, где находится, он увидел прямо перед носом грязное рыло и внушительных размеров клыки. Из раскрытой пасти на него капала слюна. От омерзения его передернуло и, еще до того, как до него дошло, в какой он находится опасности, рука метнулась к ножу. Уже через секунду оружие торчало из шеи удивленного животного. Хрюкнув, кабан начал заваливаться на бок. Человек вскочил, отпрыгнул в сторону и спрятался за деревом. Но эта предосторожность оказалась ненужной. Кабан уже лежал на земле, его сотрясали конвульсии, но вреда причинить он уже не мог. Единственный точный удар сразил его наповал.

– Так-то лучше, – негромко произнес человек. – Будешь знать, с кем связываться.

Как ни странно, облегчения он не испытал. Ни оттого, что его утопление и прочий ужас оказались сном, ни оттого, что он чудом не стал обедом дикого животного. Все, что он испытывал сейчас, – это опустошенность.

«Кончай хандрить, – приказал он себе. – Пора двигаться, ты знаешь, что все должно пройти идеально, ведь от этого зависит не только твоя жизнь».

Подхватив холщовую сумку, он заглянул за густой куст и негромко сказал:

– Поднимайся, лежебока, пора двигаться дальше.

Из ИТК Паршин поехал прямиком в Ковылкино. Когда он выезжал, начался дождь, дороги, которыми мордовские земли никогда не славились, начало подмывать практически с первых капель, поэтому путь до районного отдела занял довольно много времени. Прибыв на место, Паршин с опозданием узнал, что проскочил место нового преступления, так как получил неверные данные. Его ждали не в Ковылкино, а в районном центре Торбеево, мимо которого он проезжал, возвращаясь из Сосновки.

Пришлось собираться в обратный путь, благо на машину, взятую для поездки в ИТК, никто не претендовал. Из-за задержки на место преступления он попал в числе последних.

Поселок Торбеево насчитывал порядка трех десятков улиц и считался довольно крупным населенным пунктом. Но следователь Паршин без труда отыскал нужную улицу. На месте происшествия уже работали криминалисты, сновали фотографы и медицинские работники. Представители администрации и начальство из числа сотрудников МВД собрались у свеженького автомобиля «ГАЗ-21». Паршин признал в автомобиле собственность родного отдела и поспешил туда, резонно полагая, что именно там найдет своего непосредственного начальника подполковника Яценко.

Он не ошибся: подполковник Яценко стоял, опершись о капот «Волги», в окружении местной администрации. Завидев Паршина, он нахмурил брови и пошел ему навстречу.

– Где тебя черти носят, капитан? – сердито выговорил он подчиненному.

– Виноват, товарищ подполковник, – привычно козырнул Паршин. – Отрабатывал одну из версий, связанных с недавними убийствами. Не ожидал, что задержусь так долго.

– Что за версия? Впрочем, сейчас это неважно, – сам себя одернул Яценко. – У нас два новых трупа.

– Теперь два? – Паршин покачал головой. – Быстро развивается этот подонок.

– Увы, эти убийства произошли раньше по времени, – возразил Яценко. – Думаю, к нам в Ковылкино преступники пришли через Торбеево.

– Вот как? Уверены, что здесь поработали те же самые преступники? – спросил Паршин.

– Сходи посмотри, – предложил Яценко. – Сам поймешь, что мы не ошиблись.

Паршин развернулся и направился к дому.

– После осмотра сразу ко мне! – крикнул вдогонку подполковник Яценко.

Паршин только рукой махнул, давая понять, что услышал. Он прошел во двор, подошел к крыльцу, заглянул внутрь. Трое мужчин в спецодежде отрабатывали место преступления.

– Следователь Паршин, Ковылкинский РОВД. – Он показал удостоверение.

Покосившись на Паршина, мужчины в спецодежде вернулись к своим делам и больше не обращали на него внимания. Паршин прошел в дом, остановился на пороге, огляделся. Аккуратная, чисто деревенская обстановка. Скамья вдоль стены, рядом с ней табурет, на котором стоит металлическое ведро с питьевой водой из колодца. Здесь же притулилась алюминиевая кружка для страждущих. В центре кухни – прямоугольный стол на четырех массивных ножках, застеленный клеенкой в мелкий цветочек. На окнах, расположенных довольно низко, ситцевые занавески все в тот же цветочек. У окна стол-тумба, где хозяйки хранят посуду и всевозможные съестные припасы. Тумба открыта, ее содержимое небрежно разбросано по полу, застеленному разноцветными самодельными половиками, сотканными из вышедших из употребления предметов одежды. Ближе к проходу, ведущему в спальню, – печь. Заслонка снята и аккуратно приставлена к боковой стенке печи. На чугунном листе внутри виден чугунок для приготовления пищи. Газовой плиты, как и холодильника, в доме не видно, видимо, хозяева не признавали новшеств и жили по старинке.

Паршин подошел к проему, ведущему в хозяйскую спальню. Ситцевая занавеска, служившая дверью, отодвинута в сторону, нижний край заткнут за кривой гвоздь, чтобы не мешала проходу.

В спальне, на полу, застеленном все теми же самодельными половиками, лежали два тела. Их уже накрыли простынями, снятыми со стоявшей у стены кровати. Паршин подошел ближе, приподнял простыню и сразу опустил обратно. Того, что он увидел, оказалось достаточно, чтобы понять: вероятнее всего, в доме действительно поработали те же преступники, что и в Ковылкино. Как и в случае с Натальей Рогозиной, жертвам раздробили черепные коробки, только на этот раз удары наносились по лицу до тех пор, пока скулы, челюсти, нос и лоб не раскрошились на мелкие осколки.

– Супруги Нуят и Ялгавка Абайкины. Прожили в браке шестьдесят лет. Вместе и смерть приняли.

Паршин оглянулся. В дверях стоял мужчина в штатском. Следователь сразу признал в нем сотрудника правоохранительных органов. Небольшой рост, крепкое телосложение, возраст приближается к пятидесяти, цепкий взгляд, от которого не укроется ни одна мелочь. Ярко выраженные скулы на широком лице и белесые брови выдавали в нем уроженца здешних мест.

– Вы приехали на вызов? – догадался Паршин.

– Так точно. Капитан Пиняйкин, – представился мужчина. – Оперативный работник Торбеевского отделения милиции.

– Следователь Паршин, – пожимая протянутую руку, представился Паршин. – Давно здесь?

– С семи утра. Племяш их ко мне в дом прибежал, сорвал с постели и сюда. Я едва одеться успел, – начал рассказывать Пиняйкин.

– Почему не в милицию?

– Потому что мой дом ближе, – объяснил капитан. – Он к старикам перед работой заскочил проведать. Пришел – дверь не заперта, на дворе никого. Он вошел, покликал. Ему не отвечают. Тогда он в спальню прошел, а тут такое дело… Он выскочил из дома и сразу ко мне. Я через улицу живу, а до участкового отдела минут десять, и то если бегом.

– Что думаете об этом? – Паршин кивком головы указал на прикрытые простыней тела.

– Паскудство, – неожиданно резко ответил оперативник.

Следователя такой ответ не покоробил.

– Простите. – Извинение прозвучало не менее неожиданно. – Я знал стариков с самого рождения. Лучшие моменты моего детства связаны с дедом Нуятом и бабулей Ялгавкой. Они были душой нашей улицы, и это не красивые слова. Всему, что я умею делать руками, а умею я немало, научил меня именно дед Нуят. Детские кораблики, выструганные из деревяшки, домик на дереве, клюшка для игры в хоккей, тарзанка над местным прудом, скамейки для отдыха на пригорке под березами – все это дело рук Нуята. А Ялгавка? Захотел компота домашнего? К Ялгавке. Кишки подвело от беготни по улицам? У Ялгавки завсегда пирогами разживешься. А какие это были пироги! Ну, а уж если заботы у тебя – все равно где: в семье ли, с друзьями, с учителями – лучшего утешителя и советчика во всем Торбеево не найти. Любили старики детей, и дети платили им той же монетой. Так что, сам понимаешь, другой реакции и быть не могло.

– Понимаю, – подтвердил Паршин. – Только я не об этом. Я хочу знать, кто и за что мог их убить.

– Так я на него и ответил, – пожал плечами Пиняйкин. – Никто из местных сотворить такого не мог. Все их любили, и когда я говорю «все», то именно это и подразумеваю.

– В Торбеево проживают тысячи жителей, и все просто физически не могут быть с ними знакомы. – Паршину было неловко указывать бывалому оперу на очевидные факты, он постарался смягчить тон. – Думаю, и свои алкоголики-тунеядцы здесь имеются, и криминальный элемент какой-никакой есть, так что, прежде чем выдвигать версии про пришлых, нужно исключить участие местных героев. Иначе легко пойти по ложному следу и дать возможность реальному убийце замести следы или, того хуже, пуститься в бега.

– Что ж, спорить не стану – говоришь резонно. – Пиняйкин непринужденно перешел на «ты», Паршин не стал возражать. – Только сам посуди: будь у нас среди местных кто-то безбашенный, способный творить подобные зверства, он бы давно сидел или был под строгим присмотром: дыхнуть, не спросив разрешения, не мог бы. Ты же видел, что они со стариками сделали. Алкаш, если бы напал, максимум по башке бы огрел, забрал бы деньги на водку и ушел. Про сидевших я уже сказал. Так что получается, что своих шерстить резона нет. Ищи пришлых, товарищ следователь, не ошибешься.

– Видно, придется, – уступил Паршин. – Соседей опрашивали?

– Я прошел по ближайшим домам. Никто ничего не видел и не слышал. – Пиняйкин удрученно покачал головой. – Знал, когда спрашивал, что никакой полезной информации не получу. Если бы слышали, непременно прибежали бы на помощь. Начальник Торбеевского РОВД распоряжение дал: обойти все дома не только на этой улице, но и на трех прилежащих. Оперативники сейчас занимаются, если появится что-то стоящее, сразу доложат. Вот скажи мне, как такое возможно: они стариков до смерти забили, а никто ничего не слышал и не видел?

– Представления не имею, но у меня на руках еще три подобных дела. И так же, как в случае с четой Абайкиных, – ни одного свидетеля. – Паршин перешел к более конкретным вопросам. – Судмедэксперт на месте поработал?

– Так точно. Ждем, когда криминалистическая группа разрешит забрать тела на вскрытие.

– Предварительное заключение дали? Время смерти, причина, какие-то особенности?

– Время смерти ориентировочно в среду, десятого июня, в промежутке от двух до четырех часов дня. Более точное время покажет вскрытие. Ялгавка, скорее всего, умерла после первого же удара в висок. А вот Нуят, вероятно, скончался после нее. По характерным признакам наиболее вероятная причина смерти – сердечный приступ. Раны нанесены ему уже бездыханному. Так сказал судмедэксперт.

– Почему он решил, что Нуят погиб после жены?

– У него на руках ее кровь, рубаха тоже испачкана в крови. Думаю, он пытался ее заслонить, да сердце не выдержало. Немудрено, ему уж за девяносто перевалило. Да и жене ненамного меньше.

– Есть доказательства, что действовала преступная группа? – задал очередной вопрос Паршин.

– Пока нет, но мы над этим работаем.

В окно спальни заглянул молодой парнишка и поманил Пиняйкина рукой. Тот коротко кивнул и вышел на улицу. Капитан последовал за ним.

– Что у тебя, Зеленцов? – спросил Пиняйкин.

– Там, это, свидетель, – косясь на Паршина, негромко объявил парнишка.

– Свидетель? – воскликнули Паршин и Пиняйкин в один голос.

– Так точно. Он видел, как из дома деда Нуята и бабули Ялгавки выходил человек. Было это около трех часов дня в среду.

– Так чего же ты ждешь, тащи его сюда! – поторопил Пиняйкин.

– Да он, это, не может идти… – Щеки парнишки залила краска смущения.

– Что значит «не может»? Безногий, что ли? – Пиняйкин нахмурился.

– Не-е, ноги у него есть. – Парнишка снова покосился на Паршина.

– Да что с тобой, Зеленцов? Ты участковый милиционер или жеманная барышня? Докладывай по существу или я за себя не отвечаю! – вспылил Пиняйкин. – И прекрати по сторонам зыркать. Это следователь из Ковылкино, его специально в Торбеево вызвали для расследования, так что говори без обиняков.

– Свидетель – это Федька-синяк, – выдал Зеленцов. – Он с похмелья мается, поэтому не может передвигаться самостоятельно.

– Так налейте ему чего-нибудь, пусть тащится сюда, – приказал Пиняйкин.

– Налить, это, водки? – уточнил Зеленцов.

– Ну не воды же! Или тебе взять неоткуда?

– Могу у бати отлить. Собственного приготовления. – Зеленцов снова смутился. – Вы не подумайте, он не на продажу – исключительно для личных нужд.

– Зеленцов! Ты своими разговорами всю родню под монастырь подведешь. – Пиняйкин осуждающе покачал головой. – Мне нет дела до того, где ты возьмешь опохмел для Федьки-синяка. Иди, и чтобы через двадцать минут Федька был здесь!

Зеленцов облегченно вздохнул, развернулся и побежал вдоль домов. У третьего дома он притормозил и нырнул во двор.

– Ох, уж мне этот молодняк. – Пиняйкин снова покачал головой. – В этом году как никогда понагнали в отдел одних юнцов, а мне теперь с ними возись.

– Смену растить – дело нужное, – сдерживая улыбку, произнес Паршин.

– Ага, а еще увлекательное. Особенно когда вот такие сопляки на серьезное дело попадают, – проворчал Пиняйкин. – Ладно, все это лирика, а у нас с тобой, капитан, работы невпроворот.

– Что за фрукт этот ваш Федька-синяк? – помолчав, поинтересовался Паршин.

– Алкаш местный. Башковитый мужик, рукастый. Еще пять лет назад в слесарном цехе при колхозе работал. Хочешь – на токарном, хочешь – на фрезерном станке отработает так, что залюбуешься. Деталь любой сложности изготовить мог, сам чертежи делал, да вот видишь, водка его одолела, теперь редко кто его к работе допускает. Разве что бабульки одинокие, да и то больше из жалости.

– Как же так вышло, что он на кривую дорожку свернул? – полюбопытствовал Паршин.

– Знамо как, – помедлив, ответил Пиняйкин. – Жена у него была, первая в Торбеево красавица. Да на беду приехал сюда профессор московский, вроде как национальную культуру мордвы изучать. Ну и изучил. Жена Федькина с ним в столицу сбежала и дочку с собой забрала. С тех пор Федька и пьет.

– Да, печальная история, – посочувствовал капитан.

– А вот и он. – Пиняйкин махнул рукой в сторону палисадника. Там участковый Зеленцов, придерживая под локоть кряжистого мужичка, пытался протиснуться с ним в калитку.

– Да отпусти ты меня, – басовито гудел мужичок. – Ты что, в школе не учился? Площади, объемы не проходил? Не пролезем мы сюда вдвоем.

– Помолчите, Федор. – Зеленцов старался говорить строго, но этим лишь смешил мужичка.

– Эх, молодо-зелено, вам бы только важности на себя напустить! – потешался он. – Ну ладно, пропихивай меня и дальше, а я посмотрю, на сколько твоей серьезности хватит.

Зеленцов, поняв, что на них смотрит не одна пара глаз, залился румянцем, отпустил локоть Федора и сделал шаг назад. Тот приосанился, неуверенно вошел во двор и направился прямиком к крыльцу, где стояли Пиняйкин и Паршин.

– Здравия желаю, товарищ оперативный уполномоченный сотрудник. – Федор отвесил шутовской поклон в сторону Пиняйкина и – к Паршину: – И вам не хворать.

– Прекрати, Федор, – строго произнес Пиняйкин. – Сейчас не время для шуток. Или вместе с мозгами и душу пропил?

Федька-синяк понял, что опер всерьез рассердился, и сбавил шутливый тон.

– Сдаюсь, Саня, сдаюсь на твою милость. – Он поднял руки. – А когда-то ты у меня контрольные списывал…

«Ого, так они одноклассники!» – Паршин мысленно присвистнул и начал приглядываться к мужичку. На вид он был гораздо старше Пиняйкина, но это, видимо, из-за отечности лица, нечесаных, давно не мытых волос и темных кругов под глазами. Несмотря на долгие возлияния, Федька обладал крепким, даже спортивным телом, а в глазах читался интеллект.

– Ты что, не слышал, что произошло? – все так же строго спросил Пиняйкин. – Хоть сейчас можешь не паясничать, хотя бы из уважения к деду Нуяту и бабуле Ялгавке?

– Им я сам в состоянии выразить уважение, – произнес Федька-синяк, – для этого мне твое одобрение не требуется. Думаешь, ты один добро помнишь? Думаешь, раз Федька-синяк опустился ниже некуда, так его во всех смертных грехах обвинять можно?

– Значит, не слышал, – негромко произнес Пиняйкин, не прерывая тирады Федьки-синяка, а тот разошелся не на шутку.

– Вот что я тебе скажу, Саня, уполномоченный оперативный работник, если тебе нужна моя помощь, будь добр отнестись ко мне с должным уважением! А если нет в тебе ко мне ни капли уважения или желания хотя бы притвориться, то нечего мое время тратить. Закон я не нарушаю, беспорядков не чиню, привлекать меня не за что, так что я вполне мог и не приходить сюда.

– Ладно, ладно, Федор, – остановил его Пиняйкин. – Все тебя уважают, все сочувствуют твоей «болезни» и все верят, что ты возьмешь себя в руки, бросишь пить и вернешься на работу.

– Это другой разговор. – Федька-синяк моментально сменил гнев на милость. – Говори, Саня, за какой нуждой я тебе понадобился?

Паршин и Пиняйкин переглянулись. По выражению лица оперативника капитан понял, что тот отдает инициативу в его руки. Паршин спустился с крыльца и протянул руку Федьке-синяку:

– Следователь Паршин Анатолий Николаевич, Ковылкинский РОВД.

Федька-синяк пожал протянутую руку и в недоумении перевел взгляд на Пиняйкина. Тот опустил глаза и сделал вид, что сильно задумался.

Паршин указал рукой на скамью возле дальней стены дома и предложил:

– Давайте присядем. Разговор нам предстоит долгий.

– Да в чем я провинился-то? – Федька растерянно заморгал.

Он наконец начал подмечать, что происходит вокруг. А вокруг были люди, и не просто люди, а сотрудники милиции. Кто-то входил и выходил из дома Абайкиных, кто-то возился в саду, было понятно, что там они не цветами любуются. Федька вспомнил, что видел сразу несколько милицейских машин на улице перед домом Абайкиных, и вся картина предстала перед затуманенным взором так, как она есть. То, что он видел, ему не нравилось, и теперь он понимал, почему его шутливый тон так разозлил бывшего одноклассника Саню Пиняйкина.

– Прошу вас, присядьте, – настойчиво повторил Паршин, и Федьке-синяку ничего не оставалось, как подчиниться. Паршин удовлетворенно кивнул и обратился к Зеленцову:

– Спасибо, можете возвращаться к своим делам. Дальше мы сами.

Зеленцов с сожалением вздохнул, было видно, что ему очень хочется поприсутствовать при допросе свидетеля, но напрашиваться он не решился. Коротко кивнув, он удалился, а Паршин все свое внимание переключил на свидетеля.

– Итак, ваше имя – Федор?

– Да, батя с мамкой назвали так, но все кличут Федькой-синяком, потому что я беспробудный пьяница, – выдал свидетель.

– Это к делу не относится, – мягко произнес Паршин. – Ситуация весьма серьезная и времени у нас мало, так что впредь прошу меня не перебивать.

– Постараюсь, – пообещал Федор, настраиваясь на серьезный лад. – Задавайте свои вопросы.

– Что вы можете сообщить нам о событиях среды, десятого июня? – Паршин решил пока не сообщать Федору о происшествии в доме Абайкиных, чтобы получить беспристрастный ответ, и без того весьма сомнительный из-за пьянства свидетеля.

– О событиях среды? Так много чего могу сообщить, – не раздумывая начал Федор. – Среда у меня интересная выдалась, да еще и денежная. Вот про четверг я вам вообще ничего не скажу, так как почти все время в отключке был. Я ведь на радостях пятилитровую бутыль самогона прикупил, всех друзей поил. Мы сутки гульбанили, потом расползлись кто куда. Теперь жалею, конечно, голова трещит и нутро трясется, хорошо хоть, мир не без добрых людей, опохмелили, а то бы помер.

– Что за радость была размером с пятилитровую бутыль самогона? – Стараясь наладить контакт со свидетелем, Паршин, несмотря на ограниченное время, решил поддержать разговор.

– Калым мне подвернулся жирный, – весело сообщил Федька.

– Что за калым?

– У одноклассницы бывшей сарай крыли. Правда, условия у нее жесткие, пока работаешь – в рот ни капли спиртного, зато заплатила потом щедро. Ради этого я два дня терпел: ни браги, ни винца не пригубил, даже не нюхал! Ну а уж когда работу закончили…

– Мы – это кто? – перебил Паршин, не дав Федьке углубиться в воспоминания.

– Я и брат Зинкин, хозяйки сарая, – ответил Федька-синяк.

– В котором часу вы закончили работу? – уточнил Паршин.

– Закончили-то мы еще во вторник, на среду совсем немного доделать оставалось. Мы встали пораньше, навалились и за пару часов все недочеты устранили. Потом Зинка нас за стол усадила, накормила от пуза, потом со мной рассчиталась и домой отправила. Считай, часов одиннадцать было, когда я в машину садился.

– Зинаида отвезла вас до дома на машине? – слегка удивился Паршин.

– Ну да. Пешком-то я вряд ли дойду, все-таки двадцать пять километров, – пояснил Федька.

– Так сарай вы крыли не в Торбеево? – еще больше удивился Паршин, не понимая, каким боком Федька может быть свидетелем.

– Нет конечно! Зинка лет пятнадцать уже в Виндрее живет. Замуж за тамошнего мужика выскочила и укатила. Муж у нее на железной дороге работает, машинист он. Дома бывает редко, вот и приходится людей со стороны на мужскую работу нанимать, – объяснил Федька-синяк.

– Давайте уточним. – Паршин решил вернуться к началу рассказа. – В понедельник вы из Торбеево уехали в село Виндрей. Там пробыли до одиннадцати утра среды и вернулись домой.

– Пока все верно, – подтвердил Федька-синяк. – На машине тут езды с полчасика всего, так что к половине двенадцатого я был дома.

– И что происходило дальше?

– А дальше – гульба, – произнес Федька-синяк.

– Тогда чему вы были свидетелем? – не выдержал Паршин. Он уже жалел, что отпустил Зеленцова, не поинтересовавшись, почему тот записал Федьку в свидетели.

– А я почем знаю? – удивился Федька-синяк. – Это вы мне скажите, зачем я вам понадобился.

– Хорошо, зайдем с другого бока, – терпеливо произнес Паршин. – О чем вас спрашивал участковый уполномоченный Зеленцов?

– Да особо ни о чем. – Федька наморщил лоб, пытаясь вспомнить разговор с Зеленцовым. – Где я был в среду… Но об этом я уже рассказал. Потом где я самогонку взял. Потом захотел узнать, в котором часу это было. А потом вдруг так обрадовался, что больше ничего не сказал, а поволок сюда.

– Мне нужно, чтобы вы повторили ответы, – заявил Паршин.

– Ответы? – Федька-синяк замялся. – Я уж и не помню.

– Федор, не испытывайте мое терпение. – Впервые с начала разговора в голосе Паршина зазвучала угроза. – Повторите ответы, чтобы мы могли двигаться дальше.

Федька-синяк смерил следователя взглядом, словно прикидывая, можно ли ему доверять, после чего перешел на шепот.

– А вы ее не тронете? Зеленцов обещал, что не тронет, – прошептал он так, чтобы слышать его мог только Паршин.

– Кого – «ее»? И за что я «ее» должен трогать? – чуть иронично спросил Паршин.

– Ну, за то, что я у нее самогон брал. За деньги, – еще тише произнес Федька-синяк.

– Нет, Федор, за это я никого трогать не буду, потому как моя первостепенная задача состоит не в том, чтобы ловить самогонщиков, а в том, чтобы обезвреживать убийц. Если этот человек непричастен к убийству, бояться ни ему, ни вам нечего.

– Дайте слово, – потребовал Федька-синяк.

– Даю слово! – твердо произнес Паршин.

– Хорошо, тогда я вам отвечу. – Федька-синяк облегченно выдохнул и приступил к рассказу. – Живу я тут неподалеку, две улицы пройти. Зинкин сосед меня из Виндрей на машине вез, как короля прямо до калитки доставил. Я во двор вошел, посидел там минут десять, покурил, а потом решил, что ради такого случая нужно дерябнуть. Пошел в винный магазин, он прямо напротив моего дома, купил бутылочку «Агдама», устроился на крыльце и наслаждался жизнью. Потом, когда вино заиграло в голове, я решил, что нехорошо это – одному наслаждаться. Захотелось друзей позвать, разделить, так сказать, с ними радость. Товарищи мои, как и я, особые любители выпить, и стоит мне кинуть клич, они со всей округи сбегаются. Только для гостей угощение нужно, а моя бутылочка почти закончилась. Я снова отправился в магазин, но потом решил: один раз живем, почему бы не шикануть? И через десять минут стоял у дома Жмакиных. Жмакины – люди осторожные, с парадного входа таких, как я, не принимают, боятся, как бы соседи их не заложили, поэтому я пробрался в палисадник и, как всегда, постучал в боковое окошко. Мне никто не ответил. Я понял, что дома никого, но не ушел, а устроился ближе к забору и решил подождать. Нинка в ночную смену санитаркой в городской больнице работает, днем почти всегда дома, так что я знал, что ждать мне недолго. Она и сейчас дома, вон, видите, синяя косынка над штакетником выглядывает? Это Нинка на нас пялится. Боится, что я ее сдам и поедут они с муженьком по этапу за самогоноварение и незаконную торговлю. Но беспокоится она напрасно, вы обещали, что не тронете ее…

– Так ты сидел у забора вон там? – указав на дом напротив, Паршин аж привстал. Он понял, каким ценным свидетелем мог оказаться Федька-синяк, и машинально перешел на «ты».

– Ну да. Я так и сказал: у дома Жмакиных, – повторил Федька-синяк.

– В какое время это было? Только постарайся ответить точно, – проговорил Паршин резче, чем следовало, и это насторожило Федьку-синяка.

– Точно я не скажу, за часами не следил.

– А ты постарайся вспомнить, – настаивал Паршин. – Из Виндрея ты вернулся в половине двенадцатого, плюс десять минут курил во дворе, плюс десять минут на поход в магазин. Получается, без десяти двенадцать. Сколько времени ты пил вино у себя на крыльце?

– Да не знаю я! Может, час, может, больше. Я не торопился.

– Так вот, когда ты не торопишься, как быстро выпиваешь бутылку? – продолжал давить Паршин, понимая, что от ответов Федьки зависит сейчас многое.

– Часа два примерно, – подумав, ответил Федька-синяк. – Я хоть и алкаш, но в спешке особой при употреблении спиртных напитков не нуждаюсь. Особенно если пью один.

– Значит, к дому Жмакиных ты пришел около двух часов дня, – подсчитал Паршин. – Долго ты там пробыл?

– Минут двадцать, может, меньше. Потом Нинка пришла, отгрузила мне что я хотел, я расплатился и вернулся домой.

– Пока сидел у дома Жмакиных, видел кого-нибудь у дома Абайкиных? – Паршин даже затаил дыхание.

– Вроде нет, – почесав затылок, ответил Федька. – Так-то к ним часто заходят. Ребятня постоянно у дома крутится, соседи заглядывают. Дед Нуят и бабуля Ялгавка очень гостеприимные и радушные. Они и меня привечают, когда я не совсем с копыт. Бабуля Ялгавка меня пирогами кормит, а дед Нуят табачком-самосадом балует. Самосад у него – вырви глаз! Горло дерет, глаза слезятся, пахучий!

– Говоришь, всегда у дома Абайкиных народ крутится, а тут нет никого? – переспросил Паршин. – И тебя это не насторожило? Не захотелось заглянуть к ним, узнать, как старики себя чувствуют?

– Так я же не весь день возле их дома просидел. За двадцать минут мог и не прийти никто. – Федька-синяк вдруг рассердился. – Да что случилось-то? Обокрали, что ли, их? Хотите на меня кражу повесить? Только не получится у вас, старики не дадут меня в обиду. Они-то знают, что я у них черствой корки без разрешения не возьму. Идите спросите прямо сейчас!

– Не могу я этого сделать. И ты не сможешь. – Паршина начал раздражать этот разговор, и он решил с Федькой-синяком больше не церемониться. – Убили стариков, в среду и убили, как раз в то время, когда ты в палисаднике у Жмакиных сидел и жизнью наслаждался!

От услышанного лицо Федьки-синяка вытянулось, он попытался осмыслить услышанное, но мозг отказывался верить дурным вестям.

– Не-ет, не может быть этого, – протянул он, качая головой. – Вы меня разыгрываете, хотите напугать! Я ведь сам их видел – и деда Нуята, и бабулю Ялгавку. В среду и видел. Ялгавка мне суп куриный предлагала, это чтоб я кроме вина еще что-то в желудок забросил.

– Когда ты их видел? До или после того, как к Жмакиным пришел?

– До того, как в палисадник полез, – уверенно ответил Федька-синяк. – Я по дороге шел, а дед Нуят у забора возился. Бабуля велела ему кустарник обновить, видал вон, какой высоченный вырос? Бабуле это не нравилось, а дед Нуят ей ни в чем не отказывает.

– Так, Федор, давай с начала и максимально подробно, – приказал Паршин.

– Да я уж все сказал, – начал было Федька, но встретился с сердитым взглядом следователя и принялся излагать заново: – Я шел к Жмакиным, свернул на их улицу и увидел, как дед Нуят над забором колдует: взобрался на лестницу и ветки шиповника отпиливает. Шиповник у них – просто беда как быстро разрастается, дед Нуят его почти каждый год пилит, так что я не удивился.

– Что было дальше? – поторопил Паршин.

– Ну, я продолжал идти, он меня тоже увидел и рукой помахал. Я не хотел, чтобы он знал, что я к Жмакиным иду, поэтому подошел, поздоровался. Он тоже поздоровался, поворчал на кусты, что работы ему, старику, задают. Я даже предложил помочь. А что? Настроение у меня отличное, времени вагон, почему не сделать доброе дело?

– Я так понимаю, дед Нуят от помощи отказался, – помог с рассказом Паршин.

– Отказался. Сказал: «Мне торопиться некуда, сам справлюсь». А тут бабуля Ялгавка из окна выглянула и давай на суп меня зазывать. Я было хотел войти, готовит бабуля отменно, несмотря на возраст, но потом передумал.

– Выпить хотелось сильнее, чем поесть, – прокомментировал Паршин, а Федька-синяк возражать не стал. – Что было дальше?

– Дальше я до конца улицы прошел, вроде как не к Жмакиным вовсе собирался. Там на боковую улочку свернул, вернулся обратно и с задов в палисадник к Жмакиным влез.

– Из палисадника тебе был виден дом Абайкиных?

– Как на ладони, – ответил Федька-синяк.

– И что, все время, пока ты там сидел, дед Нуят стриг кустарник?

– Нет, его бабуля на обед домой загнала. Еще когда я возле него стоял. «Идем, – говорит, – старый, два часа уже, а мы все не обедали, после ветки допилишь». Привычка у них – после обеда вздремнуть любят, а почему нет? Возраст свое берет, силы не те, да и поднимаются они часов в пять, поди, а то и раньше.

– Значит, к дому Жмакиных ты пришел в два, это мы вычислили точно. – Паршин вычленил из рассказа главное. – И в это время они оба были живы, занимались повседневными делами, не были ни расстроены, ни напуганы, так?

– Слушайте, их что, правда убили? – понизив голос, испуганно спросил Федька-синяк. – Прям по-настоящему?

– К сожалению, да, а твои показания могут помочь нам поймать преступников.

– Как же так? Я, значит, сидел на солнышке, а их в это время…

Федька-синяк обхватил голову руками и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Вот ведь я паскуда! – причитал он. – Всю совесть пропил, таких хороших людей загубил!

– Федор, возьми себя в руки, – приказал Паршин. – Время вспять не повернешь, убиваться смысла нет. Сосредоточься на том, что ты видел, пока сидел в палисаднике Жмакиных.

– Да как я могу сосредоточиться, когда в голове только мое паскудство крутится! – воскликнул Федька-синяк, подняв влажные от слез глаза. – Таких людей не уберег, а все из-за водки проклятой! И что им, бандитам этим, плохих людей не убивается? Все норовят хороших прибрать.

– Да, ты им не помог, это правда. – Паршин смягчил тон, видя неподдельное отчаяние на лице пьяницы. – Но сейчас ты в силах помочь следствию и хоть как-то оправдаться в своих глазах. Ты ведь хочешь помочь?

– Если бы я мог, я бы все для них сделал! – искренне провыл Федька-синяк.

– Вот и сделай! Вспомни все, что ты видел, пока шел к дому Жмакиных, пока сидел в палисаднике и пока шел обратно.

Федька-синяк с полминуты смотрел пустым взглядом в пространство, пытаясь воссоздать события прошлой среды, затем быстро-быстро заговорил:

– Людей на улице было немного, – начал он. – День-то будний, почти все на работе. Ребятня в это время на речке, те, кто помладше, дома спят, так что и молодых мамаш на улице не встретишь. По дороге от моего дома до дома Жмакиных я почти никого не встретил. У поворота на улицу Жмакиных Ленька со своим драндулетом возился, у него опять карберик барахлит. Руки по локоть в масле, значит, давно упражняется. Он со мной не здоровается, обижен на что-то, но я ему все равно кивнул в знак приветствия. Еще из углового дома тетку видел, она в огороде копалась. С ней не здоровался, она только голову вскинула и тут же опять в землю уткнулась. Пока с дедом Нуятом говорил, мимо красный «Жигуленок» проехал. За рулем сидел сын нашего агронома, я его плохо знаю, поэтому здороваться не стал. Потом я ушел, и пока в палисаднике сидел, на дороге ни единой души не появилось.

– И это все? Больше никого не видел? Совсем никого? – допытывался Паршин, понимая, что те сведения, которые он уже получил, никакой подвижки в расследовании не дали.

Федька-синяк думал долго, надувал губы, морщил лоб, сводил к переносице брови, все это время следователь Паршин терпеливо ждал. И вот, когда он уже совсем отчаялся, Федька-синяк вдруг удивленно расширил глаза и завопил:

– Был! Точно! Мужик еще один был! Только не на этой улице.

– Что за мужик? Где стоял? Что делал? – начал сыпать вопросами Паршин, почувствовав возбуждение.

– Там, в боковом проходе, на улочке. Лежал, такой, в тенечке под вишнями, к стволу прислонился, будто дела ему ни до кого нет, и капюшон на лицо натянул. Спал, наверное, – высказал предположение Федька-синяк. – На меня ноль внимания, головы не поднял. Я-то тоже не слишком его разглядывал, разок взгляд бросил, да и то мельком. Обрадовался, что он меня не остановил, не хотелось с ним говорить.

– Как он выглядел? Описать сможешь? – спросил Паршин.

– Могу! Крепкий, руки здоровые, но белые, будто труд ему незнаком. Выше меня на голову, а я тоже не низкорослик. Во мне метр семьдесят, а в нем, поди, все сто восемьдесят пять. А вот молодой или старый, не скажу. Он все время лицо под капюшоном прятал.

– Не слишком подробное описание для одного взгляда, да еще мельком? – с подозрением спросил Паршин.

– Так это я не в тот раз его разглядел, – заявил Федька-синяк. – Это еще когда в Виндрее с ним встретился.

– Что? В Виндрее?! – Паршин почувствовал внутреннее напряжение, как всегда, когда в сложном деле назревал переломный момент. – А вот теперь, Федор, расскажи мне все, что связано с этим мужиком. И не вздумай привирать, я все равно пойму, где правда, а где ложь.