Ночью все волки серы

4

Ялмар Нюмарк жил на четвертом этаже облезлого, с печным отоплением дома в конце улицы Скоттегатен. Его квартира состояла из двух маленьких комнаток, кухни а тесного туалета, куда надо ходить через лестничную клетку. Из кухни узкая дверца вела к пожарной лестнице, а за светлыми шторами открывался вид на окрестные улицы и фиорд, где сквозь дождь вырисовывались контуры парома.

Мы прошли на кухню, взяли рюмки, потом в комнату, где Ялмар достал из небольшого полированного шкафчика неоткупоренную бутылку акевита. Окна комнаты выходили не на солнечную сторону, они смотрели на монастырь.

Он наполнил рюмки до краев, даже не предложив развести содовой.

— Будем здоровы, — произнес Ялмар.

— Будем здоровы, — отозвался я. Акевит устремился в горло и распустился горячей темно-красной розой где-то внутри.

Ялмар Нюмарк устроился в глубоком коричневом кресле со светлыми полированными подлокотниками. Я сел на мягкий стул с темно-зеленой обивкой, заштопанной во многих местах. У стены, рядом со шкафчиком, стоял венский стул, а прямо перед нами стол, покрытый ветхой скатеркой. На шкафчике я заметил несколько семейных фотографий в рамочках и стопку зачитанных книг в дешевых бумажных обложках. У темной изразцовой печи стояла пустая корзина для дров, а рядом лежала кипа газет. В соседнюю комнату вела светло-зеленая дверь.

— Осматриваете обстановку? — спросил Ялмар Нюмарк.

— Давняя привычка, — ответил я и криво усмехнулся. Он кивнул.

— Со мной тоже всегда так, обстановка, в которой живет человек, часто говорит о нем гораздо больше, чем это может показаться на первый взгляд. Настоящий сыщик всегда осматривает место преступления не только ради обнаружения улик, но и для того, чтобы составить общее представление о тех, кто так или иначе причастен к событиям. — Он глотнул из своей рюмки и произнес: — Как вы видите, я холост, в моей квартире нет цветов, корзинок с пряжей, подносов с фруктами, нет фотографий внуков на стенах. Вот это мои родители, их давно уже нет в живых. Мое жилье не семейный очаг, а пристанище для ночлега. Убежище от ненастья. Место, где можно пропустить глоток-другой. Ну что ж, твое здоровье, Веум.

Я поднял рюмку и отпил из нее.

— А ты был женат, Веум? — спросил он, поколебавшись.

Я молча кивнул.

— Дети есть?

— Есть. Мальчик.

— Тебе, наверное, его очень не хватает.

Свет не был включен, и в полумраке его лицо в обрамлении светлых с проседью волос казалось совсем смуглым. А если смотреть не сбоку, а прямо, то оно становилось просто квадратным из-за внушительной челюсти и широких скул. Он наклонился ко мне, и кожа на его массивном лице сморщилась. Потом он выпрямился и, устремив на меня взгляд своих карих глаз, бесстрастно произнес:

— Иногда я выхожу прогуляться по парку, бывает, присядешь отдохнуть на скамейку, и вдруг к тебе подходит какой-нибудь карапуз, который гуляет с мамой. Идет спотыкаясь и тянется ручонками к старику, сидящему на скамейке. Тогда я поднимаю его, сажаю на колено, а он хватает меня за нос и смеется. Или убегает к маме, потому что испугался незнакомого старика. А его мать улыбается такой самодовольной улыбкой, которая бывает у всех молодых родителей, когда их дети не капризничают. Потом они уходят. И я начинаю понимать, чего мне так не хватает. А сколько лет твоему мальчику? — прервал он себя.

— Десять.

— Ты с женой в разводе?

Я снова кивнул.

— Иногда я пытаюсь осознать, что хуже: счастливо, жениться, чтобы потом развестись, или прожить жизнь одному, не разделив с другим человеком ни горя, ни радости.

— Разница большая, — сказал я. — Вдруг оказаться одному — это потрясение и освобождение одновременно. Но когда проходит первый испуг и чувство свободы притупляется, остается только одиночество. Правда, сейчас мне кажется, я обрел равновесие.

— Но ведь жизнь, подобная моей, это безрадостная жизнь, Веум. Когда тебе стукнуло семьдесят и впереди не так много времени, приходится с горечью признаться самому себе, что всю жизнь ты был одинок. Прошло… уже девятнадцать лет с тех пор, как я был близок с женщиной. — Его взгляд стал мечтательным. — Это произошло в холодном гостиничном номере, ей было под пятьдесят, мне запомнилось платье из жесткой материи и сильно накрахмаленная нижняя юбка, что она колом стояла на полу. Я приехал в Хаугесунд по делам и случайно встретил ее в гостиничном баре. Мы вместе выпили пива. Позднее она пришла ко мне в номер, чтобы выпить вина, и мы… — он махнул рукой и коротко добавил: — Конечно, я мог бы встречаться с другими. Мог бы купить себе женщину, как это делают многие. Но… — Его губы тронула жесткая усмешка. — Так не должно быть. Мне всегда хотелось чувствовать человеческое тепло, делиться теплом с другим. А иначе не стоит, а теперь уже и поздно. Это было в 1962 году, Веум, 19 лет назад. За это время уже мог бы родиться и вырасти мальчик и начать встречаться с женщинами.

Я начал вспоминать. В 1942 году мне было двадцать, и я переживал свои первые любовные приключения. Одна история закончилась, а другая — только началась. Так жизнь протягивает сквозь нас свои нити и шьет свой узор, незримый, но неумолимый.

— А ты давно… — Он не закончил вопроса.

Я сделал глоток из рюмки и неловко усмехнулся.

— Полгода назад, в Ставангере.

Он заглянул в рюмку, потом бросил взгляд на меня, и я заметил привычный лукавый блеск в его глазах.

— Значит, у нас обоих последние любовные приключения имели место в фюльке Ругаланн[7], — потом, помолчав, добавил, как бы продолжая свою мысль: — Да, а Берген — холодный, неприютный город.

— Не более неприютный, чем большинство других городов, — сказал я. — Но в родном городе чувствуешь себя особенно одиноким, потому что от него этого не ожидаешь.

Ялмар Нюмарк поднялся и зажег бра. Комната наполнилась золотистым рассеянным светом. За окном упрямыми потоками струились сумерки. А в комнате сидели двое мужчин, одному — за семьдесят, другому — около сорока. На столе — бутылка и две рюмки, разговор об одиночестве.

Мы молча выпили.

Я спросил:

— Ты ведь собирался рассказать мне о «Павлине», не так ли?

Он вновь посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Ты помнишь их рекламные картинки в газетах: павлин, распустивший хвост. Один такой огромный павлин так и светился на стене дома, когда едешь по шоссе в сторону Фьесангервеена.

Я покачал головой.

Ялмар направился в соседнюю комнату. Когда вернулся, в его руках была длинная коричневая картонная коробка, перевязанная бечевкой. Поставил коробку на пол. Она глухо ударилась о половик.

— Вот здесь все материалы, касающиеся «Павлина», — пояснил он.

Снова присел к столу, наполнил рюмки.

— Увесистая штука, — сказал я. — Ну и что там внутри?

Он раскрыл перочинный ножик и разрезал бечевку. Снял крышку и вытащил кипу бумаг. Это были газетные вырезки, материалы дела и заключения экспертов. Одна газетная вырезка лежала сверху, судя по всему, она относилась к 50-м годам. Различные рекламные сюжеты тогда еще не заполняли целые газетные страницы. И хотя перед нами был заголовок с первой полосы, в нем содержалось достаточно информации. Заголовок гласил: «Пятнадцать человек погибло при пожаре от взрыва». Далее мелким шрифтом было набрано: «Вчера сгорела фабрика красителей «Павлин» на Фьесангервеен». Из сообщения следовало, что люди, живущие неподалеку, слышали в 14.25 сильный взрыв, и когда в 14.35 подъехала пожарная команда, вся фабрика уже была охвачена пламенем. Больше всего пострадали производственные помещения, все пятнадцать погибших находились именно там. Меньше всего — административное крыло. Чтобы спасти случайно оставшихся в живых, были проведены спасательные операции в полном объеме. Опубликованные фотографии запечатлели драматические события — среди пенистых струй пожарные помогают раненым выбраться из охваченного пламенем здания.

Другая вырезка: на фоне черного пепелища запечатлены две женщины, одна молодая с черными зачесанными назад волосами, другая — постарше, в роговых очках, ее губы напоминали совиный клюв, а волосы — цветочный венчик. Подпись гласила: «Оставшиеся целыми и невредимыми служащая конторы Элисе Блом и секретарь Алвхильд Педерсен перед сгоревшим зданием фабрики». Под фотографиями помещались интервью. Все были единодушны в том, что взрыв произошел совершенно неожиданно, но словам фрекен Педерсен, как «удар молнии». Владелец фабрики, он же ее управляющий, Хагбарт Хеллебюст в это время находился в Осло, он не мог сказать ничего, кроме того, что глубоко потрясен случившимся и выражает самое искреннее соболезнование семьям погибших. В опубликованном далее репортаже говорилось, что многие конторские служащие действовали как настоящие герои, пока не приехали пожарные, и, если бы не они, жертв было бы гораздо больше. Начальник пожарной команды заявил, что причину взрыва пока указать невозможно.

Я продолжал просматривать материалы. Почти все газеты сообщали одно и то же. Выводы технической экспертизы были весьма убедительны, но в них содержалось столько специальной терминологии, что разобраться при беглом чтении было очень трудно.

Я взглянул на Ялмара Нюмарка. Он походил на человека, демонстрирующего уникальную коллекцию старых фотографий.

— Причину пожара установили? — спросил я.

Он кивнул:

— Нашли трещину в одном из резервуаров. Газ, который просачивался оттуда, был взрывоопасен, и вполне хватило бы искры от электрооборудования, чтобы произошел взрыв. К такому выводу пришла комиссия.

— Понятно. А на самом деле?

Он глядел на меня, как бы размышляя, сколь откровенен он может быть со мной.

— Вероятно, существует какое-то другое объяснение, раз вы собрали весь этот материал? — продолжал я.

Он кивнул.

— Странное это дело, Веум. Ты знаешь, я начал работать в уголовной полиции в 1945 году, и мне довелось участвовать в раскрытии многих преступлений — от обычных квартирных краж со взломом и до убийств, изнасилований и надругательств над детьми, — лицо его помрачнело. — Чего я только не насмотрелся. Работа полицейского всегда связана с теневыми сторонами жизни. Когда по двенадцать часов в сутки, если считать и сверхурочную работу, ежедневно копаешься в человеческих несчастьях, то чувства постепенно притупляются. Я видел женщин, которых избивали каждый божий день на протяжении тридцати лет, грудных детей, убитых ударом головы о стенку, отвратительных вертихвосток, много лет обманывавших своих покладистых мужей, чье терпение, однако, в один прекрасный день лопалось, и дело кончалось тем, что подобную дамочку находили на полу с ножом в сердце. Видел спившихся толстух, попавшихся на краже пива прямо с грузовиков. Устрашающих габаритов проституток, обирающих соломенных вдовцов: один сеанс — и нет недельного заработка. Полный комплект, Веум. Изнасилованные шестнадцатилетние девушки, которые, прорыдав всю ночь напролет, уже никогда, наверное, не захотят иметь дело с мужчиной. Четырнадцатилетний угонщик, который, налетев на телеграфный столб, так и остался сидеть за рулем, зажатый обломками. Но из всех дел, что мне довелось вести, самое страшное — пожар на «Павлине».

— Но почему?

— Потому что мы так и не докопались до истины, и я знаю это. А для полицейского нет ничего хуже нераскрытых дел.

— Но…

— И потому, — прервал он меня, — что правила игры здесь проявились слишком уж откровенно. В Йерене, к примеру, арестовали какого-то несчастного пьяницу, осудили на полгода, а Хагбарт Хеллебюст от правосудия ускользнул.

— Владелец фабрики?

— Именно.

— Но он был в отъезде в Осло, когда произошел взрыв.

— Правильно, но если кто виновен в случившемся, так это он.

— Откуда ты это знаешь?

Он устало посмотрел на меня.

— Если бы я это знал, у меня в доме не было бы этой картонной коробки и Хагбарт Хеллебюст не был бы там, где он сейчас. В том-то и самое ужасное, что нет доказательств.

— Где же находится Хагбарт Хеллебюст сейчас?

— А тебе говорит что-нибудь это имя?

Я стал размышлять:

— Что-то брезжит вдали, но где точно — не могу сказать.

— Наверное, сочетание Хагбарт Хелле кажется тебе более знакомым?

— Конечно, — кивнул я.

Ялмар Нюмарк вновь наполнил рюмки и замер с бутылкой в руках.

— Что ты о нем знаешь?

Я продолжал неуверенно:

— Немного. Что он уехал из страны в самом начале 50-х годов, обосновался где-то на побережье Карибского моря, знаю, что он владеет постоянно растущим флотом, его суда плавают то под тем, то под другим выгодным ему в данный момент флагом. Он один из тех судовладельцев, который никогда не проявил даже искры национального чувства, для которого главное богатство и процветание. Но я, собственно, его, плохо себе представляю. Я имею в виду как человека. По-моему, он в каком-то смысле — темная личность.

— Темная личность — очень подходящее для него слово, — Ялмар Нюмарк возбужденно взмахнул бутылкой, и я испугался, как бы он не вздумал стучать ею по столу, как обычно делал это свернутой газетой. — Последняя его фотография относится к 1954 году, сейчас, когда он приезжает, то старается держаться в тени.

— Этот человек безгранично ценит покой своей частной жизни. Он женат?

— О, да. Ему семьдесят три года, и он женат на женщине, которой нет еще и сорока. Насколько мне известно, она англичанка. Они познакомились на Барбадосе. Он и сейчас там живет.

Я поднял свою рюмку:

— Неплохо бы и нам туда, дружище.

— Ну уж нет, черт побери. — Он наклонился над столом. — Я не переношу солнца. И стараюсь теперь никогда не покидать Вестланн[8]. — Он выглянул из окна. — Наше долгое дождливое вестланнское лето — это счастье.

— Тогда вас можно считать поистине счастливым человеком, Нюмарк. Ведь не так уж много людей, чьи желания удовлетворялись бы настолько полно. — Я почувствовал, что пьянею.

— Да, Веум. Хагбарт Хелле нажил на пожаре целое состояние, — неожиданно продолжил он.

Я откинулся на спинку стула, держа рюмку в руках:

— Готов слушать The Story of Hagbart from Norway[9].

— Эту историю действительно можно так назвать. Ведь она звучит как старая, всем известная сказка о счастливчике-провинциале, преуспевшем в жизни. — Произнося звук «с», он слегка запинался, акевит на него тоже подействовал. — Хагбарт Хеллебюст родился в Бергене в 1908 году. Отец его был родом откуда-то с побережья, он был красильщиком. Сын начал свою трудовую деятельность там же, но продвинулся на этом, так сказать, поприще весьма далеко. Он занялся производством красителей. Как и на многих преуспевающих предприятиях, Хагбарт Хелле осуществлял руководство единолично, и надо отдать ему должное, он обладал даром начинать с малого. Ему пришлось это делать дважды. Довольно-таки быстро «Павлин» стал известной торговой фирмой, фабрика росла. Сарай на берегу моря, в котором предприятие размещалось вначале, постепенно превратился в большое здание на Фьесангервеен, а сам Хагбарт получил возможность сменить мансарду на собственную виллу. В их семействе умеют обделывать дела. Трикотажное предприятие его младшего брата Ингвара тоже быстро стало процветающим. Между прочим, он живет в Бергене. Раз в году Хагбарт Хелле приезжает в Берген и проводит здесь один день. Это бывает первого сентября, в день рождения брата, когда вся семья собирается вместе.

— А в остальное время греется на солнце?

— Ну да. Пожар на Фьесангервеен мог бы стать для него катастрофой, но он обратил его себе на пользу, получив полную сумму страховки. Сумма не была названа в печати, но я ручаюсь, что для 1953 года это был весьма солидный куш. А сегодня этих денег не хватит, чтобы оплатить счет за электричество. Тогда же Хагбарт приобрел акции на судовладение на весьма значительную сумму.

— У себя на родине?

— Ну да, именно здесь, у себя на родине, в полном соответствии со всеми законами. Как говорится, сменил лошадку. В мгновение ока перепрыгнул из седла фабриканта в седло судовладельца. А еще через пару лет он выскочил, как черт из табакерки, где-то на Карибском побережье. Тогда он продал свои акции здесь — впрочем, через несколько лет это предприятие обанкротилось и он осел на Барбадосах при белоснежной шхуне. Ловкач, ничего не скажешь! Деньги ему всегда легко доставались. И вот над океанскими просторами засиял так хорошо известный теперь фирменный знак: двойное X, две белые буквы на синем фоне пароходной трубы. Это двойное X стало сопровождать его повсюду. Да, он сумел вынырнуть в нужный момент, за полтора года до Суэцкого кризиса. Именно с того времени его доходы начали расти. Как и многим другим судовладельцам, кризисы на Ближнем Востоке помогли ему обогатиться. Самыми удачными оказались 1956, 1968, 1973 годы.

— А когда он сменил шкуру?

— Ты имеешь в виду имя? Когда поселился за рубежом. Там людям было легче произносить «Хелле», нежели «Хеллебюст». Странно, что он не сбрил растительность на лице. Тогда ему было бы еще легче оставаться неузнанным. — Он замолк. С минуту мы сидели тихо. Потягивая спиртное, прислушивались к каплям дождя, барабанящим по стеклу. С улицы доносился шум редких автомобилей.

Когда Ялмар Нюмарк наконец снова прервал молчание, глаза его потемнели, во взгляде была горечь:

— Как я тебе уже говорил, ни одно дело не поразило меня так, Как пожар на «Павлине». И вот почему. В свое время мне довелось видеть множество трупов. Но то, что я увидел на «Павлине»… Пятнадцать обуглившихся тел, Веум. В кошмарных снах я вновь и вновь переживаю увиденное тогда. А ведь я уже не был юнцом. Мне было сорок два, кое-что в жизни я уже повидал. За плечами была война, между прочим. Но это… — Он огляделся вокруг, взгляд его стал отсутствующим, как будто где-то вдали перед ним вставали мрачные картины прошлого. — Огромный цех сгорел дотла. Рабочих, оказавшихся поблизости от места взрыва, разорвало на куски. Одному из рабочих, видимо, удалось выйти из цеха и добраться до пожарной лестницы, но она рухнула, и бедняга так и не выбрался из здания. Из восемнадцати человек, находившихся в цехе, спаслись только трое. Один из них ослеп, другие получили сильные ожоги.

— Но они живы?

— Двое теперь уже умерли, а третий остался в живых, его можно часто встретить в порту. Он превратился в развалину, вид у него прямо-таки ужасающий, Веум. Частенько заглядывает он и в нашу пивную.

— Как его зовут?

— Олаи Освольд. Но он известен больше под кличкой Головешка.

Я усмехнулся. Да уж здесь умеют давать меткие прозвища.

— Что-либо существенное обнаружили на месте пожара?

— Я говорил уже, причиной пожара был взрыв в одном из цехов. Нашли трещину, через которую произошла утечка газа. Подробные результаты расследования были посланы в страховую компанию, и протеста с их стороны не последовало. А как тебе, наверное, известно, эти учреждения платят только в тех случаях, когда деваться некуда. Ведь нужно было бы возместить не только стоимость фабрики, предстояла выплата по нескольким страховым полисам.

Я кивнул. Что-что, а это я знал прекрасно. Мне доводилось получать гонорары от страховых компаний, и уж эти деньги никак нельзя было назвать легким заработком.

Он продолжал:

— Судебные органы подробно изучили результаты расследования — на предмет возбуждения уголовного дела по поводу нарушения правил страхования. Но на основании представленных нами материалов это оказалось совершенно невозможным. Ответственным за выполнение всех правил, за состояние оборудования, за то, чтобы немедленно сообщать обо всех случайных утечках, был бригадир. Парень по имени Хольгер Карлсен, но он сам погиб во время пожара.

— Из этого следует…

— Ничего из этого не следует. Дело было закрыто, и все дальнейшие попытки заняться им были отклонены.

— Значит, кто-то все же пытался пересмотреть это дело? Кто же это был?

— Я. Вот послушай… Вдова Хольгера Карлсена обратилась к нам. Она так и не смогла оправиться от постигшего ее несчастья. Осталась одна с четырехлетней дочкой. То, что она рассказывала, звучало довольно запутанно и бессвязно, но она категорически утверждала, что, уходя в то утро на работу, ее муж был убежден, что где-то есть утечка газа и что он снова будет обращаться в администрацию по этому поводу.

— Снова?

— Именно. Это значит, что он уже сообщал об этом. Но Хагбарт Хеллебюст решительно отрицал, что Карлсен был у него, и его показания подтвердили другие представители администрации. Якобы никому об этом ничего не было известно.

— Но ведь утечку такого масштаба легко обнаружить? Он устало покачал головой.

— Не сразу. Щель в конструкции могла быть настолько мала, что поначалу трудно было что-либо заподозрить. Но постепенно щель могла расшириться, а в таких случаях иногда чувствуется запах газа. Теперь существуют приборы, которые могут легко зафиксировать малейшее отклонение от нормы, но тогдашнее оборудование было далеко не таким совершенным, только при большой концентрации газа приборы показывали его наличие. Поэтому, когда срабатывали приборы, реальная угроза взрыва уже существовала. Хольгер Карлсен работал по своей специальности лет десять или пятнадцать, к тому времени опыта у него было достаточно, чтобы судить о подобных явлениях. Но…

Он развел руками:

— Что Хольгер Карлсен думал или делал, этого мы никогда не узнаем, ведь его даже не пришлось кремировать.

— Но ведь вдова могла бы рассказать…

— Вдова! Кто, черт возьми, будет обращать внимание на бормотание потрясенной, обезумевшей от горя женщины. Ясно, что ей важно обелить своего покойного мужа; если бы причиной пожара сочли халатность с его стороны, тогда пропал бы страховой полис. Так ей было сказано.

— Неужели ей так и сказали?

— Именно так! Я говорил с ней позднее, когда она немного пришла в себя, и пытался добиться пересмотра дела, но безуспешно. Есть и еще одно обстоятельство…

— Какое же?

— Если строго следовать инструкции, все пятнадцать тел должны быть опознаны. Это было не так просто — кое-кого разорвало на куски. Мы занимались идентификацией по зубам. А потом по разным предметам, остаткам колец, часов, ременным пряжкам и тому подобному. Я уже рассказывал тебе, что одну из жертв мы нашли около пожарной лестницы. Это был Хольгер Карлсен.

— Ну и?

— А вскрытие показало, что дыма у него в легких нет. А на голове — следы сильного удара.

— Ну и? — повторил я с еще большим ударением. — Какое было дано этому объяснение?

— Объяснение, — произнес он с горечью, — было такое вот: когда Карлсен выходил из цеха, ему на голову свалился кусок потолочной балки, что и явилось причиной смерти. Такое вполне могло произойти. Единственное, что показалось мне подозрительным, что это случилось именно с Хольгером Карлсеном.

— Действительно, странно, по твое мнение кто-нибудь разделял?

Он покачал головой.

— Ты сам вел расследование?

— Нет, мой старший коллега, которого уже нет в живых. Сейчас трудность заключается в том, что все, кто имел к этому делу какое-либо отношение, либо умерли, либо так состарились, что почти все забыли. А тогда мы ограничились только фотосъемкой. Провели ее по поручению муниципальной комиссии, также специально созданной, чтобы установить причину несчастного случая.

— А почему решили ее создать?

— Погибло пятнадцать человек, а той осенью проходили выборы в стортинг.

Я отставил рюмку, она была пуста. На улице совсем стемнело.

— Что-нибудь еще есть?

Он грустно посмотрел на меня.

— Это, так сказать, самые достоверные сведения. Показания вдовы и результаты вскрытия трупа Хольгера Карлсена. Все прочие настолько недостоверны, что… Они основываются лишь на предположениях. А если строишь систему доказательств на предположениях, то она будет представлять собой не что иное, как систему предположений. Ведь так?

— Могу я… Мог бы я… попытаться что-нибудь сделать для тебя?

Он решительно помотал головой.

— Нет, нет. Извини старика, который ворошит давние дела, позабытые всеми. Это всего-навсего сказочки я рассказываю, такие хорошенькие сказочки на ночь.

— Так расскажи мне о предположениях.

Он посмотрел на часы. Чтобы разглядеть стрелки, ему пришлось поднести циферблат очень близко к лицу. Я заметил, что выглядел он усталым. Я сам был не в своей тарелке. Приятное опьянение прошло, теперь акевит лежал как тяжелый ком где-то посреди живота.

— Тогда мне надо рассказать тебе о Призраке и о войне, — сказал он. — Это длинная история. Сейчас я не в состоянии. Не сегодня. — Он перевел взгляд с картонной коробки на дверь спальни. — Давай снова встретимся завтра в кафе, тогда я все и расскажу.

Я с трудом поднялся. Почувствовал, что нетвердо стою на ногах. Пол подо мной ходил ходуном.

— В то же самое время?

— Чуть позднее, — пробормотал он.

— Шесть часов — подходит?

Я кивнул.

Он обошел вокруг стола и крепко пожал мне руку.

— Во всяком случае, спасибо, что ты выслушал меня. Не думай больше об этом. Это все так… ерунда. Я всего-навсего… старый… человек.

Слова звучали все тише и тише. Он с трудом проводил меня в прихожую.

Я прошел через темную лестничную клетку и, открыв скрипучую дверь, вышел на улицу. В лицо ударил дождь, черный, леденящий. С противоположной стороны улицы на меня смотрела темная витрина, как пустая глазница на лице старика. Я высоко поднял воротник, втянул голову в плечи и пошел вперед.