Ножичек с костяной ручкой [авторский сборник]

Белая трава

Есть на нашей реке такие глухие и укромные места, что, когда продерёшься через спутанные лесные заросли, заполненные к тому же крапивой, и присядешь около самой воды, почувствуешь себя как бы в обособленном, отгороженном от остального земного пространства мире.

На самый грубый взгляд, мир теперь складывается, состоит только из двух частей: из зелени и воды. Но и в воде отражается во всё её водяное зеркало всё та же сплошная зелень.

Будем теперь по капельке увеличивать наше внимание. При этом почти одновременно с водой и зеленью увидим, что, как ни узка речка, как ни густо сплелись над её руслом древесные ветки, всё же и небо принимает не последнее участие в сотворении нашего маленького мира. Оно то серое, когда ещё самый ранний рассвет, то серо-розовое, то ярко-красное — перед торжественным выходом солнца, то золотое, то золотисто-синее и, наконец, голубое, как и полагается ему быть в разгаре ясного летнего дня.

В следующую долю внимания мы уже различим, что то, что казалось нам просто зеленью, вовсе не просто зелень, а нечто подробное и сложное. И в самом деле, натянуть бы около воды ровную зелёную парусину, то-то была бы нежная прелесть, то-то была бы дивная красота, то-то восклицали бы мы: «Земная благодать!», глядя на ровную зелёную парусину!

Выставилась из дерева и висит над водой старая, чёрная, как уголь, коряга. Отзвенела, отшумела своё. Отдрожала дождевыми каплями на весенних листьях, отсорила на воду ярко-жёлтыми глянцевыми листочками, Угольное отражение её чётко лежит на воде, прерываясь лишь в тех местах, где попадает на округлые листья кувшинок.

Зелень этих листьев не может не совпадать, не сливаться с отражённой вокруг лесной зеленью.

У черёмух выросли до своей величины будущие ягоды. Теперь они гладкие, жёсткие, как всё равно вырезаны из зелёной кости и отполированы.

Листья ракиты повёрнуты то своей ярко-зелёной, то обратной матовой серебряной стороной, отчего всё дерево, вся его крона, всё, так сказать, пятно в общей картине кажется светлым.

У кромки воды растут, наклоняясь в сторону, травы. Кажется даже, что задние травы привстают на цыпочки, тянутся изо всех сил, чтобы обязательно, хотя бы из-за плеч, поглядеть в воду. Тут и крапива, тут и высоченные зонтичные, названия которым здесь у нас никто не знает.

Но всех больше украшает наш замкнутый земной мирок некое высокое растение с пышными белыми цветами. То есть каждый цветок в отдельности очень мал и был бы вовсе не заметен, но собрались цветы на стебле в бесчисленном множестве и образуют пышную, белую, слегка желтоватую шапку. А так как стебли этого растения никогда не растут поодиночке, то пышные шапки сливаются, и вот уж как белое облако дремлет среди неподвижной лесной травы. Ещё и потому невозможно было бы не обратить внимания, не залюбоваться этим растением, что едва пригреет солнце, как от белого цветочного облака поплывут во все стороны незримые клубы, незримые облака крепкого медвяного аромата.

Глядя на белые пышные груды цветов, я часто думал о нелепости положения. Я вырос на этой реке, чему-то меня учили в школе. Цветы эти я вижу каждый раз, и не просто вижу, а замечаю, выделяю из всех остальных цветов. А вот спроси меня, как они называются, — не знаю, почему-то ни разу не слыхал об их названии и от других, тоже здесь выросших людей.

Одуванчик, ромашка, василёк, подорожник, колокольчик, ландыш — на это нас ещё хватает. Эти растения мы ещё можем называть по именам. Впрочем, зачем же сразу обобщать — может быть, один лишь я и не знаю? Нет, кого бы я ни расспрашивал в селе, показывая белые цветы, крестьяне разводили руками:

— Кто е знает. Полно их растёт: и на реке, и в лесных оврагах, где посырее. А как называются… Да тебе на что? Цветы и цветы, их ведь не жать, не молотить, не на госпоставки сдавать. Нюхать и без названия можно.

Мы вообще как-то, я бы сказал, немного равнодушны ко всему, что окружает нас на земле. Нет, нет, конечно, мы часто говорим, что любим природу: эти перелески и холмы, и роднички, и огнепёрые, на полнеба, летние тёплые закаты. Ну и, конечно, собрать букет цветов, ну и, конечно, прислушаться к пению птиц, к их щебетанию в золотых лесных верхах в то время, когда сам лес ещё полон тёмно-зелёной, чёрной почти прохлады. Ну и сходить по грибы, ну и поудить рыбу, да и просто полежать на траве, глядя вверх на плывущие облака.

— Послушай, а как называется трава, на которой ты теперь так бездумно и так блаженно лежишь?

— То есть как это как? Трава. Ну там… какой-нибудь пырей или одуванчики.

— Какой же тут пырей? Тут вовсе нет никакого пырея. Всмотрись повнимательнее. На месте, которое ты занял своим телом, растёт десятка два разнообразных трав, и ведь каждая из них чем-нибудь интересна: то ли образом жизни, то ли целебными для человека свойствами. Впрочем, это уж вроде как бы непостижимая для нашего ума тонкость. Пусть об этом знают хотя бы специалисты. Но названия, простые названия, конечно, не мешало бы знать.

Из двухсот пятидесяти видов грибов, что растут повсеместно в наших лесах, начиная с апреля и кончая заморозками (кстати, почти все виды съедобны, исключая лишь несколько видов), мы знаем в лицо и по названиям едва ли четвёртую часть.

Про птиц не говорю. Кто мне подтвердит, которая вот из этих птиц малиновка-пересмешница, которая крапивница, а которая мухоловка-пеструшка? Кто-нибудь, конечно, подтвердит, но каждый ли? Но каждый ли третий, но каждый ли пятый — вот вопрос!

…Встретившись в Москве с моим другом и земляком из соседнего села, Сашей Косицыным, мы начинаем вспоминать наши места, наш лес — Журавлиху, нашу речушку — Воршу, наш Долгий омут, затерявшийся в Журавлихе.

— Больше всего я люблю в Журавлихе запахи, — зажмуриваясь от блаженства, вспоминает Саша Косицын. — Нигде, ни на одной реке, ни в одном лесу я не встречал таких запахов! Нельзя сказать в отдельности, что пахнет крапивой, или мятой, или вот этой… как её?.. Ну, знаешь, такая белая трава… пышная, ну, ты знаешь, о чём я говорю…

— Знаю, о чём ты говоришь, но я сам сто раз собирался спросить у тебя, как называется эта трава. А ты, оказывается, забыл.

— Не знал, да забыл, — рассмеялся Саша. — Вообще-то не мешало бы выяснить. Ты бы спросил в деревне у местных жителей, скажут.

— Разве я не спрашивал? Много раз!..

— Я придумал: надо будет спросить у моего отца. Он лесником четыре года работал, он всё знает. Их, лесников, даже заставляют собирать семена деревьев и других растений. Он книги на эту тему читал. Да, да, ты с моим отцом не шути! Он ведь по этой части знает всё до тонкости. А уж эту траву — и говорить нечего. Вокруг сторожки, где мы жили, её целью плантации.

Как-то так получалось, что летом, когда мы с Сашей встречались в деревне и когда его отец, знающий всё до тонкости, бывал поблизости, а часто даже и сидел с нами за одним столом, мы забывали про нашу душистую траву. Вспоминали же о ней снова зимой в Москве. Начинали сожалеть, что вот была возможность узнать — забыли. На будущий год непременно надо спросить у бывшего лесника. Наше нетерпение обострялось до такой степени, что хотелось скорее написать письмо или даже послать телеграмму.

Однажды наконец-то совпали все желаемые условия: мы были с Сашей вместе, Павел Иванович был рядом, и мы вспомнили про таинственную нашу, про загадочную нашу белую траву.

— Так-так-так, — энергично поддакивал нам Павел Иванович. — Ну как же! Неужели я не знаю эту траву?! У неё ещё стебли пустые. Бывало, надо напиться, а родничок в глубокой промоине. Сейчас срежешь стебель метровой длины да через него и напьёшься. А листья у неё немножко на малинные похожи. А цветы белые да пышные. А уж пахнут!.. Бывало, сидишь на реке с удочкой, за сто шагов аромат. Ну как же, неужели не знаю я эту траву?! Да что ты, Саша, неужели не помнишь, сколько её возле нашей сторожки росло по тому берегу, хоть заготовляй.

— Ну так не тяни душу, говори, как она называется.

— Бела трава.

— Мы знаем, что она белая, но вот название.

— Какое вам ещё название? Я, например, так её постоянно и зову: бела трава. Да и все у нас так зовут.

Мы с Сашей рассмеялись, хотя причина нашего смеха, я так думаю, была совсем непонятна для бывалого человека, Павла Ивановича. Бела трава — и вдруг смешно! Попробуй догадайся, над чем они тут смеются.