Ноль

Пролог

Эта повесть не является в полном смысле слова продолжением повести об уникальном театре говорящих пауков Кукбары фон Шпонс, которая случилась со мной год назад, на первой летней практике в больнице, под руководством доктора ван Чеха.

Если разбирать конкретно, это прошлый год и в моей жизни ничего не изменилось. Студенчество мое продолжается, науки становятся сложнее и специфичнее, но отношение к ним мое поменялось. Я "глотаю" их и стараюсь как можно больше усвоить и запомнить, потому что у меня есть цель. А цель эта — еще одна практика на "отлично" у доктора ван Чеха.

И, может быть те, кто читали первую мою повесть, скажут, что это невозможно: немыслимо перенести определенные ужасы и снова стремиться туда. Но тот, кто воскликнет так, будет в корне не прав.

История Пенелопы отложила на мне свой отпечаток. Теперь мне, как никогда раньше, хочется заниматься психиатрией. Я ни за что больше не сунулась бы в пограничье. Изредка меня мучают кошмары о том, что я там и Кукбара все еще жива. Но, неизменно от нее, меня спасает куница с голубыми глазами, и Виктор всегда теперь рядом со мной.

Кстати, о Викторе. Он полностью излечился, а когда стал нормален, то пришел ко мне, прямо из больницы. Я впустила его. Выглядел он тогда гораздо лучше: мальчишества в нем прибавилось, он будто бы стал моложе, но на дне глаз все равно плавала тоска, которую никуда уже не деть.

Вошел, бросил вещи и угол. Протянул букет роз, я приняла их.

Он опустился на колени передо мной и сказал:

— Брижит, я не уверен, что ты согласишься. Я даже… мне кажется, что ты откажешься, — он стал ужасно многоречив и как-то неуверен, — Но, я прошу тебя быть со мной. Впоследствии я желал бы, чтобы ты стала мадам дер Таш.

Я была спокойна. Никакого благоговейного волнения я не испытывала. Было немного смешно, потому что мужчина на двадцать лет старше меня, вдовец, к тому же творец и романтик, стоит на коленях и дрожит, как осиновый лист. Того гляди, начнет заламывать руки и, как Пьеро, декламировать стихи о сбежавшей Мальвине. Внутри меня сквозь все эти жестокие мысли пробивалось робкое сочувствие, и рождалась нежность.

Я долго смотрела на него сверху вниз, прижимая к себе розы. Все, что варилось у меня в голове, видимо, отразилось на лице. Виктор смутился, стушевался, как-то неловко встал и взял шляпу и вещи.

— Прости, Брижит, — сказал он, — Я, вероятно, очень смешон. Между нами целая жизнь. Прости, зачем я вообще пришел?!

Он взял мою руку, ласково поцеловал ее и собрался уйти.

— Так, значит, ты отзываешь свое приглашение? Точнее просьбу… предложение… да, предложение? — цунами в душе принесло волнение и почти панику, я забыла все слова, которые раньше знала.

— Нет, — удивился Виктор, снова снимая шляпу.

— Тогда я соглашусь на него, пожалуй.

Несколько мгновений мы стояли, глядя друг на друга в упор. Я даю руку на отсечение, что наши лица ровно ничего не выражали. Виктор первым нарушил молчание, схватив меня в охапку и подняв над полом. Он сделал пару кругов, пока я не стала кричать от неожиданности, и аккуратно поставил на пол, как фарфоровую статуэтку.

— Я сейчас домой, вещи заброшу… А потом гулять. Ты не занята? Пойдем в парк?

— Нет, не занята. Конечно, пойдем.

— А хочешь, я твои вещи соберу и перевезу?

— Куда?

— К себе. Комнаты же теперь мои?

Я легко вздрогнула, припоминая эти комнаты. Спать на Зоиной постели? Нет уж.

— А, впрочем, я, наверное, тороплюсь, — Виктор виновато улыбнулся.

— Все в порядке… Но, наверное, да… ты торопишься немного…

— А Зоино я все выкину, — между делом заметил Виктор.

Он порывисто чмокнул меня в губы и вышел аккуратно, прикрыв дверь. Я долго еще стояла в коридоре, пока наконец, не догадалась, что розы все-таки лучше поставить в вазу.

С того дня повелось, что каждый день Виктор провожает меня до института и встречает после. Пока я учусь, он рисует на одной из улиц, где в основном кормятся художники. Вечерами я засиживаюсь у него, слушаю, как он сочиняет новые песни, но никогда не остаюсь на ночь.

Виктор стал творцом в полном смысле слова. Он рисует днем, пишет музыку вечером, слагает стихи ночью и уже год не иссякает его творческий фонтан. Картины его хорошо расходятся, хоть он и не профессионал. Он пишет и стандартные натюрморты, в основном, на охотничьи темы, и абстрактные картины, которые расходятся лучше. Серию с ангелом, которая так мне полюбилась, к несчастью, купил один чудак, которому деньги некуда девать, и развесил у себя дома по всем комнатам. Он приглашал нас к себе и спрашивал совета, куда лучше все это вешать? Двенадцать картин, не шутка.

Я была зла на этого человека, просто потому что эта серия картин была любимой. Виктор пропал на несколько дней. А когда я приехала к нему сама, то застала его бледного и измотанного, за копированием серии с ангелом в мини-формате. Я сразу забрала эти картинки, чтобы они не достались кому-нибудь другому.

Сейчас Виктор занят портретом доктора ван Чеха, хочет закончить его к началу моей практики. Мне он ничего не показывает, но говорит, что это грандиозная работа.

Я мучаюсь любопытством и жду, когда же начнется практика, под началом великолепнейшего доктора ван Чеха.