Ноль

Глава 2

Дел доктор принес больше, чем в прошлый раз. Видимо, это был намек, что двумя больными я не отделаюсь. Через одного попадались алкогольные делирии. Не буду их брать, еще успею натренироваться. Я внимательно читала, зевала от скуки, все было не интрересно. Пока я не столкнулась с мниакальным пссихозом, так называемая мания величия. Женщина двадцати восьми лет, мнившая себя способной управлять чужими действиями, после того, как ее похитили инопланетяне.

Следом под этой душе раздирающей историей, лежала карта внезапно отрешившейся от этого мира, замкнувшейся в себе девушке двадцати пяти лет отроду.

Спустя несколько делириев, лежала карта еще одной девицы, на этот раз совсем молоденькой, ей не было и двадцати, чуть младше меня. У той обострилась послеродовая депрессия, она погубила собственное дитя, после чего окончательно помешалась, по суду была направлена на принудительное лечение.

— А почему в клинику при заводе? — удивилась я.

— А потому, что ее отец здесь завпроизводством и имеет большие деньги наряду с широкими связями, — огрызнулся доктор и с удивлением отметил, как я отложила ее карту в стопку избранных.

— С огнем играешь, милая, — плотоядно улыбнулся он.

Я пожала плечами.

Последним для разнообразия я выбрала банального бухгалтера, со все той же манией величия и сверхценной идей написания величайшего в мире романа.

— Опять ты выбрала самых интересных, — обиделся ван Чех, просмотрев имена на картах, — Чем раньше начнешь заниматься с делириями, тем легче тебе будет.

— Не а, — мотнула я головой.

— Вот потом не приходи и не сопливь мне халат, когда они станут тебя обижать. С другой стороны классика тоже хорошо: блондинка, брюнетка и рыжая. Брюнетка мечтает, чтобы по одному ее приказанию я выбросился из окна. Блондинку кроме своего дитяти ничего не волнует. А от рыжей я еще ни слова не слышал, один раз еле ушел живым.

Мужчина… Почему именно этот? Любишь литераторов?

— Просто интересно, что это за роман?

— Бухгалтер, он и есть бухгалтер, — брезгливо отозвался ван Чех, — Вот Виктор, человек искусства, то и было видно сразу, что он от искусства, глубина, художественность, трагизм. А этот… простой любитель, обыватель, клоп.

— Паук? — осадила я.

Ван Чех поджал губы.

— Я имел ввиду литературу, что он пишет. Точнее даже фантазирует. Ты не дочитала, видимо, у него графомания сочетается в старном виде с фобией. Он боится замарать бумагу. Чистой бумаги он не боится, а писать боится. Это произошло после того, как он поставил свою подпись под заведомо фальшивым бланком. Переклинило, — резюмировал ван Чех, — впрочем, я немного покопался в его биографии, он всегда имел вкус к художественному вымыслу, даже к фантастическому. Его отчеты… м-м-м-м, — сладко покачал головой доктор, — что это были за отчеты. Сплошная фантастика.

— Если бы не вы его бы посадили? — уточнила я.

— Натурально, — кивнул доктор, — хватит сидеть. Идем знакомиться. Начнем снизу.

— Снизу?

— Они на разных этажах.

За первой дверью скрывалось зрелище не для слабонервных: "Ты в дурке, детка!" напомнила я себе, сыграв в доктора ван Чеха. В помещении царил первозданный хаос. Откуда-то белым вихрем вылетела какая-то женщина и вцепилась в ван Чеха.

— Где он?

— Кто он? — каменным голосом спросил ван Чех, я билась об заклад, что в тот момент он был холоден и тверд, как памятник самому себе.

— Мой мальчик?

— У тебя была девочка!

— Мальчик. Не пори чушь.

Ледяной тон заставил больную отпустть доктора. Она отсторонилась и тут заметила меня. Глаза ее так резко изменились, что меня потянуло прикрыться каменным доктором только бы избежать контакта. Девушка была хороша собой, светлые волосы были забраны в аккуратный хвост, из которого выбились несколько прядок. Голубые глаза из отчаянных сделались удивленными и радостными. В них не было и капли безумия, как понимала тогда его я.

Черты лица казались приятными, лицо приметное, ее трудно перепутать с кем-то другим. Впоследствии я подумала, что в полном смысле слова "красавицей" она не была.

— Арлин, — охнула она и потянула ко мне руки.

Инстинктивно я надавала ей по рукам.

— Я — Брижит, студентка, я буду наблюдать за вами, под руководством докотра ван Чеха.

Блондинка посмотрела на меня исподлобья, обижено потирая ушибленные руки.

— Маус, ты бы прибралась что ли? — прошел в палату доктор.

— Мы играли в прятки, и я не могу найти его.

— Что-то ты уже успокоилась.

— Ну, не исключено что мне вредно теперь волноваться.

Ван Чех удивленно посмотрел на Маус:

— И от кого на этот раз? — он был сильно раздасадован.

— От вас.

Круглые и без того глаза ван Чеха стали выползать из орбит. Я побоялась, что они сейчас вылезут-таки и лопнут, но доктор взял себя в руки и впучил глаза обратно.

— И как это у нас… ну… я не помню что-то.

Я думала Маус обидится, но она ответила как ни в чем не бывало. Назвала дату и время (довольно раннее четыре часа утра) описала известные обстоятельства достаточно подробно. Рассказ доктор сопровождал красноречивыми взглядами на меня и комментариями типа: "А я и не знал, что я так могу" или "Ух, какой я молодец!".

Я не привожу здесь всего рассказа, только потому, что он был крайне запутан изобиловал различными повторениями, и мне было слишком сложно запомнить суть. Однозначно из него вытекало, что отец ребенка Маус доктор ван Чех.

Во время рассказа я решила, что неплохо было бы сесть и села на стул, кинув на постель подушку.

— Ах, вот и ты! — вскирачла Маус и театрально бросилась к подушке. — Арлин, не смей так обращаться с младшим братом, — сурово сказала она.

— Это подушка, — нахмурилась я.

— Мало я тебя била, мало! — Маус бросилась на меня, прежде чем удалось увернуться, я схлопотала пощечину.

— Ты вообще с ума сошла? — вырвалось у меня, — как ты с врачом разговариваешь.

Маус съежилась, прижала к себе подушку и попятилась к окну.

— Простите, — пискнула она и заплакала.

— Ну, же, Маус, прости и ты меня, — сказала я, приобнимая ее. Она рванулась и отвернулась к стене.

— Спрашивать с твоей стороны сошла ли она с ума было лишним. Норма себя так не ведет, — интимным басом заговорил доктор, — Маус, слышишь меня, — ласково начал он, — Маус, Брижит — доктор, и она тебя будет наблюдать. И ничего страшного в этом нет.

— Она не — Арлин, — всхлипывала Маус.

— Это вполне естественно для Брижит, быть самой собой. Ты же не Пенелопа?

— Нет, я Маус.

— Вот и она такая же Арлин, как ты — Пенелопа.

— Но я же тогда… — слова потонули в потоке рыданий.

— Ой, как хорошо, — причмокнул ван Чех, — тогда было и прошло. Ты была больна и это сделала болезнь, а не ты… Поплачь, Маус, тебе это нужно.

Мы тихо вышли из палаты.

— Вот, вывела хорошего ребенка из себя, — сложив губки уточкой проговорил доктор.

— Нечего было на меня кидаться, — огрызнулась я.

— Ты ведешь себя с ней, как с нормальной. Что это за восклицания в дурдоме: "Ты что с ума сошла?", конечно сошла. А что ей тут делать тогда, простите?! Маус Утара ван Шепес, в большинстве случаев адекватна, но проблема в том, что ей постоянно, кажется, что она беременна то от одного, то от другого. И в проходящих женщинах, какого бы возраста они ни были, она видет свою убиенную Арлин. Пытается компенсировать вину. Так что в сути ты права, надо было дать ей понять, что ты всетаки доктор, а не ее дочь.

Но как ты была грозна? Тебе давно не говорили, что ты прекрасна, когда в ярости?

— Уже год никто не говорил, — мрачно отозвалась я.

— Мы слишком редко видимся, — резюмировал ван Чех, — Перед следующей дверью я хочу тебя предупредить. Чтобы она не говрила, чтобы не делала, надо во всем с ней соглашаться и помогать. Это ее ужасно злит. Зовут мадемуазель очень красиво Британия Лотус дер Готер, та самая брюнетка. Злость единственная эмоция, на которую она способна.

— То есть, если она предложит мне выкинуться из окна мне стоит ее прослушаться? Жестокий вы человек, а еще говорили, что сами хотели меня на практику записать. Я, конечно, даже после этого буду готова ради вас расшибиться в лепешку, но будете ли вы любить лепешку?! И Виктор тоно вам никогда этого не простит, не разбивайте хоть ему сердце?

— Не придложит. Она мысленно попытается заставить тебя покончить с собой, но ты же этого не почувствуешь. Соглашайся, что есть инопланетяне, расположи ее к себе. Чем извращеннее будет тебя предписана в ее голове кара, тем сильнее она будет тебя любить.

— То есть вас она как-то совсем не любит. Выброситься из окна это так мелко.

— Ты всей истории не знаешь. Это она проболталась какой-то пожилой санитарке, та прибежала ко мне и рассказала. Как я смеялся! Она хотела, чтобы я сначала выбросился. А потом она придет ко мне, где бы не валялись мои останки (желательно под ее окном), выберет все косточки и потрошка и сложит все, что останется в пакетики. Будет готовить меня и есть.

Меня затошнило.

— Биточки из ван Чеха по-Британски, — выдавила я из себя.

Ван Чех при сел на подаконник и залился белозубым басистым смехом, он прикрывал лицо руками, из глаз его даже покатились слезы. Потом он сложился пополам и стал сдавленно хохотать.

— Водички принести? — заботливо спросила я, предполагая, что у доктора банальная истерика.

— Нет, спасибо, — утирал он слезы, — вот тогда я тоже так смеялся. И во всех поваренных книгах мира будет рецепт биточков из меня, но меня уже не будет. Наверное, я вкусный.

Я косо посмотрела на него.

— Вы жесткий и горький, — резюмировала я результаты осмотра.

— Это не жилы — это мясо! — протестовал ван Чех, — а почему горький?

— Желчи много, — бросила я.

— Все, хватит шутить. Пошли работать. Я буду жить вечно, если буду столько смеяться, — подавив приступ смеха, сказал он.

Только когда в дверь оставалось войти, я поняла, что нам двоим не хотелось туда входить, отсюда и дурацкий смех.