Ноль

Глава 3

Желтоватые стены облизывало солнце и от того они казались белыми. Идеально убранная постель и скатерть на столе слепят белизной. Даже темноватый пол смотрится каким-то светлым. Меня поветило де жа вю, что к столу сейчас подойдет Виктор весь в белом. Но в сером кресле в углу сидела в черной пижаме брюнетка. В чувстве прекрасного ей нельзя было отказать, она очень эффектно смотрелась на белом фоне. Мадмуазель дер Готер тщательно за собой следила. Мнилось мне тогда даже специально выбеливала кожу, чтобы эффектнее выглядеть. Но все по порядку.

Поражали вообрежение ее глаза. После всего того, что я наслушалась от ван Чеха, я ожидала увидеть фурию, некую соблазнительницу, женщину-кошку, хищницу. Нет, Британия была не такой. Глаза ее светились доброй улыбкой и кротостью. Росту она была среднего, миниатюрная, изящная, тонкая, хрупкая — это все о ней. Все черны лица были тонкими, даже мелковатыми, но очень приятными. Густые темные волосы аккуратными кольцами спускались чуть ниже плеч. Она производила впечатление неземной красавицы, воздушной, легкой. "Принцесса", — пронеслось у меня в голове. И как такая хрупкая птичка сюда попала? Невольно я поддалась обаянию этой тонкой улыбки, острого носика и лучащихся добрых глаз.

— Здравствуйте, — улыбнулась Британия. И тут она обманула мои ожидания: голос не был писклявым, он был просто высоким, но очень приятным.

— Здавствуйте, Британия, — поздаровалась я, — меня зовут, Брижит Краус дер Сольц, я студентка на практике у доктора ван Чеха, я буду наблюдать вас.

— Слишком много чести, — улыбнулась она, — Садитесь рядом.

Я села неподалеку на стул. Доктор тем временем бесшемно подошел к окну и резко распахнул окно. Скетло задребезжало, заскрипели рамы, одна из створок стукнула по стене. Я резко обернулась. Ван Чех пропал уже наполовину в окне. Сердце мое замерло. Я быстро посмотрела на Британию. Она пожирала взглядом ван Чеховы ноги, как-то подалась вперед в кресле, лицо ее побледнело, над губой выступил пот, пальцы вцепились в кресло и вжали его так, что побелели.

Ван Чех согнул в колене одну ногу, а потом оттолкнулся от подоокнника и весь оказался в комнате. Лицо его было довольным.

— У тебя очень затхло, Бри, — сказал он, — окна выходят на сад, сейчас проветрится и придет прекрасный аромат. А то сидишь тут задыхаешься.

У меня отлегло. Британия устало откинулась в кресле, не скрывая разочарования на лице. Она даже крошечным кулачком едва стукнула по подлокотнику от досады.

"Два в одном!" — откомментировала я, наблюдая процесс превращения кровожадной Британии в миловидную женщину.

— Шут гороховый, — процедила она сквозь зубы, — Приятно было вас видеть, Брижит, — улыбнулась она мне, — Я что-то устала. Я хочу спать, вы не оставите меня одну?

— Конечно-конечно, — радостно вскочила я. Из палаты я вылетела пулей.

— Ты, наверное, хочешь узнать, что это было? — интимно спросил ван Чех.

— Провокация, — пожала я плечами, — Зачем только?

— Чтобы ты не поддавалась на ее чары. Она — красавица, я не спорю. Но это очень опасная игрушка, не смотря на всю свою безобидность. Ты видела ее, когда я свесился из окна. Ты все поняла.

— Поняла. Только перепугалась до чертиков, что придется сидеть в соседних с ней палатах и кушить из вас биточки.

— Ничего страшного, потом просто бы написала мне письмо на могилку и рассказала бы вкусный я или нет, — парировал доктор, — нам на верх и не фырчи.

Мы дошли до уже знакомой мне палаты.

— Здесь лежал Виктор, — вырвалось у меня.

— Было дело, — согласился ван Чех, — Он, кстати, много потерял вылечившись. Он стал скушнее.

Я дернула плечиком. Ван Чех передразнил меня и толкнул дверь вперед.

— Вы ничего мне рассказать не хотите?

— А зачем?

В палате было темно насколько это вообще может быть на солнечной стороне днем. Треугольники использовались, как шора на окна. Кровать была застелена, мебель стояла по местам, как будто здесь никто не жил. На свободном постранстве сидело нечто. Мы с доктором инстинктивно шли на цыпочках. Я подошла к тому, кто сидел на полу и увидела, что это рыженькая девушка. Больше я ничего не могла сказать, потому что меня обуял ужас. Она не отреагировала, когда я села рядом с ней, чтобы рассмотреть получе, но находиться от нее вблизи было невыносимо.

Она была большой, не очень высокой, но крепко сбитой, большой полная противоположность Британии. Сидела на коленях. И вряд ли уже чувствовала свои ноги. В руках у нее были два кубика от детской игры, смысл которой сложить кубики и получить картинку, при этом на каждой грани кубика своя картинка. Она хаотично вертела кубики у руках, пытаясь сложить одну часть картинки.

— А остальные кубики где? — спросила я шепотом. Больная дернулась, как будто по ней пустили слабый заряд электрического тока.

— На столе, — в полный голос сказал ван Чех. Больная никак не отреагировала. На столе лежали кубики. Картинка не была сложена. Я покрутила кубики, у меня была такая же игра в детстве. Шесть картинок, сцены из сказок: Иван-царевич и серый волк, колобок разговаривает с лисой, лиса несущая петуха за дальние леса и кот в погоне, семеро козлят не пускающие волка в дом, Морозко и Настенька в лесу и сокраментальное: "Холодно ль тебе девица?!", последняя Машенька в котомке и медведь с пирожком возле пасти на пеньке.

— Ну, что? Играешься? — пробасил над самым ухом доктор. Я подскочила на месте от неожиданности. Стол тоже дрогнул и задел картину на подоконнике, картина, поставленная наскоро, упала с грохотом на стол. В палату ливанул свет.

За нами взвыла больная.

— Ой, что-то будет, — прокомментировал ван Чех и сложив меня пополам пихнул под стол. Сам в долю секунды водворил картину на место. Из-под стола я наблюдала, как больная неуправившись с затекшими ногами ловко подползла к ван Чеху и стала хватать его за ноги.

Доктор подхватил ее и поднял, больная завизжала, как пожарная сирена и укусила доктора. Взвыл ван Чех. Я вырвалась из убежища и отодрала больную от доктора. Неудержавшись на ногах она упала к своим кубикам и застыла над ними. Ее серые глаза выражали смесь тупого недоумения и эйфории. Брошенные ею кубики легли на нужные стороны, они пододвинула один к другому и часть картинки сложилась. Молча, не видя нас, она подошла к столу и взяла два новых кубика, стала так же хаотично перебирать их, радостно поглядывая на уже сложившиеся.

Я посмотрела на доктора, он потирал укушенное плечо и сдела знак "на выход!".

— Укусила, курва, — беззлобно сказал он, закрывая дверь, — ведь поняла, что надо кусать туда, где нет одежды. Зараза. Больно.

— Крови нет.

— Зато синяк будет.

— Скажете, что у вас очень страстная любовница.

— Ну, да. Кому? Тебе? Остальные и так знают за ее оральную агрессию.

Я пожала плечами, вам доктор в любом случае виднее, что с этим делать.

— Пойдем дальше, да и закончим на этом? И так уже полтора часа мотаемся?

— А за что она вас прошлюй раз чуть не убила?

— За то же самое. Я решил убрать картину от окна. Она болезненно реагирует на свет, я не учел этого. Зовут ее Аглая Агнесс ван Хутен.

— Ван Хутен что-то знакомое.

— Теория альтернативной педологии. Аглая Агнесс ван Хутен — кандидат педагогических наук, талантлавый педагог, подававший большие надежды. Ты сейчас видела пример, как может отложить профессия отпечаток на человека.

— Я этого с Пенелопой насмотрелась, — некстати вспомнила я.

Ван Чех резко замолчал и замедлил шаг.

Мы проходили мимо ее палаты.

— Там есть кто-то?

— Я там, — мрачно ответил ван Чех.

— Чего?

— Чего слышала. Если когда-нибудь я сойду с ума, то поселят меня здесь.

Я остолбенела и смотрела на удаляющегося ван Чеха.

— Что встала? Корнями еще не вросла? Шевели конечностями, шевели давай, — грубо развернулся ван Чех. — Никто не застрахован от сумасшествия, никто, — тихо пояснил он, — и лучше я сейчас забронирую себе это место, чем потом буду жить непонятно, где.

— А разве так можно?

— Ну, я же сделал. Мне можно.

— А вы не боитесь сумасшествия?

— Нет. Я всю жизнь этим занимаюсь, зачем мне этого бояться. Что есть норма?

— Нечто усредненное.

— Ну да, ну да, — ван Чех потрепал меня по голове своей большой ручищей, — Мы собственно пришли, усредненная ты моя.

За дверью скрывался нормальный беспорядок, который устраивает в жилище любое лицо мужского пола. Раздражал только носок на люстре.

— Ну-с, голубчик, как чувствуем себя? — разыгрывал классического психиатра ван Чех.

— Спасибо ничего.

Под банальным бухгалтером я готова была увидеть расслабленного брюзгливого дядьку с дряблыми щеками и какими-нибудь нарушениями прикуса — такими видятся мне все бухгалтеры мужского пола. Этот был приятен лицом: нос горбинкой, карие небольшие, но выразительные глаза, пухлые губы, среднеазиатские скулы, широкое, почти круглое лицо. Он был молод, слегка полноват, от сидячей жизни и работы. Глаза лукавые с искоркой рассматривали меня из-за очков.

— Кто это, доктор? — спросил он, приятным высоковатым голосом.

— Это моя практикантка — Брижит Краус дер Сольц, она будет вас наблюдать.

— О, это прекрасно, — он подскочил ко мне и быстро поцеловал ручку, чтобы я не успела противостоять.

— Больше никогда так не делай, — потирала я обслюнявленную конечность.

— Пардон, — ломался он, — Доктор рассказал вам с кем вы имеете честь общаться?

— Нет, не совсем, — я бросила взгляд на ван Чеха, он делал вид, что абсолютно ни при чем и вообще в палату зашел спросить: "Который час?".

— Ах, доктор, доктор, — покачал головой бухгалтер и разочарованно посмотрел на ван Чеха, — я — лаурет Пулитцеровской премии, лауреат Нобелевской премии по литературе, Нобелевской премии мира, так же я удостоен звания "гражданин мира" за роман "N0", который написал два года назад.

— Как вас зовут?

— Серцет Паскаль дер Гертхе, — горделиво представился он.

— Я не помню лауреата стаким именем, хотя и невнимательно слежу за премиями.

— Правильно! — Серцет пришел в неистовство и начал размахивать руками. — Они дали мне ее тайно, потому что роман слишком много объясняет.

— Я хотела бы его почитать.

Бухгалтер посерел и сел за стол.

— Рукопись сгорела.

— Но вы же отправляли ее во все организации.

— Они ее сожгли! Они все жгли мои рукописи после прочтения. Чушь, что рукописи не горят! Горят и еще как! Так вот, я их понимаю. Они узнали то, что никто знать не может и не должен, а я знал и написал. А теперь не могу воспроизвести. Бумага… она пугает меня! Но он тут, в моей голове и жжет, ужасно жжет мой мозг. Найти бы средство, перетащить его на бумагу и все было бы прекрасно!

Ван Чех в углу хмыкнул.

— Какие головные боли он мне приносит! — жаловался дер Гертхе.

— Вам принести таблеток, я позову медсестру, — предложил ван Чех.

— Да, я был бы благодарен вам. Я чувствую скоро голова разболится снова.

— Я вызову медсестру и скажу, чтобы она дала вам препарат, — ван Чех отозвал меня из палаты вон. Мы тепло распрощались с дер Гертхе.

— Вот такой фрукт, — сказал мне ван Чех.

— Он не кажется мне таким уж банальным.

— А на тебя западают литераторы, — хмыкнул ван Чех.

— Знаю, — отозвалась я.

— Звони своему благоверному и дуй на свежий воздух. Вон отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели до завтра. А завтра не опаздывай — я буду скучать!