Норманны в Византии

Глава 20 Упоение

Луна ярко сияла в вышине и освещала забывшихся покойным сном в объятиях друг друга Дромунда и Ирину.

Кругом царила торжественная тишина. Лишь иногда донесется из отдаленных улиц Буколеона лай собаки, или в кипарисовой аллее звучно раздадутся торопливые шаги запоздалого раба. Иногда мимолетное облачко закроет диск луны, и опять наступает тишина и опять светло, опять ясная южная ночь хранит покой и счастие влюбленных, как бы празднуя свободу.

С первым прокравшимся в комнату лучом утренней зари Дромунд и Ирина проснулись. Из мира очаровательных грез и восторгов опять пришлось возвращаться к действительной жизни. При этом они оба почувствовали, что нечто прекрасное прошло и уже никогда более не возвратится.

Целуя глаза своей возлюбленной, Дромунд стер слезу с ее длинных ресниц.

– Это роса, которую ночь оставляет в каждом цветке, – сказала Ирина, протягивая к нему, как ребенок, руки.

Он нежно поднял ее и, поддерживая, подвел к бассейну.

Но когда Дромунд увидал ее спускающуюся с последней ступени мраморной лесенки к прозрачной воде, в которой дрожал, отражаясь, ее чудный образ, он не мог удержаться от крика восхищения:

– Подожди, подожди меня! Я хочу с тобой вместе погрузиться в воду…

Улыбаясь, она смотрела, как спешил он распустить пояс, расстегнуть кольчугу и сбросить с себя куртку из лосиной кожи. Отвернувшись потом, она подала ему руку.

Бассейн Евдокии был устроен по образцу тех, которые базилисса Теофано приказала соорудить в садах гинекея. Посредине его стоял столб, служивший убежищем для голубей. Купающейся приятно было видеть в зеркале воды свое отражение, окруженное этими снежно-белыми птицами. Но скромная Ирина, смущенная прозрачностью воды, поспешила взволновать гладкую ее поверхность, хлопая по ней руками, причем испуганные голуби разлетелись в разные стороны.

Последние звездочки уже погасли на небосклоне, когда возлюбленные вышли в сад, освежившись прохладной водой и подкрепясь фигами, полную корзину которых, поставленную заботливым слугою Евдокии, они нашли на балконе. На дне корзины лежала записка последней, вполне сглаживающая неприятное впечатление серенады.

Евдокия писала:

Хорина обещал мне удержать твоего мужа за городом до завтра. Не прерывай своего счастья. Я уступаю тебе мой дом. Вечером приходи в конец сада, где я буду ждать тебя с носилками, в которых мы и отправимся в твой дворец, так что никто нас не увидит.

Успокоенная такой заботливостью, Ирина об руку с Дромундом направилась в таинственную глубину сада. Никогда до сих пор не испытав любви, Дромунд не замечал красот природы и не любовался весенней утренней зарей. Теперь же он чувствовал, что аромат проснувшихся цветов, пение птиц, журчанье ручейков, – все сливалось в один стройный хор, воспевавший его счастье.

Долго гуляли влюбленные под тенью кипарисов, упиваясь новыми для них ощущениями, и, наконец, по лабиринту извилистых аллей поднялись на возвышенную террасу, с которой открывался восхитительный вид на город.

Группы домов Буколеона, сверкая различными красками – розовой, лиловой, белой, – сливались между собой в некоторое подобие пчелиного улья, в котором пробуждалась уже жизнь. В прозрачном утреннем воздухе ярко сияли золоченые крыши и круглые купола церквей, которые казались грандиозными хрустальными шарами, громоздившимися один над другим. А внизу расстилался Босфор, как бы опоясанный бледным поясом тумана. Бледно-розовый цвет зари понемногу принял оттенок пурпура, и небо на востоке, казалось, горело ярким пламенем. Это огненное зарево, разливаясь по городу, придавало зданиям красноватый оттенок и как бы обхватывало их пожаром, в котором колонны большого дворца казались огненными столбами.

Пораженный этой волшебной картиной, Дромунд воскликнул:

– Смотри! Пожар! Весь город в огне!

Но зарево восхода отразилось и на их лицах. Взглянув на своего возлюбленного, Ирина с восторгом увидала в его расширенных зрачках всю силу этой варварской души, в которой опьянение убийством, битвам, дикими оргиями и бурными порывами страсти заменилось теперь чувством восторга перед красотой, перед прекрасным.

Видя выражение экстаза в его глазах, она забыла весь мир и сосредоточилась на одном желании доставить ему полное счастие, познакомить его с блаженством, даваемым широкой мыслью, сильным чувством, красотой, страданием, короче – полной сознательной жизнью.

В эту минуту в ней сказалась душа византийки, выросшей среди золота и мишурного блеска, среди красоты и растления, среди аскетизма монастырей и разврата гинекеев, и со страстным жестом, как бы желая обнять весь горизонт со всеми церквами, садами, дворцами и даже хижинами азиатского берега, она бросилась на шею варвара, воскликнув:

– Море с его кораблями, город со всеми его сокровищами, весь Божий мир – все твое!