Новая родня

НОВАЯ РОДНЯ

И пришлось обещанное выполнять. Весна была дружная, теплая, с юга веяли сухие ветры. Полые воды быстро схлынули. На буграх земля вот-вот пересохнет.

Колхозники срочно начали пахоту и сев яровых хлебов.

Вся деревня в поля тронулась. Мике снова доверили его рогатого Коня. Он вел быка за кольцо, продетое в нос, стараясь держать прямую борозду, а Марфа нажимала на плуг, чтобы не выскакивал и шел ровней. Земля здесь была рассыпчатая, пахалась легко. За ними шел дедушка Аким, едва поспевая разбрасывать семена овса из лукошка. А позади ехал Юка верхом на Сивом, таща борону, которая заделывала семена.

Сеяли таким старинным способом, потому что рядовая сеялка еще осенью поломалась, а механизаторов не было— все на фронте.

Но вскоре и сеялка вышла на те поля, что по-ровней. Починить машину помогли новые жители Курмышей, ее залетные военные гости — Панас и пограничник. Слепой знал толк в машинах, но трудно ему было работать на ощупь. Панас меньше разбирался в сельскохозяйственной технике, но у него были ловкие руки и зрячие глаза. И вот, объединив свои способности, они сумели починить высевающее устройство и отрегулировали его так, чтобы семена равномерно ложились в бороздки.

Все трудились в дружной семье Учайкиных. Даже Сандрик даром времени не терял — пас целый выводок гусят на выгоне. А про Галинку и говорить нечего — вела все хозяйство. Избу прибирала, кур кормила, за козой, ухаживала, которая вначале-показалась ей страшноватой. И приносила обед своим пахарям прямо на поле.

Собирались все вместе только за ужином. Усталые, но довольные— хорошо, много поработали. Сядут за стол, умывшись, прибравшись, и поставят большую общую чашку с лапшой или с молочной кашей.

И хотя в доме уже есть для каждого тарелка, почему-то хочется именно посидеть вокруг общей' чашки — так оно получается дружней и веселей.

И Галинке нравится поиграть за ужином в ложки, когда они друг о дружку постукивают, встречаясь в одной посуде. И Панасу это кажется интересней.

За едой и неторопливый разговор ведется — как дело на поле спорится, какой урожай ожидается. Хорошо. Заглянут соседки и скажут:

— Смотри-ка, Марфа, какая у тебя ладная семья! Какая у тебя новая родня! Вот бы Григорий порадовался!

А иные позавидуют:

— Ишь какую девчонку ладненькую в дом себе приобрела.

— Ишь какого мальчонку приручила, мал, да удал, золотые руки!

Находились доброжелательницы, что говорили Марфе:

— Девчонку-то хоть на себя запиши. Сходи в сельсовет, там тебе ее оформят. Раз девчонка даже своей фамилии не помнит, пусть будет Учайкина!

— Ой, да разве можно так? Да как это присвоить дите, у которого, может, и своя мать жива?

Соседки охали, ахали, предрекали недоброе:

— Вот ты их выходишь, выкормишь, воспитаешь, силы свои на них положишь, а они подрастут — и фить в разные стороны. И останешься ты ни при чем!

Все это говорилось громко и при детях. Взрослые, они ведь думают, будто дети словно глухие или несмышленые. А дети все понимают, только помалкивают. Вот и Панас долго слушал, долго молчал, но, когда его стали окликать: «Эй, Учайкин!»— вдруг поправил:

— Я не Учайкин, а Подопригора!

Случилось это на поле, где он, сидя на облучке, правил сеялкой.

Марфе сразу доложили, что у ее приемного сына, оказывается, есть фамилия, и произнес он ее с такой гордостью, что сразу видно: никогда этот приемыш ей родным не будет.

Марфа опять отговорилась:

— Ой, милые, да разве родня только по крови да по фамилии? По мне тот родня, кто меня любит!

А, придя домой, всплакнула.

Наверное, Панас догадался, что ее опечалило. Подошел, приласкался и говорит:

— Можно мне вас тоже мамой звать, как Галинка зовет?

— Зови, родной, если тебе сердце велит. Зови, пока свою не найдешь, чтобы от доброго слова не отвыкнуть.

— Я и тогда буду вас так звать, когда свою маму найду.

— Ну и хорошо.

— Когда война кончится, мы вместе на Украину поедем, там у моих дедушки и бабушки свой дом… И тоже их к себе в родню возьмем.

— И в Ленинград поедем! И в Ленинград поедем! — запрыгала Галинка. — Мою бабушку и дедушку тоже найдем!

— Поедем, конечно. Только скажи, как их звать-то? — улыбнулась сквозь слёзы Марфа.

— Звать их дедушкой и бабушкой, это я знаю.

— Ну, а папу с мамой, может, вспомнишь?

Галочка задумалась, глаза её туманились, и Мика в таких случаях хмурился и говорил коротко как отец:

— Мать, не надо.

Мать прекращала разговор, как бывало и при отце. А потом однажды наедине спросила Мику:

— Ну, а вот в школу придёт ей время идти, под какой же фамилией она пойдёт?

— Так и пойдёт — Галина Ленинградская! — ответил сын.