Новый Мир ( № 3 2011)

Фатум

ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ

*

ФАТУМ

Кублановский Юрий Михайлович родился в 1947 году в Рыбинске. Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. Поэт, критик, эссеист.

Елене Шварц на годовщину помина

Ведь мы не из литбригад,

немереных их количеств.

Нет, наш прорежённый ряд

скорее из братств, сестричеств…

I

Сосредоточенно отрешённые

в подхваченных ремешком хитонах,

на красных древках вздымают ангелы

над Богородицей короб-полог.

Она ж в просторном слегка накинутом

с каймой на волосы капюшоне

крупноголового держит мальчика

с ручной повадками обезьянки.

Возле подола её волнистого

в траве рассыпаны маргаритки.

Пока бежал под дождём нахлынувшим

от остановки, промок до нитки,

под козырёк я букинистической

потёртой лавки: спастись задаром

здесь — в на две трети атеистическом

и затопляемом Свете Старом.

II

Твои зрачки на волну балтийскую

глядели подолгу без усилья.

И берегиню Самофракийскую

напоминали в разлёте крылья.

Необозримое небо белое

окрест, возможно, о чём-то знало,

но только рябью над дальней Охтою

нам о себе и напоминало.

Чего мы только с тех пор не видели

по жизни, всё-таки им согретой.

А ты теперь вот — и ранний паводок

в местах слияния Стикса с Летой.

Но сберегается ль ветер, дующий

и посейчас по верхам сирени,

в коробке с пеплом твоим взыскущим,

теперь копилке твоих видений?

III

Ты, в ходе жизни своей имевшая

не раз контакты с потусторонним,

дай знать: минувшее там отчётливей

или совсем отшибает память?

Уже ль, к примеру, забыта рюмочка

из потускневшего драгметалла,

по ходу вечера ты которую

мне неизменно переливала?

И всё ещё в закоулках памяти

не испарились ли, не ослабли

те ледяные, потом холодные

первоначальные ливня капли,

что нам на лица поштучно падали

когда-то, где-то, каким-то чудом?

Да не расспросишь ведь пепел в капсуле,

а та в земле да ещё под спудом.

IV

Свою поэзию восстания

ты понимала как служенья,

зане предпочитая Раннее

последующим Возрожденье.

Напоминающее девушек

в хитонах воинство Христово

там охраняет Богородицу

средь медичийских померанцев…

Страстей в избытке замуровано

в сердцах, подобных огонёчкам.

Но крепость уж снастей дарована

обрывным паутинным строчкам.

Где зыбь, осколками слепившая,

вдруг гаснет у бородок ила,

там мой побег опередившая

твоя на Волковом могила.

Переправа

А. Жукову

Паром “Капитан Петров”

курсирует чуть не с мая,

у оползней облаков

сонливость перенимая.

В шалмане на берегу

такие смешные цены.

Вот выпью — и побегу

мостками на взвыв сирены.

Всплакнуть на моём плече

подруга могла порою.

А нынче зачем, зачем

живу, будто землю рою.

Всю музыку прежних встреч,

подобно письму, записке,

пора в бардачке беречь

на с зеркальцем схожем диске.

Ни здешние мужики,

что нынче не при наградах,

ни беглая зыбь реки,

ни ирисы в палисадах —

не скажут за будь здоров,

зачем приходил на землю

и с чем капитан Петров.

Дремлю и пространству внемлю.

Фатум

Так всегда и бывает,

ждём мы того, не ждём:

тёмно-светлым смывает

судьбу за судьбой дождём…

Ретро из западной книжки

по привокзальной цене:

cыщиков шляпы и вспышки

и огоньки в пелене

стёкол с потоками серых

невразумительных слёз.

И в обезлюдевших скверах

старых ветвей перекос.

Смысл моего бытованья

был не вживлён в мозжечок,

а уместился заранее

весь на блокнотный клочок.

Но на излёте погони,

многих — по жизни — погонь,

вспыхнул, ошпарив ладони,

в пепельнице огонь.

Кто я? Не знаю. Возможно,

фатум, залёгший на дно.

То-то на сердце тревожно.

Но несомненно одно:

некогда был я моложе,

в горле строку полоща,

с ни на кого не похожей

спал, а за дверью в прихожей

капало на пол с плаща.

1 июля 2010

Ню и нечто

Есть много несхожих версий

про адреналин под кожей:

ню ль съела июльский персик,

чтоб стать на него похожей,

иль видели утром ранним

прогалы меж облаками

соратницы Модильяни

с лазоревыми белками…

Ещё колоски и маки

рябят в глазах у обочин.

Потное цвета хаки

на мне, и мой век просрочен.

Состарившись, стала кожа

на шее холста темнее.

Ночами ты мне дороже

намного. А днём роднее.

Небо посвинцевело,

слышатся громы, громы.

Сердце б перегорело,

испепелилось. Но мы

круглые сутки летом

ходим на босу ногу.

Но я-то уже с приветом,

хотя и не бью тревогу.

* *

*

I

Реки державинской стремление

с змеящимися в ней хвощами.

На берегах её — в творение

мы верили и обещали.

Как будто запасались загодя

всем тем, что трудно приумножить,

планктон искристый в тёмных заводях

веслом стараясь не тревожить.

По молодости барским вызовом

казалось нам под облаками,

что было некогда записано

на аспидной доске мелками.

II

Теперь острей чутьё звериное

после бутылки на веранде.

Нудьё артельное пчелиное

слышнее в блекнущей лаванде.

По-августовски оголённую,

доступную дождю и зною,

люблю подругу обретённую,

уже теряемую мною,

и разумею очевидное:

у долгой жизни есть заданье

вернуть себя в допервобытное

космическое состоянье.

15 июля 2010, Perigord

Жаркое лето 2010 года

Дм. Сарабьянову

Не только древние могут

держать на огне ладонь.

За пеленою смога

посверкивает огонь.

Но нашего, други, братства,

взятого им в тиски,

ещё серебрятся

последние колоски.

Словно далёким летом

у щуплого пацана

в банке с нездешним светом

и завитком вьюна,

ещё в черепной коробке

гуляют слова-мальки.

Хоть мир похож на раскопки,

а люди — на черепки.

9 августа

Памяти Сахалина

Время и для безвестной особи,

и для славного Крузенштерна

лучший лекарь — а лечит до смерти.

И не скажешь ведь, что неверно.

Укрепясь в уверенности сиротской,

что теперь в друзьях у меня лишь тени,

я б охотно сделался на Охотском

море его тюленем,

в сумерки ворующим из сетей.

Ну а главное — холод, холод.

Он-то мне как раз и всего нужней,

и всего полезней — ведь я не молод.

Время в человеке стирает пол,

но зато виднее его порода,

словно у пришедших на пирс, на мол

ради неизвестного парохода.

Так что мне пока ещё снятся сны,

но порою сны мои столь нерезки,

словно вижу с японской ещё войны

в глубине заиленные железки.

25. IX. 2010