Новый Мир ( № 3 2013)

Книги

14. Женская проза «нулевых». М., «Астрель», 2012, 413 стр., 5000 экз.

Сборник, представляющий сегодняшнюю прозу Анны Андроновой, Ирины Богатырёвой, Ксении Букши, Алисы Ганиевой, Натальи Ключарёвой, Анны Матвеевой, Василины Орловой, Анны Старобинец, Марины Степновой и др. С предисловием Захара Прилепина.

Александр Володин. Неуравновешенный век. Стихи. М., Московское бюро по правам человека, «Academia», 2012, 184 стр., 200 экз.

Собрание стихотворений, которые один из наших лучших драматургов Александр Моисеевич Володин (Лифшиц) (1919 — 2001) писал всю жизнь; к концу века ему писалось так: «Погода, плохая погода, / неуравновешенный век. / Мы вниз спускались полгода, / а где же полгода, чтоб вверх? // Запросы покорно понизив, / согласны на осень, на снег... / На разные беды — полжизни. / А где же полжизни на смех?»; «Мы волочили семь десятков / к великой стройке кирпичи. / Нас озаряли с шаткой кладки / страны дозорные лучи. // Теперь поем нестройным хором / и — в пику хорам тех времен. / Смелы, раскованны, но — хворы. / И хор слегка похож на стон».

Жозеф Кессель . Смутные времена. Владивосток 1918 — 1919 гг. Перевод с французского Натальи Сакун. Владивосток, «Рубеж», 2012, 143 стр., 1000 экз.

Впервые на русском языке поздний (1975) роман известного французского писателя Жозефа Кесселя (1898 — 1979), написанный им по воспоминаниям ранней молодости, когда двадцатилетним летчиком автор оказался во Владивостоке, где предполагалось формирование новой союзнической армии для продолжения войны с Германией на территории России; знание русского языка (отец Кесселя — выходец из России) стало причиной того, что Кессель был привлечен к административной работе и, соответственно, получил возможность изнутри узнавать жизнь Владивостока, заполненного в самом начале Гражданской войны солдатами самых разных армий — колчаковцами, семеновцами, чехами, японцами, французами и т. д. Критика (см. рецензию М. Бутова на сайте Morebo) отмечает ходульность сюжетной линии романа, связанной с историей любви, но отмечает выразительность написанных в романе картин жизни Владивостока на переломе эпох.

Также вышла книга: Жозеф Кессель. Дневная красавица. Перевод с французского В. Никитина. СПб., «Азбука», «Азбука-классика», 2012, 224 стр., 4000 экз. (роман 1928 года, широко известный еще и благодаря его экранизации Луисом Бунюэлем).

Грант Матевосян. Возвращение. Избранное. Переводы с армянского Анаит Баяндур, Соны Бабаджанян, Ирины Маркарян, Анны Полетаевой. М., «Текст», 2012, 421 стр., 1000 экз.

Из классики прошлого века — проза Гранта Игнатовича Матевосяна (1935 — 2002); повести «Буйволица», «Мы и наши горы», «Похмелье»; рассказы «Мои мимолетные поцелуи», «Возвращение», «Прозрачный день», «Мир слова». Предисловие Михаила Синельникова. Вместо послесловия — текст Андрея Битова «Грант».

Вера Павлова. Либретто. Стихи. Проза. Рисунки. М., «Астрель», 2012, 382 стр. 2000 экз.

Книга новых стихотворений Павловой с приложением ее эссеистской прозы и ее комиксов («дистрофиков»).

Цитаты — из стихов: «Пойдём, посмотрим, поймём, / если ещё не поздно, / кто скачет Млечным Путём, / расплёскивая звёзды, — ангел на белом коне, / бес на хромой кобыле? / Любимый, мы сон во сне, / родимый, мы пыль пыли»; из прозы: «Писать о том, что любишь. Ещё больше любить писать. И всё это — для того, чтобы хотя бы ненадолго полюбить себя»; «Нельзя писать стихами ни о том, чего не знаешь, ни о том, что знаешь точно, только о том, о чем смутно догадываешься и надеешься, что стихи подтвердят догадку. Или опровергнут».

Марина Палей. Клеменс. М., «Эксмо», 2012, 384 стр., 2000 экз.

Изданием романа «Клеменс» «Эксмо» продолжает малое Cобрание сочинений Марины Палей — к уже представленным в «Библиографических листках» книгам («Хор», «Кабирия с Oбводного канала», «Дань саламандре») добавились книги: Марина Палей. Ланч. М., «Эксмо», 2012, 288 стр., 2000 экз.; Марина Палей. Жора Жирняго. М., «Эксмо», 2012 г., 3100 экз.

Петербург-нуар. Антология. Авторы предисловия Ю. Гумен, Н. Смирнова. СПб., «Азбука-Аттикус», 2013, 320 стр., 3000 экз.

Четырнадцать «петербургских» рассказов четырнадцати авторов, написанных в жанре нуар (Андрей Кивинов, Сергей Носов, Вадим Левенталь, Александр Кудрявцев, Наталья Курчатова, Ксения Венглинская, Лена Элтанг, Андрей Рубанов, Анна Соловей, Юлия Беломлинская, Антон Чиж, Михаил Лялин, Павел Крусанов, Евгений Коган, Владимир Березин). Из предисловия составителей, названного «Четырнадцать оттенков черного»: «Несколько лет жизни в Санкт-Петербурге, и ты легко начинаешь различать как минимум десяток оттенков черного. У коренных жителей счет идет на сотни»; «Гармония мрака для Санкт-Петербурга естественна, потому что он сам и есть нуар. Писателям, живущим тут, ничего выдумывать не нужно, стоит лишь внимательно посмотреть по сторонам, ну или внутрь. Городские мифы могут быть заголовками криминальных хроник, а очередная новость в газете об убийстве старушки-процентщицы — великим романом».

Игорь Сахновский. Острое чувство субботы. Восемь историй от первого лица. М., «Астрель», 2012, 253 стр., 5000 экз.

Новая книга Сахновского, состоящая из восьми монологов (историй), формирующих цельное повествование, и при этом каждая из историй сохраняет свою самодостаточность — «„Автор” первой истории пересекается с героем, который становится „автором” второй истории и так далее. Но во второй половине книги сеть прерывается, и в герметичную прежде конструкцию врывается сначала история жены аукциониста, который продал компанию ЮКОС, затем монолог шведской поэтессы, влюбленной в жену Набокова, а потом и вовсе фантастическая история про вечного мальчика, который повторял библейские чудеса» (от издателя).

А. Солженицын. Один день Ивана Денисовича. М., «Азбука», 2013, 144 стр., 3000 экз.

Несмотря на относительно скромный объем — одно из самых значительных произведений русской литературы, вернувшее ей в середине советского века ту роль, которую она всегда играла в общественной жизни России; текст, начинавшийся заученными почти наизусть читателями в трех поколениях фразами: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъём — молотком об рельс у штабного барака. Прерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать. Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два — на зоне, один — внутри лагеря». Книга выпущена к пятидесятилетию первого книжного издания повести с сохранением того, 1962 года художественного оформления и формата; единственное различие: переплет, а не — бумажная обложка.

Также к пятидесятилетию повести изданы книги:

«Ивану Денисовичу» полвека. Юбилейный сборник (1962 — 2012). Составление П. Е. Спиваковский, Т. В. Есина; вступительная статья П. Е. Спиваковского. М., Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, «Русский путь», 2012, 744 стр., 1000 экз.

Литературно-критическая антология, представляющая судьбу «Одного дня Ивана Денисовича» в литературной критике — от внутренних отзывов на повесть при подготовке ее первой публикации в «Новом мире» и полемики, развернувшейся в печати в 1962 — 1963 годах в СССР и за рубежом, до сегодняшнего взгляда на повесть современных критиков. Авторы: К. Чуковский, С. Маршак, М. Лифшиц, К. Симонов, Г. Бакланов, В. Шаламов, Ф. Кузнецов, В. Лакшин, Ю. Карякин, А. Латынина, М. Чудакова, П. Паламарчук, В. Бондаренко и другие; а также — материалы из архивов ЦК КПСС, Прокуратуры СССР и КГБ. Из давней эмигрантской статьи Романа Гуля: «...произведение рязанского учителя Александра Солженицына „Один день Ивана Денисовича” как бы зачеркивает весь соцреализм, т. е. всю советскую литературу. Эта повесть не имеет с ней ничего общего. И в этом ее большое литературное (и не только литературное) значение. Повесть Солженицына — как предвестник, как указание пути для русской литературы».

«Дорогой Иван Денисович!..» Письма читателей: 1962 — 1964 . Составление, комментарий, предисловие Г. А. Тюриной. М., Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, «Русский путь», 2012, 360 стр., 1000 экз.

Сборник составили письма-отклики читателей на первую публикацию рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (из фондов Российского государственного архива литературы и искусства и архива писателя в Троице-Лыкове), а также 11 писем А. И. Солженицына и некоторые рабочие материалы редакции «Нового мира».

Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Новые мелодии печальных оркестров. Перевод с английского Людмилы Бриловой, Сергея Сухарева. СПб., «Азбука-Аттикус», 2012, 384 стр., 5000 экз.; Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Издержки хорошего воспитания. Перевод с английского Л. Бриловой, А. Глебовской. СПб., «Азбука»; «Азбука-Аттикус», 2013, 384 стр., 15 000 экз.; Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Успешное покорение мира. Перевод с английского Е. Петровой. СПб., «Азбука»; «Азбука-Аттикус», 2013, 416 стр., 8000 экз.

Три книги, начавшие масштабный издательский проект — представление «коммерческой», писавшейся по заказам популярных американских журналов прозы Скотта Фицджеральда.

Елена и Михаил Холмогоровы. Рама для молчания. М., «Астрель», 2012, 350 стр., 2000 экз.

Книга эссеистской прозы, написанной двумя авторами порознь и в соавторстве, разнородный материал которой — Колыма шестидесятых, среднерусская деревня глазами тринадцатилетней московской девочки, революционные события 1993 года за окном квартиры, расположенной в прилегающих к Белому дому кварталах Москвы; история старинного московского особняка, драматизм писательской судьбы Юрия Олеши; наполнение летней жизни «праздношатающихся» писателей-дачников, и т. д. — выстраивается в цельное повествование сквозным авторским размышлением о нашей способности быть сосредоточенным на глубокой мысли, то есть о таланте «удерживать вниманье долгих дум»; о так называемых банальных, прописных истинах, которые оказываются самыми трудными для усвоения; о том, что такое авангард и арьергард в литературе (ну, скажем, применительно к прозе Казакова и Бунина), о культурной памяти. Выбранным темам соответствует стилистика книги с ее ориентацией на подчеркнуто традиционные литературные формы — на внятность высказывания, логичность развития мысли, которая-то как раз и определяет парадоксальность некоторых авторских ходов; с ориентацией на то, что стало в сегодняшней русской литературе маргинальным, — на чистоту русского литературного языка, доставшегося нам от предыдущих поколений.

Брюс Чатвин. «Утц» и другие истории из мира искусств. Перевод с английского Анны Асланян, Дмитрия Веденяпина. М., «Ад Маргинем», 2013, 312 стр. Тираж не указан.

Книга известного английского искусствоведа и прозаика о произведениях искусства и их коллекционерах.

Борис Черных. Эрька Журо, или Случай из моей жизни. Рассказы и очерки. Владивосток, «Рубеж», 2012, 288 стр., 2000 экз.

Избранная проза дальневосточного прозаика Бориса Ивановича Черных (1937 — 2012), творческая биография которого была связана с Иркутском, где он начинал вместе с Распутиным и Вампиловым и откуда в 1982 году за создание «Вампиловского общества», а также за чтение и распространение неподцензурной русской классики ХХ века был отправлен в Пермские лагеря; после освобождения много лет жил в Ярославле, где, в частности, был учредителем и главным редактором ярославской литературной газеты «Очарованный странник», в середине 90-х вернулся на родину в Благовещенск. В книге представлены его тексты, писавшиеся с конца 1950-х годов до двухтысячных.

Евгений Шварц. Все произведения. Проза. Пьесы. Стихи. М., «Астрель»; Минск, «Харвест», 2012, 1024 стр., 1500 экз.

Полное собрание сочинений Евгения Львовича Шварца (1896 — 1958), включая отрывки из дневников.

*

Станислав Куняев. Любовь, исполненная зла. М., «Голос-Пресс», 2012, 256 стр., 1000 экз.

Свое повествование автор начинает разбором обстоятельств гибели Николая Рубцова и, соответственно, фигуры поэтессы Людмилы Дербиной, признанной судом виновной в смерти Рубцова. Куняев видит прямую связь между предполагаемым убийством Рубцова и строем поэзии Дербиной, испытавшей сильной влияние поэтов Серебряного века, в частности Ахматовой и Цветаевой. Далее следуют размышления о русской «бесовщине», которая гнездится в творчестве писателей начала прошлого века, оказавших роковое влияние на русскую литературу и русскую жизнь ХХ века: «Иногда мне кажется, что на переломе двух веков в жизни просвещенных сословий Российской империи пышным цветом расцвели все человеческие пороки», «Революции, как волны, накатывались на страну одна за другой: антихристианская, антисемейная, антигосударственная, сексуальная, экономическая... И, конечно же, феминистская...», «Отнюдь не пресловутый „заговор большевиков” разрушал социальные и нравственные основы жизни, а труды и лекции высоколобых интеллектуалов того же Серебряного века: С. Булгакова, А. Богданова, А. Луначарского, Н. Бердяева. Стены канонического православия начали обваливаться не только от богохульства Емельяна Ярославского и Демьяна Бедного, а во многом и от деятельности модных реформаторов христианства: Л. Толстого, В. Розанова, Д. Мережковского. Врубель с „мирискусниками” и Скрябин со Стравинским расшатывали устои русской живописной и музыкальной культуры».

Софья Нуриджанова (Хордикайнен). Одна любовь. Роман в письмах. М., «Русский мiр», 2012, 800 стр., 500 экз.

Мемуарный, точнее, эпистолярный роман, составленный из реальных писем его персонажей, выстраивает историю одной из, так сказать, среднестатистических русских интеллигентских семей «с традициями». Основная часть повествования охватывает годы с 1949 по 1977; в этой книге автор продолжает свою работу, начатую в предыдущих, уже представленных в «Библиографических листках» (2007, № 4) книгах: «Дар любить. Книга о маме в письмах. 1944 — 1949». Подготовка текста, предисловие, комментарии, примечания С. А. Нуриджановой (Хордикайнен). СПб., Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006, 339 стр., 300 экз.; «Жизнь в оккупации. Пушкин. Гатчина. Эстония. Дневник Люси Хордикайнен» (подготовка текста, предисловие, комментарии, примечания С. А. Нуриджановой (Хордикайнен)). СПб., Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006, 148 стр., 500 экз.; «Жизнь незабытых людей. Дневники. Письма. Справки. Воспоминания». Уфа, Издательство ИС, 2000, 324 стр., 500 экз. Также вышла книга: Софья Нуриджанова (Хордикайнен). «Читайте полотенце!» (Уфа, «КИТАП», 2011, 156 стр., 2000 экз.), в которой автор выступает как «заинтересованный ценитель и любитель народного прикладного искусства», представляющий, в частности, культуру тканых полотенец татарских и башкирских народных умельцев.

Евгений Сидоров. Записки из-под полы. М., «Художественная литература», 2012, 336 стр., 3000 экз.

Книга известного литературного критика, на какое-то время слегка отвлекшегося от критики на должность министра культуры и на дипломатическую работу и, соответственно, как бы выпавшего из литпроцесса, но, как показывают его новые книги, временное дистанцирование от текущей литературы оказалось благотворным — книгу «Записки из-под полы» автор выстраивает уже в новом качестве: не столько критика, сколько писателя, работающего на стыке различных жанров — критики, эссе, публицистики и исповедальной прозы, и выбор новой стилистики дает автору неожиданную раскрепощенность мысли и слова. Основу книг и составила эссеистская проза, имитирующая дневниковые записи, сделанные по разным поводам (послевкусие от прочитанного, встреча с Папой Римским, спектакль «Чайка» в постановке Ефремова, объявление ульяновским губернатором среды нерабочим днем под девизом «Роди патриота!» и т. д.), но именно, дневник «имитирующая» — слишком плотно в образном и в интеллектуальном отношении выглядят здесь развернутые реплики по поводу, скажем, «Бесконечного тупика» Галковского, или — по поводу литературных взаимоотношений Битова и Платонова и т. д. Есть в книге и раздел собственно литературной критики («Литературные заметки»), состоящий из литературно-критических статей, но в них — то же дыхание вольной эссеистики. Цитата: «Стал моден в России жанр эссе . Оправдание — только в простодушии . Как только умствование (как у прочитанного мною вчера в „Октябре” Бориса Хазанова), так изящные зады чужой словесности. О Париже лучше вообще не писать; или так, как снимает его Отар Иоселиани. Но для этого надо обладать небудничным художественным зрением. И простодушием — веселой свободой дилетантов, не помнящих о культурных кодах и клише».

Артем Скворцов. Самосуд неожиданной зрелости. Творчество Сергея Гандлевского в контексте русской поэтической традиции. М., «ОГИ», 2013, 224 стр., 1000 экз.

От издателя: «Монография представляет собой первый в филологии опыт всестороннего описания и анализа творчества Сергея Гандлевского. Основное внимание в книге уделяется поэзии автора, а его проза и эссеистика рассматриваются как дополнительные и вспомогательные элементы поэтической деятельности. Предложенная методика анализа творчества современного автора предполагает совокупное восприятие формальных и содержательных особенностей его поэтики, а также аналитическое рассмотрение конкретной художественной системы на широком историко-культурном фоне для выявления и истолкования ее подтекстового пласта».

В. В. Шульгин. Тени, которые проходят. Составление Р. Г. Красюкова. СПб., «Нестор-История», 2012, 688 стр., 500 экз.

Мемуары Василия Васильевича Шульгина (1878 — 1976), над которыми он работал в 60 — 70-е годы вместе с Ростиславом Красюковым, осуществлявшим запись текстов и помогавшим в сборе материалов. Из справки об авторе, содержащейся в издательской аннотации: «Депутат всех четырех дореволюционных Дум, русский националист, во время антисемитского дела Бейлиса выступивший на стороне ложно обвиненного еврея; участник белогвардейского движения, эмигрант, советский заключенный, амнистированный Хрущевым; пенсионер, тихо живший в городе Владимире, снявшийся в двух советских фильмах, „Перед судом истории” и „Операция ‘Трест‘”, в которых он сыграл самого себя...»

Сергей Яров. Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 — 1942 гг. М., «Центрполиграф»; СПб., «Русская тройка — СПб.», 2012, 608 стр., 2500 экз.

Исследование петербургского историка ленинградской блокады «…оставляет по большей части в стороне политические аспекты, действия и высказывания представителей высшей власти, уделяет не очень много внимания знаковым, маркированным фигурам и событиям легендарного статуса (например, Шостакович и Седьмая симфония упоминаются в рецензируемой книге лишь раз — блокадник вспоминает, что слыхом тогда ни о чем подобном не слыхивал, не до того было). Предмет Ярова — „просто” ленинградец, как он выживает в блокаду, переживает ее, осознает — насколько, конечно, существующие материалы позволяют такого „блокадника вообще” теперь воссоздать. С официальными советскими материалами, в том числе и с издававшимися воспоминаниями, Яров работает осторожно, подразумевая, что в процессе издания они неминуемо подвергались идеологической корректировке. Его база — архивные дневники и воспоминания, частная переписка» (от издателя).

*

Вадим Ярмолинец. Кроме пейзажа. Американские рассказы. М., «Время», 2012, 288 стр., 2000 экз.

Вадим Ярмолинец — уроженец Одессы, с 1990 года живет в Нью-Йорке, работает в тамошней русской прессе — обстоятельства, во многом определившие и стилистику, и содержание его книги; более того, в рассказах художественно отрефлексированы и одесское (во всех отношениях) происхождение автора, и его газетная работа. То есть перед нами «репортерская проза». Что отнюдь не выносит эту прозу за границы собственно художественной литературы (в репортерах побывали многие — от Эдгара По до Юрия Трифонова и Сергея Довлатова, а с другой стороны, и сам Ярмолинец уже засветился в качестве серьезного прозаика — его роман «Свинцовый дирижабль „Иерихон 86-89”» вошел в шорт-лист Большой книги 2009 года), определение это только помогает обозначить специфику рассказов Ярмолинца, их достоинства и недостатки. К первым следует отнести энергию повествования (я бы сказал, сюжетную мускулистость его рассказов), выразительность персонажей, органичную вплавленность в художественную ткань неожиданных бытовых подробностей; иными словами, «репортажность», которая в данном случае отнюдь не синоним «беглости» и «поверхностности», а — определение бытовой достоверности, переходящей в достоверность психологическую. Автор пишет о том, что действительно знает, — о стиле и содержании жизни сегодняшнего русско-еврейского Брайтон-Бич, о своей газетной работе, о соседях, друзьях, о персонажах своих газетных очерков. Ну а к недостаткам прозы Ярмолинца я бы как раз отнес его попытки уйти от «репортажности», загулять налево, в сочинение «художественной литературы», где у него и начинают выскакивать разного рода литературные клише. Мест таких в книге немного, и они по-своему (то есть для литературного критика) украшают книгу, давая возможность по контрасту оценить силу и художественную состоятельность основного корпуса ее текстов.

У американских рассказов Ярмолинца есть черта, которая кардинально отличает их от освоенной нами русской эмигрантской литературы: отсутствие в авторском мире силового поля между «там» и «здесь», «на родине» и «в эмиграции» — обязательного для эмигрантской литературы противостояния «советского» и «антисоветского». То, к чему так стремился в своей американской прозе Довлатов, далось Ярмолинцу без видимого труда. Дело тут, разумеется, не в уровне талантов, просто изменилось время, изменилась ситуация, и у Ярмолинца появилась возможность изображать русских в США не как эмигрантов, а просто как людей, то есть писать не эмигрантскую прозу, а просто — русскую прозу на нью-йоркском материале. Материале, во многом пока экзотичном для широкого нашего читателя, но речь в книге все о том же — о вечном: любви, ненависти, борениях с судьбой. И американская «экзотичность» материала в данном случае — что-то вроде неожиданно поставленного фотографом света: тот же объект, та же проблематика, но неожиданная игра теней и света высвобождает в объекте нечто новое. Если продолжить литературные ассоциации, то вслед за Довлатовым я бы назвал Зощенко — как мастера «сгущенного» изображения жизни социума и порождаемых им типов. Навык газетчика, сориентированного на поиск особо выразительного и неожиданного в облике героя или в его истории, ведет Ярмолинца к некоторой гротескности. Хотя, казалось бы, в ситуации Ярмолинца гротескность достигается уже просто достоверностью, в конце концов, типичный советский пенсионер из Одессы в контексте американской жизни не может не выглядеть гротескно. Но автор идет дальше. Он делает эту гротескность предметом специального исследования, более глубокого, нежели выявление «особенностей советско-еврейской ментальности». Его интересует природа человека, а не «эмигранта».

Автор описывает Брайтон-Бич и его обитателей не как этническое гетто в США, герои его — полноценные американцы, а Брайтон-Бич — это органика современной американской жизни. Той жизни, которая собственно и состоит из жизни множества вот таких этнических анклавов. Можно сказать, что перед нами модель и нашего будущего, — всмотритесь повнимательнее в потоки людей самых разных этносов, идущих по центральным улицам сегодняшних европейских столиц. Разговор о том, хорошо это или плохо, смысла уже не имеет — просто жизнь потекла в эту сторону, и никакому Брейвику ее не остановить.

Ярмолинец, повторяю, пишет не об эмигрантах, он пишет о новых американцах, которые одновременно еще и слепок русской, в частности одесской жизни, — то есть у него как у художника появляется дополнительный простор для исследования природы современного человека. И открывшихся перед ним возможностей Ярмолинец как художник не упускает.

Составитель Сергей Костырко

Составитель благодарит книжный магазин «Фаланстер» (Малый Гнездниковский переулок, дом 12/27) за предоставленные для этой колонки книги.

В магазине «Фаланстер» можно приобрести свежие номера журнала «Новый мир».