Новый Мир ( № 3 2013)

Черная кость

Белозёров Сергей Алексеевич (фамилия отца — Белазоров) родился 10 июня 1948 года в селе Хороль Приморского края, где служил в лётном полку его отец. Затем Белозёровы переехали в Белоруссию, а потом мать Сергея с детьми перебралась в город Советск Тульской области. Учился в Горном техникуме в Туле, на факультете журналистики МГУ. Работал слесарем, подсобным рабочим, кочегаром, журналистом в “Комсомольской правде” и других СМИ. Лауреат журналистских премий. Стихи публиковал в газетах, отдельные публикации были в журналах “Нева”, “Огонёк” и в сборнике издательства “Молодая гвардия”. В 1983 году оказался в ссылке на станции Зима Иркутской области. В 1989 году в Туле вышла его первая и последняя книга “Словарь далей”. В начале 90-х работал военкором на войне в Приднестровье, был контужен, получил многочисленные травмы. Умер 12 ноября 2002 года в Туле. Посмертно стихи опубликованы в журналах “Дети Ра” и “Арион”, “Зинзивер”, “Сибирские огни”, “День и ночь”, альманахах “Иркутское время”, “Тула” и в антологии военной поэзии “Ты припомни, Россия, как всё это было”.

Стихи из архивов К. Шестакова и А. Коровина, публикация и послесловие Андрея Коровина.

Редакция “Нового мира” благодарит наследников С. Белозёрова за возможность настоящей публикации.

Сергей Белозёров

(1948 — 2002)

*

ЧЕРНАЯ КОСТЬ

* *

*

У кузнеца вожглась окалина в лицо,

у слесаря ладонь с накладкой жестяной,

у птичницы в руках — несушка и яйцо…

О жизнь моя, ну что ты делаешь со мной?

У летчика — дела в неясных облаках,

куда деваться мне на плоскости земной?

Она ясна, как сталь, понятна, как плакат —

куда девать меня, что делать ей со мной?

Дела мои в себе, дела мои как свет,

мои дела во сне, мои дела — ледок

или вчерашний снег: когда их больше нет,

повеет иногда чистейший холодок.

Я жить хотел, как все —

тишком, своим домком,

своим печным дымком, совсем уже молчком,

зачем же я шепчу у жизни на краю:

возьмите жизнь мою — смешком,

со всем мешком,

сгодится, может быть? —

возьмите жизнь мою…

* *

*

Весёлые дела!

По рельсам, по стране

качу, как захочу,

в гулёж очередной —

а станция Зима

протягивает мне

замасленный кулёк

с картошкой отварной…

Я выставлю в окно

беспутную башку

на ветер и мороз —

пущай охолонёт…

А станция Зима

по чахлому снежку

бежит и машет мне —

вот-вот в окно впорхнёт…

Там ирис впереди

пестреет, как удод,

соцветиями губ

пылают мне юга…

Да шла бы ты, Зима!

И что ж — она идёт,

как верная жена,

отстав на три шага.

Как сладок мой побег!

Как радуется мир,

объятья распахнув

встречающий меня!

И высадит меня

уже через полдня

на станции Зима

румяный конвоир…

* *

*

Россия, спасибо:

рассеялась мгла,

пока вдоль Транссиба

судьба волокла.

У трасс, где жестоко

я душу протряс, —

спецовка, бытовка,

изнанка пространств.

Меня из-под палки

учили любви

бурьяны и свалки,

стальные репьи.

Не Росси, не Мойка,

не юрод с Кремлём —

помойка и койка

с дырявым рублём.

Побед эполеты

померкли в пыли,

и тяжкие беды

по сердцу прошли.

Россия, не плахой

ты виделась мне —

дырявой рубахой

на сером плетне,

как будто бы шпалы

не пали ничком —

с Москвы до Байкала

стояли торчком,

а поверх — деревья

и терны стерни,

как будто отрепья

великой страны…

Россия, спасибо…

Грубя и любя,

шепчу тебе, ибо

я видел тебя.

* *

*

…За дверью снег

скрипит протезом,

бредет мороз, как пес цепной,

по кругу,

звякая железом,

распугивая пацанов.

А мы,

калечась и бинтуясь,

в тылу зимы, как подо льдом,

отбарабаним, отбунтуем,

отмельтешимся,

а потом

земля,

как мальчик после тифа

глаза зелёные откроет,

и кто-то скажет,

подняв брови:

«Смотри, как тихо…» [1]

* *

*

Шлёпать по отечественным хлябям

и мычать о дали голубой,

очевидно, можно даже с кляпом,

сляпанным себе самим собой.

Мне надоедала та замазка,

я кусками, с кровью — отрывал,

зря в больнице имени Семашко

что-то в горле доктор зашивал.

* *

*

Я годы зачислил в утраты,

я счёт потерял трудодням!

А голубь, как ангел бригады,

в обед опускается к нам.

Он бродит и хлеб подбирает,

над ним доминошную кость

Морозов с размаху вбивает

в столешницу, словно бы гвоздь.

Приподнято всё-таки длится

обыденный этот обряд:

возвышенны чёрные лица

и мерно ладони гремят.

Размыслишь — а всё-таки лестно

вот в этих пенатах стальных

быть чёрною костью, железно

стоящей в ряду остальных.

И ценишься тут не по числам

побед или прожитых лет —

а тем, что вколочен со смыслом,

что лучшего выбора нет.

НА ГРАНИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И БЕЗДНЫ

Недавно, разбирая свой архив, я нашёл интервью, которое брал у Сергея Белозёрова много лет тому назад. Вот что он рассказывал мне о своих бедах конца 1970-х: «После того, как меня выгнали из «Комсомолки», я жил в Москве, ночевал на вокзалах, подрабатывал в редакциях, ездил в командировки аж в Сибирь. Я каждый день обходил все редакции по Садовому кольцу в поисках заданий…»

Есть разные версии «казанской трагедии» Белозёрова. Очевидно одно — он бросил успешную работу (в 1977-м Белозёров был направлен собкором «Комсомольской правды» в Казань), расстался с семьей и пропал. Жена объявила Сергея в розыск, его признали «безвестно отсутствующим» и заочно развели.

Несколько лет Белозёров внештатничал во всевозможных газетах, переезжал из города в город, много пил и неуклонно шёл ко дну. В то же время его нигде не опубликованные стихи с восторгом читали в узких кругах, в том числе — в среде студентов и преподавателей Тульского пединститута. Там, в Туле, Белозёров и познакомился с молодой, аристократичной студенткой Ольгой Подъёмщиковой, которая решила посвятить ему свою жизнь.

Она вытаскивает его из запоев и переезжает к нему в город Советск.

Казалось, жизнь начинает налаживаться, но не тут-то было. В это самое время государство «находит» Белозёрова, который если от кого и скрывался, то разве от кредиторов. За неуплату алиментов (что, по словам самого Сергея и мнению некоторых его друзей, было только поводом, реальной же причиной — журналистская деятельность) ему впаяли три года ссылки в Иркутскую область. Там, на знаменитой — по биографии Евгения Евтушенко — станции Зима Белозёров работал подсобным рабочим, кочегаром и внештатным журналистом. При поддержке Анатолия Кобенкова, в местных изданиях публиковались и стихи Сергея.

Его «последняя декабристка» — Ольга Подъёмщикова — приехала и туда. Здесь у них родилась дочь Аня, которой была суждена самая короткая и самая тяжелая судьба во всей истории. Через год после рождения у девочки обнаружилось ДЦП, и Ольга поехала в Москву в поисках волшебных врачей. Но чуда не произошло, — что отразилось и на личных отношениях супругов: в Зиму Ольга больше не вернулась. К возвращению Сергея из ссылки они уже были почти чужими.

Тем временем литературные дела Белозёрова начинают понемногу продвигаться. Илья Фоняков пробивает публикацию в журнале «Нева», пишет статью о современной поэзии для «Знамени», обильно цитируя стихи Белозёрова.

В издательстве «Молодая гвардия» выходит коллективный сборник со стихами Сергея.

…По возвращении в Тулу Белозёров работал корреспондентом в «Молодом коммунаре», в новых тульских газетах. Его единственную книгу, вышедшую в Приокском книжном издательстве — раскупили мгновенно. В пику Союзу писателей он создал литстудию «Мастерская» при «Молодом коммунаре» и начал уверенно ходить в мэтрах.

И …продолжал пить горькую.

Его третий брак был, пожалуй, самым неудачным. Последнее десятилетие уходящего века вообще стало для него годами последних испытаний. В 1994-м умерла дочь Аня. На войне в Приднестровье его дважды пытались расстрелять как шпиона; с войны он привёз оттуда рукопись блистательной документальной прозы. Не смотря ни на что, он всегда оставался профессионалом. Однако из-за пристрастия к алкоголю его уже не хотели брать на работу. К концу жизни Сергей Белозёров лишился всего, в том числе и собственного жилья. Умер поэт в чужой квартире, не дожив до 55-ти лет.

Он всю жизнь ходил по краю справедливости и бездны. И бездна поглотила его. Но истинная справедливость — то, что стихи его продолжают жить и поныне. Я думаю, он был бы рад такой справедливости.

Андрей Коровин