Новый мир. № 7, 2002

Немецкий русофил и русский западник: опыт диалога Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа. Подготовка текстов, составление, перевод и примечания К. Азадовского. СПб., «Эгида», 2001, 268 стр

Выпускаемая питерским издательством «Эгида» серия книг, посвященных Райнеру Марии Рильке, формально приурочена к двум круглым датам: 125-летию со дня рождения немецкого поэта и 100-летию его путешествия по России. Впрочем, в связи с рецензируемым изданием уместно было бы обратить внимание и еще на один юбилей: ровно 25 лет назад вышла первая работа Константина Марковича Азадовского о взаимоотношениях Рильке и Бенуа. В целом же темой «Рильке и Россия» петербургский исследователь занимается более тридцати лет. Так что нынешний проект «Эгиды» призван, по-видимому, подвести своего рода итог этих штудий.

Научный аппарат книги о Рильке и Бенуа хорош настолько, что не нуждается в похвалах — его уровень слишком очевиден. Развернутый комментарий, скромно названный «примечаниями», существенно проясняет и дополняет тексты, вошедшие в основной корпус.

Равновесия ради, впрочем, упомянем тут же и об основном (и едва ли не единственном, на наш взгляд) недостатке издания. Речь идет о полиграфии. Письма обоих героев, а также адресованные им послания третьих лиц (Д. Философова, С. Дягилева, Ф. Груса и других) мелко набраны и без того трудночитаемым стилизованным «рукописным» шрифтом. Учитывая, что слабое зрение — профессиональная болезнь гуманитариев, легко догадаться, что не один потенциальный адресат книги испытает напряжение, при работе с ней вовсе не обязательное.

Впрочем, несколько неожиданный для подобного издания пятитысячный тираж предполагает, по-видимому, что книгу будут читать не только специалисты, но и так называемый «широкий читатель». А он по определению на уровень филологической подготовки обращает не слишком много внимания. Для привлечения его необходимо, чтобы даты, документы, комментарии складывались в сюжет, а исторические личности на страницах книги выглядели как живые люди, судьбе которых можно сочувствовать, душевным движениям — сопереживать.

Рискнем предположить, что руководствующийся подобным подходом читатель разочарован не будет. Переписка Рильке и Бенуа и сопутствующий текст К. Азадовского и в самом деле захватывают — детектив не детектив, но то самое крепкое сюжетное начало, отсутствие которого в современной литературе так тревожит критиков, в книге налицо. Заслуга ли в том составителя, или же таково свойство публикуемого материала, но перед нами не лишенный парадоксальности, трогательный и несколько грустный, особенно ближе к финалу, психологический роман.

Характеры «действующих лиц» прописаны достаточно выпукло и даже даны в некотором развитии; особенно это касается Рильке. При этом немецкий поэт оказывается фигурой не то чтобы трагической, но, скажем так, «страдательной». Возможно, есть в том и его вина — письма Рильке в куда большей степени, нежели реплики Бенуа, являются памятником эпохи, привыкшей воспринимать действительность через призму априорных идеальных конструктов.

Суть этого феномена, как представляется, сумел уловить друг Рильке, немецкий художник Генрих Фогелер[38], к которому поэт заезжает после своего пребывания в России весной — летом 1900 года: «К концу лета появился приехавший из России Райнер Мария Рильке. Он находился под сильным влиянием русского человека, каким его описал Достоевский». Как видим, даже после двух поездок в Россию и большого путешествия по стране книжные впечатления продолжают играть решающую роль в восприятии поэтом своей «духовной родины».

Вдохновленный увиденным в России и прочитанным о ней, Рильке по возвращении попытался стать чем-то вроде посредника между немецкими и российскими представителями «нового искусства». В конце 1900 — начале 1901 года он увлекается планами организации выставки русских художников сперва в берлинском, а затем в венском «Сецессионе».

Однако вскоре выяснилось, что, как и следовало ожидать, вести деловые переговоры с жителями страны, граничащей с Богом, — дело не самое легкое и благодарное. И если для устроения берлинской выставки организаторами были предложены сроки настолько жесткие, что она едва ли могла бы состояться и при большем энтузиазме со стороны «мирискусников», то неудача, постигшая второй — венский — проект, выглядит труднообъяснимой. Бенуа, незадолго перед тем в письме Рильке охарактеризовавший Дягилева как единственного «во всей нашей чудовищной России» человека, которому «лень не помешает довести это дело (речь шла об организации берлинской выставки. — М. Э.) до победного конца», теперь в оправдание редактора «Мира искусства» ссылается на его чрезвычайную занятость. Так или иначе, Дягилев на предложение Рильке так и не откликнулся[39].

Не дождавшись ответа от Дягилева, Рильке увлекается новым «посредническим» проектом — он решает перевести на немецкий язык только что вышедшую по-русски монографию Бенуа «История живописи в XIX веке. Русская живопись». (В современных изданиях книга называется «История русской живописи в XIX веке».) Естественно, и Бенуа, и его издатель В. Д. Протопопов поначалу с радостью откликаются на любезное предложение Рильке и отвечают немецкому переводчику согласием. Рильке, договорившийся к тому времени с лейпцигским издателем книг по искусству К. Хирземаном и готовый приступить к переводу, запрашивает Бенуа относительно репродукций из русского издания. Ответной телеграммой Протопопов извещает немецкую сторону, что клише предоставляются в ее распоряжение, не упоминая при этом о цене. Хирземан и Рильке делают напрашивающийся вывод, что клише передаются безвозмездно, однако позже выясняется, что Протопопов просто не определился с суммой.

Узнав, что клише не могут быть предоставлены бесплатно, Хирземан отказывается от публикации перевода книги Бенуа. Тогда Рильке договаривается с более крупным мюнхенским издательством Альберта Лангена. Начинается новый раунд изматывающих переговоров, растянувшийся на восемь месяцев. В течение всего этого времени Протопопов, «странствуя по своим имениям», то, по словам Бенуа, торгуется с Лангеном «из-за каких-то пустяков… исключительно из принципа и упрямства», то вовсе замолкает. В конце концов Бенуа добивается от своего издателя разрешения вести переговоры с немецкой стороной самостоятельно, но к этому времени, как констатирует К. Азадовский, «бесплодная переписка… видимо, охладила Лангена» и тот перестал реагировать на запросы Рильке.

Однако все эти неудачи ни в малейшей степени не изменили отношения Рильке к России. Напротив, одному из своих русских корреспондентов, тверскому помещику Н. А. Толстому, он пишет: «Мне становится все более и более ясным, что Россия — моя родина, а все остальное — чужбина». Поэтому достаточно естественным предстает вызревший у поэта к концу 1901 года замысел переезда в Россию. Бенуа, пытаясь отговорить Рильке, напоминает ему о дороговизне русской жизни сравнительно с немецкой и переходит к обобщениям, столь характерным для диалога западника с русофилом: «Должен Вам сказать по совести, что не совсем разделяю Вашего восторга перед нашим отечеством»; «Хорошая страна Россия, но по многим причинам прямо и безусловно необходимо иногда с ней расставаться… Вы себе представить не можете, какая здесь в воздухе кислятина… Хочется мне отсюда до боли, хочется подальше от всей нашей до последней степени изовравшейся (о, куда более изовравшейся, чем на Западе!) жизни, от наших громких и пустых разговоров, от нашей вонючей пошлости. И Вы еще хотите сюда переселиться!»

Рильке, впрочем, это не останавливает. Так и не дождавшись четкого ответа на свои запросы о перспективах сотрудничества с «Миром искусства», он обращается к помощи немецких знакомых, которые его рекомендуют владельцу газеты «Новое время» А. С. Суворину. Письмо Рильке Бенуа с просьбой стать посредником в этом деле и «самолично» передать прилагаемое послание Суворину — едва ли не самый трогательный из публикуемых в книге документов, свидетельствующий, по замечанию К. Азадовского, насколько поэт был «далек от понимания реальной ситуации в России и расстановки в ней общественных сил». Впрочем, Бенуа просьбу выполнил, и исповедальное письмо Рильке дошло до адресата. Излишне говорить, что завершилась эта история уже знакомым нам образом: «Было ли оно (письмо Рильке. — М. Э.) прочитано Сувориным, и если да, то как воспринял издатель „Нового времени“ письмо от неизвестного ему молодого писателя из Германии, — об этом сведений не имеется. Во всяком случае, никакого ответа на свое обращение Рильке не получил».

Но самый драматический эпизод из истории отношений Рильке и Бенуа описан в главе с элегическим названием «Последняя встреча». После почти четырехлетнего перерыва в переписке весной 1906 года Рильке и Бенуа встречаются в Париже. Пятичасовая беседа пробуждает в немецком поэте надежду на возобновление дружбы с Бенуа. «Именно Вас, дорогой господин Бенуа, — пишет Рильке несколько месяцев спустя, — мне так не хотелось бы потерять еще раз, особенно теперь, испытав радость новой встречи с Вами, которая, насколько я мог почувствовать, полностью подтвердила длительность и неизменность наших отношений».

По иронии судьбы именно это письмо Рильке, написанное с Капри, оказывается последним эпизодом в шестилетней истории его отношений с Бенуа. Просьба поэта сообщить ему, русский ли человек Горький и стоит ли искать с ним встречи[40], остается без ответа. Более того, Бенуа просто… забывает о том, что встречался с Рильке в Париже. Описывая в своих позднейших воспоминаниях встречу с поэтом в Петергофе в 1900 году, Бенуа говорит о ней как о единственной…

К. Азадовский подробно анализирует причины, по которым знакомство Бенуа с Рильке оборвалось, и нет необходимости здесь перечислять их. Так или иначе, парадоксальный диалог немецкого русофила и русского западника завершился «не-встречей», если использовать слово из лексикона другого русского корреспондента Рильке. Попытки поэта обрести «свою Россию», как известно, продолжались и в дальнейшем, но в этих поисках он опирался уже на следующее за Бенуа поколение русских модернистов, чей язык в большей степени совпадал с его собственным.