Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая

Глава 5

20 октября 2077 г., среда. 190-ый день.

Не могу сказать, что с Паоло Торричелли я был в особо близких отношениях. Скорее я относился к нему с настороженностью, которая, по мере моего вливания в интернатовские порядки, незаметно становилась моей второй натурой. Поль показал себя не слишком талантливым, но прилежным и старательным учеником. Мне не импонировало его чрезмерное расшаркивание перед воспитателями, далеко перешагивающее даже принятые в интернате стандарты подобострастия, ровно как и его жалостливая манера общения. Чувствуя за собой такой долг по праву старосты отряда, я порой защищал трусливого и плаксивого Поля от нападок более сильных товарищей, и поддерживал с ним разговоры на разрешенные темы, чтобы он не выбивался слишком сильно из коллектива, однако искренней симпатии или тем более доверия к нему не чувствовал.

Поэтому можно представить себя мое удивление, когда в один прекрасный день он неумело дал мне знак «тайный разговор». Я и не думал, что ему знакомы премудрости тайного общения. Поль был из тех, кто готов абсолютно на все, чтобы не нарываться на неприятности, так что сложно было предположить, что заставило его пойти на такой риск.

С трудом скрыв свое удивление, я кивнул и мы отошли в ближайшее безопасное место. Следовало торопиться — мне сегодня предстояло дежурство в столовой, а после у отряда был назначен ежедневный “разбор полетов” с куратором, где доставалось всем провинившимся. Опоздать на него значило получить свою порцию первым.

В мужском туалете на первом этаже учебного корпуса была лишь одна камера над дверью, направленная на окно. Став в дверном проеме под ней, можно было скрыться из ее зоны видимости, обмениваясь записками на «пип-боях». Это место знали довольно многие, поэтому его безопасность вызывала некоторые сомнения, и все же пока еще здесь никто не попадался.

Поль ощутимо нервничал.

Дрожащей рукой он набрал на «пип-бое»: «У тебя ведь была девушка, да?»

Я поборол удивление и просто кивнул. Он написал: «А можно говорить о девушках?»

Я неуверенно пожал плечами. В памяти всплыла одна из последних проповедей пастора Ричардса. Подумав, написал на своем комме ответ: «Не советую».

Но Поль не унимался, и написал: «А вообще нам ведь не запрещено с ними общаться? Я все перечитал и не видел нигде запрета. Просто общаться?»

Закусив губу, я задумался. Вообще-то, хоть женские отряды и жили в отдельных общежитиях и учились отдельно (за исключением очень немногих сводных занятий), нас, если разобраться, строго не ограничивали в общении с ними. Было запрещено лишь все, связанное с половыми отношениями. Но ведь между парнями и девушками, теоретически, может существовать просто дружба. Я не раз видел, как парни обменивались с девушками отдельными репликами, пересекаясь с ними, в свободное от учебы время, например, на том же стадионе. И, кажется, за это им дисциплинарок не выписывали.

«Это, кажется, не запрещено», — написал я, испытывающе глянув на Поля, и дописал: — «Но, судя по первому вопросу, у тебя другое на уме».

Испуганно покосившись на меня, он торопливо напечатал: «Нет, ничего такого! А даже если и так, никто не знает. Ты ведь никому не скажешь?!» Я уверенно покачал головой, успокоив его. Этот разговор начинал становиться интересным — во всяком случае, необычным — и мне не хотелось спугнуть Поля, чтобы выведать до конца, что у него на уме.

«А почему ты вдруг решил спросить об этом?» — поинтересовался я.

«Мне очень понравилась одна девушка», — после раздумья признался он.

Я заинтересованно поднял брови. Поль открывался мне с неведомой прежде стороны.

«Не знаю, как ее зовут. Я тебе ее покажу, если встретим. Красивая девушка. Она из 19-го женского отряда», — напечатал он взволнованно.

«Ты с ней уже общался?»

«Нет, не особо. Как то раз обмолвился парой слов. Кажется, она мне улыбнулась. Но может, это из-за шутки ее подруги. Вообще-то мне кажется, я вел себя как идиот. Как думаешь, мне за это дисциплинарку не выпишут?»

«Не должны. Правилами не запрещено разговаривать с девушками в свободное время. Думаю, если бы ты захотел, то мог бы общаться с ней — надо только найти удобное время и место. Вот например в это воскресенье после проповеди вроде бы ничего не запланировано. Мы с ребятами пойдем играть в баскетбол, а ты отдежуришь в общаге и будешь свободен. Только учти, если будут какие-то намеки на все эти дела, то за такое Кито тебе выпишет по самое не могу».

«Нет-нет, клянусь, я просто поговорить с ней хочу! Но я все равно сомневаюсь. Что, если меня за это в карцер запроторят?! Не говори, что я трус, но я туда не хочу».

«Не думаю, что тебе что-то грозит, если ты будешь держать себя в руках и говорить на разрешенные темы. Все, давай сворачиваться. Мы и так тут долго уже проторчали. Можем говорить в открытую, если просто о том, чтобы дружить и общаться. ОК?»

Минуту спустя мы с ним уже беседовали, шагая по коридору в сторону выхода из учебного корпуса. Поль, захваченный зародившимся в его голове планом, галдел, не умолкая.

— Я совсем плохо их знаю. Как мне предложить им погулять вместе и пообщаться? С чего начать?

— Просто. Девчонкам наверняка тоже нечего делать. Скажи — прогуляемся, поболтаем, музыку там послушаем. Как-то так.

Договорив, я вдруг поймал себя на мысли, что идея, неожиданно пришедшая в голову к Полю, показалась мне весьма интригующей. И как я сам не задумывался об этом все это время?

«Идея дерьмовая», — тут же одернул я себя. — «Из этой затеи не выйдет ничего, кроме проблем». Но все же осторожность не в силах была, на этот раз, пересилить интерес.

— Чтобы она не боялась, скажи, может, чтобы прихватила подругу, — как бы невзначай предложил я. — Мне не очень охота играть в баскетбол, а вчетвером на первый раз будет веселее. Как думаешь?

— О, этом было бы здорово! — просиял он. — Ты такой… ну… староста, спортсмен и все дела… думаю, им будет интересно с тобой пообщаться…

Меня слегка позабавило, как он смутился, заговорив о моих достоинствах.

— Что ж, тогда тебе осталось предложить им встречу в воскресенье!

— Только я не уверен, что смогу…

— Да брось! Ладно. Если покажешь мне ее — я сам предложу.

— Правда? — оживился он. — И все-таки Алекс, ты уверен, что… вдруг это таки запрещено?

— Глупости. Мы же хотим просто с ними пообщаться. Спроси у кого-то из воспитателей, если сомневаешься. Только не волнуйся так. А то они еще подумают, что у тебя другое на уме.

— Ты уверен, что это хорошая идея? А они не…?

Его неуверенность начинала раздражать. Я одарил его снисходительным взглядом. Он слегка смутился. Но, похоже, он и сам не испытывал особых иллюзий по поводу своей смелости.

— Я спрошу, — наконец сказал я, вздохнув.

— От своего имени! — уточнил он опасливо.

— Конечно. Только не будь таким занудой, когда будем общаться с нашими новыми подругами. Вряд ли им это понравится, — посоветовал я.

— Вряд ли стоит беспокоить по этому поводу куратора. Профессор Кито очень занятой человек, правда? Может, лучше спросишь, скажем, у химика? — не унимался Поль, усиленно подмигивая мне, мол, не вздумай впутать куратора.

— Не беспокойся. Я со всем разберусь, — заверил я его, закатив глаза, мол, неужели он считает меня идиотом.

Я находился в неплохих отношениях с несколькими воспитателями. Однако наиболее подходящим для целей расспроса, который я запланировал, мне показался преподаватель физики. Это был усатый мужчина за пятьдесят с солидной залысиной и покладистым, несколько рассеянным характером. Всецело погруженный в науку, скверный оратор, часто путающийся в своих витиеватых речах о преломлении света и вращении отрицательно заряженных частиц вокруг ядра, этот дядечка, как мне казалось, мало что смыслил в простых житейских делах. У меня были серьезные сомнения, интересовался ли он вообще когда-либо противоположным полом. Поэтому он был более безопасным источником информации, чем прозорливые воспитатели, искушенные в тайных страстях учеников.

Завтра попробую с ним поговорить.

21 октября 2077 г., четверг. 191-ый день.

На следующий день третей парой была как раз физика. Восемнадцать юношей сидели, напряженно вперившись в сложную схему на воздушном дисплее и слушая путающуюся речь преподавателя.

— Вы видите перед собой схему единственной существующей лунной поверхностной станции… и единственной станции, расположенной на… как бы это сказать…ну, на внеземных твердых телах природного происхождения, на которой… э-э-э… постоянно работает человеческий персонал. Иногда ее называют… э-э-э…лунным селением. Но это некорректно. Я всегда считал такое мнение… то есть определение…признаком невежества. М-м-м… так, о чем это я? Бета-1. Как видите, в центре для энергетического обеспечения находится однореакторная термоядерная станция мощностью… м-м-м… 300 МВт. Вы ведь понимаете, что другие источники энергии на Луне недоступны? Рядом — химическая лаборатория. Тут, путем реакции ряда веществ, добывается вода, необходимая для персонала. Это — сад. Наиболее адаптированные и генетически модернизированные из оставшихся видов растений вырабатывают кислород. Тут — жилые отсеки персонала. Ангары. Вот тут — геологическая лаборатория. Здесь м-м-м… исследуются найденные минералы. А вот тут — место взлета и посадки шаттлов класса А, ну… е-е-е… вы видите. Но это не относится к делу… к нашему предмету, я имею в виду… непосредственно. Как вы знаете, на Луне коэффициент силы тяжести приблизительно в шесть раз меньше земного и оттого…

Несмотря на косноязычие профессора, урок был весьма увлекательным. Тема исследования ближнего космоса затрагивалась нечасто, хоть на сегодняшний день человечество расположило свои форпосты на целом ряде небесных тел в пределах Солнечной системы. Все еще не расставшись полностью с увлечением своего детства, я всегда был рад послушать что-нибудь интересное на эту тему.

Когда урок закончился, все, кроме меня, стали собираться. Кое-кто, как всегда, заявил, что ничего не понял и подошел к преподавателю. Поль, уходя, выразительно кивнул мне. Я терпеливо подождал, пока физик ответит на все вопросы и подошел последним.

— Сандерс! Только не говори, что и ты не можешь подсчитать гамма — частицы в задаче 175… — устало сказал физик.

— Нет, сэр, с этим проблем нет. В смысле, я пока еще ее не решил, но вечером собираюсь заняться этим вплотную. Вообще-то я хотел бы задать вопрос, не имеющий прямого отношения к физике, — сказал я.

— Садись, садись. Подожди минуточку… Так… косинусоидальные колебания, значит… Посмотрим… Ах, да, что ты хотел? Если ты опять по поводу своих космических исследований — буду вынужден тебя разочаровать. Эта тема сейчас не в почете. Корпорации пока еще не обнаружили коммерческого интереса в освоении космоса и не планируют значительных инвестиций в эти проекты. А значит — тебе в этой сфере работать не светит. Говорю прямо.

— Знаю, сэр. Вообще-то я хотел поговорить о другом.

— О чем же?

— В правилах внутреннего распорядка ив дисциплинарном уставе, как мне кажется, однозначно не регламентирован один вопрос. Это вопрос… м-м-м… общения между учениками… я имею в виду приятельских, товарищеских, не имеющих никак отношения к физиологическим… э-э-э… между учениками противоположного пола, — я старался говорить максимально официально. — Вот я и решил… просто пользуясь случаем… спросить у вас, как у человека опытного, бывалого, к которому я испытываю большое уважение… Как вы считаете… что вы думаете по этому поводу? А то я не уверен, правильно ли я все понимаю.

— Хм. Спасибо, так сказать, за… м-м-м… комплимент, но я… э-э-э… не думаю, что ты обратился по адресу, Сандерс. Пусть твой куратор объясняет тебе. Это, так сказать, совсем не моя компетенция. Ну, в смысле, я же науку преподаю, а не… Я…м-м-м… чего уж говорить, знаю об этой… м-м-м… небольшой проблеме. Ты правильно сказал, нет четкого, так сказать, регулирования, а грань тут, как бы это сказать, очень тонкая, так что… Знаю, да, кое-кто из коллег порой позволяет себе несколько злоупотреблять своим положением… пользуясь доверчивостью молодых девушек, так сказать. Я считаю это весьма непрофессиональным…ой, но это, конечно, тебя совершенно не касается… — проговорил он сбивчиво, продолжая при этом что-то сосредоточенно чертить на невидимой мне электронной доске.

Я сразу понял, что обратился как раз по адресу. Всю жизнь занятый вопросами, далекими от реальной жизни, преподаватель рассеянно и бездумно выбалтывал информацию, которую другие скрыли бы от меня из педагогических соображений.

«Хм. Это кто же интересно из наших преподавателей занимается подобным?» — подумал я, однако вспомнил, что пришел сюда не за этим.

— Значит, для учеников это не запрещено? Ну, там, дружить между собой?

— Нет-нет. Нет никаких ограничений в Дисциплинарном уставе… ну, насколько я его знаю……. По мне, так на здоровье, что тут такого? Лишь бы, конечно, не в ущерб учебе и прочим обязанностям…Ну и, конечно, чтобы без разных неподобств… ты же понимаешь… вам ведь нельзя… э-э-э… ну, все такое. Вообще, спросил бы ты у своего куратора. Он… м-м-м… больше владеет всеми этими вещами… Меня все это мало интересует… Эх, молодежь… Это все, Сандерс?

Во время своей сбивчивой речи преподаватель не переставал чертить и писать что-то: на мне было сосредоточено никак не более 30 % его рассеянного внимания. Ответ меня удовлетворил. Странно, конечно, что авторы садистских правил внутреннего распорядка «Вознесения» забыли ограничить нас еще и в этом. Но единственному послаблению в строгих правилах я был только рад.

— Спасибо большое, сэр.

24 октября 2077 г., воскресенье. 194-ый день.

— А ты не спрашивал у нее, чем она увлекается? — не переставал лезть ко мне с расспросами Поль, пока мы с ним стояли в конце дорожки, ведущей от женских общежитий к открытой спортплощадке, расположенной на берегу озера. — В смысле, я бы не хотел говорить с ней о какой-то ерунде, которая ей совершенно не интересна! Она тогда решит, что со мной… э-э-э… дружить нет смысла.

«Эх, когда же ты наконец заткнешься?» — беззвучно вздохнув, подумал я. Поль не отходил от меня сегодня с самого утра, прожужжав все уши вопросами, опасениями и предположениями, касающимися сегодняшней встречи. Умудрялся болтать со мной даже во время службы в церкви. Шон Голдстейн, заметив внезапно проснувшуюся у Паоло привязанность ко мне, съязвил, что мы с ним неплохо смотримся в качестве парочки. Но Торричелли, против обыкновения, даже не обиделся на его насмешку, настолько был захвачен своими мыслями.

— Я уже говорил, что ни о чем ее не расспрашивал, — сдерживая раздражение, ответил я. — Мы с твоей Бетти проговорили ровно пять минут. Успокоишься ты наконец?

— Почему это — «моей»? — испугался он, опасливо покосившись по сторонам. — Не говори глупостей! Если я желаю расширить свой кругозор, общаясь с разными интересными людьми, независимо от их пола, это еще не повод для разных дурацких предположений. Ты же знаешь, я не из тех, кто нарушает правила.

«Ага. Только вот с начала вступительной кампании тебя уже трижды ловили на дрочке, дружище. Похоже, количество сперматозоидов в твоем организме обратно пропорционально количеству серого вещества», — подумал я.

— Извини, Поль, я совсем не умею подбирать подходящие слова, — язвительно ответил я. — Куратор говорит, что я с каждым днем не развиваюсь, а тупею, потому что провожу слишком много времени на стадионе и возле боксерской груши. Надеюсь, что он будет доволен моим сегодняшним решением посвятить время интересному общению вместо баскетбола.

— А о чем ты собираешься общаться с подружкой Бетти? — спросил Поль, беспокойно переминаясь с одной ноги на другую. — Будешь говорить про учебу?

— Посмотрим, — пожал плечами я. — Я же даже не знаю, кого она с собой возьмет.

— Как думаешь, может, они передумали приходить? Уже пять минут, как они должны были быть тут.

— Пять минут — это ерунда для девушек. Они очень непунктуальны. Расслабься ты, Поль. Вон они, кажется, идут. Ого. Кто это с ней? Это девушка?! Господи. Не та ли это горилла, что будет выступать на отборочном по женскому боксу?

— Она выше ее головы на полторы, — присвистнул Поль. — И вдвое шире.

Я слышал, что никакая девушка не возьмет с собой на встречу с парнями подругу красивее ее. Но я не думал, что все может зайти так далеко.

— Эх, здорово мне придется отдуваться, Поль, пока будешь ворковать со своей Бетти… — пробормотал я, морщась в предвкушении

— Опять — «моей»! — покраснел он. — Перестань ты, наконец. И, в конце концов, разве важно, как кто выглядит? Главное, чтобы они были интересными в общении, так ведь?

Следя за приближением наших новых «подруг», я подумал, что мне, скорее всего, не составит большого труда держать в узде свое мужское естество. Ни одна из них и близко не походила на Дженни Мэтьюз, Мей Юнг или кого-либо из девушек, о которых я задумывался в сексуальном или романтическом смысле.

Любовь Паоло Торричелли, которую звали Бетти Льюис, я уже видел два дня назад, приглашая на эту встречу. Это была, на мой взгляд, совершенно невзрачная личность, напоминающая чахнущую фиалку: маленькая, худенькая, бледненькая, голубоглазая, болезненно-хрупкая, с вьющимися белыми волосами. Не знаю, что там видел в своих фантазиях Поль, но, на мой взгляд, ее было и за руку взять страшно — можно ненароком сломать запястье. А уж представлять себе ее худое тело и похожие на прыщи груди, спрятанные под униформой, мне совершенно не хотелось.

Сопровождающая ее темнокожая черноволосая девушка была выше ее по меньшей мере на голову, а то и правда на полторы — за 180 см. Оценив еще издалека ее спортивное сложение, я должен был признать, что был бы рад такому пополнению в нашей регбийской команде. Пожалуй, что она и в боксерском спарринге с любым парнем из моего отряда отлично бы держалась. Крупные губы, мясистый нос и грубые, волевые линии ее лица так разительно контрастировали с нежными чертами ее подруги, что они казались существами из разных миров.

Я махнул девчонкам рукой, и они направились к нам.

— Привет, — стеснительно улыбнулась Бетти, неуверенно глядя на меня своими васильковыми глазками. — Моя подруга, о которой я говорила, занята уроками. Рина согласилась пойти со мной вместо нее.

— Рина Кейдж, — ее подруга протянула руку, пожатие которой оказалось крепче, чем у половины моего отряда. — А ты, значит, тот самый староста-боксер из 15-го, который будет выступать от нас на отборочном по боксу? Я думала, ты крупнее.

Голос у нее был под стать внешности — низкий, грубый, да еще и с заметным акцентом.

Мой рост в этом месяце приблизился к отметке шесть футов и три дюйма (по метрической системе это равнялось бы 190 сантиметрам), а весил я сто девяносто пять фунтов (порядка восьмидесяти восьми килограммов), так что мелким я себя отнюдь не считал, и, более того, всерьез рассчитывал уже в этом году преодолеть отборочный этап и попасть на юношескую олимпиаду. Впрочем, на комментарий Рины я не успел ничего ответить — на мою защиту сразу же яростно встала Бетти.

— Рина! — возмущенно одернула она подругу. — Извини, Алекс, она совершенно не умеет себя вести.

— Ничего, мы и сами с усами, — подмигнул ей я. — Очень приятно, Рина. Я Алекс Сандерс, будем знакомы. А вот и Паоло Торричелли, о котором я столько говорил. Если бы не Поль, мы бы сейчас не встретились. Это он тебя приметил, Бетти, и предложил устроить эту встречу. Прошу любить и жаловать.

— Привет, — смущенно улыбнулся он.

— Привет, Паоло, — лишь краем глаза глянув на него, пропищала Бетти, и тут же вновь воззрилась на меня. — Ну что, куда мы пойдем, Алекс? Что будем делать?

Я вдруг с некоторой досадой осознал (впрочем, если быть честным, я понял это еще при первой встрече), что эта пискливая дурнушка всецело захвачена мной, и именно потому согласилась на эту встречу. Поль же явно не произвел на нее впечатление ни своей внешностью, ни своим невнятным бормотанием. Неудобно как-то получилось. Ну да ладно.

— Предлагаю прогуляться вокруг озера, — предложил я. — Погода нынче замечательная, правда?

— Да, такое солнышко! — покраснев, Бетти влюбленные глаза с моего лица на небо и обратно.

Рина смерила Паоло взглядом, полным уничтожающего презрения:

— А этот что, вообще ничем не занимается? — спросила она. — Ты хоть подтянуться раз можешь?!

— Я… э-э-э… не очень люблю спорт, — зардевшись, промямлил Поль. — Доктор Митчелл говорит, что я по своему складу ума интеллектуал-гуманитарий.

— Понятно, — махнула рукой Рина. — Она говорит так всем, кому больше сказать нечего.

Бетти слегка прыснула, смущенно глянув на меня, мол, ничего страшного, что моя подружайка делает котлету из твоего придурковатого компаньона? В общем, чего уж говорить, встреча с самого начала пошла вовсе не по тому сценарию, который, наверное, рисовал себе в мыслях несостоявшийся герой-любовник Поль, задумывая это романтическое рандеву. «Ну извини, дружище. Жизнь полна печалей», — подумал я, сдержав усмешку.

Я согласился на это мероприятие скорее от скуки, чем из-за каких-то особых ожиданий, и потому любой ее исход готов был воспринять философски.

— Ладно, идемте, — кивнул я в сторону озера. — Рина, не составишь мне компанию? Покалякаем о боксе, пока эти гуманитарии-интеллектуалы будут обмениваться высокопарными речами.

— Я тоже могу поговорить о боксе! — запротестовала Бетти. — Я, между прочим, болела за тебя Алекс!

— Эй, спасибо, Бетти! — неловко улыбнулся я. — Поль, будь так добр, присмотри как следует за моей единственной болельщицей…

Чуть ли не силой я заставив Бетти и Поля идти рядом (вид у обоих был откровенно несчастный, и не было похоже, чтобы они были готовы вести хоть какую-нибудь беседу), а сам ускорил шаг и, вместе с Риной Кейдж, быстро оторвался от них метров на сто.

— А ты, значит, в женской команде по боксу?

— Я бы не назвала это «командой», — прыснула Рина. — Никто, кроме меня, ни на что там не способен. Мне не с кем спарринговаться с тех пор, как Мэнди Питерсон получила сотрясение мозга, а Ролле Бинг я сломала переносицу. Мэнди — медлительная и неповоротливая, как корова, а Ролла не может отличить бокс от балета.

— Ого! — засмеялся я. — Тебе следовало бы быть полегче со своими подругами.

— Полегче? — презрительно прыснула Рина. — Ты правда боксер? Разговариваешь ты как библиотекарь.

Смерив идущую рядом девушку внимательным взглядом, я вдруг признался себе (уж не знаю, насколько виной тому мое длительное голодание по общению с женским полом), что она чем-то мне начинает нравиться. Несмотря на внушительные габариты и мужиковатые манеры, она, по крайней мере, не была похожа на доску. Под белой блузкой проглядывались крепкие подтянутые сиськи. Светло-серые летние брюки туго обтягивали спортивные бедра и аппетитную округлую задницу. А в крупных чертах ее лица проглядывалась какая-то грубоватая привлекательность. Определенно, Рина не модель, не неженка и не красотка, но она обладает каким-то животным магнетизмом, которому сложно противостоять, особенно когда ты не видел девушек на расстоянии вытянутой руки последние полгода.

— Чего уставился?! — спросила та с вызовом, проследив за моим взглядом и сверкнув глазами. — Надеюсь, ты не задумал ничего из того, о чем говорил пастор сегодня утром?

— Нет, что ты, — с серьезным лицом поспешил заверить ее я. — Мне кажется такой глупостью и дикостью, что кое-кто все еще ассоциирует любое общение мужчины и женщины со всей этой грязью! Я вот лично абсолютно не подвержен предрассудкам. Если мне судилось родиться мужчиной, а тебе — женщиной, но оба мы цивилизованные и разумные люди, то почему половая принадлежность должна как-то влиять на наше отношение друг к другу? Мне интересно с тобой пообщаться, только и всего.

Пока я произносил эту напыщенную речь, она пристально смотрела на меня и усмехалась, мол, чего ты лапшу мне вешаешь, я вижу тебя насквозь. Насмешливая улыбка ее полных губ показалась мне жутко сексуальной.

— Что ж, — усмехнулась она. — И о чем же ты хотел поговорить?

Вопрос был не из простых. Поначалу я растерялся, но быстро нашелся.

— Так что, ты тоже поедешь на отборочный турнир в Мельбурн? Всерьез рассчитываешь пройти его и попасть на олимпиаду?

— Я рассчитываю, что из трех с половиной тысяч девиц в двадцати двух интернатах найдется хотя бы парочка, способных держать удар. Я удивлюсь, если кто-то из них выстоит со мной хоть три раунда.

— Давно ты занимаешься?

— Это у меня в крови, — пожала она плечами.

— Ты из «сирот»? — спросил я. — Выросла в трущобах?

— Что, похоже? — хмыкнула она. — Трущобы — это рай по сравнению с местами, где я выросла, парень. Я «дикарка», и прожила на африканских пустошах до тринадцати лет. Таких, как я, в центрах дядюшки Хаба называют «переспелыми». Четырем из пяти ставят НВЦ. А я прошла. Одна из «психичек» в Хабе здорово запала на меня и решила подготовить для интерната. Все говорили: безнадежная затея. Но она за два года почти отучила меня ругаться матом и бить людям рожи, да еще так запудрила мне мозг своим английским, что я, в жизни не знавшая на нем ни слова, затараторила только так. В общем, подфартило конкретно.

— Не скучаешь по прошлой жизни? — поинтересовался я, пытаясь прочитать на лице Рины, насколько искренне она говорит про «фарт». — По людям, которых ты знала?

— Ты «сиротка», небось? — хмыкнула она, скривившись. — Никогда не бывал за пределами ваших «зеленых» и «желтых» зон? Вижу, что нет. Если бы бывал, у тебя бы хватило ума не спрашивать, скучаю ли я по тем местам и по тем… кх… кого ты называешь «людьми». Я рада, что мне никогда больше не придется услышать непроизносимое нигерийское ругательство, которое прежде было у меня вместо имени.

Я понимающе кивнул. Большая часть «дикарей», с которыми я общался, считали так же.

— Думала уже над своей будущей профессией? — спросил я, когда мы преодолели половину круга вокруг озера. — К чему тебя тянет?

— Что тут думать-то? — удивилась Рина. — Я знаю, чем буду заниматься, когда выйду отсюда.

— Чем же?

— Пойду в полицейскую академию. А оттуда — прямиком в полицию Анклава, — с жестокой мечтательной улыбкой произнесла Рина. — Вот это будет житуха!

— Хочешь работать в полиции?

— Еще бы не хотела! — хмыкнула она. — Любой, у кого есть здоровье и хоть капля ума, должен ползать перед воспитателями на коленях, чтобы ему разрешили стать копом.

— Что тут такого уж крутого?

— Ты, я смотрю, вообще не соображаешь. Фараоны — это же элита! Они обладают настоящей властью! Все их боятся и уважают: от уличной шпаны до проворовавшихся толстосумов! Разве ты бы не хотел быть одним из них? От души давать на орехи разным негодяям, оставаясь при этом законопослушным гражданином с приличной зарплатой и страховкой — разве это не мечта?!

«Да уж. Мечты у людей бывают разными», — подумал я, усмехнувшись.

— Я слышал, там высокий конкурс, — с сомнением покачал я. — Служба в полиции — это тяжелая и очень ответственная работа. Чтобы стать полицейским, недостаточно крепких кулаков и желания причинять людям боль. Надо иметь приличный багаж знаний и высокие моральные качества, чтобы пройти конкурс.

— На что-то намекаешь, умник? — насупила брови Рина. — Не сомневайся, мой котелок варит не хуже твоего. А о моральных качествах лучше помалкивай. И не забудь исповедаться Ричардсу, что ты пялился на мой зад.

«Вот сука», — в отчаянии подумал я. — «Если Кито услышит этот твой треп, он выпишет мне строгий выговор, не разбираясь, кто прав».

— Тебе показалось, — ответил я, с трудом отрывая взгляд от ее задницы. — Или, может, тебе хочется, чтобы на него кто-то пялился? Тогда тебе самой впору исповедоваться, подруга.

— Не забудь накатать на меня донос, как вернешься с прогулки, маменькин сынок, — усмехнулась она, вызывающе посмотрев на меня. — Приходиться, наверное, немало докладных строчить, чтобы усидеть на тепленьком старостовском местечке?

— А тебе, небось, завидно?

— Еще как. Будь я старостой, заставила бы своих балерин отжиматься до седьмого пота! — заржала Рина, мечтательно закатив глаза. — Ох и поплясали бы они у меня!

— Почаще заходи к доктору Митчелл, — покосившись на нее, посоветовал я. — Надо быть полным психом, чтобы допустить тебя к службе в полиции.

— А ты что скажешь, здоровяк? Кем собираешься быть? Библиотекарем? Экскурсоводом?

Насмешливый вопрос Рины застал меня врасплох. После того как моя мечта о работе в космической сфере пошатнулась, я пока еще не задумывался, какие могут быть альтернативы. Наверное, все-таки я пока не готов свернуть с намеченного пути.

— Пилотом, — ответил я гордо. — Я собираюсь поступать в Королевскую воздушную академию.

— Ха! Разве все эти жестянки в наше время не сами себя пилотируют? — искренне удивилась Рина, пожав плечами. — И что за дурацкое название — «Королевская академия»?

— Это старинный, престижнейший вуз — лучший из всех, что когда-либо готовили авиаторов. Во время войны ценнейшее оборудование и большую часть преподавательского состава академии эвакуировали из Великобритании, — менторским тоном объяснил я. — А название свое она получила в честь британской королевской семьи. В память о ней название было сохранено и в наше…

Я прекратил рассказывать, заметив, что Рина демонстративно зевает.

— Слушай, а экскурсовод в музее из тебя был бы ничё такой, — подмигнула мне девушка.

Я сам не заметил, как мы зашли на второй круг вокруг озера и дошли до дальней его стороны. Бетти и Поль остались где-то далеко позади. По ту сторону водной глади блестели под солнцем турники на спортплощадке, а позади них возвышались учебные корпуса. Мы находились на узкой тропинке между озером и зеленой поляной, прерывающейся метрах в двухстах от нас внешним забором территории интерната. Считалось, что это место было одним из тех, что не охватываются ни одной из камер видеонаблюдения.

В этот момент Рина, не переставая презрительно мне усмехаться, как бы невзначай начертила в воздухе знак «тайный разговор». Поглядев на нее какое-то время в поисках подвоха, я с сомнением покачал головой, но затем все же неохотно прикрыл свой правый глаз ладонью.

— Эх, не слишком-то ты интересный собеседник, Сандерс, — молвила Рина, придвигая к моему левому глазу свое правое запястье. — Наш с тобой треп быстро начинает надоедать.

«Лучше бы я тебя трахнула, здоровяк», — было написано на экране ее «пип-боя».

Выпустив изо рта воздух, словно сдувшийся воздушный шар, я недоверчиво воззрился на улыбающуюся Рину, прикрывающую свой правый глаз крепкой смуглой ладонью с ненакрашенными, но аккуратно состриженными ногтями. И вдруг понял, что все это время мы с ней думали об одном и том же. Я совершенно ясно теперь осознал, что за бесстыдные мысли скрывались за ее насмешливой, на первый взгляд, усмешкой. От этого понимания мне сделалось совсем жарко.

— Я могу сказать о себе то же самое, — ответил я.

«Нас обоих запроторят в карцер до конца семестра», — набрал я на своем дисплее, печально глядя левым глазом на очертания подтянутого женского бюста под униформой и представляя себе, как мои ладони крепко сжимают ее смуглые сиськи.

— По-моему, это была дурацкая идея — шляться в такую жару вокруг этого озера. Ты не мог придумать ничего интереснее? — недовольно спросила Рина.

«Думаешь, можно найти здесь местечко, где мы продержались бы хоть минут пять, пока нас не поймают?» — написала она, игриво показав мне язык.

«Ты издеваешься», — подумал я в отчаянии, не сумев сдержать улыбку. Фантазия заработала со скоростью экспресса. Я вдруг ощутил давно забытое чувство, с которым кровь приливает в нижнюю половину моего тела и мужское достоинство начинает распрямляться и натягивать брюки. Думать становилось тяжелее. Кажется, я даже вспотел. Но девушка, позабавившись отразившимся на моем лице смятением, с сожалением вздохнула и написала:

«Не волнуйся, малыш. Понимаю, что не прокатит. Я бы на многое пошла ради хорошего перепихона. Но не на долбанный карцер. Я уже этого дерьма отведала всласть. Как-то две недели там проторчала. Хуже дерьма нет на свете».

Тяжело вздохнув, я кивнул, и как-то по-новому с пониманием посмотрел на собеседницу. Вот уж не думал, что в этой грубой, пошлой и циничной девке я встречу родственную душу, озабоченную теми же проблемами, что и я, которая так же тяготится заключением в проклятом интернате.

«Я 24 дня там был», — написал я. — «Тебе тоже снилась разная херня?»

Рина лишь кивнула, раздраженным взмахом головы, дав понять, что не намерена обсуждать эту тему.

Оглянувшись, я заметил, что Поль и Бетти отстали от нас по меньшей мере на триста метров, а остальные ученики, решившие этим жарким днем совершить моцион вокруг озера — еще дальше. Впереди, в полусотне метров от нас был небольшой кустарник, в котором, как я знал, любили отсиживаться парни из нашего отряда, сачкуя во время трехкилометрового кросса.

— Ух. Ну и жара Может, стоит передохнуть и подождать Поля с Бетти? — спросил я, отирая со лба потом. — А то еще солнечный удар хватим.

«Если зайдем вон за тот куст — покажешь мне сиськи?» — набрал я на комме.

Поглядев на меня левым глазом и дразняще ухмыльнувшись, Рина набрала на «пип-бое»:

«У меня классные сиськи. Увидишь — не забудешь. Вам там что, дрочить разрешают?»

— Хм. Быстро же ты устал, парень, — насмешливо произнесла она вслух.

«Нет, выписывают дисциплинарку и позорят перед всем отрядам. Но мне плевать».

— Что ж, — протянула Рина задумчиво. — Ну давай упадем там, передохнем.

25 октября 2077 г., понедельник. 195-ый день.

Как и следовало ожидать, воскресная встреча не принесла никому из ее участников ничего хорошего.

У Поля с Бетти «дружбы» так и не сложилось. Несостоявшаяся пассия Паоло Торричелли была смертельно обижена, что я — объект ее тайной страсти, ради которого она, вопреки предостережениям подруг, согласилась на рискованную встречу — обделил ее своим вниманием в пользу однокурсницы, которую она считала уродиной и дурой.

Ни с кем не попрощавшись, она в слезах отправилась в общежитие, где (об этом я узнал лишь утром в понедельник), поревев немного в подушку, написала подробный донос своей кураторше, из которого следовало, что Рина, чуть ли не угрожая ей физической расправой, подбила ее встретиться с двумя парнями, которые к ним «домогались и вели себя откровенно неприлично».

Ночью с воскресенья на понедельник я тщетно пытался заснуть. До двух часов ночи я ворочался, мучась жаркими мыслями о смуглой девичьей коже на фоне зеленых зарослей эвкалипта. В два часа ночи я в конце концов сдался и отправился в туалет, тщетно понадеявшись, что мне удастся скрыть свои истинные намерения под видом исправления малой нужды. Довести начатое до завершения я так и не успел — проклятый ИИ, как всегда, оказался умнее. Последовала ночная побудка всего общежития и прилюдный позор.

Поль, получивший, как и я, особо строгий выговор (для него это была первая столь серьезная мера взыскания), затаил на меня смертельную обиду, обвинив меня не только в постигшем нас наказании, но и в своей неудаче с Бетти, которую, как он втельмяшил себе в голову, я якобы специально очаровал и пытался у него отбить. С того дня, как Кито публично отчитал и унизил нас перед всем отрядом, наши с ним отношения стали совсем прохладными. Стоит ли говорить, что ни о каких дальнейших встречах с девчонками не могло идти и речи?

Я дал себе зарок больше не беседовать с Риной. Один взгляд на нее воскрешал во мне скользкие, жаркие фантазии, появление которых в моей голове грозило новыми позорными наказаниями. Видимо, и она испытывала похожие чувства. Я слышал, что ее кураторша оказалась к ней даже суровее, чем Кито ко мне, и влепила бедняге три дня карцера и шестимесячный спецкурс по лечению от нимфомании.

И все же, вопреки всем постигшим нас бедам, 194-ый день своего заточения я вспоминал, как один из самых лучших, и грел себя мыслью, что я чуть ли не единственный из всех двухсот парней в интернате, кто не так давно видел живую, настоящую женскую грудь.

15 января 2078 г., воскресенье. 278-ой день.

Три недели каникул, наступивших за окончанием семестровых экзаменов, подходили к концу. Если в школьные времена я чувствовал в такие минуты грусть, то в реалиях интерната разница между каникулами и учебой была не столь уж разительной.

Педагогический коллектив интерната в целом и профессор Кито в частности сделали все возможное, чтобы их подопечные на протяжении двух недель «отдыха» не только не разленились, но и соскучились по «веселым учебным буднями». Лишь двое счастливчиков из всего нашего отряда, чей средний балл по результатам экзаменов превысил 85 из 100, отправились в десятидневную поездку в оздоровительный лагерь.

С моими 72 баллами, которыми я был в основном обязан своему упрямому отказу от ПУН, я был всего лишь восьмым по успеваемости в отряде. С таким показателем мне вместе с другими неудачниками предстояло провести все три недели, не считая нескольких экскурсионных поездок, совмещая «подтягивание хвостов» с «производственной практикой».

Специально для учеников, не показавших достаточной успеваемости, администрация интерната подобрала шесть видов практики, самыми безобидными из которых были уборка территории и пошив шлепанцев (на эти три недели интернат подрядился изготовить не менее пяти тысяч пар), а самыми экзотическим — стирка обгаженных стариками пеленок и простыней (все это добро к нам отправляли из двух ближайших домов престарелых) и сортировка отходов (мусорные баки доставляли из близлежащих спальных районов города).

Как объяснил нам Петье, объявляя о распределении учеников по «производственным цехам» (чем ниже средний балл — тем неблаговиднее профессия), педагогический коллектив хочет, чтобы ученики, не проявляющий достаточного усердия и тяги к знаниям, почувствовали, каково это — честным трудом зарабатывать себе на хлеб.

К счастью, от участия в этом благородном деле меня спас случай. С 8 по 10 января в 1-ом специнтернате Мельбурна проходил отборочный турнир сети «Вознесение» на юношескую олимпиаду 78-го года в Бразилиа. Директор Сайджел, обеспокоенный слабостью нашей команды по сравнению с прошлогодней, распорядился освободить восьмерых спортсменов, включая меня, от трудовых обязанностей, мешающих подготовке к соревнованиям.

Кито, к величайшему его сожалению, не имел власти, чтобы как-либо аннулировать это распоряжение, но объявил, что если я вернусь с соревнований побежденным — то он убедиться, что я попаду в самый тяжелый «производственный цех» на следующих каникулах.

Однако на этот раз японцу пришлось закатать губу. С четырьмя победами, в том числе тремя нокаутами и одной победой по очкам, я оказался сильнейшим боксером всей сети «Вознесение» в своей весовой категории и единственным из 4-го интерната заработал себе путевку на юношескую олимпиаду. Директор встретил меня, как героя, и распорядился снять с меня все имеющиеся дисциплинарные взыскания, за исключением особо строгих выговоров. К сожалению, стараниями Кито таких у меня накопилось целых три, так что ни о каком созвоне речи все равно идти не могло.

15-го января был назначен всеобщий парко-хозяйственный день, на протяжении которого территорию следовало привести в идеальное состояние перед началом второго учебного семестра.

Территорию, как всегда, поделили на квадраты, каждый из которых закрепили за одним из отрядов. Нам достался самый дальний квадрат в юго-восточной части, у забора позади комплекса хозяйственных и технических построек. Сорняков здесь было больше, чем где-либо еще, а в траве, поговаривают, водились ядовитые насекомые и даже змеи. Подозреваю, что Кито специально выпросил для своего любимого отряда именно этот участок.

Пятнадцать сгорбившихся силуэтов в темно-серой рабочей униформе и кепках — все, кто не был в этот час задействован на дежурствах в других местах — под пение цикад и стрекотание кузнечиков вели неравное сражение с австралийской флорой, буйно разрастающейся в созданных для нее тепличных условиях с обильным орошением, богатыми удобрениями и защитным озоновым покровом. Я разделил нас на три группы, каждой из которых достался свой сектор, взяв в свою группу всех соседей по комнате, чтобы работать было веселее.

— Замаялся я уже, — пожаловался я часа два спустя, отирая со лба пот.

— Он замаялся, — хмыкнул Ши. — Да ты один должен работать за нас всех. Пока ты скакал по рингу под аплодисменты публики, мы здесь копались в замазанных говном пеленках! Тоже мне — звезда спорта!

— Хорошо, что мы не в 7-ом интернате, — произнес Шон, обрезая секатором ветвь акации.

— А что, если бы были в 7-м? — поинтересовался сидящий на карточках Сережа, сосредоточенно пропалывая газон от сорняков. — Что там такого плохого?

— А то, что там самая большая территория из всех интернатов «Вознесения», и засажена она отнюдь не вечнозелеными кустарниками, — авторитетно объяснил Голдстейн. — Бедняги проводят целые дни напролет с веерными граблями, очищая территорию от листьев. У каждого отряда — свой участок. А потом куратор проверяет, что да как. За каждый найденный листочек — наказание.

— Вам повезло, что мы не в тех широтах, где я родился, — хмыкнул я, вырывая очередной сорняк. — Там в это время года минус 30 — минус 35 градусов по Цельсию. Вы такого мороза, небось, и представить себе не можете. Все вокруг покрыто льдом и завалено снегом. Старшеклассники в нашей школе после уроков часто работали с лопатами и ломами — расчищали улицы от снега и льда.

«Как бы многое я отдал за то, чтобы оказаться сейчас там», — подумал я тоскливо.

— О, я тоже видел настоящие суровые зимы! — воскликнул Сергей. — Я ведь сибиряк! Говорят, что в том году, когда я родился, на улице было пятьдесят три градуса мороза, представляете?

— Ага, — хмыкнул Шон. — То-то ты и вырос таким отмороженным, Серый.

Мы находились совсем близко к внешней стене территории интерната. Если прислушаться, то сквозь стрекотание местных насекомых и сосредоточенную возню ребят с садовым инвентарем можно было различить шорох шин по ровной асфальтовой поверхности. Сложно поверить, но всего в каком-то десятке метров нас течет настоящая жизнь. Стоит перемахнуть высоченный забор — и окажешься в другом мире.

— Ну вот опять, — недовольно поморщившись, Ши поднял взгляд на небо. — Третий раз за полчаса!

Из-под козырька своей кепи я в который уже раз увидел, как на фоне голубого неба, грохоча пропеллерами, проплывает пара конвертопланов с блестящим черным фюзеляжем, напоминающих громадных ворон.

Вообще-то летательные аппараты были обычным явлением в небе над Сиднеем. Каждый день мы видели высоко в небе силуэты взлетающих и садящихся авиалайнеров, а пониже — тихо скользящие дроны-беспилотники, стрекочущие винтами вертолеты и конвертопланы. Однако сегодня они были что-то очень уж активны.

— Это полицейские, — угрюмо произнес Ши Хон, сидящий на корточках, но давно прекративший работать. — Я видел на фюзеляже надпись “SPD”.

— Ну ты и глазастый, — признал я, напрягая зрение. — Даже я отсюда не вижу… А, нет, ты прав.

— И чего они тут разлетались? — хмыкнул Шон. — За нами и без них есть, кому следить.

— А почему ты решил, что за нами? — усмехнулся Ши. — Посмотри вон туда.

Мы обратили взгляд в сторону, куда кивнул кореец — и с удивлением заметили, как где-то вдалеке за внешним забором в воздух подымается столб густого черного дыма.

— Пожар? — забеспокоился Поль Торричелли, до этого не вступавший в наш разговор. — Это ведь где-то далеко, да? Для нас это не опасно?!

— Несколько миль от нас, — безошибочно определил Ши. — И я не думаю, что это простой пожар. Такой густой черный дым может быть только от автомобильных покрышек.

— Так что, горит какой-то завод или склад с покрышками? — наивно удивился Сережа Парфенов.

— Сомневаюсь, — покачал головой кореец. — Если прекратите на секунду копошиться и прислушаетесь, может, и у вас появится предположение.

Без команды мы впятером разом прекратили возню. И уже секунду спустя наш напрягшийся слух уловил мерный гул, доносящийся из-за стены. Сложно было однозначно сказать, что это был за звук и как далеко находился его источник. Однако уже через минуту прямо за забором пронеслась визжащая сирена автомобиля, а за ним еще одна, и еще. Сирены удалялись в сторону, откуда доносился гул.

— Да что же там происходит?! — поразился Голдстейн. — Какая-то большая авария? Стихийное бедствие?

— Мы в опасности?! — заволновался Поль.

— Нет, конечно. Если бы была какая-то опасность — нас бы предупредили, — заверил его я, однако мой голос прозвучал не слишком уверенно. — Возможно, там действительно произошло какое-то ЧП. Но нам не стоит из-за этого переживать…

— Присмотритесь к дыму, — перебил меня Шон, усмехаясь. — Видите, там не один столб, а как минимум три. Из разных мест. А этот гул вы слышите? Это голоса. Ропот. Целая толпа орет, топочет, бьет в барабаны. Никакая это не авария. Это бунт, ребята. Массовые беспорядки. Вот что это такое!

— Что?! — разом воскликнули я и Шон.

— Что ты такое говоришь, Ши? — Сережа прикрыл рот ладонью.

— Говорю что есть, — с чувством превосходства спокойно ответил кореец. — Думаете, нам с вами просто так прожужжали за этот год все уши о вреде нелегальной миграции? В Анклаве не слишком любят грязных мигрантов, лезущих сюда из трущоб. И не думайте, что эта нелюбовь безответна. У мигрантов тоже есть свои соображения по поводу всей этой ситуации. Поль, наверное, мог бы много об этом рассказать. Да, сиротинушка? Расскажи, как приветствуют сиднейскую полицию, если она появляется в фавелах…

— Нам не следует об этом говорить! — испуганно сжавшись в комок, пропищал Паоло. — Ты говоришь очень плохие вещи, Ши! Прекрати немедленно!

— Что я такого сказал? — мрачно усмехнулся Ши. — Я ведь не оспариваю правоту наших многоуважаемых воспитателей, или, Боже упаси, муниципальных властей. Я всецело на стороне доблестной полиции Сиднея. И я очень надеюсь, что стражам порядка хватит выучки и экипировки, чтобы сохранить спокойствие на тихих улицах этих замечательных кварталов, населенных добропорядочными обеспеченными гражданами, когда сюда двинет черная масса из несколько десятков тысяч грязных мигрантов, которых голод и нищета превратили в животных. А то как бы эта черная река не прорвала тут все шлюзы и не захлестнула, заодно, и наш маленький заповедничек…

— Прекрати! — едва не поседев, хрипло прокричал Поль. — Алекс, заставь его прекратить! Нас накажут за то, что мы слушаем весь этот бред! Я не хочу быть соучастником таких разговоров!

За забором вновь зазвучали сирены. Гул усиливался. Дыма в небе становилось все больше. Кажется, где-то вдалеке я услышал голос, вещающий через усилители. Несомненно, предположение Ши было верным.

— Странно, что нам ничего не сказали, — нахмурился я.

— По-моему, правильно, что не сказали, — многозначительно произнес Ши. — А то среди учеников ведь есть всякие. Не хочу называть имен, но не исключаю, что какой-нибудь неблагодарный подлец, может быть, обрадовался бы происходящему — и полез бы через стену навстречу бунтовщикам с распростертыми объятиями.

— Ты! — вскричал Поль, обливаясь потом от страха. — Ты бы так и сделал! Я знаю!

Шон переглянулся с Ши и ехидно усмехнулся.

— Нет уж, Полли, мы бы такого никогда не сделали, — прошептал он. — Разве хорошо бы было, если бы толпа разъяренных бедняков ворвалась сюда и причинила вред нашим любимым воспитателям? Это было бы ужасно. Мне становится жутко от мысли, что какой-нибудь невежда мог бы, например, ударить по лицу уважаемого профессора Кито, который всегда был так добр к нам…

— Ага, — Ши мечтательно закатил глаза. — Или, того хуже, подвесили бы его за ноги, раздели и заставили бы несчастных учеников, обливаясь слезами, хлестать своего любимого воспитателя плетьми…

— Эй, полноте вам, ребята, — остановил я чрезмерно распалившихся ребят, тревожно поглядывая за забор. — Что бы там снаружи не происходило, это вряд ли нас касается. Давайте продолжать работать.

В этот момент все мы вздрогнули и прижались к земле от мощного рокота, прокатившегося над нами резко и неожиданно, как гром среди ясного неба.

— Что такое?!

— Что за чертовщина?!

— Это землетрясение?!

От хлынувшего мне в лицо порыва ветра я невольно грохнулся на газон. Широко открытыми глазами я смотрел, как в небе надо мной, совсем низко, проносятся бесчисленные в своем множестве черные силуэты конвертопланов. От созданного ими урагана трава и даже деревья заколыхались, как морские волны во время бури. Грохот был таким, что я невольно закрыл уши руками. Сколько же их? Двадцать? Пятьдесят?

— Что это?! — визжал бледный как простыня Поль, напуганный до слез.

— Что за чертовщина?! — вторил ему Шон который тоже побледнел. — Мать вашу!!!

Мы все застыли, наблюдая с благоговейным ужасом эту величественную и грозную картину.

— Куда они?! Почему их так много?! — стараясь перекрыть шум двигателей, проорал мне на ухо Сережа, расширенными от страха глазами следя за удаляющимися конвертопланами.

Мои уши так заложило, что я едва разобрал слова.

— Мне откуда знать?! — прокричал я раздраженно.

Привстав на локте с газона, я заметил, как к нам бегут по газону перепуганные ребята из другой подгруппы.

— Вы видели это?! Какой кошмар! Никогда такого не видел… — беспокойно лепетал один из парней.

— Круто! — восхищенно вторил ему товарищ.

Все прекратилось внезапно, так же как и началось. Облако воздушных кораблей исчезло вдали, унося с собой ветер, пыль и рев.

— Там их было штук сто! — предположил Сережа со смесью страха и восторга в голосе.

— Нет. Тридцать штук, — спокойно возразил Шон. — Пять эскадрилий.

— Как вы думаете, что случилось? — спросил я.

— Какое-нибудь бедствие. Может, это спасательные корабли, — предположил кто-то из парней, прибежавших из соседней подгруппы.

— Ничего подобного, — покачал головой Ши, глаза которого блестели. — Мы видели за стеной дым от покрышек, слышали гул голосов и сирены, перед тем как это началось. Там происходят массовые беспорядки. А это был ударный отряд сиднейской полиции, который отправился их разгонять.

— Беспорядки? В смысле — драки и все такое? — недоверчиво переспросил один из подошедших парней. — Но ведь Сидней — это самый спокойный город в мире. Здесь такое разве бывает? Ну, может, где-то в «желтых зонах». Но не тут же…

— Похоже, что «желтые зоны» иногда вползают и сюда, — усмехнулся Шон. — И похоже, что это причиняет нашему муниципалитету сильную головную боль, если они решили задействовать целую армию копов.

— Армия?! — расслышав конец его голоса, встревоженно спросил еще один парень, подошедший как раз в этот момент. — Вы хотите сказать, что это были военные? Что, война началась?!

— Не говори ерунды…

— Это спасатели…

— Это полиция…

— Я не знаю, кто это, но я чуть не обделался…

— Давайте не будем строить предположений, — попробовал успокоить всех я. — Я согласен, что все это очень странно и тревожно. Мне только что поступил сигнал, что надо сворачивать наши работы и идти в общежитие. Надеюсь, нам там все объяснят…

— Эй, а что это с Торричелли? — спросил кто-то.

Мы обернулись и глянули на Поля. Он рыдал, сжавшись в комок под раскидистой акацией. Я никогда не думал, что увижу человека, который бы был настолько напуган. И…

— Фу! Да ты обоссался! — с отвращением воскликнул Шон.

Кое-кто засмеялся, а я лишь продолжал с тревогой и недоумением смотреть в небо, на столбы дыма, словно ожидая найти в них ответы на свои вопросы. Куда они полетели? Зачем? Произошедшее просто не укладывалось в голове. Я был практически уверен, что предположение Хона верно. Значит, Сидней — это не такое спокойное место, как нам всем рассказали. На улицах прямо за нашим забором происходит настоящая война полиции с мигрантами, а нам об этом ничего не рассказывают. Разве такое возможно?

— Вы видели те вертушки? — к нам подошел еще один парень.

— Еще как! У нас Полли уссался! — объявил Шон.

— Что?! Фу, гадость… А я думаю — чем так несет? — поморщился подошедший парень.

— Не говорите никому!.. — истерически взвизгнул Поль.

— Ребята, да мы перевыполнили наше задание! Не просто все пропололи, но еще и удобрили, — прозвучал среди смешков чей-то задорный голос. — Полли, я понимаю, что ты очень хотел отличиться, но штаны-то снять можно было?!

— Помолчите! — прикрикнул я на шутников. — Поль, успокойся…

— Отойдите от меня!! — он в истерике бросился прочь.

— Куда умчался, ссыкун?! Капает! — закричал ему вслед кто-то под недружный смех.

Я заметил, что Шон с Димой присоединились к общему хохоту, а вот я и Ши — нет. Он, видимо, был слишком поглощен мыслями о происходящем за забором. А я боролся между искренней жалостью к Полю и опасением, что наши разговоры не обойдутся без последствий. Вне всякого сомнения, весь интернат узнает о конфузе Паоло и дразнить его не перестанут до конца учебы. Узнают об этом и в женских отрядах, что похоронит и без того ничтожные шансы Поля понравиться своей возлюбленной Бетти. Для Поля это будет тяжелой травмой. А поскольку он личность не только ранимая, но и мстительная, можно не сомневаться, что он представит все виденное и слышанное им профессору Кито в самом неблагоприятном свете.

— Зря вы так с Полем, — вздохнул я.

— Да ну его твоего Поля. Тут вещи посерьезнее творятся. Надеюсь, Кито объяснит нам, что это все значило! — обратился ко мне Эндрю, наш одногруппник из соседней комнаты с яркими рыжими волосами, собранными в хвост на затылке. — Он ведь для этого нас созывает, да, Алекс?

— Сомневаюсь, — ответил вместо меня Ши, все еще глядя на дым. — Никто нам ничего не расскажет, ребята. Вот увидите. Лучше даже ничего не спрашивайте.

— Ладно, давайте перестанем гадать и начнем шевелиться, — предложил я. — Собирайтесь! Ну же! Джейкоб, собери инструменты. И сапку Поля тоже забери!

— Не буду я ее брать! Он же на нее нассал! — брезгливо поморщился парень.

В этот момент над нашими головами пронеслось еще два конвертоплана — и все снова замолчали, тревожно провожая их взглядом.

16 января 2078 г., понедельник. 279-ый день.

На следующее утро первой парой было правоведение. Поля на уроке не оказалось. Преподавательница не уточняла причину его отсутствия, так как в доступном ей файле данных высветилась отметка, что ученик Торричелли вызван к куратору отряда.

Кое-кто из товарищей все еще посмеялся, вспоминая вчерашний конфуз Поля, но мне смеяться не хотелось. Мне было известно, что Поль всю ночь просидел в туалете, рыдая и не решаясь показаться на глазах товарищам из-за стыда и унижения. На утреннем построении вид у него был совершенно потерянным и Кито распорядился освободить его от уроков. Ничего хорошего все это не сулило. У меня было плохое предчувствие — и оно меня не подвело.

— Таким образом, в теории государства и права принято разделять такие понятия, как… — преподавательница вдруг прервала свою лекцию и замолчала. — Так. Прервемся на секунду. К кому там поступил срочный вызов к куратору — пожалуйста, покиньте аудиторию…

Раньше, чем она произнесла хоть слово, я уже слышал голос Кито у себя в голове.

— Сандерс, Голдстейн, Хон, Парфенов, — тихо, как крадущийся к спящей жертве удав, прошипел японец. — Немедленно пройдите ко мне.

Я встревоженно глянул на Шона, Ши и Сережу. На их лицах было написано аналогичное моему выражение, в котором недоумение перемешивалось с испугом. Даже Хон, на котором и так висело великое множество дисциплинарок, слегка помрачнел и нахмурился. По аудитории прокатилась волна перешептываний — когда кого-то вызывали к куратору посреди урока, это было плохим знаком. Ни от кого не ускользнуло и то, что вызвали именно нашу комнату — всех, кроме отсутствующего Поля. Я поймал на себе множество вопросительных взглядов и мученически закатил глаза к верху.

Совершенно ясно, что причиной вызова может быть лишь вчерашний случай во время парко-хозяйственных работ. А ведь я начал было уже надеяться, что никаких последствий не будет. Когда вчера во время вечерней планерки я по просьбе всего отряда задал Кито вопрос о полицейских конвертопланах, он в ответ лишь буркнул, что администрацию интерната не ставят в известность о полицейских операциях, и эти операции совершенно нас не касаются. Я понадеялся, что на этом тема была исчерпана. Оказывается, я поторопился.

По пути в кабинет куратора я переглянулся с Шоном и он беззвучно прошептал одними губами: «Поль?» Я в ответ пожал плечами. Конечно, это может быть не связано с Полем. И один Бог знает, как многое он наговорил.

Наши шаги гулко отдавались в пустом коридоре — все сейчас были на уроках и стояла тишина. Быстрее, чем мне хотелось бы, мы оказались у кабинета Кито. Я постучал в дверь.

— Войдите! — донесся оттуда сварливый голос нашего мучителя.

Мы опасливо зашли. Лысый японец, насупившись, восседал за столом. Жалюзи в кабинете были задернуты. Царил полумрак. Атмосфера здесь была весьма зловещей — безо всяких кактусов и семейных фотокарточек. Кито был не из тех, кто пытается казаться человечным.

Я старался сохранять спокойствие. В конце концов, я провел тут 278 дней без надежды на досрочное освобождение или на связь с внешним миром. У меня не осталось практически ничего, что можно еще отнять, разве что те крохи свободы, которые отличают повседневную жизнь интерната от прозябания в карцере, а также должность старосты отряды и путевка на юношескую олимпиаду по боксу этим летом, но ими я не так уж сильно дорожил.

«Будь что будет», — обречённо подумал я.

Парфенов, зашедший последним, тихо прикрыл за собой дверь. Единственный гостевой стульчик в кабинете, на котором я ожидал увидеть Поля, пустовал. Однако Кито, конечно, не предлагал никому из нас присесть. Такой привычки за ним никогда не водилось.

— Итак, вы пришли? — подняв голову, спросил Кито так, словно у кого-то из нас был выбор. — Что ж, хорошо. Посмотрим, хватит ли у кого-то из вас мужества признаться во всем честно.

По нашим телам невольно пробежали мурашки. Лишь толстокожий Ши даже бровью не повел. Сережа Парфенов судорожно вздохнул. Шон с картинным недоумением глянул на меня, словно спрашивая, знаю ли я, что имеет в виду куратор. Я пожал плечами.

— Играем в молчанку? Или вы думаете, что все это сойдет вам с рук? — спросил Кито притворно мягко, но в глазах отражалось истинное садистское настроение куратора.

— Сэр, мы не совсем представляем, по какому поводу мы вызваны к вам, — решился произнести первые слова я.

Повисла тяжелая тишина. Японец остановил на мне угрюмый, злой и неприязненный взгляд, в котором не было ни сочувствия, ни понимания. Он вообще не проявлял подобных чувств к ученикам.

— Значит, добровольно никто не признает вины. Что ж, я от тебя этого и не ожидал, Сандерс. Ты и вчера был неразговорчив. Как ты там отозвался о ситуации? «Это очень странно и тревожно», — передразнил он меня с ноткой ненависти в голосе. — Да, у тебя, в отличие от твоих подопечных, хватило осторожности сохранять хоть немного политкорректности. Но этого недостаточно, чтобы обелить тебя. Особенно учитывая, что ты — староста отряда.

Я наделся, что из-за рева двигателей нанодинамики, установленные в наших ушных раковинах, не смогут качественно записать тот импульсивный разговор. Видимо, все-таки смогли.

— Сэр, позвольте мне объяснить. Я просто…

— А вот Хон был куда более откровенен, — куратор остановил тяжелый взгляд на Ши. — Свои извращенные фантазии о нанесении воспитателю телесных повреждений и оскорблении действием он озвучивал с искренним чувством. Но больше всего меня поразило, как у него хватило наглости открыто выразить свою ненависть к муниципальным властям и к Содружеству, открыто призывать к участию в массовых нарушениях публичного порядка. Ты хоть представляешь себе, Хон, какое наказание полагается за подобные деяния по муниципальным законам? Речь идет не о выговоре, молодой человек. И даже не о спецгруппе.

— Да не было такого! — фыркнул Ши. — Я сказал…

— А еще ты очень хорошо информирован как для ученика, который получает информацию только по разрешенным каналам, Хон. Думаешь, я поверю, что обычный шестнадцатилетний ученик, застигнутый врасплох, способен сосчитать огромную флотилию за несколько секунд. «Пять эскадрилий! Тридцать штук!» Поразительная точность, Хон! Откуда эти данные?! И для кого? Для террористов?!

— Каких террористов, сэр? — изумился я. — Разве в Содружестве есть террористы?

Кито злобно поднял вверх ладонь, не сводя сверлящего взора с Ши.

— Ты исключительно быстро и уверенно убедил товарищей в том, что полицейские якобы участвуют в подавлении беспорядков, устроенных иммигрантами, накаляя и без того нервозную обстановку и наталкивая наивных сверстников на антиобщественные мысли. Видно было, что ты давно готовился к чему-то подобному. Заготавливал речь. Надо же! Никто не способен был заставить Хона готовиться к урокам, но каждое нарушение дисциплины он готовит и продумывает тщательнейшим образом. Ты считаешь, что очень умен, Хон? Считаешь, что несколькими ловкими словесными оборотами, значение которых было без труда понято всеми присутствующими, ты обезопасил себя? Вынужден буду тебя разочаровать. Ты совсем не так умен, как полагаешь. И получишь ты ровно то, что заслуживаешь.

Ши, не теряя самообладания, молча выслушивал куратора.

— Сэр, это все ошибка… — хотел вставить слово Шон.

Кито остановил его жестом ладони.

— Голдстейн, у тебя еще поворачивается язык говорить что-то в его защиту?! Не ты ли вместе с Хоном рисовал радужные картины, как преступники врываются в стены интерната и учиняют насилие над воспитателями?!

— Сэр, это была просто неудачная шутка, — побледнел Шон. — Простите нас за это!

— Мне не за что прощать и нечему удивляться. Для меня не открылось никакой тайны, когда я в очередной раз убедился, что вы двое — психически неуравновешенны, опасны, и вам пристало бродить по пустошам, а не населять цивилизованный город. Будь моя воля, я бы вернул вас в центры Хаберна, откуда вас привезли, чтобы вам там поставили «НВЦ», которое вы заслуживаете, а некомпетентных идиотов, которые порекомендовали вас к нам в интернат — уволили за служебное несоответствие. К сожалению, это лишь мечты — такие же, как те, что вы озвучивали вчера. Однако реальность, которая вас ждет, понравится вам еще меньше, чем мои мечты. Я об этом позабочусь.

— Сэр, позвольте мне?.. — я сделал еще одну отчаянную попытку оправдаться.

— Замолчи, Сандерс! — взревел свирепо куратор, похожий на разъяренного носорога. — Я бы на твоем месте сидел тише воды ниже травы! Потому что в твоей роли во всем этом нам тоже еще предстоит разобраться. Ты назначен на свою должность, чтобы благотворно влиять на коллектив. А что мы видим вместо этого? Мне казалось, ваш отряд давно достиг самого дна. Но нет — с твоей помощью, Сандерс, он сумел опуститься на новый уровень. От безответственных неучей, позорящих наш интернат, твои подопечные деградировали до социопатов, угрожающих нашему обществу. Прекрасная работа, староста!

— Сэр, я…

— Молчи, — брезгливо скривился он. — Молчи, Сандерс, а не то, клянусь, ты пожалеешь об этом намного горше, чем ты пожалел о прошлогоднем ударе в лицо своего старшего товарища, о мяче, которым твои прихлебатели попытались изувечить воспитателя или о своих бесстыжих приставаниях к ученицам из женских отрядов. Подумать только! Куда катится мир? Неужели нормальные дети закончились?! Я и в страшном сне не мог представить себя куратором отряда, староста которого имеет за плечами больший стаж правонарушений, чем самый отъявленный отморозок из любого другого отряда. Стоит ли удивляться, что такой староста участвует в антисоциальных разговорах, не пресекая их и никому не сообщая.

— Сэр, я не посчитал, что ребята сказали что-то плохое, — беспомощно прошептал я.

— Знаю, Сандерс. Знаю, что мозг — это не самый активный из твоих органов. Я уже отчаялся дождаться того дня, когда к нему прильет хоть немного крови из твоих кулаков или половых органов. И я охотно поверил бы, что своим скудным боксерским умишком ты мог бы не допетрить, что происходит, даже если бы прямо у тебя под носом обсуждали кровавый теракт или свержение государственной власти. Но ты ведь и врать совершенно не умеешь! Мне не нужен ИИ, чтобы распознать твою ложь.

Смерив меня взглядом, полным ненависти и презрения, Кито желчно выплюнул мне в лицо:

— Ты не просто не нравишься мне — ты мне отвратителен. Ты получаешь особо строгий выговор и на неделю переводишься в спецгруппу. Как и твой прихвостень Сергей Парфенов. Что такое, Парфенов?! Думал, косить под дурачка — это хороший способ избежать ответственности?! Нет, не очень. Ничего. Радуйся — ты отделаешься малым. А вот твои дружки Хон и Голдстейн — несовершеннолетние преступники, которым предстоит отвечать по всей строгости закона, который стоит выше внутренних правил интерната!!!

— Сэр, это ложь и провокация, — сказал Ши мрачно. — Я требую, чтобы…

— Требовать будешь потом, где-нибудь в другом месте. Здесь, в моем кабинете, требовать разрешено только мне. Ты слишком часто выходил сухим з воды, Хон. Я устал от тебя. Устал каждый день слышать о тебе от своих коллег. От бесконечного потока жалоб на тебя. Вызывающее поведение, тайные переписки, провокационные вопросы к воспитателям… а теперь это. Хватит! Я не стану «заминать» этот инцидент. Я сегодня же переговорю лично с директором на предмет передачи твоего дела в полицию. Твою судьбу будет решать следствие и суд. Голдстейн, ты — вместе с ним! До этого момента вы отстранены от обучения, — отчеканил Кито.

Ши стоял ровно, лишь закусив губу от волнения, а вот лицо Шона изменило цвет, сделавшись из шоколадного бледно-коричневым. Я подумал, что он сейчас упадет в обморок.

— Сэр, да как вы можете? Я ничего не сделал! — запротестовал Шон. — Что за проклятая паранойя движет вами?!

— Сэр! Они невиновны, клянусь! — яростно выступил вперед я.

— А вы… — он повернулся ко мне и Парфенову. — … благодарите Бога, что у вас хватило ума держать язык за зубами! С завтрашнего дня на неделю — в спецгруппу. А теперь вон отсюда!

Парфенов мгновенно выскочил прочь.

Я пробормотал:

— Сэр, они невиновны. Я могу ручаться за них. Пожалуйста…

— Ручаться?! Ты? — скривился японец. — Твои слова стоят не дороже, чем их слова, Сандерс. Ты произнес девять слов — и на девять дней продлил срок своего пребывания в спецгруппе. Произнесешь еще хоть одно — пойдешь следом за ними под суд.

— Иди отсюда, Алекс, — сказал Шон обреченно. — Это какое-то проклятое недоразумение. Я уверен, что все разрешится…

— Вон, Сандерс!

Едва держась на ногах, я развернулся и медленно вышел из кабинета. В коридоре я прошел, наверное, метров двадцать, а затем сел, прислонившись к стене, потому что сил идти не было. Перед глазами все плыло и я прикрыл их рукой, тщетно стараясь взять себя в руки и успокоится. Мысль, что меня пронесло и я в отличие от товарищей отделался испугом, в голову не лезла. О шестнадцати днях карцера я тоже сейчас не думал.

Я просто не мог смириться с фактом, что такое возможно — ни с того ни с сего, не совершив ничего противоправного, быть выдернутым с урока и отданным под суд за несколько двусмысленных слов. Вряд ли я когда-то отделаюсь от опасения, что то же самое может случится с кем угодно и когда угодно. И это называется — правовое государство? О чем мне вообще только что рассказывали на долбанного уроке правоведения? Господи, куда я попал?!

После произошедшего я весь день сидел на уроках, как зомби, практически не слушая преподавателей и не заводя разговоров с товарищами. К счастью, в этот день меня не спрашивали — может, просто повезло, а может, от преподавателей не укрылась моя мертвенная бледность и остекленевший взгляд.

Все глазели на меня и Парфенова с некоторой опаской, в каждом взгляде читался настойчивый вопрос «а где остальные?» Я оставлял вопросительные взгляды без ответов. Очевидно, что все лопались от любопытства и пребывали в напряжении, но не забывали и об осмотрительности, так что, скорее всего, до вечернего сбора отряда, где куратор разъяснит произошедшее, никто не рискнет завести со мной тайный разговор, боясь навлечь на себя проблемы.

После всего пережитого раньше я считал себя сильной и закаленной натурой, но сегодняшнее происшествие меня совершенно уничтожило. У меня было одно желание — поскорее оказаться в комнате, подальше от всей этой суеты и замкнуться в себе.

Закончив с учебой и своими обязанностями, я первым направился в общагу, так и не обменявшись ни с кем ни словом, не касающимся текущих дел. Зайдя в комнату, я молча повалился на кровать лицом в подушку и закрыл глаза. Слез не было — было лишь желание заснуть, а затем проснуться и понять, что всего этого не было. Что Шона и Ши не отдавали под суд за их глупую болтовню, что я никогда не попадал в этот чертов интернат, что меня вообще не забирали из Генераторного, и на Генераторное никто не нападал, и папа не уезжал от нас…

Я лежал так, не двигаясь, до самого ужина.

Я ждал появления Поля, чтобы хоть посмотреть ему в глаза, а может быть, прямо спросить, понимает ли он, к каким последствиям привел его донос. Но он так и не появился в комнате, как не появлялся и на уроках.

С Сережей Парфеновым я говорить не хотел. Он был молчаливым участником… даже не участником — свидетелем утренней сцены. Я не мог отделаться от мысли, что своим безучастием он предал товарищей, так же как и я. Мы с ним оба думали о Шоне и Ши, но никто из нас так и не решился о них заговорить, словно одно лишь произношение их имен могло быть опасным. Я был уверен, что если бы на их месте был я, реакция товарищей была бы аналогичной.

За ужином я наконец увидел Поля. Бледный, отощавший парень сидел рядом с Кито. Он то и дело глядел на меня, но я словно не замечал этого и специально сел в стороне — между Парфеновым и полным русоволосым пареньком в круглых очках Ральфом. Ральф, увидев меня, тут же оживленно заговорил:

— Алекс, тут ко мне Поль подходил. Там что-то опять поменялось, куратор решил перетасовать нас по комнатам. В общем, я с Андреем и Хосе перехожу к вам, а он теперь будет в нашей с…

Я почти не слушал. Если какие-то сомнения в предательстве Поля у меня и оставались, то эти слова все расставили по местам. Просьба о расселении была равносильна признанию. Видимо, его изумило и напугало то, что произошло, и теперь он трусил и опасался мести. Вполне в его духе. Что ж, отлично. Я буду избавлен от необходимости день ото дня лицезреть этого слизняка в непосредственной от себя близости и бороться с желанием его придушить.

Я весьма удивился, когда незадолго до вечернего «разбора полетов» с куратором по пути в туалет меня окликнул незнакомый плечистый второкурсник лет семнадцати.

— Алекс, да? Пойдем, поговорим.

Я весьма удивился, но кивнул. Должно быть, ничего серьезного — о тайном разговоре объявляют лишь знаком, а второкурсник не стал бы небрежно относиться к правилам безопасности. Мы вышли из 3-ей общаги и двинулись по дорожке в сторону 2-ой.

— Слушай, не перебивай. Я Эдвард из 23-го отряда. Я скажу тебе кое-что. Нам, уже давно, случайно удалось узнать кое-что. Сам знаешь, что все эти штуковины, чтобы слушать и смотреть, тут везде. Чтобы все это, что записывается, проверить, понадобилась бы круглосуточная работа сотни людей. Ты же понимаешь логически, что это невозможно? Так вот, есть программа, которая отбирает из записанного то, где содержатся «не такие, как надо» слова — не буду их перечислять. Но при определенной фигуре речи, избегая этих слов, можно спокойно говорить где угодно и когда угодно.

Его слова были какими-то странными. Я отчетливо замечал, что он избегал слов «камеры», «подслушивать» и многих других. А ведь действительно, я не раз думал о том, как им удается переработать такое количество полученной аудио— и видеоинформации.

— Но откуда?.. — начал было я формулировать вопрос.

— Ничего не спрашивай. Я и так могу попасть в неприятную ситуацию, если ты что-то кому-то об этом скажешь. У нас записан словарик некорректных слов. Если захочешь, как-нибудь покажу. Пока не научишься избегать ненужных слов, лучше молчи. Суть не в том. Ваших двух ведь отправили на отдых, да?

— Что?.. — не сразу понял я, что речь идет о карцере. — Нет, не совсем. Они…

— Не пытайся объяснить! Еще скажешь что-то не то и наша болтовня запишется. Скажи, а ваш главный не проговорился о том, что произошло прошлой ночью?

— Нет. Он… только пожурил нас за то, что мы наговорили об этом много лишнего, — ответил я, стараясь не ввернуть никакого лишнего слова.

Этот способ общения мог бы показаться кому-то забавным, но я был слишком насторожен, чтобы видеть в этом что-то смешное.

— А что? — спросил я.

— Мы видели, как они возвращались. Их было меньше. Штуки на три точно. А один дымился и вилял в воздухе, словно был готов упасть, — доверительно прошептал мне Эдвард.

Я глянул на него с легким недоверием, сразу поняв, что речь идет о конвертопланах. А он лишь оглянулся вокруг — рядом с нами по дорожке никто не шагал. Затем снова заговорил:

— Не стоит ничего говорить. За разговоры такого рода сейчас могут… Сам знаешь. Мы решили, тебе можно рассказать. Если вдруг узнаешь что-то или вообще, захочешь поболтать — заходи к нам во вторую общагу, в комнату 18. Удачи!

Я кивнул. Решив, что разговор исчерпан, он быстро зашагал вперед, оставляя меня позади. Я замер посреди дорожки, какое-то время тупо смотрел ему вслед, а затем, подумав, что смотрюсь странно, развернулся и зашагал обратно в сторону своей общаги. Нельзя опаздывать на «разбор полетов» — Кито мне этого не простит, особенно сейчас.

И все же мои мысли были заняты словами Эдварда. Что все это могло означать? Меньше на три штуки. Как вообще можно заметить такое мелкое отличие в огромном рое из десятков быстро несущихся по небу объектов? А если отличие и было, остальные три могли просто, например, отправится на другой аэродром или… Да могут быть сотни причин! А что, если эти парни просто сами внушили себе эти подозрения, а на самом деле конвертопланов было столько же, как и вначале? Ну, один дымился. Мало ли, какая могла возникнуть неисправность?

А что, если это подстава? Может, меня решили-таки отдать под суд вместе с Шоном и Ши, и специально подослали этого Эдварда, чтобы поставить мне в вину участие в каком-то заговоре? Кито ведь знает, что я не стану доносить об этом разговоре. И ведь не стану — что, если я ошибся и из-за меня пострадает этот парень?

Чего он вообще решил подойти именно ко мне? Решил, что мне можно доверять? Почему вдруг?! Я уже почти проклинал его за то, что он поставил меня в такую двусмысленную ситуацию.

А ситуация была очень серьезной. Речь шла не о дисциплинарках и не о карцере. Слово «террористы», непроизвольно вырвавшееся у Кито, возносило ситуацию на совершенно новый уровень. Таких терминов не применяют к мелким правонарушителям.

Похоже, что сидя здесь, в физической и информационной изоляции, мы понятия не имеем о том, какова сейчас истинная политическая ситуация в Содружестве наций. А между тем она, видимо, далеко от тех идиллических картин, что нам пытаются нарисовать воспитатели. И власти, которым приходится предпринимать серьезные усилия, чтобы удержать контроль над ситуацией, видимо, начинают несколько отходить от принципов свободы и демократии (если только эти принципы вообще когда-то существовали в Содружестве, а не были вымыслом с самого начала — в конце концов один и тот же человек держит здесь власть уже больше двадцати лет).

Впрочем, какое мне до всего этого дело?!

Все, что мне достоверно известно — это то, что из-за каких-то неизвестных мне демонстрантов, которые выступали неизвестно за что или против чего, и, как я полагаю, были быстро разогнаны полицией, невинные парни вроде Шона и Ши становятся жертвами паранойи. Вместо того чтобы отбыть здесь два года каторги и выйти наконец в люди, они сейчас рискуют попасть в еще более серьезные неприятности, которые положат крест на всех их мечтах. Эх, ребята, ребята. Ну почему вы не могли держать язык за зубами?!

Все двадцать минут, пока Кито объяснял, что два ученика, возможно, предстанут перед судом за призывы к массовым беспорядкам и грозился самыми суровыми наказаниями тем, кто вздумает «распространять вредные, лживые и опасные слухи о вещах, которые просто неспособны понять ввиду своей неосведомленности и невежественности», я сидел с остекленевшим взглядом.

Когда куратор плавно перешел на меня и заметил, что крайне разочарован моим безответственным и детским поведением, я подумал, что сейчас он наложит на меня еще какое-то наказание, но ошибся. Кито лишь объявил о том, что мы с Парфеновым отбываем с завтрашнего дня в спецгруппу, и назначил на мое место исполнителя обязанностей старосты (им стал Ральф). Словосочетание и.о., примененное к Ральфу, значило, что Кито решил не смещать меня с должности и по возвращении из карцера меня вновь ждут прежние обязанности.

Я заметил, что Поль, когда куратор оглашал свое решение, сидел с бледным видом, то и дело бросая на Кито несчастные, умоляющие взгляды. Я вдруг догадался (и от этой догадки по моему лицу невольно растеклась злорадная усмешка), что Поль, сдавая нас всех с потрохами, надеялся, помимо всего прочего, заполучить себе должность старосты. Но этой мечте не суждено было сбыться. Кито, несмотря на всю свою зловредность, был рационален. Он никогда бы не наделил хоть каплей власти этого жалкого червяка, трусливого и неуверенного в себе, не имеющего даже намека на лидерские качества, который не имеет среди товарищей ни малейшего авторитета и не сможет поддерживать среди них порядок, как это делаю я, что бы он там ни говорил.

В какой-то момент, когда я взглянул в маленькие, злобные глазки профессора Кито, во мне шевельнулось трусливое желание рассказать о разговоре с Эдвардом и тем самым снять с себя все дополнительные подозрения. Но затем я глянул на Поля и понял, что все лучше, нежели уподобляться ему.

— Думаю, это все. Напоследок еще раз хочу напомнить, что все мы здесь — одна семья. Даже больше — единый организм. Никаких секретов у нас быть не может. Проблемы одного из нас не могут не касаться других, подобному тому, как проблемы с почками не могут пройти бесследно для желудка и кишечника. Мы растем и развиваемся вместе. Именно поэтому молчание о нарушениях, которые вам известны — это серьезный дисциплинарный проступок. Рассказав мне, абсолютно анонимно, о чем-либо подозрительном, вы не только принесете пользу своим товарищам, ступившим не на ту дорожку, но и облегчите свою совесть, убережете себя от дисциплинарного взыскания, сделаете еще один шаг к обретению самостоятельности, сознательности и взрослению…

Как всегда — давит на страх и эгоизм. Я подумал, многие ли еще по примеру Поля могут стать доносчиками. И решил, что многие, раз я сам был в шаге от этого. Далее общаться с Эдвардом я не собирался, ноги моей не будет в его 18-ой комнате, но все же донести на него… нет, я просто не мог.

— Ну и раскричался. Как будто мы все в этом виноваты, — недовольно пробурчал кто-то из товарищей, когда мы чистили зубы перед сном.

Я услышал вокруг еще несколько подобных комментариев, но ничего более существенного никто сказать не рискнул — после устроенной куратором взбучки все были насторожены и подавлены. Я чувствовал себя совершенно измотанным, а мысль о шестнадцатидневном заточении в карцере вызывала у меня почти физическую боль. Но при этом я ощущал какое-то мрачное удовлетворение от сделанного выбора. Я, по крайней мере, не стал таким, как Поль, по прошествии девяти месяцев в этом чистилище — трети от положенного мне срока.

Может, я смогу сохранить в себе что-то человеческое и еще через восемнадцать месяцев?

14 февраля 2078 г., понедельник. 308-ой день.

Вторая «ходка» в карцер, хотя ее длительность была меньше первой, произвела на меня даже более гнетущий эффект. Не знаю, было ли дело в том, что к этому времени истощился весь мой запас прочности, или в этот раз ко мне применили более интенсивную программу воздействия, но увидев дневной свет после семнадцати дней одиночества, на протяжении которых я мог лишь просматривать уроки через свой нанокоммуникатор и общаться с «домовым», я сделался до того шелковым, что Кито долгое время не мог сыскать приличного повода, чтобы выписать мне хотя бы обычный рядовой выговор.

Мне рассказали, что заявление на Ши Хона и Шона Голдстейна так и не было передано в полицию. Видимо, Кито не сумел убедить начальство в необходимости портить статистику, по которой в стенах «Вознесения» не совершается никаких преступлений. Однако им выписали по шестьдесят суток «зубрильной ямы». Весть о том, что ребята рано или поздно вернутся к нам, в каком бы то ни было состоянии, грела душу. Однако все, что позволил себе сделать, выслушав эту новость — это произнести с каменным лицом: «Надеюсь, это наконец вправит им мозги». Эти слова были лишь наполовину неискренними.

Я с головой окунулся в учебу, которая во втором семестре оказалась даже более насыщенной и напряженной, чем в первом, дав себе твердое обещание не впутываться больше ни в какие авантюры, чего бы мне это стоило. Я моментально одергивал всех, кто норовил втянуть меня в хоть сколько-нибудь двусмысленную ситуацию, дав себе зарок безжалостно сдать каждого, кто будет норовить втянуть меня в неприятности. И попытки очень скоро прекратились.

К тому времени, как в очередной февральский день профессор Лоуренс читал нам обзорную лекцию по политологии, касающуюся современной международной политики, я вспоминал о своем прошлом настолько редко, что мне самому сложно было бы в этом поверить, если бы я мог об этом задуматься. Обращаясь к себе мысленно, я называл себя «Алекс», и все мои помыслы были сосредоточены на решении стоящих передо мной практичных задач. Если бы в этот момент кто-то вдруг заговорил со мной о селении Генераторном или о семействе Войцеховских, я бы вряд ли сразу осознал, что эта тема меня как-либо касается.

Именно потому я поначалу слушал лекцию, в которой преподаватель описывал основные «горячие точки» современной Земли, с той же спокойной сосредоточенностью, с какой я мог слушать о биологии хордовых или о субатомных частицах, совершенно не задумываясь, что за словами, датами и фактами стоят люди и места, которых я знаю. По крайней мере, мне понадобилось время, чтобы осознать это.

— … в начале ноября прошлого года кризис принял затяжную стадию, — объяснял профессор. — Из-за зимних снегопадов вооруженные силы так называемого «ЦЕА» вынуждены были прекратить свою наступательную операцию приблизительно на этой линии. В зоне конфликта наступило относительное затишье. Учитывая, что обе стороны устали от противостояния и истощили свои ресурсы, это был благоприятный момент для того, чтобы сесть за стол переговоров. Однако все попытки Содружества поспособствовать дипломатическому урегулированию не увенчались заметными результатами. Военный конфликт обнажил хрупкость обоих участвовавших в нем образований, стихийно образовавшихся на обломках Старого света после трагедии 2055–2056 годов. Как ЮНР, так и ЦЕА находились в состоянии полураспада, переживали глубокий экономический и гуманитарный кризисы и фактически были недоговороспособными. Политические группы, отчаянно пытавшиеся удержать власть в этих рушащихся блоках, строили свою политику на воинственной риторике, так как не видели иного способа отвлечь внимание населения от насущных проблем. Чувствуя ответственность за судьбу цивилизованных общин Европы, Содружество оказало материальную помощь тем общинам, которые вышли из состава ЦЕА и обратились за ней. В то же время на обе стороны конфликта оказывалось дипломатическое давление с целью их принуждения к миру. По прогнозам политологов, мира оставалось ждать недолго, так как ни одна из сторон не имела сил, чтобы продолжить наступательные действия следующей весной. Многие прогнозировали, что к началу весны никаких «ЮНР «и «ЦЕА» больше не будет на карты Европы.

Сделав паузу, профессор покачал головой и продолжил:

— Однако в этот раз их прогнозы оказались неточными. Началом нового витка кризиса стало объявление властей так называемого ЦЕА 16 января 2078 года о «национализации» имущества целого ряда частных компаний и лиц, являющихся резидентами Содружества… Да, Торричелли?

— Как это — «национализация», сэр? — спросил Поль своим фирменным елейно-лизоблюдским тоном. — Вы хотите сказать, что они просто решили отобрать имущество? По какому праву?! Это просто возмутительно!

— Сложно с тобой не согласиться, Паоло, — кивнул преподаватель. — К сожалению, такое понятие, как «право» вряд ли существует на сегодняшний день там, где всего двадцать три года назад располагались высокоразвитые демократические государства, являвшиеся примером для подражания странами так называемого «Третьего мира».

Рассматривая карту военного противостояния в Центральной Европе и пояснения к ней, спроецированные на нановизоры учеников, я запоздало осознал, что линия соприкосновения, на которой остановились воюющие стороны по состоянию на 22 ноября 77-го, лежит заметно восточнее Олтеницы. Генераторное, насколько я мог судить, находится на территории, контролируемой ЦЕА. Это откровение начало плавно вызывать в голове целую плеяду мыслей.

Лоуренс, тем временем, продолжил лекцию:

— Так называемое «верховное руководство Альянса» оказалось в отчаянном положении. Их власть лишь формально распространялась на все те общины, де-юре являющиеся членами ЦЕА. Общины сохранили большую автономность. Многие из них давно перестали производить какие-либо отчисления в общую казну, отказывались выполнять свои торгово-экономические обязательства, игнорировали любые указания из Турина и де-факто вели абсолютно самостоятельную политику. Как показывают социологические опросы, проведенные ведущими независимыми агентствами в январе 78-го года, более 50 % людей в «зеленых зонах» считают, что участие в ЦЕА в большей степени обременяет их общины, нежели приносит пользу. Причем этот показатель тем выше, чем дальше община находится от линии соприкосновения с ЮНР. Вполне закономерно. Примечательно, что один из самых высоких показателей был зафиксирован в так называемой Новой Итальянской республике, которую принято считать родиной и оплотом ЦЕА. Среди миллиона зарегистрированных там жителей нарастали протестные настроения. Альянс не поддерживали даже в Турине, где располагалась его штаб-квартира. Ясно, в таких условиях им просто неоткуда было взять средства для функционирования и продолжения своей затянувшейся военной кампании на Балканах. И они решили просто взять эти средства силой. Вам это может показаться совершенно немыслимым, но учтите, что речь идет далеко не о правовом государстве.

Слова преподавателя не ошарашили меня — из курсов всемирной истории, правоведения и все той же политологии, точно так же как и из воскресных выступлений ряда гостей я уже успел узнать множество поразительных и неоспоримых фактов о создании и деятельности ЦЕА, который был, по сути говоря, ничем иным, нежели аферой, придуманной группой мошенников и коррупционеров с целью собственного обогащения. Если бы мой бедный отец знал хотя бы о трети того, что знаю я, он бы никогда в жизни не поддержал бы этот безумный проект и не позволил бы втянуть в него мое родное Генераторное. К сожалению, папа был доверчивым человеком и позволил обмануть себя россказнями о так называемой «коллективной безопасности», что закончилось для всей нашей семьи довольно печально.

— Для того, чтобы имитировать готовность к переговорам, в конце декабря они направили в офис уполномоченного представителя консорциума «Смарт Тек» и в представительство Всемирного банка в Турине проект так называемого «пакетного соглашения о реструктуризации». Из содержания соглашения было совершенно ясно, что оно было впопыхах слеплено людьми, не искушенными в финансах, и не направлено на реальное достижение консенсуса. В соглашении шла речь о том, что, учитывая военные расходы ЦЕА, финансовые доноры должны на десять лет заморозить все финансовые обязательства общин, входящих в Альянс, в том числе погашение всех кредитов и лизинговые платежи за объекты инфраструктуры «зеленых зон». Более того — Альянс на те же десять лет аннулировал все экономические и налоговые преференции, предоставленные частным инвесторам из консорциума в качестве условий полученных кредитов и финансовой помощи, и облагал их дополнительными сборами, поступления от которых шли непосредственно в бюджет ЦЕА…

— Сумасшествие, — проговорил кто-то из учеников.

— Да они с ума сошли! — улыбнулся все тот же Поль.

Я лишь нахмурился, недоверчиво покачав головой. Моих познаний в международной политике и экономике было достаточно, чтобы оценить нелепость и вопиющую наглость подобного предложения. Это была звонкая пощечина всесильному консорциуму «Смарт Тек», который обеспечивал до 70 % ВВП Содружества наций и олицетворял собой само Содружество. Лидеры ЦЕА, должно быть, совершенно сбрендили, если решили сотворить такое.

— Именно к такому выводу все и пришли, — кивнул Лоуренс. — Естественно, что на свое предложение они получили вежливый отказ. Не найдя другого способа высвобождения средств для продолжения своей затянувшейся военной кампании на Балканах, они прибегли к крайней мере — «национализации». В список было включено более 350 объектов, включая 250 находящихся в лизинге озоногенераторов и не менее 20 объектов промышленности, включая современный производственный комплекс корпорации «Аэроспейс» в Ганновере, производящий до 2 % дронов во всемирном объеме, крупнейшие в Европе вертикальные фермы «Нью Харвест» в Турине и Инсбруке. Общие убытки, нанесенные этим грабежом, можно было оценить в 250 миллиардов фунтов стерлингов.

Такая сумма не укладывалась в моей голове. И я уже мог догадаться, чем это закончится. Акулы бизнеса не терпят такого обращения.

— Первоначальный шок продлился недолго. Уже 18 января в закрытом режиме состоялось внеочередное заседание Наблюдательного совета «Смарт Тек» в Претории. Заседание продлилось более шести часов. О принятых там решениях акционеры не были уведомлены, однако на краткой пресс-конференции глава консорциума Алан Хьюз заверил акционеров, что консорциум единогласно одобрил «комплекс экстренных мер по защите европейских активов, который начинает действовать уже в эти минуты». Еще дальше пошел президент «Аэроспейса» Ник Барбер. Стремясь предотвратить обвал акций корпорации, он твердо заверил журналистов в том, что завод в Ганновере остается собственностью корпорации и корпорация будет принимать «все возможные меры, начиная от юридических и заканчивая охранными и оборонными, чтобы не допустить его рейдерского захвата». В тот же день было опубликовано открытое письмо Наблюдательного совета к Протектору. «Смарт Тек» просил у сэра Уоллеса Патриджа и властей Содружества помощи и содействия в защите имущества от противоправных посягательств.

— Все правильно! Сэр Уоллес быстро разберется в этом бардаке, — с гордостью проговорил один из моих однокашников. — Извините, сэр.

Усмехнувшись политкорректному комментарию со снисходительной благосклонностью, профессор Лоуренс запустил небольшой ряд ярких фотоиллюстраций и продолжил:

— Ведущие мировые СМИ в режиме реального времени отслеживали ситуацию в Ганновере и других «зеленых зонах» Европы, где силовые подразделения ЦЕА создавали оцепление вокруг «национализированных» объектов. Охранникам из частных компаний было предложено сложить оружие, однако силовых мер Альянс пока еще не предпринимал. Провокационное решение властей вызвало шквал критики внутри общин, входящих в Альянс. Десятки тысяч людей вышли на улицы, в том числе и в Ганновере, Инсбруке и Турине, с требованием его немедленной отмены. С каждым часом раскол становился все более очевиден. Бургомистр Ганновера Штефан Гольц после заседания городского совета заявил, что подконтрольная городскому совету Ганноверская гвардия не будет принимать никакого участия в каких-либо силовых действиях в отношении корпорации Аэроспейс, так как «совет считает это неприемлемым». Таким образом, рота десантников из 4-ой аэромобильной бригады прямого подчинения ЦЕА, окружившая промышленный комплекс «Аэроспейс», охраняемый подразделением военизированной охраны «Глобал Секьюрити», вдвое превышающем ее по численности, осталась без поддержки двух тысяч ганноверских гвардейцев. Похожая ситуация сложилась и в Турине. Итальянские власти объявили, что Корпус карабинеров — основа вооруженных сил НИР, «не будет принимать участия ни в каких действиях, которые могут причинить вред мирным демонстрантам, а также в каких-либо корпоративных конфликтах». Венгерский государственный совет (ВСС) в городе Печ объявил, что готов и далее выполнять свои обязательства по договорам лизинга озоногенераторов и не намерен взимать какие-либо дополнительные сборы с компаний, входящих в консорциум. Подобные заявления прозвучали в Инсбруке, Сплите, Дубровнике и Подгорице. Напряжение постепенно нарастало вплоть до 22 января, когда в результате провокации со стороны агрессивно настроенных бойцов 4-ой аэромобильной бригады ЦЕА был открыт огонь по сотрудникам «Глобал секьюрити», охраняющими завод в Ганновере. В течение четырех часов не прекращалась перестрелка, в результате которой было убито четверо и ранено тринадцать сотрудников компании…

— Какой кошмар! — возмутился Поль. — Да как так можно?! Содружество должно вмешаться в это!

— Не выкрикивайте, Торричелли.

— Извините, сэр.

— Вечером того же дня генеральный директор компании Джейкоб Стоун издал приказ, предписывающий сотрудникам сложить оружие, так как контракт, подписанный с «Аэроспейс», не предполагал участие в боевых действиях. Президент «Аэроспейс» поддержал такое решение, заявив, что не допустит риска жизни и здоровью своих сотрудников и сохранности производственных мощностей. Силы ЦЕА вошли на территорию завода. По похожему сценарию события развивались и в других «горячих точках». В тот же день состоялась совместная конференция главы и трех членов Наблюдательного совета «Смарт Тек», на которой было объявлено, что в эти самые минуты происходит централизованная эвакуация персонала и имущества, там где это возможно, с территорий, подконтрольных ЦЕА. Как объявил Алан Хьюз, уже сейчас объявлен тендер, по результатам которой будет выбрана одна из ведущих мировых ЧВК, что возьмет на себя функции возврата корпоративных активов с применением силы, если это потребуется. Чи Кван, президент базирующейся в Сайгоне ЧВК «Чи милитари», заявил, что его компания уже подала заявку на участие в тендере и готова гарантировать, что «20 тысяч первоклассных специалистов с самым современным оснащением достойно выполнят поставленную задачу». Между тем, эксперты предполагали, что понадобится создание целого пула ЧВК и политическая поддержка Содружества для того, чтобы этот план мог быть реализован, так как речь идет фактически о полномасштабной войне консорциума с Альянсом. 24 января произошел еще один инцидент. В Турине, во время выступления представителя президента Альянса Бруны Бут, рьяно пытавшейся убедить толпу в том, что вина в происходящем якобы лежит на Содружестве, полетел кусок брусчатки, что было зафиксировано телекамеры. На сегодняшний день обстоятельства случившегося точно неизвестны. Итальянские общественные активисты называют это провокацией, которая была использована как повод для силового разгона демонстрации. В результате попытки силовиков ЦЕА оттеснить людей от своей штаб-квартиры более 60 человек получили травмы.

— Вот скоты, — пробормотал кто-то гневно.

— В тот же день вечером по поводу случившегося высказался сэр Уоллес. Он еще раз напомнил, что Содружество наций соблюдает нейтралитет в любых вооруженных конфликтах и не вмешивается во внутренние дела общин, не вошедших добровольно в объединение. Однако… Впрочем, послушайте сами. Не хотелось бы перевирать Протектора.

Перед нашими взорами предстал сэр Уоллес — усталый седой мудрец, в чьем взгляде отражалась вся сила его мысли и воли. Он выглядел сдержанно, однако решительно. Было ясно, что ангельское терпение, которым был знаменит этот выдающийся политический деятель, называвший своим кумиром Махатму Ганди и выступавший категорическим противником военных конфликтов, находится на пределе

— В то же время, учитывая то место, которое занимает Содружество на современной мировой арене, мы не можем снять с себя ответственность за поддержание мира и соблюдение прав человека, особенно когда противоправные и насильственные действия совершаются по отношению к резидентам Содружества. Поэтому я, конечно же, не могу препятствовать обратившимся ко мне представителям бизнеса в их законном стремлении обезопасить свое имущество от посягательств тех, кто не чтит священное право частной собственности. Единственное, в чем я позволю себе не согласиться с предложенным со стороны бизнес-общественности планом — это в пункте о принудительном изъятии проданных в лизинг озоногенераторов, ионизаторов, противорадиационных систем и систем фильтрации воды. Данные технологии не могут рассматриваться как простой объект собственности. Это общественное достояние, которое превращает населенные пункты в то, что мы называем «зелеными зонами», является источником жизни для всех их обитателей. Простые люди, ставшие жертвами неразумного поведения местных властей, не должны расплачиваться за их грехи своим здоровьем или даже жизнью. Поэтому я категорически возражаю против такого шага, хоть и понимаю, что обстоятельства вынуждают прибегать к крайним мерам. Понимая, что интересы законных владельцев данного имущества должны быть также соблюдены — а по-другому не может быть в правовом государстве — я хотел бы выступить перед консорциумом «Смарт Тек» гарантом исполнения обязательств со стороны общин, население которых стремится к мирному и законному разрешению данного кризиса. Я сказал — «население», а не «власть» и тем более «текущая власть» — и это не случайно. Учитывая сложившуюся в Центральной Европе ситуацию, когда интересы небольшой группы лиц, наделенных властными полномочиями, противоречат интересам широкой общественности, и это провоцирует серьезный социальный конфликт, я не вижу другого выхода, и я не могу порекомендовать ничего другого, кроме прямого волеизъявления со стороны соответствующих общин в виде референдума. Мы должны услышать, что думает народ — истинный носитель власти в демократическом обществе. Что думают те, кто дышат воздухом, пьют воду и ходят по улицам. Только они — и никто другой — вправе решать, готовы ли они отказаться от основных благ цивилизации и превратить свой дом из «зеленой зоны» в «желтую». Я бы очень хотел, чтобы такое свободное волеизъявление состоялось. Везде, где оно будет объявлено, Содружество наций готово предоставить свой контингент профессиональных наблюдателей. И я бы хотел предостеречь кого бы то ни было, включая тех, кто называет себя «верховным руководством» созданного в Центральной Европе, вопреки мнению населявших ее людей, военно-политического блока, от любых попытках сорвать этот процесс или сфальсифицировать его результаты. Как и меня, вас наделили властью лишь в качестве бремени служения общине, а не в качестве инструмента для бесконтрольного удовлетворения собственных амбиций. Не стоит забывать об этом. И не думайте, что силовое решение проблемы может стать альтернативой тому, чтобы услышать членов ваших общин. Я уже отдал распоряжение Объединенному комитету начальников штабов, чтобы 3-е авианосное соединение Атлантического флота было приведено в состояние повышенной боевой готовности. Если сбудутся пессимистические прогнозы, которым я пока еще не хочу верить, и мы станем свидетелями попытки государственного переворота и установления диктатуры на просторах свободной Европы — наш флот примет такие меры, которые будут достаточны, за исключением наземных операций, для того, чтобы не допустить этого…

Когда врезка окончилась, профессор продолжил лекцию:

— В общем, с этого самого момента конфликт перешел в новый формат. В ЦЕА продолжает набирать обороты внутренне противостояние между немногочисленными сторонникам Альянса и общественностью, выступающей за отстранение от власти президента Пирелли и расформирование дискредитировавшего себя Альянса. 3-е авианосное соединение в Средиземном море приблизилось к берегам Италии и Греции, удерживая «горячие головы» во власти Альянса от необдуманных шагов. А на территорию Пиренейского полуострова, по некоторым данным, начата переброска сил объединенного контингента представителей трех ЧВК: «Чи милитари», «Глобал секьюрити» и «Бразилиа трупс», которые, по некоторым данным, готовят силовую операцию, скоординированную с Объединенными миротворческими силами Содружества наций, на март-апрель, и операция может пройти при непосредственной поддержке ОМСС: речь может идти об ударах авиации, орбитальной артиллерии и крылатых ракет.

Я слушал выступление Протектора и пояснения профессора Лоуренса, затаив дыхание, с трудом веря в то, что слышу. Как бы разумно и правильно все это не звучало, как бы я не поддерживал политику Содружества наций и не восхищался сэром Уоллесом, для меня все еще звучало дико, что Содружество находится на грани открытого конфликта с Альянсом, который я привык отождествлять со «своими».

Впрочем, а плохо ли это, на самом деле, что кто-то наконец поможет людям отстранить от власти этих узурпаторов?! Я ведь уже не глупый и наивный мальчик с промытыми мозгами, который год назад идеализировал этот Альянс и даже всерьез фантазировал, что буду воевать за него. Теперь-то я знаю, как дела обстояли на самом деле.

Стремясь лишь к наживе (я с отвращением слушал вопиющие факты о коррупции, царящей в Альянсе, особенно в сфере военных закупок, о которой умалчивали наши местные СМИ), эти подлецы не только втянули мирные прежде европейские общины в разрушительное противостояние с ЮНР, в результате которого погибли десятки тысяч людей (ведь именно неудачная попытка свергнуть Ильина, устроенная спецслужбами Альянса, в которую был обманом втянут мой папа, привела к войне!), но и умудрились вконец испортить отношения с Содружеством, которое долгие годы вкладывало миллиарды фунтов в восстановление и развитие Европы. Их самозваное правление (а ведь сэр Уоллес правильно сказал, никто нигде не проводил никаких голосований по поводу того, хотят ли люди создания этого Альянса!) уже стоило людям слишком дорого. В лучшем случае люди расплачиваются за него голодом и нищетой, а в худшем — жизнями своих близких. Мне лично стоит благодарить Пирелли и его приспешников, таких как эта стерва Бруна Бут, за то, что они оболванили моего отца и отправили его на заклание, и спровоцировали войну, на которой бесследно исчезла моя мать. Так можно ли винить Патриджа в том, что он хочет помочь людям наконец избавиться от этих мерзавцев?!

«Господи, хоть бы в Европе мирно прошли все эти референдумы, хоть бы люди наконец проголосовали за выход из этого проклятого Альянса и война наконец прекратилась», — взмолился я мысленно. — «Хоть бы моя мама была жива и здорова, хоть бы это позволило ей наконец вернуться к нормальной жизни у нас в Генераторном!»

Я не был уверен, что это спасет папу, который под влиянием обмана сделался соучастником серьезного преступления в ЮНР. Однако в глубине души я понадеялся, что произойдет какое-нибудь чудо и его тоже отпустят. Ведь он не хотел всего этого. Не хотел этой проклятой войны. Может быть, они там в ЮНР поймут это и простят его?

15 апреля 2078 г., пятница. 367-ой день.

Одной из сложнейших для всех дисциплин и нелюбимейшей всеми дисциплин в интернате было «Управление временем». И дело не только лишь в том, что вел его ненавистный профессор Кито. Самым худшим было то, что этот проклятый урок никогда не начинался и не заканчивался — он длился каждую минуту, проходил красной нитью через всю нашу интернатовскую жизнь. По меньшей мере дважды в неделю нескольким из нас приходилось держать ответ перед куратором за время, потраченное нами за сутки, неделю или месяц. Отчитываться приходилось перед всем учебным отрядом. Во лжи и утайках мгновенно уличали, при необходимости с применением «детектора лжи». Куратор Кито щедро награждал дополнительными баллами тех, кто подвергал отвечающего «конструктивной критике» или задавал ему «удачные вопросы», поэтому наиболее успешными здесь были те, кто готов вылить на своих однокашников больше всего грязи. Нередко «Управление временем» доводило учеников до слез и истерик.

В эту пятницу настал мой черед. Я поднялся со своего места со спокойствием и достоинством, хоть и не ждал «легкой прогулки». В рядах моих одногруппников скрывалось несколько завистников и недоброжелателей, которые не преминут бросить в мой огород камень-другой, да и сам Кито не станет меня щадить.

Как я и ждал, со мной сцепился Паоло Торричелли, который, как я знал из рассказов товарищей, любил распускать за моей спиной неблаговидные слухи, но до недавних пор не решался выступить в открытую. У Поля накопился ко мне немалый счетец обид начиная от давней истории с его несостоявшейся подружкой Бетти Льюис и заканчивая случаем на занятиях по физподготовке буквально на этой неделе. Поль, заработавший себе статус отличника благодаря щедрому лизанию преподавательских задниц и многочисленным доносам, позиционировал себя как компьютерный гений, презирающий такие глупости, как занятия физкультурой, и демонстративно плелся позади строя, не проявляя излишней прыти. На правах старосты, которому учитель поручил проводить разминку, я сделал ему замечание и получил вызывающий ответ. Предложение отжаться двадцать раз он отверг, с ехидной улыбочкой сославшись на плохое самочувствие. Завязавшуюся словесную перепалку прервал учитель физкультуры мистер Закли. Начатое физруком разбирательство привело к тому, что Поль вдобавок к двадцати отжиманиям (из которых смог выполнить девять) получил еще и выговор. По сравнению со взглядом, которым он меня одарил после той физкультуры, взгляд ядовитой кобры показался бы дружелюбным.

— И что же ты, Дима, каждый день с семи до девяти проводишь в занятиях спортом? — взял слово Поль, презрительно сощурившись. — Бегаешь по стадиончику, наслаждаешься свежим воздухом и направленными на тебя взглядами таких же бездельниц-девчонок, делающих вид, что занимаются гимнастикой!

В рядах парней донеслись редкие смешки. Я не мог обвинить Поля во лжи — все это действительно так.

— Да, я действительно занимаюсь в это время физподготовкой, — подтвердил я, не дрогнув.

— Замечательно! Эх, а я-то дурак, сижу в это время и кроплю над задачами повышенной сложности, которые сам же и выпросил у преподавателя по математическому анализу! — театрально всплеснув в ладоши, иронизировал Поль, обведя группу в знак поддержки.

Поддержка, конечно, присутствовала — со стороны таких же, как он сам, толстых близоруких гениев, мучимых подростковыми комплексами. Все они считали, что задающегося старосту пора проучить. Только трое моих соседей по комнате — моя верная гвардия — сидели, насупившись, и неодобрительно глядели на оратора. Впрочем, после шестидесяти суток в «зубрильной яме» Шон Голдстейн и Ши Хон скорее позволили бы себе лопнуть и задохнуться от негодования, чем дать хоть одному неосторожному слову вырваться у себя из груди, а Сережа Парфенов в принципе был тихоней.

— Вместо этого лучше бы тоже прогулялся бы у озера, как ты — атлет с оголенным торсом… на дворе, кстати, семнадцать по Цельсию — далеко не жара. Ветер прохладный. Какой смысл бегать полуголым? Простудишься ведь! Хотя… девчонки ведь смотрят.

Вопрос — если слово «вопрос» здесь уместно — выходит за рамки предмета обсуждения и мне впору указать на это. Но боковым зрением я заметил, что Кито, ухмыляясь краем губ, ждет от меня ответа. Неужто я не приму вызов?

— Это способ закаливания организма. — спокойно ответил я в улыбающиеся глаза Поля. — Пора года для этого самая подходящая — солнце в этот период щадящее, негативное влияние ультрафиолета сводится к минимуму. Спасибо за заботу, но при моем здоровье я не рискую заболеть — тем более, что тренируюсь каждое утро. Кроме того, этим летом олимпиада, и мне нужно быть в хорошей форме.

Я не сомневался, что такой ответ выведет оппонента из себя. И конечно же, я оказался прав — Поль не мог не взбеситься от слов «при моем здоровье». Вместо того чтобы погасить конфликт, я подбросил в топку углей.

— Хочешь сказать, что дело только в закаливании?! Совсем не выделываешься перед девушками?! — злобно осведомился Поль.

Кито и многие однокашники с интересом уставились на меня — всех интересовало, как я уйду от такого провокационного вопроса. Я не стал изворачиваться, наоборот — выбил из рук противника оружие откровенным ответом:

— Я уделяю много времени совершенствованию своей физической формы и мне только приятно, если кто-то оценит результаты моего труда. Парни или девушки.

Последняя фраза вызвала ряд одобрительных смешков.

— Вы удаляетесь от темы. — прервав смешки, вступил в разговор Кито, обратив на меня тяжелый взгляд. — Товарищ считает, что вы нерационально используете свое время, Сандерс. Что вы на это скажете?

— Я скажу, что товарищ ошибается. — не дрогнув, спокойно ответил я. — Занятие физической подготовкой укрепляет мое здоровье, повышает работоспособность и выносливость. Чередовать физические нагрузки с умственными необходимо непременно — это подтвердит любой хороший педагог. Я воспитываю себя в духе принципа, озвученного еще древними римлянами: mens sana in corpore sano, что означает «в здоровом теле — здоровый дух».

— Кому дело до твоих римлян?! — непочтительно прыснул Поль.

— Если они для тебя не авторитет… — не смутился я.

— Нет!

— … вспомни о правительственной программе «Спарта».

Эта реплика, произнесенная спокойно и с достоинством, оказалась для Поля ударом под дых. Выходило, что он критикует правительственную программу, партийную линию. Пока он стоял с открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба, я сумел без помех закончить:

— Физическое развитие — это моя сильная сторона, и именно ее я развиваю пуще прежних. Так же как твоя, товарищ — точные науки. Тем и объясняется разница в нашем времяпровождении. У каждого из нас оно вполне рационально.

Я надеялся, что отобьюсь от нападок, связанных со спортом — ведь в этом плане я исповедовал философию, одобренную администрацией, и, кроме того, у меня было сильное оправдание в виде олимпийских игр.

— То есть, тебе не кажется, что ты нерационально расходуешь таким образом свое время, Сандерс? — в лоб спросил у меня Кито. — Не лучше ли потратить его, например, на совершенствование ваших познаний в алгебре или программировании — по этим дисциплинам у тебя самые низкие баллы по результатам квартального экзамена. 77 и 79 соответственно. Есть ведь куда стремиться, верно? С основами гражданского сознания тоже не все так гладко — как преподаватель этой дисциплины могу утверждать о натянутости твоих 80 баллов. Так что же — неужели ты не мог бы покорпеть над этими своими недоработками, «подтянуть хвосты», вместо того, чтобы тратить время на бесконечное оттачивание своих и без того вполне достаточных атлетических навыков? Ведь ты — не профессиональный спортсмен. Спорт для тебя — это лишь хобби. Одни лишь спортивные достижения не помогут тебе стать хорошим профессионалом.

— Не стану отрицать — я мог бы употребить время так, как вы сказали, сэр, — произнес я рассудительно. — Я все еще не столь опытен и иногда допускаю ошибки, когда передо мной стоит непростой выбор. Я очень опасаюсь, что недостаточно тренировок могут привести к плохому выступлению на олимпиаде, и тем самым я опозорю наш интернат, чего бы мне ни в коем случае не хотелось допустить, учитывая надежды, которые возлагает на меня директор Сайджел.

— Если так — то подумай и о том, чтобы не опозорить его своими плохими отметками, Сандерс, — проворчал Кито, которого разозлило напоминание о директоре, который на самом деле уделял чрезмерное, по его мнению, внимание спортивным мероприятиям. — Не думай, что успешное выступление на спортивных соревнованиях освободит тебя от ответственности за неуспеваемость.

— Понимаю, сэр.

— Я бы хотел, чтобы ты уделял больше внимания дисциплинам, по которым ты имеешь проблемы. Староста со средним баллом ниже чем «85» — это позор для всего учебного отряда. Как можно ставить такого ученика кому-либо в пример?

— Я буду работать над этим, сэр.

— Очень надеюсь. На этом пока еще все.

«Что ж, бывало и хуже», — подумал я, уступая свое место в центре нашего кружка следующему несчастному. С каждым следующим месяцем мой иммунитет к постоянному прессингу со стороны Кито укреплялся и я совершенствовал свои приемы защиты от него. Я уже неплохо изучил весь арсенал куратора, и смутить меня становилось все труднее. Пройдет еще немного времени — и я буду воспринимать его придирки с таким же стоическим спокойствием, с каким Энди Коул принимал на себя критику воспитателей в конце своего второго курса.

4 июля 2078 г., понедельник. 446-ой день.

Голос заведующего, звучащий в моей голове, никогда еще не предвещал ничего приятного. С другой стороны, Петье удостоил меня индивидуально своим вниманием впервые с того дня, как я был определен в 15-ый отряд и попал в лапы куратора Кито. А это должно было означать, во всяком случае, что-то необычное. Так что этот вызов вызвал у меня интерес в большей степени, чем опаску. В сущности, мое положение мало как могло ухудшиться.

Разве что еще одна серьезная дисциплинарка, которая перечеркнет надежду выбраться отсюда хотя бы на экскурсию под надзором куратора. Но, если честно, это вряд ли. У меня вышел неплохой средний балл по результатам годичных экзаменов (84), а благодаря завоеванной на юношеской олимпиаде в Бразилиа бронзовой медали директор интерната питал ко мне особую слабость и это отражалось на отношении преподавателей.

Впрочем, даже если бы мне вынесли из-за какого-то пустяка очередной выговор — это не сильно бы меня расстроило. Воспоминания о предыдущих вылазках были не самыми приятными — Кито сделал все возможное, чтобы отравить нам каждую секунду пребывания за стенами интерната и не позволить даже иллюзии свободы поселиться в наших сердцах. Стоит вспомнить, как сразу семеро наших получили взыскания за «недозволенные контакты» с прохожими, причем трое лишь за то, что подмигивали школьницам у мемориала «Агнец».

Я, помнится, умудрился тогда получить сразу два взыскания. Выговор за то, что подсказал пенсионерке, как пройти в уборную вместо того, чтобы, согласно правилам, улыбнуться и ответить: «Извините, мэм, но мне нельзя общаться с посторонними без разрешения воспитателя» (просто протупил). И строгий выговор за попытку подключиться к Интернету через общественный терминал (а ведь почти удалось!). Но это еще ничего по сравнению с парнем, который зазевался и отстал от группы. Несмотря на то, что он сам нашел нас два часа спустя, следующий месяц бедняга провел в «зубрильной яме», отойти от которой не может до сих пор.

Подходя к двери, я замедлил шаг, услышав, как за ней раздаются голоса. В кабинете Петье был не один. Может, я пришел слишком рано? Да, верно, на четыре минуты раньше. Должно быть, мне не стоит прерывать встречу и дождаться своей очереди.

Прислонившись к стене в метре от двери, я невольно напряг слух и различил, что один из голосов принадлежит владельцу кабинета, а второй — моему куратору. И на душе заскребли кошки. Присутствие Кито не могло означать ничего хорошего.

— Этот ученик не может не создавать проблем. Он, похоже, получает массу удовольствия, беспокоя нас своими выходками. Вы ведь видели, сколько у него взысканий?! Это позор! — ревел Кито.

— Вы не слишком строги к Алексу? Он весьма успешен в учебе и неплохо справляется с обязанностями старосты… — попробовал мягко возразить Петье.

— Успешен?! — возмущенно засопел Кито, словно взбешенный носорог. — Вот уж позвольте не согласиться! У него меньше восьмидесяти баллов по предметам, которые я веду — основам гражданского сознания и управлению временем. Что касается должности старосты — я неоднократно уже подчеркивал, что Сандерс сохраняет ее исключительно потому, что его авторитет среди прочих смутьянов помогает хоть немного держать в узде весь этот сброд!

— Мы ведь уже все обсудили, Хиро, — примиряюще проворковал Петье. — Тем более, что я передавал ваши опасения директору, но он посчитал, что Сандерс заслуживает некоторого поощрения, учитывая, в том числе, его статус олимпийского чемпиона…

— Он никакой не чемпион! Бронзовая медаль — это третье место!

— Директор посчитал этот результат потрясающим, учитывая, что Сандерс совмещал тренировки с напряженной подготовкой к экзаменам, тогда как другие участники тренировались в своих спортивных школах по много часов в день. В этом есть доля правды, не находите?

— Да какое все это имеет отношение к воспитательной работе?! Директор уделяет чересчур много внимания таким вещам! При всем уважении, профессор, я — категорически против! Мое слово как куратора вообще хоть что-то значит?! Это неслыханно. Я курирую уже четвертый «черный» отряд подряд. Вы сами сказали, что я в этом лучший! Что только я умею ресоциализировать самых заядлых малолетних негодников!

— Да, ваши профессиональные заслуги в этой области сложно переоценить…

— Так послушайте же меня! Это недопустимо! Это подорвет всю учебную программу! Перечеркнет весь прогресс, достигнутый непосильным трудом! Сандерс только-только стал контролируемым. И вы хотите позволить ему?!

— Хиро, позвольте дать вам совет. Если вы хотите потренировать голосовые связки — отправляйтесь сегодня вечером в караоке-бар. В своем кабинете я никому не позволяю повышать голос. Особенно в присутствии гостей. Настоятельно прошу прекратить нашу дискуссию. Тем более, что ученик стоит за дверью, и, боюсь, слышит сейчас то, что для его ушей отнюдь не предназначено. Войди, Алекс!

Красный как рак, а также изрядно напуганный, я вошел.

— Извините, я…

— Что ты себе позволяешь, Сандерс?! Ты хоть понимаешь, сколько правил ты нарушил одновременно, подслушав конфиденциальный разговор воспитателей?! — Кито яростно вперился в меня сверлящим взглядом своих маленьких злобных глазок.

— Простите меня, сэр, я вовсе не хотел ничего подслушать, я…

Однако Кито, не выслушав моих оправданий, стремительно скрылся за дверью. На мне застыли любопытные взгляды заведующего по воспитательной работе и сидящего на гостевом стульчике неизвестного мне мужчины в сером костюме с аккуратной прилизанной прической.

— Сэр, — покосившись на дверь, захлопнувшуюся за рассерженным японцем, несчастным голосом пробормотал я. — Клянусь, я не нарочно услышал часть вашего разговора! Я просто растерялся и не знал, могу ли я…

— Не оправдывайся передо мной, Алекс. Профессор Кито — твой куратор, в его компетенции давать оценку твоей дисциплине — вот перед ним и изволь объясняться. Я позвал тебя для другого разговора. Садись.

Петье тяжко вздохнул, как бы не зная, с чего лучше начать.

— Прежде всего позволь представить тебе мистера Меллвина. Мистер Меллвин работает в муниципальной службе по вопросам опеки над несовершеннолетними.

— Очень приятно познакомиться с вами, мистер Меллвин.

— Взаимно.

Мужчина чуть за тридцать, на округлом лице которого была написана вежливая доброжелательность находящегося на службе бюрократа, ответил дежурной улыбкой.

— Сейчас мистер Меллвин объяснит тебе цель своего визита. Он находится при исполнении своих полномочий, в своем праве, так что тебе следует внимательно его выслушать и ответь на его вопросы.

Я понимающе кивнул, словно до меня и впрямь дошло, какого лешего тут происходит, и воззрился на чиновника с вежливым вниманием, за которым, я надеюсь, не проглядывалась моя истинная обеспокоенность.

— Итак, Димитрис…

— Алекс, — машинально поправил его я, опасливо покосившись на Петье. — Я Алекс Сандерс, сэр.

Бюрократ с растерянной улыбкой взмахнул рукой, видимо, вызывая на свой сетчаточник какие-то документы, с которыми он желал свериться. Затем понимающе улыбнулся и, не став заострять внимание на этом моменте, продолжил.

— Мне приятно видеть перед собой вежливого и образованного молодого человека, но я прибыл сюда с официальным делом. У меня, к сожалению, не так много времени, так что предлагаю сразу перейти к этому делу. Лады?

— Конечно, сэр.

— Что ж, я явился сюда как представитель службы по вопросам опеки над несовершеннолетними во исполнение судебного поручения. Его честь судья Грегсток, в чьем производстве находится гражданское дело номер… э-э-э… шестьсот семьдесят пять дробь восемьдесят один пятьдесят шесть дробь семьдесят семь, выдал поручение получить и предоставить в его распоряжение свидетельства несовершеннолетнего лица… э-э-э… я сейчас цитирую… Димитриса Войцеховского, 2061-го года рождения. Это является необходимым для рассмотрения дела по заявлению гражданина Роберта Ленца об установлении опеки.

Сердце в моей груди тревожно трепыхнулось. Еще год назад я бы, наверное, мгновенно осознал, о чем речь, и бросился бы этому чиновнику на шею с разбегу. Теперь же я лишь неуютно заерзал на стуле, виноватым взглядом посмотрев на заведующего, мол, понятия не имею, о чем он говорит. Меллвин слегка кашлянул и вопросительно глянул на заведующего по воспитательной работе.

— Профессор, я прошу прощения за свой бюрократический лексикон. Быть может, мне стоит объяснить всё молодому человеку более простым языком?

— Нет, что вы, мистер Меллвин, продолжайте, — холодно улыбнувшись, Петье поправил очки и проницательно глянул на меня. — Сандерс очень юридически грамотен.

«Боже, до чего же он злопамятен!» — ужаснулся я, припомнив день нашего знакомства.

— Хм, это просто отлично! — обрадовался Мелвилл. — Что ж, тогда с вашего разрешения пойдем строго по процедуре. Нам, приказчикам, знаете ли, так привычнее.

На хихиканье чиновника Петье ответил прежней прохладной улыбкой.

— Итак, — взмахнув рукой, Мелвилл спроецировал перед собой воздушный дисплей. — По протоколу. Начинаем выездное процессуальное действие по гражданскому делу 675/8156/77. Фиксация ведется. Видео— и аудиозапись функционирует нормально. Допрос ведет Артур Меллвин, старший инспектор службы муниципалитета Сиднея по вопросам опеки над несовершеннолетними. На допросе присутствует несовершеннолетний, над которым устанавливается опека — Димитрис Войцеховский, 10 мая 2061-го года рождения, нерезидент, сын Катерины и Владимира Войцеховских, нерезидентов, идентификационный код ЕРФО… э-э-э… минуточку… 311789324, место рождения — селение Генераторное, самоуправляемый регион Валахия, Центральная Европа, проходящий обучение в Четвертом специальном интерната, сеть интернатов «Вознесение», в городе Сидней. Медицинские файлы, прилагающийся к протоколу допроса, и визуальное наблюдение судебного поручителя указывают на то, что свидетель находится в здравом уме и ясной памяти и обладает тем уровнем дееспособности, которая является нормальной и достаточной для здорового молодого человека семнадцати лет. Мистер Войцеховский, корректно ли я назвал все данные? Вы можете подтвердить их?

— Я… э-э-э… да, все это верно… такое мое имя было… м-м-м… до поступления в интернат, — неловко пробормотал я, виновато покосившись на Петье.

— На допросе также присутствует представитель учебного заведения — Жермен Петье, 22 октября 2030-го года рождения, идентификационный код 170995727, резидент Сиднея. Документы, подтверждающие его полномочия, прилагаются. Мистер Петье, корректно ли я?..

— Да, все верно, — перебил его профессор.

Прокашлявшись, чиновник практически без запинок зачитал длительный отрывок из какого-то там процессуального кодекса, в котором подробно описывается, какие мы имеем права и обязанности.

— Ваши права и обязанности вам понятны? — прервав свою юридическую скороговорку, Меллвин поднял на нас вопросительный взгляд. — Или, может быть, вам необходимы более подробные разъяснения?

— Благодарю, мне все ясно, — вежливо кивнул Петье. — Алекс?

— А? Да-да, все понятно, — сразу же кивнул я, хотя понял от силы половину текста.

— Что ж, тогда кратко излагаю суть дела. Заявитель — Роберт Ленц, 27 февраля 2029-го года рождения, резидент Сиднея, обратился в Северо-восточный окружной суд Сиднея с иском об установлении опеки над несовершеннолетним. Производство по делу было открыто 11 марта 2078-го года. Дело рассматривается единолично его честью судьей Грегстоком. В рамках судебного производства суд выдал судебное поручение на получение официальных свидетельств несовершеннолетнего, так как счел, что мнение несовершеннолетнего, учитывая его возраст, следует непременно принять во внимание при вынесении решения. В связи с этим мистеру Войцеховскому сейчас будет поставлен ряд вопросов. Показания мистера Войцеховского будут приобщены к материалам дела и приняты во внимание при вынесении решения об установлении опеки. Суд разъясняет, что последствием установления опеки будет приобретение мистером Робертом Ленцом имущественных и личных неимущественных прав и обязанностей опекуна несовершеннолетнего мистера Войцеховского, приравненных к правам и обязанностям кровного родителя. Суд также разъясняет, что последствием отказа от установления опеки будет оставление несовершеннолетнего мистера Войцеховского под опекой муниципалитета. Суд желает уточнить, что, независимо от принятого решения, мистер Войцеховский сохранит свою учебную визу, выданную муниципалитетом Сиднея, а также все свои права, обязанности и привилегии, связанные с прохождением учебной программы в четвертом специальном интернате сети «Вознесение». В то же время, в случае установления опеки, опекун получит право на участие в воспитании подопечного и на свидания с ним в порядке, определенном судом. Опекуном заявлено требование (с учетом уточнений) о предоставлении обязательного двухчасового свидания раз в месяц на протяжении учебного года, а также полуторамесячное пребывание несовершеннолетнего под наблюдением опекуна на территории муниципалитета на протяжении летних каникул. Обоснованность и разумность этого требования будут оценены судом при вынесении решения. Суд считает необходимым довести до сведения всех участников процесса, что собранные по делу доказательства позволяют охарактеризовать заявителя как достойного и уважаемого члена общества. Мистер Ленц находится на воинской службе по контракту с 2062 года. На данный момент в звании полковника возглавляет отдел в Войсках обеспечения Объединенных миротворческих сил. Прошел специальную проверку для допуска к государственной тайне. Имеет стабильный доход. Никогда не привлекался к уголовной ответственности. Позитивно характеризуется по месту службы и месту проживания. На законных основаниях воспитывает сына 2066-го года рождения, резидента Сиднея jus sanguinus. С 2065 года находится в единственном браке с миссис Руби Ленц, резидентом Сиднея, 2030-го года рождения, с которой проживает и совместно растит сына. Супруга мистера Ленца также характеризуется положительно. От миссис Ленц получено письменное согласие на установление супругом опеки над несовершеннолетним Димитрисом Войцеховским. Суд считает, что вышеперечисленной информации должно быть достаточно для понимания несовершеннолетним сути дела и дачи им показаний. Перед тем как приступить к снятию показаний, я предоставляю представителю учебного заведения возможность высказать свое мнение.

Подобравшись и прокашлявшись, Петье официально обратился ко мне:

— Да, спасибо. Я хотел бы разъяснить, что ты вовсе не обязан на это соглашаться, Алекс. Наши воспитатели заботились о тебе все это время, обеспечивали всем необходимым, не жалея своего времени и души. И мы готовы продолжить нести это бремя. За эти четырнадцать месяцев ты стал частью нашей большой семьи, не так ли?

— Конечно, сэр. Для меня честь быть учеником «Вознесения», — с готовностью отчеканил я, мысленно все еще силясь переварить свалившуюся на меня информацию.

Он что, действительно произнес — «полуторамесячное пребывание бла-бла-бла на протяжении летних каникул»? Этого просто не может быть. Этот бюрократ что, пришел сюда, чтобы сказать, что меня могут отпустить отсюда на целых полтора месяца?! В смысле — выпустить наружу? Совсем без наблюдения? Просто-напросто взять — и отдать Ленцу? Нет, я, наверное, что-то неправильно понял или расслышал.

— А наш долг, который мы несем с честью и ответственностью — воспитать из тебя здоровую, полноценную и сознательную личность, достойного и полезного члена общества, — тем временем важно разглагольствовал профессор. — Этот долг нам доверил, в том числе, и мистер Ленц. При этом, не в обиду будет сказано уважаемому г-ну Ленцу, он позабыл сообщить тебе некоторые известные ему подробности об учебном процессе, из-за чего ты оказался к нему несколько неподготовленным, и… кхе-кхе… скажем так, испытывал поначалу некоторый дискомфорт. Согласись, этого вполне можно было бы избежать, если бы мистер Ленц был с тобой полностью честен. Но он, видимо, посчитал более целесообразным ввести себя… хм… скажем так, в легкое заблуждение относительно того, что тебя ждет. Не так ли?

— М-м-м, — протянул я, боясь сказать что-то более вразумительное.

— Хм, — встрепенулся Меллвин. — Позвольте еще раз заметить, что личность г-на Ленца в первую очередь была предметом установления в рамках судебного процесса, и…

— Я вовсе не намерен оспаривать здесь, что мистер Ленц — это весьма уважаемый господин, — отмахнулся от чиновника Петье. — Но испытывает ли он реальный интерес к судьбе мальчика? Вот в этом у меня есть определенные сомнения. Скажи мне, Алекс, хорошо ли ты знаешь его?

— Я… э-э-э… знаю его, — кивнул я неуверенно. — Он друг моего отца.

— И много ли ты провел с ним времени?

— Ну, я встречал его один раз, когда прибыл в Сидней…

— Не так уж и хорошо вы знакомы, как я погляжу, — Петье красноречиво взглянул на Меллвина. — Гораздо хуже, чем, скажем, вы знакомы со мной или с профессором Кито. Можно сказать, что это вам практически чужой человек. Одна-единственная встреча более чем год назад — повод ли это для того, чтобы считать мистера Ленца близким тебе человеком, Алекс?

— М-м-м, — снова протянул я неопределенно.

— Позвольте заметить, что мистер Ленц не менее тридцати раз официально запрашивал сеанс связи с мистером Войцеховским в порядке, установленном правилами учебного заведения, однако все эти разы ему было отказано, — вмешался Меллвин. — Это обстоятельство принято судом во внимание как свидетельство того, что мистер Ленц желал принимать участие в судьбе юноши.

— Что ж, — Петье пожал плечами. — Я не испытываю желания вступать в какие-либо дебаты по поводу мотивов и намерений мистера Ленца. Я лишь хочу лучшего для мальчика. Алекс, здесь теперь твой дом, твоя семья. И тебе будет лучше, если ты здесь останешься. Это мое мнение.

«Может ли это все быть каким-то дурацким розыгрышем или испытанием»? — тем временем рассуждал я. На этот немой вопрос напрашивался утвердительный ответ. Конечно же, так могло быть. Либо так, либо случилось чудо — а я практически разучился верить в чудеса за последние 446 дней.

— Хм, — чиновник поправил очки. — Суд также просит вас сообщить, какими будут последствия возможного установления опеки с точки зрения правил учебного заведения.

— Решение суда мы исполним, каким бы оно ни было, — улыбнулся Петье невинно. — Разве в этом могут быть какие-то сомнения? Конечно, наши юристы будут рассматривать его с точки зрения законности и я не исключаю, будут предпринимать какие-то процессуальные действия. Но об этом, я думаю, сейчас говорить рано, не так ли?

— Могут ли быть применены к мистеру Войцеховскому какие-либо дисциплинарные взыскания или любые другие наказания или санкции, прямо или косвенно связанные с вынесением и/или исполнением решения суда либо с показаниями, данными мистером Войцеховским? — с нажимом уточнил бюрократ.

— «Прямо связанные», как вы сказали — конечно, нет, — Петье расплылся в улыбке, полной благодушия. — Мы не можем наказывать ученика лишь за то, что он дает правдивые показания перед судом или исполняет его вердикт. Что до косвенных последствий — один Бог может их предвидеть.

— Не могли бы вы объяснить, что имели в виду?

— Если ученик будет на длительное время выведен из режима интерната и отвыкнет от него — я не исключаю, что начало второго учебного года может быть непростым, — глядя на Меллвина честными глазами из-под круглых очков, проворковал Петье. — Мы имели прецеденты, хоть и немногочисленные. И они показывают, что успеваемость в таких случаях снижается, а количество дисциплинарных взысканий — повышается. Как педагог с большим стажем, могу заверить, что незапланированное прерывание тщательно продуманной учебно-воспитательной программы почти никогда не проходит без негативных для ученика последствий. Речь идет о естественных последствиях. Такова человеческая природа. Требуется много времени, чтобы дисциплинировать нас и выработать полезные привычки. А недисциплинированность и вредные привычки приходят намного быстрее.

Внимательно выслушав тираду Петье, я вдруг начал с удивлением сознавать, что происходящее может и не быть постановкой. Во всяком случае, сложно было поверить, что педагоги в «Вознесении» обладают такими актерскими талантами и решили применить их в угоду воспитанию одного-единственного ученика. Ладно еще Петье, но неужели Кито согласился бы принять участие в розыгрыше, где ему отведена столь неблаговидная роль? Нет, только не он.

Так что, получается, все это по-настоящему?

— Ваше умозаключение понятно, — кивнул Меллвин. — У вас есть еще вопросы или дополнения?

— Лишь одно, мистер Меллвин. Я бы хотел, чтобы вы сообщили Алексу — простите, но я привык называть его именно так — сможет ли он пообщаться со своими кровными родственниками, если выйдет за стены интерната. Скажите ему.

— Не понимаю, какое это имеет отношение к предмету разбирательства, — недовольно буркнул Меллвин, сверяясь с часами. — Мы же все протоколируем.

— Это имеет самое непосредственное отношение к делу. Уверяю вас: слушая этот разговор, Алекс думает именно об этом. Я убежден, что он не испытывает и не может испытывать каких-либо теплых чувств к человеку, с которым был эпизодически знаком год назад. Я также верю, что за этот год мы воспитали в нем сознательность, которой достаточно, чтобы оценить бессмысленность и вредность полуторамесячного прерывания его учебной программы. Алекс достаточно умен, чтобы сознавать — это принесет ему лишь сомнительное удовольствие праздности и иллюзорной свободы, но взамен отбросит его далеко назад на том непростом пути, по которому он шел все эти четырнадцать месяцев. Я также абсолютно уверен, что Алекс перерос тот период, когда он мог замышлять планы побега из интерната и отказа от блестящей судьбы, уготованной ему по окончании учебной программы. Единственное, что способно перевесить чашу весов в его сознании в пользу перспективы опекунства мистера Ленца — это надежда узнать о судьбе своих родителей или даже увидеться с ними. Поэтому я и спрашиваю, мистер Меллвин — может ли мальчик на это рассчитывать?

— Э-э-э… — судя по смущению Меллвина, он не ожидал такого хода от Петье. — Нет, не думаю. В ходе судебного разбирательства местонахождение Катерины и Владимира Войцеховских достоверно установить не удалось.

— Не только в ходе судебного разбирательства, — сурово поправил его заведующий по воспитательной работе, проникновенно посмотрев на меня. — Мне очень жаль, Алекс, но этого не удалось сделать никому за все эти четырнадцать месяцев. Я не хотел сообщать тебе этих новостей, но обстоятельства вынуждают. Они так и не вышли на связь ни по одному из доступных каналов.

В душе у меня разнеслась гулкая пустота. Глядя прямо в глаза Петье, я готов был поклясться, что он говорит правду. И мои зубы невольно сжимались все крепче. С того самого момента, как четыре с лишним месяца назад до меня дошли новости о ходе войны в Европе, я тешил себя надеждой, что мама осталась на контролируемой ЦЕА территории и неоднократно пыталась выйти со мной на связь через Ленца, а может быть, даже находится здесь, на территории Содружества, в какой-нибудь «желтой зоне», и терпеливо ожидает моего возвращения. А теперь он хочет сказать, что она так и не объявилась?! Нет. Я не хочу в это верить.

— Позвольте-ка, — начал было Меллвин. — Но ведь Владимир…

— Это доказательств является крайне сомнительным! — насупившись, гаркнул на него Петье. — Я возражаю против того, чтобы мальчику пудрили голову!

— Что — Владимир? — тихо спросил я, глянув на Меллвина. — Вы назвали имя моего отца?

— Я всего лишь хотел сказать, что в распоряжении суда есть документ, который… э-э-э… предположительно подписан…

— Мог быть подписан! — раздражительно поправил его профессор. — По чьим-то там словам!

— …вашим отцом.

В кабинете установилось тягостное молчание. Я смотрел на чиновника, не отрывая глаз.

— Этот документ был предоставлен в суд заявителем. Документ надлежащим образом не легализован и его происхождение представляется весьма туманным, — сообщил Меллвин. — Почерковедческая экспертиза засвидетельствовала, что подпись на документе может действительно принадлежать Владимиру Войцеховскому с вероятностью 60 %.

— Что сказано в этом документе? — слабым голосом молвил я. — Что написал мой отец… если это он?

— В данном документе, который датирован… минуточку… 28 ноября 2077-го года, сказано, что его подписант, якобы находясь в здравом уме и трезвой памяти, без какого-либо принуждения, желает, чтобы вы, якобы его сын, были переданы под опеку Роберта Ленца. Данный документ скреплен лишь подписью должностного лица некоего пенитенциарного учреждения государственного образования «ЮНР», якобы имеющего полномочия совершать нотариальные действия. Однако суд, ввиду отсутствия действующего договора о правовой помощи с «ЮНР» не собрал достаточно данных, чтобы подтвердить подлинность этой подписи, наличие у указанного служебного лица полномочий и даже само существование указанного пенитенциарного учреждения, а тем более достоверность изложенных в документе данных. Ввиду этого доказательственная сила документа оценена судом критически, хоть он и приобщен к делу…

28 ноября. Это был 227-ой день моего заточения. Больше 250 дней с того дня, как я покинул Генераторное. И более трехсот дней, как папа был арестован в Бендерах. Может ли быть так, что папа в этот день был не только все еще жив, но и сумел подписать какой-то документ — «враг народа», «иностранный шпион», находящийся в югославской тюрьме в военное время? Каким чудом Ленц мог ухитриться заполучить этот документ? В это совершенно невозможно было поверить.

Переведя взгляд на Петье, я увидел, как заведующий интернатом по воспитательной работе печально-иронично улыбался, с ноткой сострадания, как бы говоря мне без слов: «Алекс, ты же понимаешь не хуже меня, что это чушь собачья, что твой отец ничего не мог написать и передать. Неужели ты на это купишься?!»

— Итак, давайте дальше по протоколу, а то мы всерьез выбились из графика и отошли от предмета разбирательства, — засуетился чиновник. — Ключевой вопрос. Мистер Войцеховский, согласны ли вы, учитывая все вышеизложенное, чтобы мистер Ленц стал вашим опекуном до вашего совершеннолетия?

Я потрясенно покачал головой. Все это был слишком неожиданно.

— Сэр, я не знаю, что ответить, — осторожно произнес я. — У меня сейчас совершенно новая жизнь здесь, в интернате. Мне даже непривычно, когда вы зовете меня тем, старым именем. Я очень ценю то, что мои воспитатели, в том числе и мистер Петье, сделали для меня, и прислушиваюсь к их советам. Я бы не хотел каким-то образом выразить свою неблагодарность или халатное отношение к учебе. Но, с другой стороны, я знаю, что Роберт Ленц — это замечательный человек, я его очень уважаю, и для меня честь, что он выразил желание стать моим опекуном. Тем более, если мой отец этого хотел…

— Это не доказано, Алекс, — вставил Петье, и Меллвин бросил на него недобрый взгляд.

— Я правда не знаю, как правильно поступить, — я перевел неуверенный взгляд с чиновника на профессора.

— Возможно, тебе требуется больше времени, чтобы подумать? — подсказал Петье.

— Да нет, я… — мне пришлось глубоко вдохнуть, словно ныряльщик перед погружением в воду, чтобы наконец выдавить из себя то, что я никак не решался произнести. — … на самом деле, был бы не против провести летние каникулы с мистером Ленцом, если он хочет этого, если так решит суд, и если мне не воспретят воспитатели. Я обещаю, что постараюсь полностью наверстать упущенное по возвращении в интернат.

— Ты хорошо подумал, Алекс? — спросил Петье, поправив очки.

— Да, — нерешительно взглянув на него исподлобья, произнес я. — Я все обдумал, сэр.

Эти простые слова стоили мне неимоверных усилий. Даже не знаю, откуда у меня взялась на них решимость. 446 дней не минули бесследно. Но все-таки они не сломали меня полностью. Я сам думал, что сломали. А оказалось, что, наверное, нет.

— Что ж, — вымученно ухмыльнулся чиновник. — В принципе, это все, что мне требовалось услышать.

6 июля 2078 г., среда. 448-ой день.

Вопреки ожиданиям, прощание с куратором Кито не вытрепало мне много нервов. Он, конечно, постарался вылить на меня всю свою желчь, и я не сомневался, что мстительный коротышка устроит мне «вырванные годы» сразу же по возвращении в интернат — но в тот момент я, на удивление, не беспокоился из-за этого.

Безучастно слушая серьезную речь японца, призванную отравить мне грядущие полтора месяца вдали от пуританских канонов интернатовской жизни, я старался не позабыть слов ни одной из двух десятков просьб и напутствий, полученных от однокашников перед выходом «на волю». Мне не хотелось позабыть ни одной просьбы, ведь товарищи, в отличие от меня, проведут эти полтора месяца здесь, взаперти, и ожидание новостей от меня будет маячить перед ними единственным лучиком света во мраке ежедневных напряженных занятий и безжалостной муштры.

— Каникулы — это отдых, — вещал Кито, глядя на меня насупленным взглядом. — Но не отождествляй отдых с праздностью. Отдых — это полезная и необходимая стадия учебного процесса, которая требуется для того, чтобы упорядочить и систематизировать приобретенные знания. Праздность — это потеря жизненного времени в бездеятельности. Праздность достойна порицания. Ты прибыл сюда разбалованным и неорганизованным подростком, Сандерс. За те месяцы, что ты провел в этих стенах, ты шагнул на путь правильной и эффективной организации жизни. Но ты сделал лишь первые шаги на праведном пути. Здоровый дух, который в тебе воспитывается, не стал еще краеугольным камнем твоего жизненного уклада. Поэтому кратковременное отлучение из этих стен станет для тебя испытанием.

Вглядевшись в мое лицо, куратор, видимо, усмотрел в моем виноватом взгляде нечто такое, что весьма не понравилось ему. Нахмурив брови еще сильнее, он продолжил:

— Я тебя предостерегаю! Даже переступив порог интерната, даже оставшись без своего «пип-боя», ты не должен ни на секунду забывать о тех базисах и принципах, которые лежат в основе образовательной программы. Соблюдай прежний ритм жизни, режим сна и питания. Совершенствуй себя. Ежедневно уделяй разумное время повторению пройденного материала и подготовке ко второму учебному году. Не расслабляйся. Не поддавайся внешним раздражителям, которые будут толкать тебя к праздности, лени, обжорству, глупым играм, бездумному расходованию времени и своей энергии. Даже если эти раздражители будут исходить от близких людей. Запомни: истинно близким сознательному гражданину может быть лишь другой сознательный гражданин, разделяющий основополагающие принципы и идеалы…

С глубокомысленным видом (по крайней мере, я попытался состроить соответствующую мину) я кивал, очень надеясь, что Кито не почувствует, как его слова пролетают сквозь меня, не задерживаясь в сознании. Левая рука время от времени тянулась к запястью на правой, потирая участок белой незагоревшей кожи, на котором еще недавно был закреплен «пип-бой». Кроме олимпиады по боксу, где ношение таких предметов было запрещено, я не снимал его ни разу за все эти 448 дней.

— … действительно станут испытанием воли. Я не слишком надеюсь, зная, увы, твой характер, но все же хочу верить, что ты пройдешь это испытание достойно. Если же нет — не думай, что по возвращении сюда тебя будут ждать хоть малейшие послабления! Наоборот, с тебя будет двойной спрос, Сандерс! Ты это понимаешь?!

— Конечно, понимаю, сэр. Я очень благодарен вам за наставления. Я не забуду о них, — пробормотал я безучастно отработанным елейным тоном.

Я покидал интернат тем же путем, каким и попал сюда. Перед самым выходом мне выдали мою старую одежду (на удивление, выстиранную и продезинфицированную). Не выдали лишь коммуникатор — сказали, что его выслали моему новому опекуну, чтобы тот распорядился им по своему усмотрению. Неловко облачившись в свои старые шмотки (они оказались на меня слегка маловаты), я долго рассматривал себя в зеркало, стараясь свыкнуться с тем, что этот молодой парень в гражданском — это вознесенец Алекс Сандерс. Или нет? Может это Димитрис Войцеховский, вернувшийся в свое тело после длительной отлучки? Но что он за человек? Я это почти забыл.

К микроавтобусу Кито меня провожать не стал — передал под ответственность охране около здания приемной комиссии. По странному совпадению водителем оказался тот же человек, который вел автомобиль в первый день моего пребывания в Сиднее — угрюмый волосатый мужик по имени Омар, от которого сильно несло сигаретами. Он не стал даже обращаться ко мне — лишь кивком головы указал на кузов и я покорно забрался в него, захлопнув за собой дверь.

До самого момента, когда перед микроавтобусом наконец открылись ворота, я, затаив дыхание, ожидал какого-то подвоха: например, что к автобусу подбежит Кито или Петье и сообщит, что все отменяется. Но мы выехали с территории интерната. Это был всего лишь пятый или шестой раз за все это время, когда я покинул его.

Прижимая к груди свой рюкзак (я пока еще не созрел, чтобы начать копаться в нем, перебирая непривычные, давно забытые предметы) я смотрел на милые очертания пригорода Уотл-Ридж с его ухоженными газонами и аккуратненькими малолитражками с электродвигателями. Не слишком пока еще верилось, что мне вскоре предстоит ходить по этим улицам без строя товарищей и без надзора куратора. Если все это правда и меня не ждет какой-нибудь жестокий подвох, то в скором времени у меня появится такое количество прав, от которого просто вскружилась бы голова, будь я в состоянии их все оценить. Но пока еще я задумывался лишь о таких простых вещах, как возможность не идти в ногу и не следить за хвостом строя, чтобы никто не отстал.

До самого последнего момента я подозревал, что микроавтобус отвезет меня в какое-то другое место, нежели было обещано. Может быть, другой интернат. Либо сделает несколько кругов и вернется к воротам, из которых выехал, где Кито торжественно объявит мне о месяце карцера за предательство, глупость и слабохарактерность.

Лишь когда автомобиль заехал на смутно знакомую мне парковку около станции метро и я заметил силуэт мужчины, ожидающий меня около своего автомобиля, я уверовал, что никакого злого умысла и ничьей глупой шутки нет — все это происходит на самом деле.