Новый мир. Книга 3: Пробуждение

Глава 1

§ 1


На «Высоте 4012» тем днем было людно и шумно, как в кофейне в центре Сиднея. Я весьма смутно помнил, как выглядит хоть одна кофейня. Не помнил и вкуса кофе, если не считать кофеиносодержащий «бессонный напиток» в серых жестяных банках по полпинты, входящий в армейские продуктовые наборы. Но люди, которых я видел рядом, пробуждали во мне воспоминания о давно забытых вещах.

Они совсем не были похожи на нас. И дело не только в гражданской одежде — модных дутых куртках, как у горнолыжников-любителей, разноцветных брендовых ботинках и ярко-оранжевых жилетах со светоотражателями и надписями «Пресса». У них были совсем другие лица, другие голоса, другие взгляды, другие повадки. Они даже пахли иначе — свежее и приятнее. Они были возбуждены, энергичны, смотрели вокруг живыми, подвижными глазами. Они фонтанировали эмоциями, разглагольствовали, спорили, ругались, смеялись, обнимались. Эти люди были здесь из-за войны. Они постоянно смотрели на войну, постоянно говорили о ней, грезили ею, черпали в ней свое вдохновение, оправдывали ею смысл всего, что делали. Но они не видели войны. На самом деле никто из них понятия не имел о том, какая она.

— Что они все здесь делают? — склонившись ко мне, с интересом прошептал Орфен, невольно провожая удивленным и восхищенным взглядом деловито проскользнувшую мимо блондинку в белоснежной курточке с меховым воротничком, за которой тянулся соблазнительный шлейф цветочных парфюмов.

«Она подошла бы ему», — подумал я неожиданно, задумчиво глядя на лицо собеседника. Она была лет на пять-шесть старше, Орфену ведь всего двадцать. Но все равно они смотрелись бы как пара. Где-то там, в другой жизни, легионер Орфен, которого на самом деле, как я знал из его личного дела, звали Питером Коллинзом, был бы писаным красавцем, словно с плаката, хоть в рекламе снимайся, под стать ей — шесть футов росту, блондин, белоснежные зубы, приятные открытые черты лица, скромный и грамотный парень из хорошей, пусть и небогатой семьи.

Может быть, когда-то он и сможет стать таким. Смыть с себя окопную грязь, очиститься. Он будет причесан, красиво одет, будет пахнуть туалетной водой. У него в волосах почти нет седины, и она не очень заметна, так что даже не придется подкрашивать их. Впалость щек и болезненная острота черт лица сгладятся, если он начнет нормально питаться. Круги под глазами исчезнут, если он будет нормально спать по ночам и избавится от стрессов…

«Ты не веришь в это», — произнёс мрачный голос из глубин моей души. — «Ты не веришь, что он когда-то будет нормально спать по ночам. Как и ты сам».

Взгляд Орфена, направленный на сногсшибательно красивую корреспондентку, вовсе не выражал того, что должен выражать взгляд двадцатилетнего парня. Он принимал производные «Валькирии» не настолько долго и не настолько много, чтобы в его памяти стерлись любые отголоски человеческих инстинктов. Но оставшиеся их следы были уже едва заметны. Если бы блондинка сейчас подошла к нему и предложила уединиться, он бы не знал, что делать. И я не смог бы посоветовать ему ничего лучшего, нежели просто отказаться и поскорее уйти. Ни на что другое его организм все равно был физически не способен.

«Может быть, когда-нибудь найдут способ это исправить», — подумал я сумрачно, вспоминая тот, единственный свой случай, в 90-ом, в Европе и пытаясь убедить себя, что я себе не лгу. — «Может быть, у нас еще все будет хорошо».

— Р-2, а-ну давай живо целься на вход! — необыкновенно важным тоном скомандовала блондинка, обращаясь к миниатюрному дрону-телеоператору размером с футбольный мяч, который с тихим жужжанием плыл за ней следом. — Мне нужны самые лучшие кадры, слышишь?!

— Я для этого сделан, дорогуша, — механическим, но пафосным и гламурным голосом ответил подстроенный под владелицу виртуальный интеллект из недр жестянки.

— Как я смотрюсь? Не вымазалась хоть?! — поинтересовалась журналистка, откинув светлые локоны за плечи и придирчиво осмотрев рукава белоснежной куртки. — А-ну включи зеркало!

— Немного подводочку освежить не помешало бы, лапочка.

— Времени нет! Он вот-вот явится! — откинула его совет блондинка.

Она была здесь такой не единственной. Я насчитал в аскетичном прямоугольном помещении, заполненном привинченными к полу алюминиевыми столами и лавками, не менее дюжины людей, которым было здесь совсем не место. Между собой мы называли их «туристами». Это были военкоры различных информационных агентств, а также кинематографисты, фотографы, писатели, блоггеры, художники и неизвестно какие еще представители мирового бомонда, которые творили героическую летопись военных лет — этот жанр был сейчас как никогда в тренде.

— Зачем их всех пригнали сюда, сэр? — продолжал недоумевать Орфен, наблюдая за царившей тут суетой. — Они могли бы писать свои репортажи, или что они там делают, в другом месте, подальше отсюда.

Наивному парню казалось, что люди не могут оказаться здесь иначе как по приказу или по нужде. Он еще плохо знал человеческую природу.

— «Пригнали», говоришь? — иронично хмыкнул я, сделав глоток чая из пластикового стакана.

«Высота 4012» была одной из трех ближайших к фронту точек, где разрешается находиться гражданским. Со здешней смотровой площадки, в ясный день, при наличии хорошего объектива, открывался обзор на один из заснеженных отрогов горного хребта, который регулярно подвергался бомбардировкам. Козырное место. Далеко не каждый зевака способен был достать сюда пропуск. Поговаривали, что кое-кто выкладывал за это по тысяче фунтов.

Из полусотни людей, греющихся в баре, не наберется и трети, которые находились тут по долгу службы. А тех, кто занимался тут чем-то полезным, было и того меньше. Их легко было узнать по грязно-белой униформе и лицам, не выражавшим ни капли восторга по поводу того, что происходит вокруг.

Вон группа десантников из 101-ой воздушно-десантной дивизии сгрудились вокруг столика в темном углу, поближе к музыкальному автомату, исторгающему из себя хриплые звуки пения какой-то неуместной здесь поп-дивы. Десантники озлобленно резались в электронные карты и хлестали что-то очень крепкое из алюминиевых стопок. «Туристы» к ним не совались — чувствовали окружающий их ореол напряжения и агрессии. После потерь, которые 101-ая дивизия понесла во время бессмысленной «пробной» высадки пять дней назад, эти парни были очень злыми.

Пара суровых мужиков с нашивками 70-ой горнопехотной дивизии, из роты, охраняющей «Высоту 4012», вяло потягивали пышущий паром грог у барной стойки и молчали, радуясь теплу после долгого караула при -20 градусов по Цельсию. Они были здесь завсегдатаями. Поговаривали, что эти ребята уже скопили себе на безбедную старость, проводя для «туристов» экскурсии в места с еще лучшим обзором, где находиться запрещалось.

Трое дюжих бойцов Сил специальных операций, не снимая с лиц масок, в чем чувствовался некий неуместный пафос, демонстративно попивали лишь содовую. Они умостились за длинным столиком в самом центре помещения, в окружении журналистов, жмурясь от щелчков фотокамер. Всем своим видом показывали, что они — элита. Держались немногословно, на вопросы отвечали односложно. Ждали, небось, своего легендарного командира, ради которого блондинка и ее коллеги и настраивали свои камеры.

А вон как раз зашел пропустить стакан водки Джаггер, старый сутулый следопыт из 334-го отдельного Гималайского лыжного батальона по прозвищу Росомаха, грозным рыком отогнав от себя подскочивших было журналистов. Росомаха и общаться-то с людьми не умел, не то что давать интервью. Но в округе не нашлось бы ни одного вояки, кто не поставил бы следопыту бутылку по первому же знаку. Все помнили, как он, рискуя жизнью, натаскал с горных склонов уже несколько сот раненых и погибших, оставшихся там после неудавшихся высадок.

Лишь немногим приветливее Росомахи выглядела мастер-пилот Молина. Она эмоционально стучала своим летным шлемом о стойку, яростно выговаривая что-то авиатехнику, меланхоличному мужику азиатской внешности лет сорока с безразличным пропитым лицом. Среди потока брани я различил «Черт бы тебя побрал! Опять!» и «Сколько можно говорить об этом, Пин?! Ты вообще меня не слушаешь?!» Скуластое, некрасивое, но волевое лицо эффектной темноволосой латиноамериканки, чаще всего выражавшее решительность и праведный гнев, было уже хорошо знакомо публике по прошлым репортажам. Молину называли «летающей бестией». Ее истребитель уже дважды сбивали над Нандадеви. Во второй раз ей оторвало ногу по колено. Но она, едва покинув госпиталь, продолжила летать с протезом и дралась в небе не хуже любого другого пилота. Десантники, которых она прикрывала с воздуха, ласково говорили, что яйца у Молины покрупнее, чем у любого мужика из их дивизии.

Были еще какие-то ребята из вояк, которых нет смысла перечислять. Они сидели по двое или по трое, не поднимая голов и переговаривались шепотом, как и мы с Орфеном. Остальных посетителей я относил к «туристам», независимо от того, носили они погоны или нет.

Здесь прохлаждались ленивые летчики тыловой авиации, полненькие снабженцы, лощеные штабисты. Был один чопорный бригадный генерал из новосформированной 60-ой мотострелковой дивизии, которая всего неделю как прибыла на фронт. Кустистые брови толстощекого генерала были грозно нахмурены — кажется, он только и ждал, чтобы сделать кому-то замечание, еще не привыкнув к негласному правилу «Высоты 4012», по которому все звания и титулы принято было оставлять за дверьми. Выделялись две девчонки лет по двадцать у барной стойки, пьющие глинтвейн через трубочки, одна хихикающая и одна серьезная. Это очередные новенькие сестрички милосердия из «Красного Креста». Приехали сюда не иначе как ради постов в социальных сетях. Ухаживая за ранеными, небось, рассчитывали найти себе тут женихов. Какие-то чопорные штабные офицеры уже оказывали им знаки внимания, но те пока строили из себя недотрог.

— Никто никого не пригонял, Орфен, — насмешливо прошептал я. — Они все сами слетаются сюда, как москиты, почуявшие кровь. Хотят быть поближе к войне. Не слишком близко, но так, чтобы почувствовать, как кровь в жилах начинает нестись быстрее. Им нравится чувствовать себя причастными. Посмотри на них. Сколько в них важности! Они, похоже, в самом деле верят, что именно от них зависит исход войны.

Возможно, я был несправедлив к «туристам». Многими из них вполне могли двигать благородные патриотические мотивы. Однако я видел слишком много настоящей войны, чтобы испытывать хоть какое-то сочувствие к людям, которых к ней тянуло.

— Что за чушь?! — возмутился Орфен.

Лицо юного легионера омрачила тень. Нахмурившись, он стал выглядеть старше. На светлом челе отчетливо проявилась печать войны. Я заметил, как две медсестрички у стойки опасливо на него покосились. Взгляд одной из них невольно замер на секунду на мне, а затем сразу пополз в сторону. Я знал, что при виде меня их бросает в дрожь.

Внешность моя и впрямь была несколько устрашающей, главным образом из-за пепельно-седых волос и щетины, а также большого шрама на щеке. Я выглядел старше своих тридцати двух, а чувствовал себя и того старше.

По сравнению с атлетической тяжеловесной фигурой своей молодости я стал суше и жилистее, но состоял я из одних лишь мышц, твердых, как сталь и натренированных исключительно для того, чтобы я был максимально эффективным в бою. Даже по одному лишь моему сложению встречным становилось ясно, что ввязываться со мной в драку не стоит. А окончательно убеждал их в этой мой взгляд, в котором отражалась тень всего, через что мне пришлось пройти.

Эти девицы уже видели меня здесь раньше. Небось, расспрашивали про меня у бармена, приветливого толстенько чернобрового индуса по имени Рави. Рави называл меня «Белый Волк». Любил травить обо мне страшные байки, чтобы развлечь публику. Он и сам не подозревал, как близки некоторые из его баек к правде.

— Говори тише, Орфен.

— Слушаюсь, сэр. Простите, сэр. Но ведь они… сэр, вы разрешите продолжить?

— Валяй.

— Но ведь они не пойдут туда, сэр! Они ведь даже не представляют, каково это — быть там!

Я лишь криво усмехнулся, не став отвечать.

— Почему же тогда они ходят вокруг такие надутые, да еще и воротят от нас нос, словно мы пустое место?! — парень с трудом мог скрыть гнев. — Вон, смотрите, даже к этому чертовому летчику, который никогда не подлетал к Нандадеви и на полсотни миль, подсели брать интервью!

Мой рот искривился в ироничной усмешке, когда я увидел чувство собственной важности на лице усатого пилота транспортника. Этому мужику не помешало бы сбросить фунтов сорок веса. И я точно знал, что всю индийскую кампанию он провел доставляя грузовые контейнеры в прифронтовую зону из глубоких тылов, а в перерывах между рейсами заходил на «Высоту 4012» пропустить пару-тройку бокалов пива.

Но сейчас напротив авиатора, вольготно умостившего толстый зад на стуле, сидели двое «туристов»: опрятная темнокожая девушка чуть за тридцать с модной короткой стрижкой, знакомая, кажется, по каким-то выпускам новостей, и мужик слегка за сорок с внешностью киногероя и прилизанными волосами, в щегольской куртке цвета хаки.

Мужика я сразу узнал. Это был распиаренный военный журналист и писака Берни Андерсон, автор сотен красочных пропагандистских репортажей и нескольких томов мемуаров, ведущий и сценарист собственного рейтингового телешоу на ABC и, как говорят, мультимиллионер. Андерсон был очень популярен. Телезрители и читатели, говорят, засыпали его благодарственными письмами. Я слышал как-то выдержку из одного письма. Пожилая домохозяйка из Брисбена писала, что ставит Андерсона в пример своим детям как образец мужества, стойкости и благородства.

Должно быть, она никогда не слышала, как разительно меняется голос у Берни, если камера вдруг начинает дрожать и взрывы начинают доноситься ближе, чем полагается по сценарию. А вот мне доводилось слыхать немало таких историй от очевидцев. Некоторые до сих пор катаются по полу от хохота, вспоминая писклявый визг, доносящийся из мужественного рта этого героического типа в такие моменты.

— Смотрите. Ловят каждое слово, словно он какой-то чертов герой. А к нам… — с обидой бормотал парень, пожирая глазами летчика.

Действительно, нас все огибали. Старательно не замечали. Еще ни разу никто не подошел с вопросом. Я привык к этому. Даже научился относиться к этому как к благословению. Если бы не это, я не смог бы бывать на «Высоте 4012». А это, как ни крути, единственное место в этих горах, где чувствовалось… не знаю даже… что-то от той, забытой, старой, нормальной жизни.

Это сложно объяснить. Я ненавидел и презирал их всех, этих никчемных искателей зрелищ и ощущений, идиотов, которые гонялись за фронтовой романтикой вместо того, чтобы наслаждаться нормальной жизнью. Но меня к ним тянуло. Словно одичавший пес, я готов был скалить на людей зубы и никогда бы не стал есть у них с рук, но все же меня манил свет их костра, и я жадно смотрел на него из ближайших кустов.

— А кто мы такие, Орфен? — тихо прошептал я.

Сам не заметил, как моя покрытая мозолями рука крепче сжала миску с бульоном.

— Никто, — ответил за него я. — Мы — тени. Мы здесь не ради славы.

Я надеялся, что он не спросит, ради чего же тогда. Парень был уже почти готов к этому вопросу с теми минимальными дозами «Валькирии», которые я ему обеспечил. Но я не был готов дать ему честный ответ, хоть употреблял даже меньше, чем он.

К счастью, он не спросил.

— Простите меня, сэр, — покорно потупил он глаза и вновь начал хлебать свой бульон.


§ 2


Мой взгляд невольно пополз к заледеневшему бронированному окну, которое находилось вровень с землей, у потолка вкопанного в землю бункера. Там, за герметичными утепленными стенами, шел спокойный и обильный гималайский снегопад.

Время от времени пол и стены слегка подрагивали, напоминая всем, что мы находимся совсем недалеко от самой горячей на планете зоны боевых действий. Но на эту дрожь никто, кроме «туристов», даже не обращал внимания. Это были звуки спокойствия. Передышки. Звуки оживления звучали иначе. Все мы знали их. Все мы их ждали. Одновременно жаждали и боялись.

Мои глаза невольно переместились на дисплей позади барной стойки, который с сильными помехами транслировал эфир англоязычного евразийского канала «Голос Новой Москвы». Передача велась прямо из подземного мегаполиса с целью «образумить» солдат противника и подорвать их боевой дух. Удивительно, но многие наши военные любили смотреть ГНМ. Отчасти ради того, чтобы саркастически посмеяться и сочно послать говорящих с экранов коммунистических лидеров. А отчасти считая, что между строк пропагандистских сообщений можно прочитать некоторые планы врага.

Сейчас транслировали очередную речь Игоря Сальникова, бессменного мэра Новой Москвы с момента ее основания. Спустя столько лет войны Сальников был всем хорошо знаком. В какой-то степени этот крикливый, воинственный старпер олицетворял нашего врага. Он был намного живописнее однотипных низеньких сердитых китайцев, сидящих в Новом Тяньцзине. Взять хотя бы его биографию: бывший офицер вооруженных сил РФ, успевший поучаствовать еще в Третьей мировой войне, а после войны — один из лидеров праворадикальной партии «Русь», выступавшей за возрождение российского величия под сенью Евразийского Союза.

— Я обращаюсь к простым солдатам, обманутым империалистической пропагандой. К тем, кто служит в так называемых «миротворческих силах», развязавших агрессивную войну против нашего государства. Вы нам не враги! Даже сейчас, после всех варварских действий, предпринятых против нашего города, после совершенных против нас военных преступлений, таких гнусных и омерзительных, что даже слова о них способны ранить цивилизованного человека, я утверждаю — в этих горах нет наших врагов, не считая пары тысяч ренегатов, этих головорезов, готовых убивать кого угодно за кровавые деньги нанявших их корпораций! Я знаю, что вы не хотите быть здесь! Вас послали умирать на чужой земле, в тысячах миль от дома, не спросив вашего мнения. Подумайте, за кого вы воюете! Посмотрите, как жируют нажившиеся на войне денежные мешки! Они радуются росту своих акций на бирже, сидя на кожаных креслах в роскошных офисах на вершинах небоскребов в Сиднее, Канберре, Мельбурне и Окленде. Пока вы здесь голодаете и мерзнете, эти лоснящиеся от жира старики кормят черной икрой своих комнатных собачек! Они смеются над вами, подбивая свои барыши, и радуются, что они окружены наивными простаками, которыми им так легко манипулировать с помощью карманной прессы и продажных политиков. Пока ваши товарищи умирают и становятся калеками, они тратят миллионы на омоложение, пересадку органов и продление жизни. Да они наших внуков переживут! А что же их собственные дети? Они воюют там, рядом с вами? О, нет, это не для них, не для избранных! Вместо того чтобы рисковать здесь своей жизнью, эти пижоны закидываются наркотой и таскают продажных девок в ночных клубах, гоняют по городу на спорткарах, просаживая за одну ночь намного больше, чем простой работяга может заработать потом и кровью за целый год! Вот они — ваши лидеры! Вы любите их так сильно, что хотите за них умереть?! Вспомните, как вообще началась эта война, кто ее начал, как и кто ее вел! Прикрываясь ложью о своем миролюбии, ваш Патридж, марионетка в руках олигархии, сплел сеть политических интриг и намеренно спровоцировал эту войну. Война позволила ему удержаться у власти и задавить любое инакомыслие, а его хозяевам — еще туже набить и без того необъятные кошельки, наживаясь на торговле оружием, военным снаряжением и медикаментами. Из чисто корыстных побуждений он оплевал память миллиардов людей, ставших жертвой еще более страшного конфликта. Нарушил табу, установленное во благо всех оставшихся людей Земли, которое, как мы надеялись, останется незыблемым столетиями. Ваши лидеры называют себя «цивилизованными людьми». Но какими методами и средствами они ведут эту войну?! Число жертв среди гражданского населения Евразийского Союза в десятки раз выше, чем в городах Содружества. Все эти годы наши города подвергались изуверским массированным бомбардировкам с воздуха и из космоса, жестоким и бессмысленным! Слышите?! Даже в эти самые минуты это продолжается! Наш город, в котором обитают сотни тысяч детей, женщин и стариков, подвергся полной блокаде. Каждый день ваши бомбы погребают ни в чем не повинных людей живьем. У этого бомбового террора нет никакой военной цели, он вообще никак не вредит нашей обороне. Он направлен лишь на запугивание обыкновенных людей. Но я скажу вам одну вещь. Это не срабатывает! Никто из нас не напуган. С каждым днем этой осады сердца наших людей ожесточаются и наполняются яростью. А их стремление к миру и спокойствию склоняется в сторону жажды расплаты. Мы никогда не хотели этой войны! Но мы никогда не сдадим свой дом. Нам некуда отступать. Новая Москва стала величественным символом стойкости и мужества всех народов Евразийского Союза. Неприступной крепостью, о которой наши внуки и правнуки будут слагать легенды. Никогда еще я не видел такой храбрости как та, которую проявляют сотни тысяч мужчин, женщин и даже детей вокруг меня. Такую силу невозможно одолеть. Поэтому подумайте о том, что вы делаете. Еще не поздно просто уйти. Еще не поздно закончить этот кошмар миром. Отправляйтесь туда, откуда вы пришли. Возьмите за жабры проклятых капиталистов, чьи щупальца сдавили вам горло, и освободитесь наконец от их тирании! Сделайте это, пока не поздно! А иначе нам придется прийти в ваши города и сделать это самим!..

— Эй! Эй!!! — из угла, где сгрудились десантники, раздался требовательный голос, обращенный к бармену. — Выключи эту хрень, слушать тошно! Эй, ты меня слышишь?!

— Как скажешь друг, — дружелюбно улыбнулся бармен, почувствовав, что десантники, хорошо хильнув, на грани того, чтобы устроить дебош.

Он тут же приглушил звук и переключил на музыкальный канал. Сальников был прерван на середине своей запальчивой речи. Впрочем, ее осадок остался в душе у многих из тех, кто его вообще слушал.

— Говорят, они вот-вот сдадутся. Вы верите в это, сэр? — робко спросил Орфен.

Я тяжело вздохнул. Не люблю говорить о войне. Нет, мне, конечно, приходилось говорить о ней каждый день. Иногда я и слова за сутки не произносил ни о чем другом. Но речь, в основном, шла о тактике, о вещах крайне приземленных и близких к телу — о том, как захватить вон тот пригорок, за каким камнем лучше разместить огневую точку, где заминировать дорогу, не ждет ли нас засада в каком-то ущелье. Когда же люди начинали рассуждать о войне в глобальной перспективе — я предпочитал не участвовать в этом.

Но все же я решил ответить Орфену. Парень нравился мне. В нем было много простых человеческих эмоций — большая редкость для тех, кто прошел Грей-Айленд. Если кто-то из нас и способен будет вернуться к нормальной жизни, дождавшись окончания контракта, то я бы поставил на него.

— Я мало смыслю в политике и стратегии. Но, как по мне, исход войны предрешен с начала прошлого года, когда мы освободили Киншасу. С тех пор коммунисты только и делали, что сдавали позиции, а их попытки контратаковать были неудачными. Готов поспорить, что партийная верхушка, которая сидит в Новом Тяньцзине, давно готова сдать эту гору, чтобы закончить войну и спасти свою умирающую экономику.

Отхлебнув чая и помрачнев, я продолжил:

— Но сумасшедшие русские, засевшие в своих пещерах, скорее подохнут, чем сдадутся.

— Разве руководство не может приказать им сложить оружие?

— Не знаю. Я бы на это не рассчитывал. Не удивлюсь, если нам придется сидеть тут еще добрый год, перерезав им каналы снабжения, пока они не изведутся от голода или китайцы не уговорят их сдаться.

Промолчав немного, я нехотя добавил:

— Либо же наше командование решит закончить кампанию быстро и эффектно. И тогда никому из нас не позавидуешь.

— Вы считаете, мы не в состоянии взять эту гору штурмом, сэр?

При одной мысли об этой невообразимой операции, различные сценарии которой мне приходилось выслушивать и обсуждать на протяжении последних месяцев, у меня сжались зубы. Орфен вряд ли представлял себе, о чем он вообще спрашивал.

— Может, и в состоянии. За это придется заплатить десятками тысяч жизней наших солдат. Не говоря о гражданских! — раздраженно проворчал я, и, обуздав эмоции, продолжил: — При такой операции этого не избежать. Превосходство в воздухе почти ничего нам не даст. Десантники будут погибать на подлетах. Пехотинцы будут погибать на склонах. Затем они все вместе будут погибать в бесконечных пещерах и тоннелях, натыкаясь на мины, засады и ловушки, прорываясь через баррикады, зачищая сектора один за другим.

— Звучит очень жестко, сэр, — произнес Орфен, за чьими плечами были всего пять месяцев на фронте.

— Это может быть хуже всего, что мне пришлось видеть на этой войне.

— Даже не представляю себе, как многое вы видели, сэр, — уважительно опустил глаза юный легионер.

— Намного больше, чем мне хотелось бы. Но война — такая штука, что ты всегда можешь оказаться еще в большем дерьме, чем все, в котором бывал ранее, — буркнул я, и тут замолк и навострил уши.

В баре вдруг поднялась суета.

— Прошу прощения! — Берни Андерсон вдруг разом утратил интерес к авиатору, находящемуся всего лишь на середине своего нудного, явно выдуманного рассказа.

Это был верный знак, что пришел кто-то поинтереснее.


§ 3


Майор Фрэнк Джакоби хорошо подходил для съемок. Это был высокий, шести футов росту, подкачанный темнокожий мужик слегка за тридцать, с мужественным лицом и звучным голосом.

Даже странно это признавать, но он, вопреки отведенной ему сейчас роли пропагандистской марионетки, был неплохим солдатом. На заре войны еще никто не знал его по имени. Он был простым лейтенантом, тридцати лет от роду, командиром взвода в 1-ом рэйнджерском батальоне, входящем в состав Сил специальных операций.

Силы специальных операций (ССО) состояли из подразделений особого назначения, выполняющих задачи, которые были не по плечу общевойсковым частям миротворцев. Попросту говорю, это был «белый» спецназ, о котором было известно общественности. Этот спецназ действовал в соответствии с официальной военной доктриной Содружества, соблюдал, по мере возможности, общепринятые правилами и обычаи войны. В этом было их главное отличие от «черного» спецназа, каковым был «Железный Легион» и подобные ему частные формирования, предназначенные для грязной работы, которая никогда не войдет в официальные хроники войны.

Отношение к ним в ЧВК было несколько надменным. Причем, чего уж греха таить, за показной надменностью нередко пряталась зависть из-за почета, которым пользовались ССО среди гражданских и военнослужащих прочих частей — в отличие от наемников, отношение к которым всегда оставалось настороженным и брезгливым.

Я, впрочем, не принадлежал к числу завистников. Фрэнк был неплохим солдатом. В критический момент в начале войны он вызвался добровольцем на самоубийственную, как многие полагали, миссию. Миссия и вправду оказалась последней для большинства ее участников. Но не для всех. Так уж вышло, что она окончилась успешно. И, благодаря всесильным СМИ, из простого бойца, чудом пережившего страшную мясорубку, Фрэнк за несколько недель стал всенародным героем.

С тех пор его тщательно берегли от пуль. Ни в одной операции, кроме постановочных, которые снимались специально для картинки в СМИ, Джакоби, насколько мне известно, больше не участвовал. Зато количество данных им интервью давно перевалило за сотню. Он гастролировал по всем театрам военных действий, вдохновляя солдат тщательно заученными речами, плодами творчества технологов информационной войны.

Я не порицал Фрэнка за то, кем он стал. Уверен, что новая роль поначалу даже была ему не по душе. Даже сейчас он держался довольно скромно, не позволяя звездной болезни затуманить рассудок. Поэтому репортеры его так и любили.

Мы с Фрэнком общались лишь раз, если тот краткий обмен репликами вообще можно назвать «общением». Это было в тот самый день, когда он еще и подумать не мог, что станет телезвездой, да и выжить не чаял. Уверен, что он меня помнит. Но он, конечно, не подойдет поздороваться, даже если приметит меня в людном баре. Конспирация запрещала ему выдавать, что мы знакомы. Так же, как и мне.

Объективы защелкали, едва герой войны показался на пороге. Журналисты замерли наизготовку, как стая гончих, готовых броситься на дичь. Майор неумело изобразил смущение, как будто не ожидал встретить здесь столько камер и репортеров. Но сосредоточенно-пустое выражение глаз Джакоби яснее-ясного говорило — герой пытается удержать в памяти весьма длинную речь, которую он со свойственной хорошему солдату добросовестностью зубрил всю ночь. А его речи пользуются большим спросом у телезрителей.

Едва знаменитость оказалась в помещении, как на ней тут же сосредоточилось внимание всех, кто тут находился. Прекратив разговоры, люди навострили уши. Некоторые и вовсе поднялись и подошли поближе к журналистам, настраивающим свои робокамеры, дабы не пропустить чего-то важного. Две девчонки из «Красного Креста» глупо захихикали, покраснели и захлопали ресницами. Важный генерал из 60-ой мотострелковой, делая вид, что продолжает пить свой чай, нет да и таращился туда же, куда и все. Молина, перестав отчитывать механика, облокотилась о стойку и неторопливо, как бы нехотя повернула свой орлиный взор к вошедшему. Даже мрачный Росомаха, как раз бахнув вторую рюмку и собиравшийся было, по своему обыкновению, косолапить прочь, задержался, чтобы посмотреть, что же будет.

Джакоби, делая вид, что не замечает поднявшегося из-за него оживления, прошел к столику, который держали для него товарищи из ССО. На ходу поймал банку содовой, брошенную барменом, кивком головы поблагодарив Рави и присел. По настойчивому знаку Берни Андерсона бармен движением пальцев приглушил звук музыкального автомата. Десантники из 101-ой, заказавшие песню, мрачно покосились на индуса, но не стали возражать — кажется, даже им стало интересно.

— Итак, с вами Керри Райс, и это ABC News, — ближе всего к нам оказалась та самая блондинка, что приглянулась Орфену, и мы могли слышать ее зычный, преисполненный важности голос. — Мы ведем прямую трансляцию с Высоты 4012. Да, да, вы правильно поняли — я сейчас в считанных милях от хребта Нандадеви, где вот уже пятый месяц не прекращается операция «Снежный барс» — крупнейшее, и, как все мы надеемся, последнее сражение страшной войны, исказившей до неузнаваемости лицо восставшего из праха Нового мира.

На третий год войны эти пафосные слова казались неуместными. Все знали, о какой именно войне идет речь. А красочных эпитетов все равно недостаточно, чтобы передать весь смысл случившегося. В человеческом языке не существует достаточно сильных и пугающих выражений, чтобы описать события, унесшие жизни почти тридцати пяти миллионов человек. Даже после того, как человечество пережило Армагеддон.

— Сейчас, в январе 2093-го года, никто уже не сомневается в исходе этого кошмарного конфликта. Миллионы граждан Содружества самоотверженно принесли себя в жертву, чтобы остановить марш коммунистической империи, посягнувшей на основы нашего мира. И эта страшная жертва не была напрасной. Противник, казавшийся непобедимым, практически повержен. Его ресурсы истощены, войска обескровлены, в тылах царит смута. После нескольких месяцев тяжелейшей осады, так называемая Новая Москва, город-исток этого ужасающего конфликта, расколовший наш мир на две части, со дня на день падет.

При этих словах я не удержался от ироничной усмешки, и не я один. Я заметил, как Молина громко хмыкнула, Росомаха беззвучно рассмеялся, обнажив неровные желтые зубы, а один из десантников, повернувшись к товарищам, даже не понижая голоса, сказал что-то крепко-матерное. Бригадный генерал из 60-ой дивизии исподлобья посмотрел на этих нарушителей спокойствия, но призывать их к порядку не стал.

— Но еще не так давно все было иначе, — тем временем, продолжила репортерша. — Два с половиной года назад, ранним летом кровавого 2090-го, мир, каким мы его знаем, был, как никогда, близок к краху. Все мы знаем о страшной опасности, нависшей тогда над всем человечеством, и о славном подвиге наших защитников, отвратившем эту беду. Сегодня вместе с нами человек, который непосредственно причастен к тому эпохальному событию…

— Она ведь об операции «Скайшредер, да, сэр? — склонился ко мне Орфен, и его шепот заглушил повесть репортерши. — Я слышал, что…

— Т-с-с! Дай послушать, — отмахнулся я от него.

По неизвестной Орфену причине, о которой я не мог говорить, тема, которой вскользь коснулась журналистка, была мне очень близка. Впрочем, я был уверен, что пропагандистская машина не намерена сегодня возвращаться к той давно покрытой пылью истории. Сегодня Джакоби будет говорить о другом.

Интервью, тем временем, началось.

— Фрэнк, — на правах самого именитого репортера начал Берни Андерсон, посчитав, что столь известный шоумен как он сам не нуждается в представлении. — Так уж сложилось, что вы один из самых известных солдат Содружества. Всем нам очень хочется услышать ваше мнение. Как вы считаете — победа и правда близка?

— Несомненно, сэр, — без малейших колебаний кивнул майор.

Этот ответ вызвал на моем лице кислую усмешку. Но мне понравилось, что он не стал называть журналиста «Берни», хотя тот пытался вести себя так, будто они лучшие друзья. Неплохой все-таки Фрэнк парень, хоть из него и сделали фотомодель.

Вспышки фотокамер заработали с бешеным ритмом, но Джакоби даже не моргнул. Привык.

— Помню, Фрэнк, ты как-то рассказал мне, что написал сыну прощальное письмо, когда отправлялся на операцию «Скайшредер», — припомнил Андерсон, все еще пытаясь закрепиться в амплуа закадычного дружка героя войны. — Собирался сжечь его, когда война окончится, не так ли? Как думаешь, время еще не пришло?

— Пока еще оно хранится у меня в кармане, — серьезно кивнул Фрэнк. — Надеюсь, скоро настанет момент распрощаться с ним. Но еще не настал.

— Стоит ли его сжигать? Сыну наверняка будет приятно когда-нибудь прочесть его, — заметила Керри Райс, взгляд которой картинно потеплел и наполнился умилением, едва речь зашла о ребенке.

— Ему всего четыре. И ему будет гораздо приятнее увидеть наконец папашу дома.

Вспышки камер заблестели, запечатлев трогательное выражение отцовской любви на лице сурового бойца спецназа. Тем временем интервью набирало обороты.

— Эдвард Грей, The Press. Майор, вы не могли бы назвать основные факторы, благодаря которым, по вашему мнению, нашей армии удалось приблизиться к этой великой победе?

Вопрос задал военный журналист, которого мне часто приходилось тут видеть, рыжебородый интеллигентный мужчина в очках хорошо за сорок.

— Я не стратег, а солдат, сэр, — с подкупающей простотой ответил Фрэнк. — Но если вы хотите знать мое мнение, то есть всего один фактор, который сделал нашу победу неминуемой. И его уже назвала мисс Райс. Безграничное мужество и самопожертвование миллионов людей. Я говорю о наших солдатах. О тех, кто помогает нам, тяжело работая в тылу. И о тех, кто ждет нас дома. Без них этого никогда бы не случилось.

Сказав это, Джакоби посмотрел в сторону десантников из 101-ой и уважительно им кивнул. Мрачные лица солдат, которые до этого обменивались ироничными замечаниями, словно по волшебству, просветлели, и один из них, до того казавшийся самым злым, ответил на кивок майора поднятым вверх бокалом. Казалось, все это время они только и ждали, пока кто-нибудь отдаст им должное за их вклад, и, получив знак уважения от заслуженного героя войны, мигом растаяли и утратили всю свою желчь.

Эта сцена выглядела трогательно, так что вспышки заблестели с новой силой. Я не был так к ним привычен к камерам, как Джакоби, и невольно зажмурился. В отличие от Орфена, не думаю, что я хотел бы сейчас оказаться на месте майора. Сомневаюсь, что с такой же легкостью сумел бы отыскать столь же красивые слова, придающие всему этому смысл. Если бы у меня спросили, почему Содружество, скорее всего, победит в этой войне, и если бы я верил, что в такой войне вообще может быть победитель, мой ответ, пожалуй, был бы прозаичен.

Содружество одолевает по двум причинам. Во-первых, Союз ввязался в войну, катастрофически недооценив противника. Они считали, что Протектора больше нет. Чаяли, что противник растерян и полностью деморализован. Они ошиблись. Во-вторых, Содружество грамотно использовало технологическое превосходство, чтобы завоевать господство в космосе, а затем и в воздухе. После этого соотношение сил на земле, которое поначалу так пугало, уже не имело большого значения. Евразийцы все еще могли обороняться в своих крепостях или изнурять нас уличными боями в оккупированных городах, но они утратили главное — стратегическую мобильность. Стоило их войскам выйти на марш — их сразу же испепеляли с неба и из космоса. Их потери — в пять раз выше наших. Эта война продлилась так долго лишь из-за их упрямства. По этой же причине мы сидим сейчас в этих горах.

Впрочем, моего мнения никто не спрашивал.

— Спасибо вам, майор, — тем временем, вернул себе слово вездесущий Берни Андерсон, решив, что пора направить интервью в нужное русло. — Разрешите мне задать еще пару вопросов?

— У меня есть всего несколько минут, мистер Андерсон. Война не ждет. И я буду рад, если ваши вопросы будут не об операции «Скайшредер». Все равно у молодежи это слово теперь ассоциируется с видеоигрой, — с каменным лицом, будто и не выдал только что дежурную шутку, ответил Джакоби.

Кое-кто из публики благодушно рассмеялся, представив, каково было майору, когда в 92-ом Dream Tech выпустила виртуальный симулятор событий, которые он сам едва пережил, ставший хитом сезона среди геймеров.

Майор нравился народу. Я заметил, как две девицы из «Красного Креста», навострив уши и порозовев от возбуждения, обмениваются восхищенными взглядами. Любая из них, кажется, с удовольствием родила бы Фрэнку ребенка. Похожее выражение было написано даже на холеном и ранее надменном лице Керри Райс.

— Что ж, тогда я начну и вовсе не с вопроса, а с благодарности, — вдоволь насмеявшись шутке Фрэнка, с режущим слух натянутым благоговением и сердечностью проворковал Берни. — Позвольте от имени всех наших коллег и телезрителей поблагодарить вас за то, что вы для нас сделали, майор. Если бы не парни вроде вас, эта война могла бы закончиться совсем не так, как суждено. Я даже не знаю, много ли людей на всей планете, исключая разве что самого сэра Уоллеса, могут похвастаться таким грандиозным вкладом в сохранение нашего мира и цивилизации.

— Полноте, сэр! — отмахнулся от явно утрированных дифирамбов смутившийся майор. — Я категорически не принимаю похвал в свой адрес. Я лишь винтик в механизме. Как и вы. Как все мы. Один в поле не воин. Так было тогда. Так осталось и сейчас. Победа состоит из самоотверженности миллионов наших мужчин и женщин, на фронте и в тылу, каждый из которых заслуживает гордости и благодарности.

Я заметил, как взгляд Фрэнка слегка затуманился, будто он отвлекся на какую-то информацию, невидимую зрителем, которую он получил через нанокоммуникатор.

— Агнесса Рахадхаби, Indosiar. Майор, мы не будем отнимать много вашего времени. На фронте вы явно нужнее, чем тут, — взяла слово молодая журналистка со смесью арабских и индийских черт в модном голубом хиджабе. — Это интервью услышат и увидят миллионы людей. Вы бы хотели сказать что-то им всем? Военнослужащим-миротворцам и тем, кто ждет их дома?

— Да, спасибо за эту возможность, мэм. Я действительно хотел бы сказать кое-что.

Все вокруг навострили уши.

— Эта война, принесшая нам так много горя, еще не закончена, — собравшись, Джакоби начал изрекать то, ради чего режиссеры этого военного шоу, я уверен, и приказали ему «случайно» явиться на «Высоту 4012» этим вечером. — Мне больно говорить это. Но сердце подсказывает, что еще многим моим братьям и сестрам по оружию, которые, казалось бы, уже так близки к возвращению домой, придется принести суровую дань кровью, прежде чем озверевший враг прекратит свою бессмысленную агонию. Многие из бойцов сейчас слышат меня. И я хочу сказать им две вещи.

Сделав паузу, во время которой положил руку на плечо одному из своих людей, сидящих рядом, и посмотрев на десантников, внимающих его речи, Фрэнк продолжил:

— Я буду рядом с вами, парни. Я буду там, на передовой, где будете вы. И я отдам жизнь за нашу победу, если понадобится. А знаете, что согревает меня? Это вторая мысль, которую я хочу донести. Меня согревает сознание того, что я сражаюсь за правое дело. Понимание того, что моя грудь прикрывает наших жен, детей, пожилых родителей. Что я веду себя так, как подобает мужчине. И меня согревает вера в то, что на нас смотрит Господь Бог, благословляя наш тяжелый, но необходимый труд. И что каждого из нас, если такова судьба, он примет к себе с распростертыми объятиями…

— Вот черт, — непочтительно выразился я шепотом, не дослушав.

— Что такое, сэр? — встревожился Орфен, узнав эти интонации.

— Там наверху, похоже, решились на штурм, — горестно вздохнул я.

— С чего вы взяли, сэр? — шепнул легионер.

— А к чему еще эта речь? Похоже, пропагандисты решили морально подготовить кое-кого ко встрече с Создателем.

— Вы уверены?

— Хотел бы я ошибаться.

На заднем фоне Джакоби наконец закончил. Некоторое время в зале царила оглушительная тишина. Затем кто-то из десантников начал первым медленно хлопать в ладоши. Несколько секунд спустя одиночные хлопки уже превратились в бурю оваций.

Аплодировали все, кто находился в баре. Некоторые люди поднимались на ноги. Даже Росомаха, прослушавший интервью от начала до конца, с несвойственным ему почтительным видом смыкал свои мозолистые ладони. Две девицы из «Красного креста» хлопали, попутно вытирая слезы. Бармен Рави крикнул, что майор до конца времен будет угощаться на «Высоте 4012» бесплатно. Молина аплодировала от всей души, и кричала «Слава!» Я тоже захлопал, чуть более вяло, нежели остальные. Ко мне присоединился Орфен.

Оглянувшись, я заметил, что совсем не аплодирует лишь один человек, притаившийся в задних рядах журналистской братии. Это была сухощавая, раскосая журналистка с длинным носом и узкими проницательными глазами, сощуренными, будто у прицелившегося снайпера. Было заметно, что прочие корреспонденты держались от нее подальше. Ее взгляд надолго замер на мне и почему-то она не спешила отводить его, как делали прочие. Я тут же посмотрел в другую сторону.

Казалось, что на этом интересные события вечера исчерпаны. Берни и его коллеги, кажется, приготовились расходиться, предвкушая, какие замечательные сюжеты каждый из них сможет сегодня смонтировать. Джакоби еще несколько раз улыбнулся в объективы, пожал множество рук и обменялся любезностями с нескольким подошедшим к нему людьми, включая десантников, Молину и генерала из 60-ой дивизии, и даже любезно дал автограф покрасневшей до пят сестричке из «Красного Креста».

— Хорошо, что у нас есть вы, ребята. Силы специальных операций! — воскликнул Андерсон, когда раздача автографов, аплодисменты и благодарности наконец стихли. — Да благословит вас Бог!..

— Ну что, кажется, шоу окончено, — заметил я, тоже собираясь вставать.

Каково же было мое удивление, когда воцарившаяся вокруг идиллия вдруг была непочтительно нарушена.


§ 4


— А что, настоящих вопросов сегодня задавать не разрешено?

Провокационный вброс произвела та самая особа, что только что сверлила меня взглядом. Голос у нее оказался под стать внешности — настырный и пытливый, будто специально сгенерирован для острых и неудобных вопросов.

Керри Райс бросила на нее надменный взгляд и устало закатила глаза.

— С кем имеем честь?.. — на правах здешнего старожила спросил Андерсон.

— Фи Гунвей, Independent, — коротко ответила пронырливая азиатка, ничуть не смутившись.

— И о чем же вы, позвольте спросить?.. — красноречивыми движениями бровей намекая, что замухрышке из какой-то там дрянной газетенки стоило бы заткнуться, пока она не огорчила ничем важного гостя, притворно мягко спросил Берни.

— О чем же, как не о той самой операции, которую вы здесь уже столько раз упомянули?! — противным ультразвуком прозвенела Фи Гунвей. — В этой истории осталось столько тайн и недомолвок! Может, вы наконец прольете на них свет?!

В ее голосе было так много требовательности и язвительности и так мало почтения к ветерану, что некоторые из ее коллег, включая Берни, с трудом смогли сдержать гнев. На нее тут же поползли удивленные и возмущенные взгляды. Сложно было представить себе нечто более неуместное, чем ее критичный тон, после произнесенной только что блестящей и душещипательной речи, цитаты из которой так и просились на первые полосы. Я заметил, как две девицы их «Красного Креста» с разгневанными личиками шушукаются, а группа лощеных штабистов сжимают кулаки с таким видом, будто готовы вскочить из-за стола и броситься защищать честь их боевого побратима.

— Бог с вами, коллега! Майора уже замучили вопросами об этом, — добродушно, но с нажимом отозвался Берни Андерсон, взглядом дав ей понять, чтобы никому не известная выскочка, которую вообще неведомо как пустили на «Высоту 4012», знала свое место. — По-моему, все было давным-давно и вполне доходчиво…

— Я не у вас спрашиваю! — грубо перебила та самопровозглашенного корифея военной журналистики, ничуть не смутившись. — Майор Джакоби! Вы утверждаете, что во время операции «Скайшредер» ваша штурмовая группа действовала самостоятельно, без какой-либо поддержки?

— Не знаю, верно ли я понял ваш вопрос. Все детали произошедшего известны уже так хорошо, что по ним даже сделали видеоигру, — вежливо ответил Фрэнк, озадаченно улыбнувшись, мол, что за дурацкий вопрос.

Орфен перевел на меня вопросительный взгляд, недоумевая, что вообще происходит. Я оставался внешне невозмутим, хотя это не совсем отвечало тому, что творилось у меня в душе.

— Право же, милочка, это уже столько раз обсуждалось! — возмутилась Керри Райс. — Вам следовало лучше подготовиться…

— А у меня совершенно другие данные! — перебил ее колкий, язвительный голос Гунвей. — Я знаю, что была еще и другая группа, наземная, заброшенная в окрестности задолго до дня операции! Не так ли?!

— Чушь и досужие сплетни! — непочтительно перебил говорившую Берни, в голосе которого сквозила насмешка. — Уже не первый раз слышу эти спекуляции!

— Майор, вы не собираетесь отвечать на мой вопрос?! — упорно игнорируя Андерсона, будто пустое место, Гунвей продолжала испепелять глазами Джакоби, который совершенно обомлел от неожиданного напора. — Вам не дали этот счет никаких указаний, когда готовили к этому заранее срежиссированному интервью?!

— Барышня, если вы хоть что-то смыслите в военном деле, то не можете верить во все эти глупые мистификации! — рассерженно напустился на нее Эдвард Грей.

— Эй, да как она вообще говорит с майором?! — яростно засопев и вперив в Гунвей гневный взгляд, возмутилась Керри Райс. — Кто вообще впустил сюда эту сумасшедшую?!

— Это кто ещё здесь сумасшедшие?! У меня есть неоспоримые доказательства, что наземная команда существовала, и это были даже не Силы специальных операций, а…! — не унималась репортерша, но её крики заглушил возмущенный гомон.

— Нет, ничего такого не было, — наконец нашелся опешивший было Джакоби и улыбнулся под ободряющим взглядом Андерсона. — Нам еще как хотелось бы иметь каких-то тайных союзников, мэм, поверьте. Но мы могли рассчитывать лишь на свои силы и на помощь Всевышнего. А сейчас прошу прощения. Служба не позволяет мне задерживаться здесь долго.

Гомон еще долго не стихал. Несколько репортеров на повышенных тонах ругались с Гунвей. Берни Андерсон, утратив в отсутствии камер свое мнимое добродушие, требовал у Рави, чтобы тот выяснил, кто разрешил пустить сюда «эту малахольную», и позаботился, чтобы она больше никогда тут не появлялась. Я вздохнул и кивком головы дал Орфену знак, что теперь-то нам точно пора пробираться к выходу. На «Высоте 4012» становилось слишком шумно.

Нам уже практически удалось протиснуться к двери, когда произошло то, чего мне этим вечером хотелось меньше всего на свете.

— Так значит, думаете, скоро будет штурм?!

Противный голос донесся прямо у меня за спиной. Мы с Орфеном резко замерли и обернулись одновременно. Я нахмурился. Осознал, что она каким-то образом подслушала наш разговор, а может быть, и записала — современные технологии позволяли это сделать с большого расстояния. Я допустил серьезную оплошность.

— Думаю, вы не ошибаетесь, мистер Белый Волк. Вы, я погляжу, не так уж глупы. Уж куда умнее этого балабола, — продолжила, глядя прямо на нас, скандалистка из Independent.

Сохранить каменное лицо стоило мне определенных усилий.

— Меня зовут Фи. Фи Гунвей, — легко выдержав наши неприветливые взгляды, дерзко представилась остроносая девушка, сверкая узкими глазками, обрамленными темными тенями, без стеснения протянув тонкую руку

— Я слышал, — буркнул я, хмуро глядя на синий лак на ногтях протянутой руки.

Орфен машинально пожал девичью ладонь с длинными цепкими пальцами, но выглядел растерянным. Я несильно ткнул его локтем, чтобы не расслаблялся, и начал продвигаться далее к выходу.

— Вы не уделите мне несколько минут?! — назойливая репортерша перегородила нам дорогу.

— Дел невпроворот, — проворчал я, отворачиваясь от объектива.

— «Железный Легион», не так ли? — выпалила она. — Вас легко узнать по седине. Боевая химия не щадит организм. Это ведь кто-то из ваших был на горе Логан во время операции «Скайшредер», да? Разведчики-одиночки. Высадились посреди снежной пустыни, в самой суровой местности на Земле, преодолели сотни миль, разведали местность, а потом участвовали в штурме. Этот болтун, если только он вообще там был, ничего бы не смог сделать без вас. Похвально, джентльмены-наемники. Если, конечно, не считать того, что никакого ужасного проекта «Скай», придуманного сумасшедшими китайскими учеными, якобы ради которого затевалась та операция, вообще не существовало. Одна из выдумок, которыми оправдывали развязывание этой бессмысленной войны.

Орфен открыл было рот, чтобы выразить свое несогласие, но я одернул его и проворчал:

— Конечно же, это все выдумки. И вообще войну развязали инопланетяне. Возьмите себе пару глинтвейнов вон с теми девицами, придумаются сюжеты и покруче. А нам пора заниматься делом.

— Да уж, ЧВК — это как раз то место, где занимаются делом, не правда ли? — проклятая репортерша настырно шагала за нами до самой двери, и глядела теперь только на Орфена, почуяв в нем слабое звено. — Такие себе рукавички, которые одевают, когда надо делать грязную работу! Скажите, у вас есть ордена, медали? У вас хоть пенсия ветеранская будет, а?! Молодой человек, да, вы! Вы сможете с гордостью рассказать своей девушке, когда вернетесь, за что вы воевали?! Или так и будете всю жизнь молчать, стыдливо опустив глаза?!

— У меня нет девушки, — успел произнести Орфен растерянно.

— Правда? — удивилась и еще больше оживилась Гунвей. — В это невозможно поверить! Вам что, это запрещают, да? Сколько вам лет, молодой человек? Двадцать пять? Двадцать три? Расскажите о себе! Что вы успели совершить на войне?! Расскажите, люди имеют право знать, и вы заслуживаете того, чтобы не быть забытым! Или, может, нет ничего, о чем вы могли бы рассказать без стыда?!

Орфен все больше терялся. Слова этой сучки явно задевали его за живое. Скрыться от нее едва-едва удалось за шлюзовой дверью, торопливо натянув на головы капюшоны и закрыв лица масками. Туда, где громко завывал ветер, а кожу щипал двадцатиградусный мороз, Гунвей не рискнула за нами последовать, и я захлопнул дверь у нее перед носом.

По свежему снегу мы торопливо отошли от бункера шагов на сто, прежде чем Орфен, сделавшийся расстроенным и виноватым, заговорил:

— Простите, сэр. Просто я…

— Забудь об этом, Орфен, — буркнул себе под нос я.

— Мне, наверное, следовало…

— Да заткнись уже, рядовой! — рявкнул я, не сдержавшись. — И прибавь ходу!

— Да, сэр! Слушаюсь, сэр!

Некоторое время мы молчали и слушали лишь хруст снега у нас под сапогами. Вдали среди гор продолжали доноситься отголоски взрывов — на открытой местности они казались куда громче.

— Черт! Из-за этой ситуации нам теперь могут запретить бывать тут, — проворчал я.

— С чего она вообще пристала к нам, сэр? Вы не знаете?

— Понятия не имею! — соврал я. — Просто психопатка какая-то.

— То, что она говорила о «Легионе» и о горе Логан…

— Не вздумай даже произносить такое, рядовой! — гаркнул я гневно.

— Слушаюсь, сэр!

— Если ты услышал какую-то несусветную чушь, Орфен, это еще не значит, что ее нужно на каждом шагу повторять! Я не допущу, чтобы бойцы из моей роты разносили подобные сплетни!

— Так точно, сэр!

Тут я наконец выдохнул, осознав, что разбушевался без особых причин и срываю на подчиненном злость, причина которой с ним никак не связана. И надо же было мне наткнуться на эту чертову репортершу! Надо же, что все так неудачно совпало.

— Мы — тени, Орфен, — повторил я еще шагов через сто, обращаясь скорее к себе, чем к притихшему после моей взбучки солдату. — Очень плохо, если на нас обращают внимание.

— Я знаю это, сэр, — кивнул понурившийся молодой легионер.

— Мы с тобой делаем настоящую работу, пока эти клоуны снимают свои телешоу, — продолжил я, раздраженно кивнув через плечо, где остался бар. — Мы знаем это — и этого достаточно. Понимаю, ты хотел бы, чтобы у тебя брали интервью, как у того парня, и встречали овациями. Но этому не бывать. В мире все устроено сложнее. Те, кто делают настоящую работу, не светятся.

— Я знаю это, сэр. Я горжусь тем, что мы делаем, — покорно кивнул парень.

— Не позволяй словам этой чертовой репортерши подорвать твой боевой дух.

— Ни за что, сэр! Мой дух ничто не сможет подорвать, сэр! Я — мясо! И я рожден, чтобы убивать! — скороговоркой проговорил Орфен.

Эти слова вызвали во мне еще более мрачные воспоминания. Терпеть не могу слышать их, будь это хоть сто раз наш девиз. Но я, конечно, не подал виду. Орфен был всего лишь легионером. Завтра он может погибнуть, как и все остальные. Мне не следует уделять ему так много внимания.

— Вот именно, — удовлетворенно кивнул я, давая понять, что тема исчерпана.

Но освободить свое собственное сознание от «ненужных» мыслей и воспоминаний оказалось сложнее, чем заставить замолчать Орфена. Память о прошедших событиях больше не стиралась в моем сознании бесследно, ведь на протяжении всей войны я придерживался минимальных возможных дозировок стимуляторов. И теперь маховик воспоминаний, запущенный словами этой треклятой журналистки, раскручивался дальше помимо моей воли. Он уносил меня назад на два с половиной года, к первым дням войны.


§ 5


Хорошо помню свои чувства, когда я вернулся с того злополучного задания в Европе в мае 2090-го. «Валькирия», о которой так долго и отчаянно молил мой истерзанный организм, медленно струилась по моим венам. Она принесла мне облегчение, прекратив мучительную наркотическую ломку. Но даже «Валькирия» не способна была заглушить всех моих чувств. Эти чувства сводились к полной утрате ориентиров, разочарованию в себе, горькому раскаянию за содеянное и ненависти к тем, кто превратил меня в монстра.

Я был уверен, что генерал Чхон не простит мне убийства Локи. Но я и не собирался вымаливать у него прощение. При мысли об отплате, которая меня неминуемо ждет, я не чувствовал страха. В душе я даже желал прекратить свое существование, в ничтожности, бессмысленности и ущербности которого я смог убедиться, ненадолго освободив свое сознание из оков «Валькирии». Смерть была единственным способом вырваться из замкнутого круга рабства, в которое я попал. А значит, это был далеко не худший исход.

Конвертоплан, забравший меня с диких пустошей у руин Генераторного, на которых начали разражаться первые сражения Четвертой мировой войны, доставил меня на временную оперативную базу, разбитую на старом аэродроме недалеко от Ганновера. Там царила суета, олицетворяющая начало большой войны: непрестанно садились и взлетали летательные аппараты, прямо под открытым небом разгружали контейнеры со снаряжением и боевой техникой, возбужденно бегали люди и сновали дроны технического обслуживания.

Покойный ныне лейтенант Стил, командовавший тогда моим взводом, встретил меня на взлетно-посадочной полосе со своим обычным каменным лицом и без лишних разбирательств доправил в полевой штаб генерала, разбитый в одном из старых ангаров.

— Капрал Сандерс прибыл, сэр, — закрыв за собой дверь, мрачно молвил я.

Передо мной раскинулось темное помещение, наполненное переливчатым свечением воздушных дисплеев. Дисплеев было такое количество, что я не смог бы одновременно уследить и за третью. На каждом из них мельтешила бегущая картинка.

Множество динамиков воспроизводили звуки захлебывающихся панических радиопереговоров, прорывающихся сквозь эхо выстрелов и взрывов. Были слышны отчаянные призывы о помощи, лихорадочные доклады о быстро меняющихся обстоятельствах, проклятья в адрес командования и даже просто стенания, полные боли и отчаяния.

Силуэт широченной спины генерала высился посреди всего этого хаоса.

— Ну и чертовщина происходит в мире! — глядя на экраны, злобно гаркнул генерал.

Мой взгляд невольно задержался на одном из экранов. Съемка велась, судя по всему, дроном, который кружил над чем-то отдаленно напоминающим базу ВМС Сембамванг. Вот только на ее месте бушевали исполинские пожары, испуская густые столбы черного дыма и время от времени изрыгая в небо вспышки взрывов боеприпасов.

— Евразийцы застали их со спущенными штанами, пока идиоты там жрали свои макароны по-флотски, — как-то поняв, что я смотрю на этот экран, прокомментировал Чхон. — Я всегда говорил, что от миротворцев никакого толку. Двадцать миллиардов фунтов сейчас лежат на дне бухты из-за тупости дебила, которому поручили командовать этой базой.

Я ничего не ответил — лишь ждал, пока очередь дойдет до меня.

— Вольно! — наконец гаркнул Чхон, резко, со скрипом каблуков поворачиваясь ко мне. — Ты пока еще никакой нахрен не «капрал» и не «Сандерс». Ты отовсюду уволен и списан задним числом к чертям. Так что можешь обойтись без формальностей!

— Как скажете, генерал, — пожал плечами я. — Ваше задание выполнено. Группа «Призрак» совершила четыре рейда. Местное население теперь настроено против нашего врага. Вы довольно мною, сэр?

— А тебе какое дело?! Ты что, любишь, когда тебя хвалят?! — осклабился Чхон.

— Просто надеялся еще раз услышать от вас, как все это было важно, сэр, — признался я. — Потому что никакой «Валькирии» не хватит для того, чтобы я забыл лица всех ни в чем не повинных людей, которых мы по вашему приказу угробили.

Мне было нечего терять. Слова сами слетали с языка. Чхон, впрочем, не подал виду, что возмущен моей дерзостью. Его взгляд прошелся по мне, словно сканер. Он кивнул, будто что-то приметив.

— Почему ты один? — подходя ко мне и вперившись своим взглядом-катком прямо мне в глаза, грозно спросил генерал. — Какого черта произошло с Девяносто пятым?! И этим вторым, как его там?

— Оба погибли в Пожарево, сэр. Это хутор на берегу Дуная, где проходил наш четвертый рейд. Данные разведки оказались дерьмом собачьим. Евразийцы были там за неделю до нас. Договорились с местными о сотрудничестве. Поэтому местные не поверили, что мы — это они. А вскоре евразийцы и сами явились по наши души.

— Кто это так разукрасил тебе рожу?! — посмотрев на шрам на моей щеке, поинтересовался генерал.

— Девяносто пятый, — к собственному удивлению, признался я, не отводя взгляда. — Он, как дешевый актеришка, носился с китайским церемониальным офицерским мечом. Называл себя «командиром Чхоном». Считал, что это чертовски крутое прикрытие. В Пожарево он совсем слетел с катушек и продолжал бессмысленную резню, даже когда стало очевидно, что наше прикрытие нарушено. Когда я попробовал образумить его, он попытался меня убить. Но силенок не хватило. Даже яд, которым он смазывал лезвие меча, меня не взял. Я прикончил гада голыми руками. Это было приятно.

Наши глаза продолжали неотрывно глядеть друг на друга. Выражение лица Чхона оставалось каменным. Мясистые ноздри медленно выпускали из себя воздух. Накачанная грудная клетка, вздымаясь от дыхания, почти соприкасалась с моей. Моя жизнь застыла на волоске. Но в тот момент мне было все равно.

— Так он что, таки приходился вам родственником, генерал? — спросил я, так как терять было уже нечего. — Сложно поверить в это, учитывая, как плохо он дрался.

Я ожидал удара в любую секунду. Но удара не последовало.

— Не думаю, что в нем была моя кровь, — ответил генерал.

Его исполосованное шрамами лицо вдруг исказила жутковатая широкая улыбка. Он с размаху водрузил тяжеленную руку мне на плечо и начал трясти его, посмеиваясь и продолжая смотреть мне в глаза.

— Моя кровь может быть лишь в самых сильных и самых живучих. В тех, кто всегда побеждает. В тех, кто вот так просто является сюда, смотрит мне в глаза и говорит то, что ты только что сказал. Вот что такое моя кровь!

В глазах Чхона были написаны гордость и удовлетворение, как в глазах отца, чей сын только что окончил университет с красным дипломом. Лишь в этот момент я понял, что никакого удара под дых не последует.

— Я не ошибся в тебе, — молвил генерал. — Ты тот еще сукин сын. Как раз такой, какие мне и нужны. И я чертовски рад, что я заполучил тебя обратно именно сейчас, когда мы наконец столкнулись с чертовыми евразийцами лоб в лоб!

Убрав руку с плеча и сложив ладони за спиной, генерал возбужденно прошелся назад к мириадам воздушных дисплеев. Один из них как раз показывал, как авиация Содружества отбомбилась по целям, едва различимым в свете приборов ночного видения.

— Ты понимаешь, что происходит?! Это настоящая война. Война, к которой мы готовились всю нашу жизнь! Что скажешь?!

— Вы разрешили обойтись без формальностей, сэр? — не моргнув глазом и сохраняя, благодаря «Валькирии», видимое хладнокровие, переспросил я. — Так знайте же, что я посылаю к черту эту гребаную войну. Которую мы сами же и спровоцировали. Ради которой вы заставили меня убить столько невинных людей.

— Ты что, приехал сюда, чтобы сказать мне это? — удивленно поднял брови генерал.

— Я приехал сюда, чтобы получить чертову дозу. Ваша переходная программа ни черта не помогает.

— А, по-моему, еще как помогает! Ты стал таким дерзким, что руки аж чешутся устроить тебе трепку. Как тогда, в твой первый день на Грей-Айленде. Помнишь, как собирал свои зубы по плацу?

— Как знаете, генерал. Я кое-чему научился, а вы не становитесь моложе.

— Ох, до чего же ты мне нравишься! — усмехнулся он, задорно хрустнув кулаками. — С этим шрамом даже начал наконец быть похожим на мужика, а не на пидора. Только смотри не переборщи со своими выбрыками. Помни, кто ты, легионер.

— Я вроде как никто, и мой контракт давно расторгнут. Разве нет?

— А что, если так? — развел руками Чхон, поглядев на меня с ироничным интересом. — Куда отправишься? Может, вернешься в свой Сидней? Австралия, кстати, сегодня была подвергнута бомбардировкам, ты об этом слышал? Противоракетный щит над Восточным побережьем пока еще держится. А вот в Брисбене, например, все намного менее радужно. Евразийцы, кажется, целились по нашим радиолокационным станциям. Но как-то вышло, что они стерли с лица земли пару-тройку жилых кварталов. Вот, полюбуйся. Пара сотен сытых обывателей так и остались погребены под руинами своих миленьких таунхаусов.

Генерал указал пальцем на один из экранов, на котором транслировали экстренный выпуск новостей на канале ABC. Возбужденный репортер вел прямую трансляцию прямо из разбомбленного квартала. За его спиной носились пожарные и врачи скорой помощи.

— Я знаю кто такие евразийцы, и на что они способны, генерал. Но мы ничем не лучше их.

Чхон внимательно посмотрел на меня и устало вздохнул.

— Ладно, слушай сюда, чистоплюй херов. Ты что, не понимаешь, в чем был смысл твоей миссии? Или хочешь сказать, что моя тактика не сработала? Только не надо мне городить никакой слезливой высокопарной хрени! Сработала она, или нет?!

На моем лице застыло упрямое выражение, но я смолчал.

— Сам знаешь, что да! И в этом весь смысл. Я делаю то, что должен, чтобы выиграть эту чертову войну. Весь смысл моих действий в том, чтобы наше государство — единственное нормальное государство в этом чертовом разрушенном мире — уцелело! И чтобы все, кто живут в нем, или хотя бы большинство, продолжили жить, сохранили свою свободу и безопасность. И ради этого я использую все доступные средства. Если для этого надо, например, пустить в расход пару десятков нищебродов с пустошей, безразлично относящихся к Содружеству — что ж, я так и делаю. Я что, по-твоему, ненавижу их? Получаю удовольствие от их смерти? Да нихрена! Они — вынужденная, но необходимая жертва. В отличие от людей, которых вы с Девяносто пятым ухлопали в Африке, от смерти которых был один лишь вред, те, кто погиб от ваших рук в Европе, умерли со смыслом. В будущем благодаря этому смогут выжить гораздо больше людей. Это простая математика.

Смело посмотрев мне в глаза, генерал прыснул.

— Чего пялишься? Хочешь сказать, что я не альтруист, каким был твой папаша? Конечно нет, мать твою! Мою работу не смог бы выполнить альтруист. Вокруг полно слезливых человеколюбов и тех, кто пытается себя за них выдать: все эти чертовы политики, борцы за права человека, священники, журналисты, сестры милосердия и хрен знает кто еще. Что же вся эта сердобольная звездобратия не предотвратила войну?! Что же они не договорились с евразийцами полюбовно?! Похоже, что коммунисты их языка не понимают. Они понимают только язык силы. И тут на сцену выхожу я. Как прикажешь мне с ними воевать, Триста двадцать четвертый? Может, облачиться в доспехи и поскакать на них на коне?!

Чхон покачал головой, без тени колебаний в своей правоте.

— Вот что я тебе скажу: цель оправдывает средства. Те, кто говорят иначе — тупоголовые пустозвоны. Они никогда не смогли бы выиграть войну.

— Зачем вообще ее выигрывать, если ее можно было не развязывать?

— Ты что, правда в это веришь?! После того, что случилось с твоим миролюбивым папашей и твоей мамашей-врачихой, которые были за мир во всем мире, ты все еще веришь в такую херню?! — громко засмеялся генерал.

На моем лице, должно быть, отразились смешанные чувства.

— Ты удивляешь меня. Да они напали бы на нас в любом случае, рано или поздно, выждав оптимального момента! Это был лишь вопрос времени. А мы заставили их начать войну в момент, благоприятный для нас. Протектор — чертовски сильный стратег. Даже я не сразу разгадал его замысел. Я считал его мягкотелым со всем его сопливым гуманизмом, но он все же не позволил гуманизму возобладать над логикой. Он просчитал тысячи вариантов и выбрал единственно правильный. Самый лучший для человечества. Самый малокровный.

— Малокровный? — переспросил я с неприкрытым недоверием, глядя на многочисленные экраны, на которых разворачивалась картина нового Апокалипсиса.

— Да, — твердо кивнул Чхон.

В его глазах не было ни тени сомнений. Он правда верил тому, что говорил.

— Знаешь что? — после недолгого молчания снова заговорил генерал. — Идем за мной. Я покажу тебе кое-что. Покажу, какой гуманный вариант приготовили для нас евразийцы.

Последовав за генералом, который поманил меня движением руки, я перешел в смежную комнатку, поменьше. Здесь уже не было мириады экранов — лишь одна большая сенсорная панель. На столике около нее я видел чашку из-под черного кофе. Поймал себя на мысли, что только что впервые в жизни увидел проявление человеческих привычек генерала.

— Вот, погляди, — движением пальцев Чхон вывел на панель изображение.

На видеозаписи я увидел длинную, кажущуюся бесконечной вереницу людей в одинаковых серых робах, которые медленным шагом брели вперед. Люди были худыми, грязными, ободранными. Но больше всего бросалось в глаза не это. Выражение их лиц было совершенно пустым, безучастным. Они будто и не знали, куда и зачем они бредут, но все же брели — просто так, по инерции. На заднем фоне был виден забор с колючей проволокой и вышки, на которых дежурили охранники. Но не было похоже, чтобы эти меры безопасности действительно требовались.

— Видишь? Это обитатели коммунистического рая. Они были слишком глупы, чтобы осознать свое счастье. Поэтому им решили немного помочь.

Генерал криво усмехнулся.

— Правда, счастливыми они все равно не стали. Но зато они больше не раздражаются, ничего не требуют, никого не критикуют, ни с кем не спорят. Они, правда, и работают очень вяло. Некоторые из них, самые слабые, даже не едят и не пьют. И в результате дохнут. Но это всего лишь небольшие побочные эффекты.

Чхон усмехнулся и продолжил:

— Это то, что ждало бы твоих родителей, если бы их «пощадили». Вместо быстрой смерти они умерли бы от истощения несколько лет спустя, возводя подземный мегаполис в недрах Гималаев или батрача на какой другой стройке. Коммунизм — это вечное большое строительство.

Чхон пошевелил пальцами еще раз, и на огромном экране появилась черно-белая карта мира, на которой красными пятнами были отмечены какие-то зоны в Европе и Азии. По расположению красных зон я догадался, что они обозначают.

— На этой карте отображены районы, охваченные действием излучателей «Меланхолия». В основном это евразийские города и исправительные лагеря, а также прифронтовая зона, — подтвердил мои догадки Чхон, а затем продолжил свой рассказ, сопровождаемый сменой слайдов. — «Меланхолия» оказалась крайне эффективной для усмирения протестов среди голодающего населения. И она так же хорошо подходит для деморализации живой силы противника на поле боя. Коммунисты всегда знали толк в грязных приемчиках.

С угрюмым лицом я продолжал хранить молчание. Использование евразийцами психотропного оружия против своих же людей не было для меня тайной, как и другие преступления коммунистического режима. Но после того, что я увидел на Грей-Айленде, в Африке и Европе, я больше не мог с чистым сердцем противопоставлять евразийцам Содружество.

Генерал, между тем, продолжал:

— Впрочем, у этих излучателей как у оружия масса недостатков. Мы сумели досконально изучить их уже давно. Это полезная в бою вещь, но вовсе не сказочное супероружие, которым можно решить судьбу войны. Радиус их действия — не более полумили. Они невероятно энергоемкие, поэтому каждые сутки необходимо менять аккумуляторные батареи, причем на время этой операции излучатели отключаются. Они дорогостоящие и сложные в изготовлении. К тому же — громоздкие и хрупкие. На поле боя их легко обнаружить и уничтожить. Не знаю, как сейчас складывается ситуация с ними на фронтах, но я не ожидаю, что эти их штуковины смогут существенно навредить нам.

Выдержав паузу, генерал спросил:

— А хочешь увидеть, каким будет их покрытие уже скоро?

Он щелкнул пальцами — и карта мира окрасилась полностью в красный цвет. Следя за выражением недоумения на моем лице, генерал расхохотался.

— А знаешь, что самое смешное? Им вовсе не придется для этого захватывать всю Землю. Они уже придумали способ попроще. «Меланхолия» была лишь прелюдией к плану, способному, черт возьми, действительно поразить воображение.

Чхон цокнул языком, будто восхищаясь евразийцами.

— На самом деле им вообще не нужно было провоцировать нас и давать повод для войны. Будь они поумнее, вели бы себя тихо все эти годы. Возможно, мы бы ни о чем и не догадались, пока не стало бы слишком поздно.

— О чем вы говорите, сэр?

— Об одной идейке евразийских ученых. Настолько же простой и изящной, насколько, в сраку ее, реально чудовищной. Они назвали это проектом «Скай». Ну, как-то по-китайски, но переводится примерно так. Когда мы узнали об этом проекте, Сандерс, то, чтоб меня, конкретно пересрали. И все остальные проблемы отодвинулись на второй план.

Чхон переключил слайд и я увидел набор каких-то схем и рисунков, весь смысл которых поначалу не смог осознать.

— Это совершенно новый виток в области психотропной войны. Наша тупоголовая разведка всерьез полагала, что достижения евразийцев в этой области ограничиваются «Меланхолией». Но оказалось, что втайне от бесполезных кретинов из СБС желтопузикам удалось совершить скачок в исследовании пси-волн. В декабре 2089-го, китайский физик-вундеркинд, Пак какой-то там, предложил революционное решение основных недостатков «Меланхолии». Доклад этого выскочки так впечатлил партийное руководство, что его не только сразу же засекретили, но и дали ему «зеленый свет» на самом высоком уровне.

На экране появилась фотография худощавого, ничем не примечательного китайца. Этот парень, фамилия которого была Луньчжоу, выглядел младше меня, а ростом был, пожалуй, пониже, чем я лет в тринадцать.

— С подачи этого дрыща был учрежден масштабный проект, который напрямую курировали на уровне Политюбро. Исследовательская группа, в которую вошли ведущие ученые и инженеры Союза, в режиме строжайшей секретности была переброшена в безлюдные горные ледники на севере Кордильер. В течение нескольких месяцев в высокотехнологичной мобильной лаборатории был построен испытательный прототип новой пси-установки. Если верить данным, которые получила разведка, то этот прототип имеет примерно те же свойства, что и обычный пси-излучатель. Вот только дальность его действия практически неограничена.

Генерал на секунду перевел на меня взгляд, желая убедиться, не ускользает ли от меня весь смысл того, что он только что сказал. И для верности добавил:

— Для испытаний прототип был помещен на вершину горы Логан и накрыл излучением территорию свыше сорока тысяч квадратных миль. И это далеко не предел.

Я моргнул. Смысл начинал доходить.

— Сколько же энергии он потребляет?

— Немыслимое количество. Но, в отличие от установок «Меланхолия», он работает не на аккумуляторных батареях. Его питает автономный термоядерный реактор. Один такой был специально доставлен в Кордильеры из союзного НИИ атомной энергетики в Алтае. Эта штука не нуждается в перезарядке. Она может работать практически вечно.

— Проклятье, — наконец произнес я. — Но ведь это всего лишь прототип? Я хочу сказать…

— Не надейся, легионер, — жестко покачал головой Чхон. — Они двигаются семимильными шагами. Прототип проходит завершающие испытания и калибровку. К осени, не позже, коммунисты запустят масштабный сверхпроект, для чего задействуют все свои лучшие кадры, крупнейшие производственные мощности, армию и даже военно-космический флот. Смекаешь, к чему здесь космический флот?

Я похолодел.

— Они хотят разместить излучатели на орбите?

— У нас есть все детали их плана. Хоть тут разведка сработала как надо, — кивнул Чхон на экран, где появилось изображение Земного шара с рядом объектов на орбите. — Предполагается запуск в космос четырех орбитальных станций, оснащенных боевыми излучателями на термоядерной энергии. Пятым излучателем они собираются на всякий случай оснастись экспериментальный космический корабль «Учитель Мао», способный свободно перемещаться по орбите в любом направлении. Как только эти объекты окажутся на орбите и все излучатели одновременно заработают — непроницаемый пси-купол накроет весь Земной шар.

Некоторое время я молчал, осознавая смысл услышанного.

— Что скажешь? — ухмыляясь, посмотрел на меня генерал. — Ты собирался отправиться в Сидней? Валяй. Попробуй как следует оттянуться в каком-нибудь ночном клубе, или чем вы там занимаетесь. Может быть, у тебя еще есть пара-тройка месяцев на запой, перед тем как придется протрезветь и присоединиться к строительству коммунизма.

— Они на самом деле способны на это? — спросил я наконец, переваривая услышанное.

— Еще как способны. Этот их головастик, Пак, все продумал. Эта штуковина работает. Провести ее наладку и вывести парочку таких на орбиту — дело техники.


§ 6


Обработка полученной информации заняла у меня какое-то время, на протяжении которого Чхон терпеливо ждал, сложив руки напротив груди и храня молчание.

— Этого не должно случиться, — произнес я наконец.

— Правда? — издевательски усмехнулся генерал, и вдруг посуровел. — Может быть, теперь ты меня наконец понимаешь, а, сопляк чертов?! Теперь до тебя наконец дошло, с какой угрозой мы имеем дело?!

Выдержать его взгляд я был не в силах.

— Ты можешь быть добреньким и лить слезы над каким-то крестьянином, которого тебе пришлось прикончить, или кормить из ложечки его осиротевших детей, пока евразийцы мастерят у тебя за спиной устройство, которое сделает рабом тебя самого и всех, кто родится на этой планете до скончания веков. А я буду злым, бессердечным и жестоким. Я без колебаний убью всех, кого понадобиться, и взорву все, что придется, к чертям, чтобы помешать им. Это то, что я делаю. То, как я храню этот мир. Не эстетично? Не гуманно? Да пошел ты, ясно?!

Я пораженно покачал головой. От всей моей непримиримости не осталось и следа. Глядя на меняющееся выражение моего лица, генерал понял, что он, как всегда, одержал в этой словесной дуэли безоговорочную победу.

— Ты поможешь мне сделать это! — выпалил он безапелляционно. — Как понял, легионер?!

— Так точно, сэр, — произнес я, к своему изумлению, вполне осознанно.

Чхон удовлетворенно кивнул. Больше он у меня ни о чем не спрашивал.

— Миротворцы уже разработали то, что они называют «планом операции», и придумали для нее идиотское название, которое тут же засекретили. Конечно же, это полная туфта. Там верховодит кретин Окифора с его потешными «Силами специальных операций», так что другого ждать не приходится. К счастью, даже Окифора своим крошечным мозгом понимает, что без настоящих профессионалов его болваны ни за что не справятся. И здесь на сцену выходишь ты. И еще пара крепких парней.

Усмехнувшись, Чхон спросил:

— Знаешь, почему я выбрал тебя, Триста двадцать четвертый? Из-за твоей невероятной живучести, которую ты недавно очередной раз продемонстрировал. Для того, что я тебе поручу, потребуется колоссальный запас прочности. Обыкновенный здоровый человек трижды сдохнет, прежде чем сделает то, что требуется. А твоих сил может хватить.

Минут за двадцать Чхон четко и ясно обрисовал мне план операции «Скайшредер», даже не пытаясь скрыть своего презрения в отношении генерала Окифоры и других людей, причастных к его созданию, которых генерал окрестил «мудаками». Это был настоящий план, который навсегда останется засекреченным — вовсе не тот, о котором по завершению операции поведали прессе.

Думая о сохранности своей сверхсекретной лаборатории, Союз сделал главную ставку на скрытность, а не на мощную защиту. Они надеялись, что в тамошних ледниках никто никогда не обнаружит объект.

После климатических изменений, произошедших во время Апокалипсиса, Кордильеры считались одним из суровейших мест на земле. В ледяной пустыне при средней температуре минус 45 градусов по Цельсию бушевали снежные бураны, а землю постоянно сотрясали толчки, провоцирующие сход лавин. Местность была крайне опасна и непредсказуема — скалы, горные разломы, ущелья, овраги.

Что еще важнее — атмосфера была сложна для спутниковой разведки. Из-за постоянных циклонов и снежных бурь, а также высокой вулканической активности, над североамериканским материком стояла непроницаемая для визуального наблюдения пелена. Конечно, спутники способны были выявить кое-что, но все же наблюдение было очень затруднено. Спутниковая разведка Содружества, безусловно, засекла бы высокую активность евразийцев, но вполне могла не обратить внимание на незначительную.

Из этих соображений коммунисты не размещали в Кордильерах много войск. Они даже не организовали воздушное патрулирование, чтобы не привлекать наше внимание. В случае необходимости они готовы были поднять по тревоге авиацию с ближайших аэродромов — на Лаврентийской возвышенности и на Колымском нагорье. Оба — более чем в тысяче миль от цели.

Тем не менее они позаботились и об обороне. В горных грядах по периметру горы Логан были расположены несколько передвижных радиолокационных станций, которые способны были обнаружить подлетающие к цели летательные аппараты, а также батареи автоматических зенитно-ракетных комплексов, способных эти аппараты уничтожить.

На земле объект охранялся небольшим гарнизоном бойцов 122-ой гвардейского полка министерства национальной безопасности. Это были хорошо обученные солдаты-сверхсрочники, с высокой идеологической подготовкой, хотя у них за плечами не было боевого опыта.

Проект «Скай» был прямой и явной угрозой всему живому на Земле. Но, несмотря на явный приоритет этой угрозы над всеми прочими, изыскать ресурсы для ее устранения было непросто. Как легко можно было судить по изображению на экранах, обстановка на всех фронтах была накалена до предела. Миротворцы участвовали в беспрецедентных по масштабу военных действиях, впервые со времен Третьей мировой. Все имеющиеся ресурсы были задействованы, но Содружество пока еще не завоевало преимущества ни в воздухе, ни на море, ни на орбите.

План операции «Скайшредер» был тесно завязан на использовании флота. Но в первые часы войны евразийцы нанесли мощные удары по нашим военно-морским базам, которые никто не смог предвидеть. Я уже мог видеть на экране, что случилось с базой Сембаванг, а немногим позднее узнал о столь же трагичной судьбе, постигшей плавучую базу подлодок «Норфолк» около Британских островов. Миротворцы потеряли тридцать подводных лодок и больше четырех тысяч моряков и морпехов всего за час. В честь тех событий, ставших черной страницей в истории ВМС Содружества и крупнейшим триумфом евразийского флота за всю войну, в Мельбурне впоследствии открыли мемориал. Это был страшный удар, который долго еще не позволит им взять верх над евразийцами в океане. При таких условиях флоту было крайне сложно выделить ресурсы, необходимые для операции.

Некоторые бесшумные подводные ракетоносцы, которые на момент начала войны находились в режиме патрулирования в океане, оказались в нужном районе. Согласно секретным планам, заготовленным на случай войны, они прятались от ударных подлодок и противолодочной авиации евразийцев в Арктике и у берегов Гренландии, не выказывая своего присутствия. Командованию с трудом удалось установить связь с двумя из них — «Ревейндж» и «Демократи».

По счастливой случайности, на борту «Демократи» оказались два подводно-воздушных десантных корабля класса «Морская звезда» и команда подрывников-ныряльщиков легендарного спецподразделения «Пираньи», сформированного после войны из бывших «морских котиков» ВМС США. У подлодок и у «Пираний» были другие важные задачи, но о них пришлось забыть, и они, изменив курс, начали огибать Северную Америку через Берингов пролив, направляясь к новой цели.

Тем временем, генерал Окифора принялся в кратчайшие сроки собирать отряд специального назначения, который должен будет вместе с «Пираньями» отправиться на гору Логан. По плану, сразу после завершения подготовки, сверхскоростной бесшумный корабль ВВС U-3, один из шести имеющихся на вооружении, должен был доставить группу спецназа на ледник в Тихом океане, на котором их подберут подлодки. На борту «Демократи» группа должна была соединиться с «Пираньями».

В течение следующих двух-трех дней, в зависимости от обстоятельств, должна была быть предпринята атака на гору Логан. Момент должен быть выбран в промежуток времени, когда прототип излучателя не работает — в ином случае бойцы штурмового отряда рисковали сами стать жертвами излучения. Разведка полагала, что после каждого испытания он отключается на три-четыре часа для проведения калибровки.

Подлодки должны были подавить оборонительные системы крылатыми ракетами. Затем с «Демократи», с глубины ста морских сажен, стартовали бы две «Морских звезды» с бойцами штурмовой группы на борту. Их задачей было взять комплекс под контроль, захватить или уничтожить прототип и весь состав исследовательской группы.

В случае, если их постигнет неудача, запускался запасной план.

Подводная лодка «Ревейндж» была известна как самый мощный ракетоносец ВМС миротворческих сил, назначение которого категорически противоречило самому слову «миротворчество». Долгое время ее существование вообще отрицали, а немногие знавшие о ней называли лодку «баркой Харона», имея в виду то, что если она будет применена, то доставит большую часть оставшегося человечества на противоположный берег Стикса. Ее арсенала было достаточно для того, чтобы стереть с лица Земли крупнейшие города Евразийского Союза.

Чхон открыто признал, что альтернативой операции «Скайшредер» является превентивный ядерный удар. И верховное руководство не исключает этого сценария.

— Я скажу больше — вероятность этого очень велика. Штурм просто обречен на провал. Миротворцы понятия не имеют, насколько надежна их разведывательная информация. Черт возьми, они не уверены даже в том, не западня ли это вообще! Как тебе их планчик, а? То еще дерьмецо.

По ходу разговора я уже понял, куда ведет речь. Подводные лодки, штурмовые отряды, крылатые ракеты — все звучало довольно внушительно, если не копать глубоко. Но я, как и генерал, хорошо видел, что в плане операции упущено нечто существенное.

— Я понимаю, сэр. Слишком много неизвестных. Нужна наземная разведка.

Генерал согласно кивнул.

— Ты отправишься в специальный лагерь подготовки. Там у тебя будет неделя-полторы, чтобы восстановиться после Европы и подготовиться. За это время ты должен будешь в совершенстве овладеть информацией об объекте и о местности вокруг. Карты, планы, схемы, фотографии, видеозаписи, данные разведки, отчеты побывавших там экспедиций. Ты должен наизусть знать важнейшие координаты, частоты связи, позывные и пароли. И еще тебе следует свыкнуться со снаряжением. Его готовят в эти самые минуты. Как только все будет готово, ты и другие отправитесь в Северную Америку.

— Как вы собираетесь доправить нас туда?

— В десантных капсулах. Разработаны специально для таких операций. Капсулы доставят вас туда вместе со снаряжением с помощью специальной реактивной катапульты. По навесной траектории. Это означает, что на полученной от катапульты кинетической энергии капсула покинет стратосферу, а затем «упадет» вниз. На радарах Союза, учитывая тамошние метеоусловия, падение будет либо незаметным вовсе, либо будет выглядеть похожим на падение метеорита. Если повезет, они ничего не заподозрят. В нижних слоях атмосферы запустятся тормозные двигатели, которые замедлят скорость падения, а на низкой высоте раскроется парашют. При этом ты подвергнешься страшной перегрузке, которая, безусловно, убила бы большинство здоровых людей. Но медики считают, что под воздействием «Валькирии», с учетом твоей подготовки и физической формы, ты, возможно, переживешь это.

— Я смогу после этого передвигаться?

— Надеюсь. Если сломаешь ногу — считай, что ты труп. Калеке не выжить в ледяной пустыне. Я пошлю туда человек восемь — десять, из расчета на то, чтобы хотя бы половина переживет посадку и останется в строю.

Взглядом я дал генералу понять, как я благодарен за такую заботу.

— С тобой в капсуле будет специальное транспортное средство. Гибрид снегохода и квадроцикла. На нем ты преодолеешь часть расстояния до цели. Дальше тебе предстоит долго карабкаться по горам. Тебе потребуются альпинистские навыки и очень высокая морозоустойчивость. Ты ведь вырос в холодных краях, да? Надеюсь, ты еще не забыл, каково это — обламывать сосульки с бровей.

— У меня нет никаких альпинистских навыков, — обреченно произнес я.

— В лагере будут люди, которые смыслят в этом. Они подготовят для вас необходимое снаряжение и расскажут что с ним делать. Советую слушать внимательно, если не хочешь оказаться очередным замерзшим трупом в «ледяном аду». Старая-добрая Канада давно перестала быть гостеприимным краем. Нигде на планете нет такой высокой смертности среди сталкеров, как там, при том, что отправляются туда отнюдь не сопляки.

Я кивнул. У меня промелькнула мысль, что таким извращенным способом генерал решил просто избавиться от меня, отомстив за смерть Локи. Но затем сообразил, что Чхон не стал бы так заморачиваться — приказал бы легионерам прикончить меня прямо здесь, и дело с концом.

— Запомни, ты будешь там в статусе частного лица. Твой контракт остается расторгнутым. И уж тем более ты не имеешь никакого отношения к Содружеству. По легенде ты — сталкер, искатель сокровищ, один из тех идиотов, которые лезут в самые опасные места пустошей, в которых еще не все разграблено.

Генерал уловил недоверчивое выражение на моем лице и согласно кивнул.

— Не особо рассчитывай, что прикрытие их обманет. Действуют законы военного времени. То есть — вообще никаких законов. У евразийцев нет причин церемониться с лазутчиком, посягнувшим на их святую святых. Не надейся, что с тобой будут обращаться как с военнопленным. Если поймают — будут пытать, пока не выбьют всю информацию, какая пылится у тебя в мозгах. А потом казнят то, что от тебя останется. Так что лучше уж не давайся живым. В критической ситуации подорви себя гранатой. Пусть пытаются считать твой ДНК с ошметков.

Закончив, генерал окинул меня долгим оценивающим взглядом, как бы еще раз задумавшись, гожусь ли я для этого задания. Затем кивнул.

— Это все. У тебя мало времени, легионер. Так что я бы не стал его тратить попусту.

— Разрешите идти, сэр?

— Да, — кивнул генерал, но, когда я уже направлялся к выходу, окликнул меня: — Сандерс!

— Генерал? — обернулся я, удивившись, что он назвал меня фамилией, хоть и не настоящей, а не номером.

— Если вернешься, я сделаю тебя сержантом, — пробурчал Чхон, не глядя на меня. — Мы возобновим действие твоего старого контракта, но исключим из него кое-какие самые неприятные пункты. Больше никаких экспериментов с препаратами — ты свой вклад в науку уже внес. Будешь оставаться на минимальных дозировках «Валькирии II». Если изобретут что-то еще более щадящее — сможешь, при желании, перейти на него.

Уверенно глядя мне в глаза, генерал продолжил:

— Действие контракта продлится до конца войны. Если выживешь, получишь свои деньги, притом немалые, и сможешь отправиться восвояси. Можем оформить тебе новые чистые документы, либо вернешься к своей старой жизни. Я позабочусь, чтобы у тебя не было никаких проблем с СБС и с резидентским статусом в Сиднее или в любой другой «зеленой зоне» Содружества.

— Вы говорите так лишь потому, что мои шансы вернуться с этого задания близки к нулю.

— У тебя и с прошлого задания было немного шансов вернуться, — хмыкнул Чхон, и его лицо прорезала жесткая усмешка. — Я пережил в свое время десятки заданий, о каждом из которых говорили, что я с него ни за что не вернусь. Если я в тебе не ошибся, и если тебе повезет — то ты выживешь. И, может быть, даже станешь когда-то таким, как я.

— Таким, как вы? — хмыкнул я. — Думаете, я хочу этого?

— Время покажет, — махнул рукой он, утратив интерес к разговору. — А теперь иди!

И я послушно пошел готовиться к новому самоубийственному заданию, совершенно забыв, что еще каких-то полчаса назад я был настроен совсем иначе.


§ 7


Генерал Чхон умел убеждать. За все годы нашего знакомства я так и не смог освободиться из-под его власти, которая проистекала не только из его полномочий, в фактической безграничности которых я мог не раз убедиться, но и из феноменального, сверхъестественного дара убеждения и необъяснимой, грубой, извращенной харизмы.

Он смог убедить меня тогда, в переломный момент, в мае 2090-го. Я отправился на самоубийственное задание, с которого не чаял вернуться. Но я вернулся. Мы отсекли евразийцам жало, уничтожив их секретную лабораторию и весь состав исследовательской группы, тем самым отсрочив реализацию проекта «Скай» на достаточное количество времени, чтобы Содружество смогло завоевать абсолютное превосходство на орбите, сделав осуществление плана невозможным. А дальше водоворот разгорающейся мировой войны, охватившей весь мир, засосал меня, и дальнейшего убеждения не требовалось.

Страшная угроза, нависшая над всей западной цивилизацией, частью которой я привык себя считать, отодвинула на задний план все прочие соображения, сомнения, обиды и старые счеты. Я больше не был ренегатом, защищающим интересы корпораций — я был участником войны, пусть даже и не имел такого статуса по бумагам. Так что я добросовестно и большей частью добровольно делал то, что должен был, чтобы отразить угрозу, не жалея себя и других.

Мои шансы пережить войну были минимальны. Легион никогда не отправляли туда, где было легко. Вероятность не вернуться с задания всегда была крайне высока. Но я научился с этим жить — «Валькирия» тому способствовала. Мне было нечего терять и не к чему стремиться. Я был готов встретиться со своей судьбой.

Но, как порой бывает в таких случаях, у судьбы оказались на меня другие планы. Я был трижды ранен, не считая легких ран, травм и контузий. За моей спиной было участие больше чем в тридцати боевых операциях в течение пяти военных кампаний на четырех континентах. Я был произведен в сержанты, затем назначен лейтенантом, а в конце концов стал и капитаном. Но в январе 2093-го года, не иначе как по необъяснимой статистической аномалии, я был все еще жив. И даже начал думать, что смогу и впрямь увидеть конец этой войны.

Загрузка...