Нужным быть кому-то (СИ)

17

А к вечеру случился конфуз. Навязавшаяся с Максом «герла», которая просто нахально влезла к нему в машину, захотела переодеться, полезла в свою сумку и истошно завопила.

Прибежавший на вопль дед Вася, бестолково суетясь возле неё, никак не мог понять, в чем дело. Макс, тоже бывший на улице, влетев, сразу понял в чем дело — из сумки, квакая, выскакивали лягушки. Неприлично заржав, Макс вытряхнул всю сумку, собрал аж пять лягушек и отнес их на улицу. Девица, перестав визжать, завопила:

— Дебилы, дебильная деревня, одни уроды кругом!

Дед попытался вступиться:

— Што ты, милушка, у нас тута завсегда…

— Все вы придурки, — перебила его девица.

— Хватит! — резко шумнул Макс, собрал её вещи, вываленные на пол, и сунув сумку ей в руки, потащил на улицу. Так, дотащив до остановки автобуса — как раз подошел последний вечерний, заплатил за билет и выдал:

— Я тебя сюда не звал, сама залезла, вали по-хорошему! А моих родных оскорблять я не позволяю никому.

Пошел к Шишкиным и долго внимательно приглядывался к Аришке, которая вела себя как всегда. Наконец, позвал:

— Невеста, поди-ка сюда!

— Чё, дядь Макс?

Макс оторопел:

— Чё это ты меня дядей стала звать?

— А ты старый и противный! — припечатала Аришка, показала ему язык и убежала.

— Во, Макс, обидел невесту, теперь она не скоро тебя простит, — заметил Ванюшка, — наша Шишкинская порода, она, знаешь ли, памятливая.

— Да не хотел я эту гёрлу сюда везти… блин, а ребенок, чё, всерьез моей невестой себя считает?

— Не, ну ты фрукт, да после коленок у нас только и разговоров про Макса было. Короче, облажался ты, женишок.

— Да, лан, — почесал макушку Макс, — она через два дня и не вспомнит про меня, вон, кругом сколько пацанов, один другого лучше.

— Чё-то дедок не идет. Сгоняю до дому!

Дедок лежал на диване, весь поникший, возле него суетился батя, пахло валерьянкой и ещё чем-то противным.

— Дед, ты чё?

— Да прихватило-от сердечишко, не младые годы чай, — как-то удрученно сказал дед.

— Ты это мне брось, ща отлежишься, пойдем на футбол, за меня поболеешь.

— Да, вот маненечко отлежуся, — пробормотал дед, засыпая.

— Пойдем-ка, Казанова, — позвал Виктор сына улицу, а там вломил по-полной, — тебе, что, обязательно было свою… сюда тащить? Ты когда-нибудь начнешь верхней головой думать, или у тебя только в нижней мозги? У деда приступ сердечный начинался, хорошо, я дома был, ты идиот совсем? Зачем в этот, такой редкий в наше время, островок добра, тащить всякую дрянь? Чтоб ни одну шалаву сюда больше не таскал! Москва большая, борделей много, там и удовлетворяй свои нужды, а здесь никого, я повторяю, никого не должно быть!

— Бать, да я и не собирался кого-то сюда везти, она сама запрыгнула…

— Что ты как маленький лепечешь, она сама, она сама, ты мужик или чмо? Ещё один такой «визит», и деда не станет, ты это понимаешь, болван?

Макс побледнел:

— Всё, слово даю! Я, правда, дебил!

Дед проспал весь вечер, и Макс не пошел играть в футбол, а тихо сидел за компом, иногда вставая и подходя к деду. Убедившись, что старикан спит, опять садился и задумчиво смотрел в крутящиеся на мониторе замысловатые фигурки.

В окно всунулся Лёха:

— Макс, — шепотом позвал он, — чё, дед Вася заболел?

— Ща выйду! — Макс шагнул в окошко, благо, длинные ноги позволяли, сел на лавочку и тяжело вздохнул. — Вот скажи, Лёх, я идиот?

— Да вроде, не!

— Идиот, Лёх, ещё какой, ведь чувствовал жопой неприятности, приволок на свою голову… дед вон… сердце… батя отлаял, Шишкины, похоже, тоже не в восторге, блиииин! Лан, будем исправлять содеянное, лишь бы дед не разболелся!!

— Максимушко, чей-то ты не на футболе, а? — раздался из окна голос деда Васи.

— Дед, ты как себя чувствуешь? — вскочил Макс.

— На восемьдесят пять, как и есть, чё вы там сидитя, айдате чаевничать, я в печи липу заваривал в утре, должно славно получиться, Матвеича, вон, шумни.

— Он у нас, я ща за ним сгоняю, — вызвался Леха. Липа настоялась знатно, до красноты, и выдули мужики весь пятилитровый чугунок, нахваливая деда.

Он оживился, начал рассказывать какие-то байки, а Матвеич негромко сказал «ребенку»:

— Видишь, идиот, он же такой ранимый, ему немного внимания — и он цветет, а когда наоборот…

— Бать, не грызи, я сам весь вечер истерю!

— Помни, дубина, что он искренне привязан к тебе и поэтому открыт, не плюй ему в душу!

Деду не сиделось:

— Пойду до Таньки, прогуляюся!

— Дед, я с тобой!

Танька сидела на лавочке с Толиком, ведя неспешные разговоры, дед подсел и тут же начал любопытствовать, что и как.

Макс пошел было к Калине, и его неприятно задело, что бегущие и что-то задорно кричавшие Козырюшки пробежали возле него, а Анчутка обогнула по широкой дуге.

— Какие красивые у девчушки волосы, — восхитился Толик, — редкий такой цвет, обычно дамы такого цвета долго добиваются в парикмахерских, а тут природа наградила!

— А у меня, милок, точь в точь такие были, сейчас, вона, седые, Вась, скажи?

— Да, Танька, многие на твою косу серебряную заглядывалися, и я в том числе, да Никишка, вишь, на мотике упер из под носа у всех.

— Да, изо всех внуков и внучек только у Анчутки и уродились мои-от волосы, только я растрёпой не была, правда, и не носилася так-от. Это ж ураган, а не девка!

— Много будет у девочки поклонников-почитателей!

И опять Макса задели эти слова. «Не к добру, точно!» — подумал он про себя.

И не стала невеста обращать на Макса внимания, если раньше она всегда была поблизости, то теперь, завидев его, тут же исчезала с глаз долой… Когда на речке он сгреб их всех троих в охапку — сидели три светлые макушки на песочке, что-то горячо обсуждая, она ужом вывернулась и отбежала. Девчушки же Козыревы смеялись и барахтались вместе с ним.

И Макс опечалился:

— Бабуль, и чё теперь делать? Невеста меня в упор не видит?

— А новую искать, она, Анчутка, если обидится, то надолго, сама знаю!!

Вот и чесал озадаченно Макс макушку — легкий по своей натуре, он был неприятно удивлен, что такая мелочь игнорирует его во всём.

Горшковы приехав к Маришке обсмеялись: Маришка, взяв Димульку, показала его в окно, а Санька, сначала сложив ручки на груди, восхищенно замер, смотря только на братика. Затем, попросив папу подержать его на плечах, приник к стеклу и, восторженно гладя ладошками стекло в районе личика, приговаривал:

— Маленький, Димулечка, я тебя так ждал!

Марина прослезилась, у Горшкова и Толика перехватило горло — столько восторга, любви и нежности было в Санькиных словах, а тот ничего не замечая общался с маленьким человечком.

Когда же братик широко зевнул, смех Саньки колокольчиком разнесся по всему двору и улыбались люди, слыша счастливый смех ребенка.

А баба Лена опять вытирала бегущие слёзы и в многотысячный раз благодарила Бога, что послал им такого необыкновенного Сашу Горшкова. Саша-большой про себя постоянно благодарил Всевышнего за такую большую теперь его семью, и так же, как и сынок, восторженно смотрел на жену и второго сыночка. И было тепло на душе у Толика, он тоже обрел семью, нежданно-негаданно.

ЧЕРЕЗ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ…

Автобус развернулся на площади подняв облако пыли, вылезавшие из него, бабули ругались на водителя, а молодой человек, вышедший вслед за ними, наоборот, зажмурился и как-то светло улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, и садящиеся в автобус две молодые девушки дружно вздохнули…

— Какой мальчик! — игриво пропела одна. Мальчик ещё раз улыбнулся и закинув объемную сумку на плечо, пошел в сторону Цветочной улицы. Аккуратно оглянувшись и не увидев никого возле дома, выкрашенного в цвет весеннего моря, шустро юркнул во двор, там постоял, улыбаясь во весь рот, увидел, что дверь заперта на висячий замок, полез под наличник, нашарил там ключ и весело рассмеялся:

— Все как всегда!.

В доме шустро поднялся на верхотуру, полюбовался своим любимым гнездышком, хотя подросшие деревья уже давненько закрывали обзор на дальний лес и Аксеновку, но солнечный свет, искрясь в шелестящих от ветра листьях, все равно заливал мансарду. Быстро приняв душ и переодевшись в светлую рубашку с коротким рукавом и новенькие джинсы, причесал короткий ежик волос и вытащив из сумки объемный пакет пошел на улицу. Опять закрыл дом на замок, положил на прежнее место ключи и пошел в сторону Шишкинского дома. Там толпилось много людей — все принаряженные, шумно галдящие, чего-то ждали.

Стоявший возле калитки и возвышавшийся над толпой на полторы головы двухметровый крупный молодой человек, открыл было рот, собираясь что-то сказать, но увидев прижатый к губам палец, кивнул и загрохотал гулким басом:

— Чёт долго молодые едут, ай терпежу не хватило, в лесочке подзастряли?

Ему тут же начали отвечать солеными шуточками.

Невысокая, плотненькая, вся такая уютненькая, кареглазая женщина что-то сердито выговаривала виновато слушавшему её высокому, худенькому подростку. Возле неё стояла девочка лет восьми, имеющая определенное сходство с ней, вся такая воздушная, хорошенькая, как фея из сказки.

Внезапно закрывшие глаза женщины мужские руки были явно не мужнины…

— Кто? Кто посмел? — руки разжались и, сердито обернувшись, она столкнулась со смеющимся взглядом таких обожаемых серых глаз.

— Ежик! — по девчоночьи взвизгнула Валюшка и повисла на нем, расцеловывая своего давнего и горячо любимого друга — ежика.

— Лошадка! — Лешка расплылся в счастливой улыбке.

На возгласы Валюшки обернулись несколько человек, а стоящая возле двухметрового атлета белокурая девушка как-то враз замерла, а потом сорвалась с места, с другого конца толпы уже бежала её копия, обе одновременно добежали до Лешки и без слов повисли на нем.

Он подхватил обеих и закружил по поляне:

— Дети мои, любимые!

Дети, так и не отцепившиеся от него, наперебой целовали, измазали его в помаде, кое-как отпустили, позволив подскочившему деду обнять свое сокровище сокровищное.

Лешка с грустью разглядывал абсолютно белую шевелюру деда, и поразился — дед стал заметно ниже ростом.

— Лешка, Лёшка как мы тебя ждали!!

От калитки поспешала совсем сухонькая, но ещё бодрая баб Таня:

— Явился, Анчутка, я чай, не молодушка, сколь можно тебя ожидать?

— Бабуля!! — Лешка бережно и аккуратно обнял и расцеловал ставшую родной им всем троим баб Таню.

А она вдруг, всхлипнув, облегченно вздохнула:

— Дождалася!!

Подскочил дед Ленин, потом косяком пошли Шишкины, подбежаший Лёшик Калинин повис на тезке.

Из проулка вывернулось семейство Горшковых в полном составе, Санька, несший маленького двухлетнего братика, увидев Лёшку, быстро предал малыша отцу и, в два прыжка подскочив, сжал его в объятьях.

— Ничего себе, Сань, ты богатырь стал!

— Ну, кашу ем, геркулесовую!! — ответил Санька, и оба засмеялись, он с детства терпеть не мог овсянку, даже его обожаемый папочка не сумел уговорить есть её, Санька стоял насмерть. Сейчас же девятнадцатилетний студент столичной Бауманки привлекал внимание: высокий, переросший Сашу-большого на пять сантиметров, худощавый, весь такой жилистый, шатен с большими голубыми глазами, он был гордостью и радостью родителей.

Младшие детки Горшковых: двенадцатилетний Димуля, десятилетние близняшки Катя и Толик, и нечаянный, но такой желанный, двухлетний Антошик — все беспрекословно слушались своего обожаемого братика Саню.

Горшков-старший за эти годы мало изменился, разве что морщины стали четче, да седины появилось полголовы. Он стал мягче, более терпимым, обожал всех своих деток и ни словом, ни делом не дал в чем-то усомниться в нем своей Маришке. Когда сорокадевятилетняя Маришка в ужасе поняла, что беременна, он наоборот, обрадовался до слез, они с Санькой, ни минуты не сомневаясь, решили, что надо рожать, и вот теперь у всей семьи было такое маленькое чудо — Антошик. Мальчик случился как котенок, славный, ласковый, обмирающий больше всех по Саньке, который платил ему тем же. Димуля получился вылитый Горшков, Катюшка тоже всё взяла от папы, Толик же был светленький, но с карими, папиными глазами. А Антошик, с такими же как у Саньки глазищами, очень походил на девочку.

Толик Ярик, когда родились двойняшки, и мальчика назвали в честь его, лучшего друга Саши, просто потерял дар речи, потом, уже дома, будучи один, банально разревелся. Любил он всю шумную Горшковскую семью, но к Толику был особенно неравнодушен. Для детей он был папиным братом, который всегда поможет, в тихую от родителей решит задачу или набросает черновик сочинения, этим грешил Диман, мальчик был умненький, но ленился.

Санька же, узнав про это, ругался. Из старшего братика получился очень ответственный и надежный помощник. Родители и сильно сдавшая за последние пару лет баба Лена не могли нарадоваться на него. Окончив школу с медалью, он подал документы только в Бауманку, был принят и учился, получая повышенную стипендию. Дружба их с Лёшкой, начавшаяся так неожиданно, только крепла, вот и сейчас они искренне радовались встрече, Лешка почти год не был дома, и вся их шумная и ещё больше разросшаяся компания тормошила и обнимала «нашего Лёху».

Загудели подъезжающие машины, все торопливо выстраивались вдоль дороги:

— Едут, наконец-то!

Появилась первая свадебная машина — украшенная цветами, лентами и шарами, непрерывно гудя, подъехала к калитке и остановилась как раз возле главы рода Шишкиных — Татьяны Макаровны.

Из машины вылез принаряженный свидетель, открыл заднюю дверцу и появился… Макс, Максим Викторович Ситников, собственной персоной. Мало изменившись за прошедшие годы, ну, разве только мяса чуток наросло, все такой же шебутной и неуёмный, он протянул руку невесте, которую встретили восторженными воплями и одобрительным свистом.

И правда, невеста была ослепительна — тоненькая, изящная, красивая, с необычного цвета серебристыми волосами и сияющими глазами.

— Макс, тебе повезло!! — крикнул кто-то из толпы. — Такую красу отхватил!!

А Шишкины дружно загоготали.

— Кто кого отхватил, — отозвался новоиспеченный тесть, — это как посмотреть!!.

Баб Таня благословила молодых, перекрестила и расцеловала от души.

Неугомонный Колька Шишкин тут же поинтересовался:

— Чё долго ехали-то, али невтерепеж стало? Дело, оно молодое, как же, понимаем.

— Не, Коль, к деду заезжали, наверняка порадовался за внучка!

Все притихли ненадолго — дед Вася, дожив до девяносто двух лет, оставшись все таким же любопытным и не умевший сидеть на месте, просто не проснулся утром, вот уж пять лет как.

— Макс долго и тяжело переживал смерть своего дедка, никак не мог смириться, что деда уже нет…

— Я конкретно осиротел! — жаловался он баб Тане, — ты смотри, тоже не учуди, ты мне живая необходима! Баба Таня и все дедовы подружки долго горевали по Ваське, «да ничего не сделаш, все тама будем» — выразилась бабка Анна.

— Ну, горевать не будем, Васька завсегда праздники-от любил, айдате праздновать, сёдня внучку замуж отдали — анч… Аришку, то есть.

Свадьба гудя и звеня поехала в Выселки, вернее бывшие выселки, теперь это был шикарный комплекс — «Озерцо» — так назвал озеро увидев первый раз Санька Горшков. Вот и не заморачивались, озерцо, значит, такому названию и быть.

Не стали возводить многоэтажный корпус.

— Чё ему как зубу у бабы-яги торчать посреди поля? — это уже Макс озвучил, — пусть будет пониже и поближе к природе. Вот и понастроили уютных коттеджиков, спрятавшихся в зелени деревьев.

Соучредители — Козырев, Горшков и Ситников сначала с опаской вкладывались в этот проект, но энтузиазм местных, обрадованных появлением работы, Макса с его чудаковато одевающимися и такими непредсказуемыми приятелями — на деле оказавшимися нормальными ребятами, огромный интерес к их задумке Сольевой, все как-то быстро закрутилось…

— И теперь на другой стороне озера, которое расширили, очистили от всяких коряг и камней, засадили разросшимися уже плакучими ивами, красовались три трехэтажных корпуса, там подолгу отдыхали и проходили реабилитацию пациенты Сольевой.

Сольева, постаревшая, но все такая же неугомонная, давно и накоротке общалась с «Каменским колхозом», привлекла с первых же дней пребывания здесь Феню-Афанаську, внимательно и тщательно записывала все, что рассказывала Феня про травы, понимая, что если уйдет такая уникальная травница, никто уже не подскажет «про травки-те».

Афанаська, как и баб Таня, стала совсем маленькой, сухонькой, но ещё весьма бодрой старушкой. — Она ругалась, ворчала, на маленьких пациентов, а они платили ей искренней детской любовью. Сольеву не раз пробивало на слезы, когда приехавшие измученные мама и ребенок, пообщавшись с Феней несколько дней, начинали улыбаться. И ходила, а то и ездила на инвалидных колясках, толпа детей за баушкой. — Доброта и внимание, оне здорово лечут, — отвечала всем Афанаська, когда её начинали выспрашивать секреты лечения.

В «Озерцо» приезжали отдыхать уже постоянные клиенты, многие, побывав раз, отведав травяных отваров из смеси местных лечебных трав, и ощутив хоть небольшой положительный эффект, прикипали душой к этим местам. Опять же оживилась и спонсорская помощь для таких деток. Вкладывая деньги, люди конкретно видели, куда и кому идет их помощь.

За этим четко и внимательно следила Маришка Горшкова — ей, прошедшей через такой же ад, как никому было известно что значат приобретенные для больного ребенка так необходимые и такие дорогие лекарства или вещи.

А заправляла «Озерцом» нежно любимая Лёшкина — Феля. Вот где раскрылся её талант, она успевала везде, и не было никаких трений, недоразумений. При малейшем нарушении она сразу же, не сомневаясь, избавлялась от недобросовестных работников. Работающие здесь жители Каменки и Аксеновки, дорожили своими местами, коллектив за десять лет существования комплекса сложился дружный. Наезжал сюда и батюшка, не гнушавшийся выслушать и утешить.

Сейчас же огромный зал для проведения всяких мероприятий, а было их немало, был великолепно украшен, повсюду были цветы, гирлянды шаров, плакаты с прикольными, или, наоборот, серьезными поздравлениями. Феля и Тома Ульянова — шеф-повар комплекса, нервно оглядывали уставленные закусками столы:

— Том, точно ничё не забыли?

— Фелицата Фёдоровна, не суетитеся, вы уже с Томою, все замечательно! — заметила серьёзная и принаряженная Афанасия, — скоро уже явются! Идитя, одевайтеся, не будете же в фартуках гостей-от встречать.

И как в воду глядела, через полчаса загудели машины, подъезжающие к парковке, зазвенели велосипедные звонки, орущей детворы.

Шум, гам, а Феля, углядев среди всех самое любимое лицо самого любимого мужчины, распихивая всех, неслась к Лёшке. Он, сияя, раскинул руки для объятий.

— Лёшка!! Лёшка, радость ты моя, единственная!! — Феля, его железная, непробиваемая Феля плакала! — Фелечка, ты чего? Вот он я, не плачь, увидят все и вместо молодых смотреть начнут на тебя!

Как ребенок, утирая слезы рукой, Феля пробормотала:

— А и пусть, я этот год без тебя вся на нервах прожила.

— Феля, но я же звонил постоянно!

— Мало ли что, знаю я упёртую Козыревскую натуру. Вон, насмотрелась за полжизни на одного, — она кивнула на стоящего неподалеку и смеющегося Ивана, — ты ж правду, если что не так, ни в жисть не скажешь, это ты для всех на космодроме был, а в действительности, кто знает?

— Феля, ты Штирлиц настоящий! — смеясь ответил Лёшка. — Всё, больше так надолго не уеду, вот осмотрюсь и невесту себе, как Макс, малолетнюю пригляжу.

— А я уже…

— Что уже?

— Вон, Машенька Калины чем тебе не невеста? За одних только родителей можно выбрать? — хитренько взглянула на Лёшку Феля, — с подружкой своей породниться, как?

Лёшка нежно улыбнулся:

— Пусть растет пока, не будем ничего говорить, а то будет как Максова пакостить втихую!

Засмеялись сразу все — досталось Максу от Аришки не хило, она умудрялась, оставаясь незамеченной, постоянно осложнять ему жизнь.

Шишкины всей семьей бились об заклад, что в конце-концов Макс на ней женится — Калина, дед Ленин, Лёшка — не верили, спорили до хрипоты, говоря, что Аришка Макса терпеть не может.

Поспорили на щелбаны, а баб Таня спокойно так сказала:

— Назвал он её невестой, и женою назовет!

Макс, зная эти разговоры, только гоготал:

— Да лан, надоест ей вся эта мстя, лет в четырнадцать заженихается, мальчики-акселераты, вон, кругом и забудет про старого и противного!

Он стоически терпел все каверзы, Анчутка была неистощима на них, то подкладывала ему репьи и колючки, то садился Макс на что-то мокрое, то кроссы были завязаны вместе, то в кроссах оказывались гусеницы. Один раз, когда его любимые джинсы были вымазаны желтой краской, он серьезно поговорил с ней:

— Слышь, нев… э-э… Аришка, я понял свой косяк. Не вожу же никого сюда, давай уже мириться. Я чёт подустал постоянно ждать от тебя каку-бяку. Да и джинсы жалко, писк, блин, моды же! Ну чё, мир?

Мелкая заноза ответила:

— Подумаю!

Макс только головой крутил и жаловался Ванюшке:

— Вань, ну чё ты такую мстительницу родил, нет бы девочку-ромашку? Вон, Сенька, нормальный мужик, не мстительный. А эта… — он оглянулся, — я уже всего боюсь, от каждого куста шарахаюсь!

Было дело, на проходящего вдоль густых зарослей сирени Макса вылилось ведро воды, когда он просто нагнул ветку с цветами понюхать. С пятнадцати лет все изменилось, Аришка из угловатой растрепы стала превращаться в изящную красивую девушку, Макс открыл рот в изумлении, увидев её после зимы:

— Ничё себе! Красотка какая у тебя, Вань, выросла, эх, где мои семнадцать лет?

А красотка, зашедшая за куст и подслушивающая, мстительно усмехнулась. И попадалась Максу в его приезды в Каменку, постоянно окруженная кавалерами. Ванюшка с Наташей опасались, что их отчаянная девчушка выскочит замуж, едва окончив школу. Все склонялись к этому, одна баб Таня усмехалась и говорила:

— Удивит она всех нас, ой удивит!

Ребенок закончил школу, поступил в институт, и все так же вокруг расцветшей Аришки хороводились табуны.

Макса же доставал батя:

— Женись, пора уже, сороковник на горизонте, я не вечный, дед ушел, с кем останешься?

— Да, бать, хочется же, как, вон, у Палыча или Горшкова. Жениться-то хоть ща, да не загорается чего-то внутри… — отнекивался Макс.

А год назад, будучи в Германии, встретил, как ему подумалось, «идеальную мечту». Уехавшая из России ещё ребенком, Ирма выросла в Германии и успешно делала карьеру. Встретившись с Максом на деловом совещании, они, как-то незаметно разговорившись, стали общаться. Макс пару раз слетал в Германию, дело шло к свадьбе:

— Не, нормальная баба, правда, повернутая на их орднунге. Я по привычке разбросал майку, носки, замечание мне сделала. А мне, сама знаешь, замечания по фигу, а так все на месте, фигуристая. Вполне меня устраивает, женюсь вот, наверное, — докладывал он баб Тане.

— Максимушко, а ведь без любви-от, как черствый хлеб жисть будет.

— Не, ну где она, любовь? До сорока лет добегался, а её все нету. Я б тоже хотел, вон, как Горшков, а ни фига, нет такой Маришки для меня, пусть будет Ирма, хоть батя гудеть перестанет. Да и родим пацана, ей не до орднунга станет… я думаю…

И состоялся у бабы Тани разговор с приехавшей Анчуткой.

— Ты, девка, чем думаешь? Сколь будешь фордыбачить и выкаблучиваться перед Максом?

— С чего ты, бабуль, взяла что я пред этим старьем выкаблучиваюсь?

— Ну как знаешь, как знаешь, вот женится на сухой немке Ирме, тогда может угомонишься…

— Как женится? Нет у него никого, так, одни мимохожие.

— Это здеся нет, а в Германии нашлася…

С Анчутки мгновенно слетел весь форс:

— Баб, да как же это? Я же… не отдам!!!

— Дурёха ты, дурёха, думаешь, я не знала, что он тебе в голову ещё тогда запал, и все твои выкрутасы для него предназначены?

— Баб, миленькая, я же без него… — Аришка заплакала.

— Тогда слушай сюда, Анчутка. Мы вот так сделаем…

Макс как-то начал сомневаться — надо ли ему жениться.

— Лёх, ну представь меня женатым на фрау? Представил?

Лёшка угорал в трубку:

— Не, Макс, ты и фрау как-то не сочетается! Чего-то в супе не хватает, — процитировал он бессмертное Хазановское, про кулинарный техникум.

— Во, и я про то… Чёт подумал, ну, женюсь, ну, первое время будет все в шоколаде, а потом… они все там такие правильные, я точно не приживусь, папашка её и так на меня выпучив глаза смотрел, когда я захотел часов в одиннадцать рвануть потусоваться. «Добропорядочные немцы не ходят по развлекательным заведениям на ночь глядя, тем более, завтра арбайтен!» А то мы не арбайтен после всяких пьянок-гулянок до утра? И чёт мне так грустно стало, я промолчал — сам себе удивлялся потом! А дома вот прикинул хрен к носу, не, не вытанцовывается. Она девка неплохая, но без огня, а привезу я такую в Каменку? Меня ж Шишкины оборжут, скажут, типа — рыба замороженнная! О, блин, я совем по-Шишкински рассуждать стал, да и не поймет она наших приколов. Блин, и чё делать, батя как чего наелся, через день достает: «Женись да женись», сам вон два раза в ЗАГС бегал, а толку чё? А мне ваще не в жилу все эти костюмы, фаты… я, Лёх, запутался…

— А баба Таня чё тебе присоветовала?

— Да, блин, ничё, я надеялся, что че-нить умное скажет, лыбится, блин, и про черствый хлеб только и сказала.

— Ты этой Ирме предложение делал?

— Чё, я ошалела что ля? — голосом Маремьяны из мультика проговорил Макс. — Ещё скажи: «встань, Макс, на колени и попроси у папеньки руку и сердце, и прочий ливер в придачу…» Да и как-то не сильно она загорается при виде меня, вон, твоя Валюха, блин, и чё я её раньше Калины не усёк? Это ж не женщина — песТня, у меня зависть зашкаливает, когда я на них смотрю, или, вон, на Горшка, повезло конкретно мужикам! Лан, поеду в Каменку, ещё раз бабулю прижму, может че дельноё скажет? Ты когда явишься-то, все заждалися, только и разговоров про Лёшку, Варька твоя вон «уж замуж невтерпёж» ждет не дождется тебя, боится, что уведут чемпиона-то. Тимоха такой чемпионистый стал, с мира привез два золота, командное и индивидуальное, девки проходу не дают, но медведище слово держит, как сказал лет в двенадцать, что женится на Варьке, так ни фига — верный. Слышь, может на Веруньке жениться, девка все ж таки своя? Не, — почесал макушку, — не, нам с ней миру не хватит! Во, блин, и че я так быстро великовозрастным стал? Лан, погнал я в Каменку!

В Каменке долго трепался «за жизнь» с Ванюшкой, хорошо уговорили литр калиновки на двоих, Макс после мозговыносящей бани, быстро захмелел и пошел к себе, спать. Посреди ночи проснувшись, — «ничё не понял, рядом спала гёрла… Блин, я вроде с вечера никого не звал? Или звал? Не, я же в Каменке… и кто хоть это?» На ощупь не опознал… озадачился ещё сильнее, девица мирно посапывала. — «А, лан, спать охота, утром разберусь!» — и прижавшись к девице, сладко уснул.

А утром разразился «гросс алярм» — едва рассвело, как в спальню к Максу с шумом и гамом ввалились Шишкины: Ванюшка и Мишук.

— Так, так, так, чего это, Максим Викторович, Вы удумали?

Макс спросонья проворчал:

— Отвалите, а, дайте выспаться!!

— Отвалим, как же. Ты наших девок в наглую соблазняешь… а мы…

— Каких таких девок? — выпучил глаза Макс.

— А рядом кто, не девка разве лежит?

Макс повернул голову и встретился взглядом с… Анчуткой — замотанная по глаза в одеяло, она стыдливо краснела.

— Э-э-э-э, Анч… чутка, ты чё здесь забыла? — Макс недоуменно смотрел на неё. — Я вроде тебя не звал?

— Ага, не звал, полночи в любви объяснялся… и это… женщину из меня сделал… вот.

— Чё ты врешь, а? — Макс, — вступил в разговор уже полковник Шишкин, — ты подумай, это не город, здесь, сам знаешь, в момент присочинят, не отмоется ведь девка, а мы, Шишкины, своих в обиду не даем!

Макс, совсем одуревший, уставился на них:

— И чё теперь?

— Чё, чё… я как отец требую, чтобы ты на ней женился!!

— Я??? На ней??? — Макс ошарашенно смотрел на них, — вы, чё, шутите?

— Нет, Макс, мы как раз не шутим. Извини, но Аришка наша, так что выбирай: или женишься, или в Каменку тебе ходу нет!

— Ё-моё!! Не и как вы себе представляете нашу с ней жизнь? Она ж меня с детства терпеть не может!

— Ну, от ненависти до любви один шаг!

Макс долго молчал, что-то решая про себя, думал-думал, смотрел на Аришку, она же не сводила с него глаз…

— А, да фиг с ним, но если чё — развожусь, и вы чтоб не вякали. Лан, невеста, пойдешь за меня замуж?

Она серьезно кивнула:

— Да!

— Да? — 0пять припух Макс, — ты это серьезно?

— Да!

— Ну вот, — разулыбался Ванюшка, теперь уже тесть без пяти минут, — целуйтесь уже, да мы пойдем, не будем вам мешать.

И Макс как-то неловко потянулся к невесте, поцелуй малость затянулся. Когда Макс оторвался от Аришки, Шишкиных уже и след простыл.

— Хмм, ну раз так, то фиг ли нам теперь вставать-то? Продолжим?

И продолжили, почти до вечера, и был Максу сюрприз: оказалось, мозги пудрить всем поклонникам, невеста пудрила, а первый раз был для Макса.

Ошалевший Макс долго тряс головой, а когда Аришка сказала, что вредничала только из-за того, чтобы Макс наконец-то понял, что у неё все серьезно — опять впал в ступор.

Отмер, когда Анчутка начала его тормошить, нацеловывая.

— Я дурак?

— Конечно! Причем, круглый!

— Во попал!! И ни фига я не замечал твоей симпатии, врешь ведь?

— Я шифровалась, да и так классно было тебе подлянки делать!!

— Да, веселая у нас семейка будет!!

А у Шишкиных потирали руки и гоготали папаня и дядьки, проспорили им Ленин, Леха и Калина!!

— Максим, — как-то запинаясь заговорила Аришка, — я… мне… в общем… вот все, что сегодня случилось… ты можешь подумать, что шантаж… Понимаешь, я ещё с тех пор, с семи лет, всегда считала себя твоей невестой… и весь этот выпендрёж сначала со всякими проделками, потом с… поклонниками… это, — она тяжко вздохнула, — для тебя всё был! Ты ж во мне мелочь видел, а знаешь, как злило это? Когда та девица приехала, я ж дня три рыдала втихаря, от обиды. Вчера наши же все категорически были против… Я… у меня просто перемкнуло, когда узнала, что ты жениться подумываешь. Ну не могу я тебя отдать кому-то, ты ж столько лет всегда рядом, одно дело твои мимолетные увлечения, а хотелось иногда тебе глаза выцарапать или заорать: «когда ж ты увидишь меня?» А сейчас я больше всего боюсь, что ты через неделю станешь смотреть на меня… ну, брезгливо, что ли, и переживать такое, от того, кто с детства самый-самый… — она передернулась.

На удивление серьёзный Макс, без своей обычной придури, задумчиво протянул:

— Слушай, невеста, прости, привык вот так называть, а ведь я на самом деле дальше своего носа не вижу… Наверное, потому и не женился, что тебя ждал? Были же неплохие варианты, а в последний момент, чё-то срывалось, а это, похоже, как бабуля говорит? — Господь отвёл! Да и где ж я такую серебристую ещё найду?

— Баба Таня мне советовала прийти и выяснить отношения без постели, но ты такой… как мальчик молоденький во сне… Макс, я…

— Максим обнял её:

— Я, вот, тебя сейчас обнимаю, а такое ощущение, что домой попал, а ведь мне, болвану, ещё когда бабуля намекала, что ты и есть моя половина. Я, конечно, подарок тот ещё… но раз выбрала… Давай побыстрее сына родим, а? И назовем его…

— Васькой! — Выпалила невеста, испуганно смотря на него.

— Откуда ты..?

— Я много чего замечала про тебя, а ваше взаимное обожание с дедом Васей не заметить мог только слепой.

— А чё: Василий Максимович — неплохо звучать будет.

— А если девочку?

— Хо, без вариантов, только Татьяна! Пошли к нашим, втыкушки получать!

— На улице под яблоней сидел батя:

— Вот, хотел чтоб я женился, пожалуйста!

Батя обнял его, а потом Аришку:

— Наконец-то, я уже намекать устал!

— Ты чё, бать?

— А ничё. Всем было видно, кроме тебя, что девочка тебя зацепила, ты же только там и обитался, где Аришку можно было увидеть или встретиь!

— Да, лан?

— Не лан, а тугодум ты, Макс, изряднейший! Вы как в детском стишке: «На мосточке утром рано, повстречались два барана!»

— Чё, и все эти напряги и вопли «Женись, женись!» были типа шантажа?

— А как тебя, тугодума, ещё надо было подтолкнуть к девочке? Только ты со своими вывертами в Германии жену искать начал, когда рядом вон, наша, доморощенная. Одно печалит, вы оба безбашенные, внука мне испортите.

— Какого внука, бать, ты чё?

— Будущего, Ваську.

Баб Таня отругала Аришку, а потом утерев слезу выдала:

— Ну вот пристроила вас, Анчуток, теперь можно и помирать спокойно.

Макс задохнулся от возмущения:

— Ты ещё до девяноста не дожила! Обещала всем!

— Иди-ка, дочка, налей мне отвару, а мы со внучком поговорим. Максимушко (только двое его так называли — дедок и баба Таня), ведь всем видно было со стороны, что вы тянитеся друг к дружке! Из неё, Анчутки-то, жена хорошая будет, только, вот, дурные вы оба, но ничё, дети пойдут, остепенитеся. Я так переживала, что ты неустроенным останешься, велела ей поговорить с тобой начистоту. А она, вишь, чего уладила. Ваньке с Мишкой я уже навтыкала, жеребцы здоровые, я их крапивой, а они меня на руках таскают и гогочут.

— Бабуль, батя меня тугодумным обозвал, ты не ворчи, чесслово, все нормально, может, я без такого «шантажу», — любил Макс ввернуть стариковские словечки, — и впрямь, не в ту степь попер — и себе, и фрау жизнь испортил. Значицца так, ждем Козыря из командировки и мирком тесным, блииин, страшно подсчитать наш «тесный» мирок, да за свадебку. Бабуль, я тебе говорил, что тебя сильно люблю?

— И я тебя, внучок, тоже! Когда уже Лёшка-то явится?

— Обещал к концу месяца, у него там жизнь ключом бьет, спит говорит по пять-шесть часов, а интересно. Он у нас серьёзный, ему военно-космические войска подходят идеально, меня когда-то туда звали, но какой из меня военный, я ж не смогу в форме ходить, да и дисциплина — и я? А Лешке уже звездочка новая светит, всего за год, они там все по последнему слову техники оборудуют, а с его натурой не удивлюсь, если он к тридцати майором будет.

— Да и Варюха Козырева без Лёшкиного одобрения замуж за нашего медведя не пойдет, Лёшка-то для них и мама и папа, я вот удивляюсь все время — ведь с пяти лет они у него дети? Даже ща, когда совсем взрослые, все равно, Лёхино слово — закон, Игнатьич и то без него решений не принимает. Хотя чё это я? Лет с восьми сам говорил: Лёха-мозга. Так и вышло, он мужик упёртый в хорошем смысле слова, это не я — в поле ветер, в жо… э-э-э, заднице дым.

— Баба Таня посмеялась:

— Вы с ним двое, как огонь и вода, он тебя всегда потихоньку заливает, чтобы все вокруг не загорелось. В нем выявились, как ты скажешь, гены, хорошие, всех сродственников. Я же, когда его первый раз увидела: худого, синюшного, недоверчиво на всех смотрящего — сердце захолонуло, а ничё, отогрели их за лето, дети, они как котята — приголубили и отошли. Сложнее было Ивана растормошить, а в Каменке и твой батя, смотри, раздухарился. Да и Васька, земля ему пухом, и сам возле вас, и вы возле него отогрелися. А за Ваську тебе, милок, наша неизбывная благодарность, што прошли его последние годы в тепле, без тебя-от он бы ещё годок и прожил, а то и меньше, от тоски бы загнулся.

— Бабуль, мне его постоянно не хватает, так и жду, что вынырнет откуда-нить и полезет любопытничать. Жалко, что раньше в Каменку «не случилося приехать». Зато теперь, я ваще считаю деревню больше домом, чем столицу. Здесь, правда, душа разворачивается, я, вон, даже рыбаловку полюбил, хотя всегда считал такое времяпровождение бесполезным. Или эт я старый стал? — Макс полез почесать макушку.

— У тебя детство по сей день в энтом месте играет, хорошо, хоть прически, как их?..ну, чудные перестал носить.

— Не, я бы ща оттянулся, но, — он передразнил кого-то: — «Максим Викторович, Ваша несерьезная прическа отпугнет всех потенциальных клиентов!»

— Ну, а как жа, подумают, што, раз босс раздолбай, то и фирма… того…

— Вот и соответствую, хотя я бы от разноцветного ирокеза не отказался, или там косички…. — Макс, Макс, ребенок ты наш великовозрастный, а и славно, што ты у нас есть.

Вот и подгадали свадьбу к Лёшкиному приезду — на последних днях он позвонил, предупредив, что сможет явиться только в день свадьбы, и Макс, чертыхаясь, позвал своего Проху свидетелем, — до последнего были уверены, что им будет Лёшка.

В зале «Озерца» гости, весело переговариваясь и смеясь, рассаживались за столы.

— Глянь, Игнатьич, сколь у нас поросли-от наросло за эти годы? — кивнула баб Таня на детвору: там были двое — Лёшик и Маша — Калиных, Сеня и Вовка — Ванюшки Шишкина, Егорка и Женя — Мишука, долгожданная девочка — Ангелюша — Кольки, пятилетний правнук Игорек — внука Никитки, младшая любимая сестренка «медведища» — Катюшка. — Теперя, вот, Козырят дождаться и Ваську Ситникова хотелось бы!

— Ну Козырят от Варюшки быстро дождешься, а вот Лёшка… Тот вряд ли скоро женится, он у меня мужик серьёзный, поди, долго будет присматриваться, прежде чем жениться. Да и он давно сказал, что пока детей не пристроит в надежные руки, сам даже задумываться не станет.

— Варю-от он в семь лет в надежные руки пристроил, — посмеялась бабуля.

— Попробуй, не отдай такому медведю, он же никого к ней не подпускал, — засмеялся в голос Иван, и словно поняв, что речь идет о нем, сидевший неподалеку Тимоха расцвел в обаятельной улыбке.

— А хорош, правнук у меня, только, вот, боюся я, когда он меня, как игрушку какую, на руках зачинает таскать, голова кружится. Чай, на почти два метра возношуся.

Тимоха по-прежнему звал её «баушка моя старенькая», любил всем сердцем, нежно обнимал и таскал на руках.

— Ну чистый Шишкин-медведь! Голова закружится, пусти лешак, — нарочито ворчала сияющая баба Таня.

Свадьба набирала обороты, когда встал для очередного тоста Игнатьич:

— Дорогие мои, Максим и Ариша! От всей души поздравляю вас, желаю вам, прежде всего взаимопонимания, умения слушать и слышать друг друга, понимать и принимать совместные решения, обходить подводные камни, любить, ценить и уважать друг друга!! И, прежде, чем закричать «Горько», позвольте немного о другом… я хочу сказать о Каменке. За эти годы мы все, пришлые, приросли корнями здесь, и не ошибусь, если скажу, что стали родственниками, и все это благодаря теплу и доброте наших двух замечательных, обожаемых и горячо всеми любимых — Татьяны Макаровны Шишкиной и Валентины Ильиничны Калининой! Это красивые и внешне, и внутренне женщины являются нашим стержнем. Я, да и все мы это ощущаем каждый день, просто купаясь в их доброте! Я благодарен всем Шишкиным за их неистощимый юмор, за их открытые широкие сердца!! Я, поверьте, очень люблю Каменку и всех вас!! Вот такой сумбурный тост, но от души, пусть и у вас, молодые, будет такая же дружная и веселая семья, а мы все будем радоваться за вас, счастья вам и добра!! Горько!!

Макс, нацеловашись, добавил:

— Я без Каменки, точняк, не проживу, вы все такие суперские, к вам тянет как канатом, с вами легко и надежно, я рад, что стал частью Шишкинского колхоза! А и вам со мной веселее будет!!

Все дружно засмеялись. Зная Максову натуру не понаслышке, не трудно было представить, какое веселье впереди…

Макс с Аришкой танцевали вальс — самый красивый танец всех времен. Невеста, теперь уже жена, плыла белой лебедушкой, Макс что-то прошептал ей, та закивала, и пара остановилась… Макс подхватил свою мировую бабулю, а Аришка за руку вытащила свёкра, теперь танцевали уже две пары.

Баба Таня и Максимушко, нежно улыбаясь друг другу, закончили танец поклоном, раскланиваясь во все стороны.

— Уважил, ой, уважил, внучок! — баба Таня за галстук притянула его к себе и смачно расцеловала, а потом, топнув ногой, шумнула: — Я требую продолжения банкета!! — И гулял банкет до утра!

Отгуляли свадьбу Макса. На Новый год вел торжественный, серьезный Лёшка свою первую из детей — сестричку Варвару к нетерпеливо ожидающему их Тимошке, и опять утирали слезы баба Таня и, ставшая сентиментальной и ворчащая сама на себя, Феля.

Летом через десять месяцев после свадьбы — ошарашенно счастливый Макс осторожно передавал сверток с пищащим Васильком деду Виктору:

— Дождался! — счастливо выдохнул тот, потихоньку покачивая внука.

А в ноябре уже дед Козырев в восторге нянчился с правнуком Игнатом.

Баба Таня через два года умилялась миниатюрной копии Анчутки, Танюшки, а Васька Ситников, страшно ревновавший свою бабу, дергал её за рукав:

— Не, Таня, не, на Васю баба!

Папа Макс, всё такой же шебутной, души не чаял в своих детках, в Каменке по приезду устраивал кучу малу, носился с Васькой на плечах. Вся мелкая детвора ждала его приезда как праздника, зная, что дядя Макс опять будет с ними играть и придумывать различные игры… Аришка перевелась на заочное, семья получилась славная и веселая, план по детям выполнили полностью.

Макс очень волновался за бабулю, та, на удивление, ещё была шустрой, только вот корову уже не держала. Санька Горшков до сих пор скучал по своему любимому Верному — таких псов больше нет. У Козыревых год назад умерла верная Марь Иванна, и теперь всеми делами занималась Веруня.

Лёшка, теперь уже капитан, весьма успешно шел по служебной лестнице, будучи одним из перспективных молодых специалистов. И все так же переживал и заботился обо всех своих близких, пристально следил за дедом, боялся за каждый его чих, дед ворчал, а за глаза постоянно хвастался своим сокровищем сокровищным.

Калинин вышел на пенсию и с ранней весны до поздней осени пропадали они в Каменке. Летом каждый год наезжал «дед загранишшный» — как звал его Лёшик — Илья. Бабули Сары и Клары тоже уже не было в живых. Клара же истово любя Лёшика и будучи бездетной, оформила дарственную на свою квартиру на Алексея Владимировича Калинина, и был Лёшик по выражению Макса «перспективный жених с жильем».

Большие и мелкие проблемы так и переживали, и решали сообща, всем разросшимся Каменским колхозом.

— Жизнь, она штука ндравная, но интересная! — сказала на своем девяностолетии баба Таня. — А я и рада, что Господь позволил мне прожить такую долгую жизнь, я очень счастливый и богатый человек, богатство мое — не злато-серебро, а во всех вас! Я вас всех люблю и горжуся вами!

ВОТ, ПОЖАЛУЙ, И ВСЁ! ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛО РАССТАВАТЬСЯ СО ВСЕМИ ГЕРОЯМИ, ОНИ ВСЕ В ДУШЕ! СПАСИБО ВСЕМ, КТО ЧИТАЛ И ПОДДЕРЖИВАЛ МЕНЯ!!