Нусантара

10 ЗАПОВЕДНИК ИСКУССТВА

Мы отправляемся на остров Бали! Этот сравнительно небольшой остров, самый западный из островов Малой Зондской гряды, занимает во всей многоликой и разнообразной Нусантаре совершенно особое место. Когда в конце пятнадцатого и в шестнадцатом веке ислам с невероятной быстротой сметал все буддийско-шиваистские царства и княжества Явы и Суматры, когда он подчинил своим воинствующим доктринам все развитые государства Индонезии, Бали оказался единственным островом, на котором в неприкосновенности сохранилась домусульманская религия и теснейшим образом связанная с ней культура.

Религия индуизма пронизывает всю материальную и духовную жизнь своих последователей, их быт и искусство. На Бали сохранился шиваистский культ с примесью буддизма и местных верований. Этот остров стал в мусульманской Индонезии заповедником той яркой, тонкой и красочной культуры, которая развилась в этой части архипелага в средние века нашей эры.

В одиннадцатом — пятнадцатом веках между Бали и Явой существовали очень тесные связи. Один из крупнейших государей Восточной Явы Эрлангга был по рождению балийским принцем. Могучий правитель Маджапахита Гаджа Мада лично возглавлял посольства и военные экспедиции на Бали. После падения Маджапахита и других индуистских государств на Яве многие, не принявшие магометанства яванцы, особенно духовенство и светские феодалы, эмигрировали на Бали. Их потомки и сейчас называются Уонг (люди) Маджапахит.

Попасть на Бали лучше всего самолетом. Но мы, конечно, отправились туда на машинах. Что бы мы там делали без них? Несмотря на большое количество автомобилей, направляющихся на Бали с Восточной Явы, переправа через Балийский пролив оборудована очень скверно, вернее сказать, вовсе не оборудована.

Наш шофер Ото лихо форсировал полосу песчаного пляжа и сравнительно благополучно влетел на сходни десантной баржи, отделавшись лишь поломкой глушителя. Пока баржа отчаливала, мы с соболезнованием смотрели, как команда полуголых грузчиков пытается вытащить автомобиль какого-то индийского семейства. Эта машина завязла настолько прочно, что ее капот уже начали заливать волны наступающего прилива.

Балийский порт Гилиманук городишко скучноватый, хотя и вымощены его мостовые кораллами — тем самым пористым известняком, из которого неутомимые строители мадрепоры возводят рифы и целые острова.

Но стоило нам выехать из этого в общем безликого портового городка, как наши рты широко раскрылись, чтобы не закрываться потом на протяжении всего нашего пребывания на сказочном острове. Первая же деревушка оказалась совсем не похожей на яванские дессы. Каждая усадьба огорожена невысоким глинобитным или каменным забором, а над ним возвышаются многоярусные башенки меру, пальмовые крыши домашних храмов и жертвенников, которые мы сначала приняли за курятники и голубятни. Балийская семья, даже крестьянская, живет не в одном, а в нескольких небольших домиках: легких бамбуковых или капитальных каменных — это уж зависит от ее благосостояния. Каменные или кирпичные строения обязательно украшены резьбой из светло-серого «речного» камня. Резьба складывается из очень пышных декоративных мотивов, в ее ковер вплетаются фантастические маски и фигуры различных чудищ, духов, богов. Множество статуй богов и божков, духов, преимущественно злых, и героев народных сказаний щедро рассыпано не только на перекрестках или у фасадов храмов, но и у многих жилых домов.

Изображения богов не имеют здесь того молитвенного значения, как во многих других религиях, боги изваяны без того пиетета, который делал бы их в конце концов очень скучными. Здесь каждая фигура или скульптурная маска отличается «лица необщим выраженьем» даже у «положительных» богов и героев, не говоря уж о демонах-раксасах и злых духах Кала и Бута. Маски злых духов чаще всего встречаются над воротами усадеб и храмов, равно как и злобно-комичная физиономия старой ведьмы Рангды или снисходительная морда доброго чудища Баронг.

Особенно пышно и богато украшены храмы. В каждой деревне их несколько, о городах же не приходится и говорить. Всего на Бали свыше десяти тысяч храмов. Ни один из них не повторяет другого. Мы по крайней мере ни разу не видели двух одинаковых храмов. Перекрестки тоже обязательно оформлены. Углы оград окаймлены колоннами, украшенными резьбой. Обычно такая колонна увенчана странного вида птичьей головой с одной лишь половинкой клюва. Посреди проезжей части возвышается скульптурная группа из пяти фигур, большой центральной и четырех поменьше, которые пялятся с комической злобой на все окружающее.

Украшены даже самые бедные усадьбы, где постройки крыты почерневшими пальмовыми листьями (по виду они почти не отличаются от наших соломенных), где дым из кухонных очагов выходит сквозь многочисленные просветы в крыше, странным образом ее не поджигая. Там, где нет ни резьбы, ни скульптур, ни росписей на побеленной стене, вход в усадьбу все равно украшен кистями или гирляндами бамбуковых листьев. Даже огородные пугала на полях представляют собой колоритнейшие юмористические фигуры.

Сами балийцы производят впечатление красивого, жизнерадостного и очень приветливого народа. Это первое впечатление полностью подтвердилось и в дальнейшем. У мужчин открытые, одухотворенные, умные лица, а женщины почти все красивы. Если балийка молода, то, как правило, хороша собой или даже очень хороша. Слегка округленные лица с мягкими, почти без монголоидных признаков чертами, выразительные темные глаза, нежно-золотистая кожа, стройные гибкие фигуры. Одна, другая, третья — исключений почти нет.

До самого недавнего времени большинство балийских женщин в обычной обстановке ходили обнаженными до пояса. Правительство Индонезийской республики, борясь с этой традицией, прислало на остров, как мне говорили, безвозмездно несколько сот тысяч блузок-кебайя.

Однако и теперь в деревнях мы нередко видели полуобнаженных красавиц или же с кебайей, накинутой так небрежно, что она, собственно, ничего не закрывает. Должен сказать, что стройные женские фигуры очень хорошо вписываются в мягкие и ласковые пейзажи балийских деревень. Но к сожалению, наиболее рьяными хранительницами древних обычаев оказались не молодые, а старые женщины.

Ландшафты Бали даже без построек все же чем-то отличаются от яванских. То ли здесь раньше окончился сухой сезон, то ли это влияние более влажного климата, но зелень оказалась ярче и тона ее сочнее и нежнее, чем на только что покинутой нами Яве. Домашние животные тоже иные. Всюду бродят черные с провисшей спиной и хищно удлиненным рылом несуразные свиньи. По обочинам дороги пасутся красивые миниатюрные коровы, похожие на благородных оленей и окраской, и всей своей статью. У большинства буйволов светлая поросячьего оттенка розовая кожа.

Через несколько часов въезжаем в Денпасар, столицу острова. Пышное индуистское «барокко» на его окраинах сконцентрировано до предела. Украшенные резьбой здания и ворота, храмы, скульптурные группы встречаются буквально на каждом шагу. Центр города имеет, увы, более космополитический характер. Проезжаем мимо католического костела. Его кирпичная громада тоже украшена светло-серой резьбой, правда чуть более сдержанной' и строгой, чем на шиваистских храмах. Зато фигуры святых на фасаде не имеют по^ти ничего общего с аскетическими фигурами апостолов, мучеников и отцов европейской католической церкви. Скорее это расшалившиеся индуистские бесенята, которых заставляет чуть-чуть сдерживаться только строгая обстановка христианского богослужения. Очень наглядный пример, что даже принявшие католичество балийцы остаются сами собой и по-своему трансформируют чуждые им идеи.

Еще небольшой двадцатикилометровый бросок — и мы в Сануре, курортном отеле на берегу Индийского океана. Он лениво плещвтся прямо за невысокой оградой из кораллового известняка.

Пока мы разгружаемся, устраиваемся в комнатах, налаживаем в садовой беседке походную лабораторию, уже стемнело. На берег идти бессмысленно. Но и в темноте океан напоминает о своей близости тихими всплесками волн и морской свежестью.

В отеле для туристов жильцов очень немного. В основном это американские семьи, почти все, как потом выяснилось, из Калифорнии. Надо думать, калифорнийские миллионеры. Ведь туристская поездка в Индонезию, особенно на Бали, стоит баснословно дорого, что еще усугубляется фантастическим валютным курсом рупии.

Утром, не дождавшись даже рассвета, устремляюсь со своими помощниками на берег (таблицы предсказали полный отлив на шесть часов утра). Белый коралловый песок, заросшая «черепашьей травой» лагунка, а за ней слегка выступающий над водой риф. Риф не убитый, но, что называется, зрелый. Колонии кораллов доросли уже до своего предела. О былом их богатстве и великолепии можно судить лишь по углублениям, расселинам и протокам, где еще произрастают живые кораллы.

Еще до поездки сюда Николай заявил, что на Бали сведет объем работы к минимуму, а все остальное время посвятит чисто туристскому знакомству с островом. Ну разумеется, нужно поработать на самой большой в мире кальдере вулкана Батур, посмотреть особенности карстов на южной оконечности острова, побывать на вулкане Агунг… Я тоже тогда подумал, что на Бали действительно нужно побольше внимания уделить самому острову. И вот теперь завяз на первом же рифе…

Возвратившись в отель, мы застали там переполох и суматоху: через час в ближайшем селении должна была начаться торжественная погребальная церемония — ее заключительный этап.

Очень торжественный ритуал похорон у балийцев распадается на несколько этапов и растягивается на годы. Сначала умершего зарывают в землю на кладбище. Кладбище считается местом нечистым и зловещим, а покойник, не прошедший последующих очистительных обрядов, — неудовлетворенным, беспокойным, потенциально злым духом. Раз в несколько лет жрецы-пандиту объявляют, что настало благоприятное время для кремации. Подготовка к этой церемонии отнимает у населения массу времени, сил и средств. Если бы ее совершали все семьи умерших поодиночке, то живым оставалось бы лишь одно — последовать за своими усопшими родственниками. По сигналу жрецов подготовка к кремации накопившихся за несколько лет останков начинается по всему острову. Изготовляют саркофаги и декоративные башни бадэ, похожие на столь характерные для балийского ландшафта многоярусные меру. Бадэ украшаются многочисленными масками, под которыми находится обвитая змеей черепаха. Для каждой касты установлена определенная форма саркофага. Для брахманов мужчин они изготовляются в виде быка, для женщин — в виде коровы. Если брахман был жрецом, то его сжигают в белом саркофаге. Саркофаг представителей касты кшатриев имеет форму крылатого льва, касты весъя — оленя. Эти три благородные касты объединяются названием тривангса, противопоставляясь касте судра, которая впитала в себя и другие низшие касты, и просто людей без касты, например бали-ага — остатки древних жителей острова. Бали-ага вообще не сжигают своих покойников, а отдают их тела на растерзание хищным зверям и птицам. Саркофаг низших каст может иметь форму мифического зверя гаджамина — полуслона, полурыбы. В других случаях саркофагом служит просто четырехугольный ящик, к которому может, впрочем, быть приделана голова быка или другой символ высших каст. Но и в этом случае саркофаг не должен иметь богатой отделки или украшений.

Нужно сказать, что деление на касты вызывает возмущение не только у жителей других островов Индонезии, но возмущает (или смущает — в зависимости от темперамента) и интеллигентных балийцев. Кроме того, оно очень часто не отражает реального социального положения жителя Бали. Многие представители тривангса, даже высшей касты брахманов, живут почти в нищете, судра же могут быть и весьма состоятельными.

Даже в прошлые времена кастовая принадлежность часто не отвечала реальному положению вещей. Например, все балийские раджи и князья — реальные носители власти — относились не к высшей касте брахманов, а к касте кшатриев или даже к весья — первоначально касте торговцев и ремесленников.

Пышной и длительной церемонии сожжения извлеченных из земли останков (во влажном тропическом климате зачастую чисто символических) мы уже не застали. И может быть, жалеть об этом не стоит. Очевидцы говорят, что, несмотря на всю красочность этого ритуала, некоторые его моменты для неподготовленного зрителя довольно неприятны. Но через тридцать пять дней после кремации наступает последний этап обряда — торжественное выбрасывание пепла умерших в море. Вот эту-то процедуру нам и предстояло увидеть сегодня.

Процессию мы встретили на деревенской улице. Прежде всего бросилось в глаза шествие женщин, торжественно несущих на голове плоские металлические чаши. Каждая чаша покоится на ватной подушке, внутри же сосуда виднеется что-то белое. Нам объясняют, что прах заключен в расписанную скорлупу кокосового ореха, завернутую в белую ткань. Снаружи пакет покрыт украшениями из бумаги.

Слышны звуки оркестра гамеланга, на этот раз четкие и ритмичные. Вот идут и оркестранты с бамбуковыми и металлическими ударными инструментами. Некоторые особенно мощные и гулкие гонги и барабаны подвешены на шестах, каждый из которых несут два человека.

Дальше на плечах десятков трех здоровых мужчин в центре всей процессии проплывает бамбуковый помост с золоченой девятиярусной башней, пышно декорированной и украшенной гирляндами цветов. Мне поясняют, что в ней покоится прах очень заслуженного человека (кажется, деревенского старосты), представителя высшей касты. О высоте касты и о личных заслугах красноречиво свидетельствует количество ярусов башни — девять, при максимально возможных одиннадцати (при этом число их обязательно должно быть нечетным). В эту же башню помещен и прах родственников покойного. На следующем помосте возвышается тоже очень богато украшенное сооружение, но без ярусов — в таких хоронят жрецов-пандиту. Далее опять следуют женщины с сакраментальной ношей на голове.

Помост с виднеющейся издалека башней уже проплыл вперед, но вдруг процессия остановилась, и мы увидели, что башня начала раскачиваться и вертеться. Приблизившись к ней, мы с удивлением смотрели, как носильщики с криками и улюлюканьем толкают ее в разные стороны, поворачивают назад, влево, вправо, опять поворачивают, а затем снова чинно несут вперед. Это делают, оказывается, для того, чтобы дух покойника (вернее, покойников — ведь их в башне несколько) не нашел дороги назад. Интересно, что это запутывание следов производится только по отношению к наиболее почтенным покойникам, совершающим свой последний путь в башнях, а женщины, несущие прах своих близких на голове, двигаются вперед без подобных маневров. Видимо, и на том свете «сильные мира сего» могут проявлять себя более действенно и вредоносно, чем бедняки.

На одном из перекрестков наша процессия вобрала в себя другую, тоже с девятиярусной башней. Движение этой соединенной процессии то и дело замедлялось из-за разнообразных поворотов то с одной, то с другой башней. Достигнув берега, обе процессии снова разделились и направились в разные стороны. Отойдя совсем недалеко (мы успевали держать в поле зрения и ту и другую колонны), носильщики поставили башни на песок и, приставив лестницу, полезли доставать из верхних ярусов белые кульки, такие же, что и у женщин на голове. Затем участники (главным образом участницы) церемонии уселись вокруг полуобнаженных, с гирляндами цветов на шее и с завязанными в пучок волосами пандиту, которые начали читать молитвы, сопровождая их очень пластичными движениями рук. Временами пандиту вручал то одной, то другой из окружающих его женщин красный цветок. Молитва продолжалась очень долго, и многие из молодых ее участниц порой начинали поглядывать с улыбкой по сторонам, особенно когда они замечали, что на них направлены объективы кинокамер наших кинооператоров. Впрочем, стоило отвлекшейся заметить, что пандиту смотрит в ее сторону, как на лице ее снова появлялось постное сосредоточенное выражение.

Но вот молитвы кончены, и на берегу началось столпотворение, никак не соответствующее похоронному обряду. Молодые мужчины набросились на башни и стали их остервенело разрушать, другие с шумом разместились в прау и отправились в море, чтобы высыпать пепел на более глубоком месте, большинство же просто входило для этого по пояс в море. Тут же в воде сновали мальчишки. Они подбирали высыпающиеся из пепла бронзовые обгорелые монетки с квадратным отверстием посередине — выкуп для повелителя ада Батари Ямы. Наш нумизмат Николай тут же определил, что это старинные китайские чохи, давным-давно не имеющие хождения.

Церемония окончена, возбужденные ее участники расходятся. Пляж покрыт обломками от похоронных башен, комками мишуры, обрывками позолоты, ватными подушечками из-под чаш с прахом.

Впервые видели мы похоронную церемонию, которую никак не назовешь траурной, и теперь пытаемся разобраться в своих впечатлениях. В чем же здесь дело? Может быть, у большинства боль потери уже сгладилась, так как со дня смерти близкого человека до завершения ритуала прошли годы? Нет, дело, очевидно, не в этом. Просто правоверный индуист воспринимает смерть не как конец существования индивидуума, а как звено в почти бесконечном переселении душ. Тот, кто вел праведную и достойную жизнь, в новом воплощении перейдет в более высокую касту, грешнику же уготовано переселение в касту низшую или даже в какое-нибудь животное. Отсюда и индуистский принцип не убивать ничего живого. На Бали, впрочем, он не принимает таких форм, как в Индии.

Но вместе с тем если умершие перевоплощаются в новые живые существа, то почему же духам предков — лелухурам продолжают приносить на Балл жертвы и после ублаготворения их достойными похоронными обрядами? Более того, их считают божественными посредниками между живыми людьми и, так сказать, штатными богами. Крепко же перемешался на Бали «чистый» индуизм с древнеиндонезийским культом предков!

Кто-то робко заикнулся о том, что, мол, все эти обряды давно утратили внутренний смысл и поддерживаются лишь для туристов. Эти мысли были почерпнуты из поверхностной и предвзятой книжки.

Нет, и в этом мы убеждались потом не раз: во всех обрядах, во всех танцевально-театральных зрелищах балийцев нет ни тени показного, сделанного для приезжих зрителей. Разве только на эстраде отеля «Бали» в центре Денпасара чувствуется некоторый налет приспособления национальных танцев к европейским вкусам. Сказанное, конечно, не относится к «туристской индустрии». Возле отелей и в центре Денпасара вас атакуют продавцы поддельных древних иллюстрированных рукописей на листьях пальмы лонтар, бутафорских крисов, чуть ли не на глазах ржавеющих «серебряных» изделий и, главное, балийских деревянных фигурок. Фигурками этими набиты все индонезийские магазины сувениров — от аэропорта в Джакарте и до главной улицы Денпасара. Покаюсь, что вначале мы смотрели жадными глазами потенциальных покупателей почти на все, что видели на магазинных полках. Лишь потом, когда увидели в селениях Мас и Убуд вдохновенный труд настоящих мастеров, мы поняли истинную цену поточной продукции, которая фабрикуется в расчете на неискушенных и невзыскательных потребителей рыночной экзотики.

Зато в художественном магазине Маса мы не могли оторваться от всех его маленьких шедевров. Примелькавшиеся в других лавках и ларьках композиции здесь были полны настоящего художественного очарования. Морщинистый худой рыбак с закинутой удочкой и хитровато-простодушным лицом, мужская голова с загадочной язвительно-мягкой улыбкой, обнаженная фигура отдыхающей девушки, полная безмятежного покоя и чистоты, две взвившиеся на дыбы грызущиеся лошади… Одни фигурки сделаны из светлого дерева бентава, удивительно передающего теплоту человеческого тела, другие из коричнево-красного саво, хорошо подчеркивающего четкость линий. Светло-серый с более темными прожилками панггал используется для сложных композиций. Я не могу оторваться от простершейся в молитвенном экстазе к небу жрицы. Она, как и многие другие, неестественно удлинена. Модерн? Но модерну этому, насколько я могу судить, не одна сотня лет.

Монументальная каменная скульптура органически входит в архитектурный комплекс храмов, каждый из которых неповторим. Древний Луур гордо возвышается над прибоем Индийского океана в самой южной точке острова. Он расположен на крутой скале, которую считают окаменевшим кораблем богини вод Деви Данау. Внешние ворота его выполнены в стиле «чанди бентар» — расколотого чанди, очень популярного на Бали. Это как бы раздвинутые половинки уплощенного, победно устремляющегося ввысь триумфального обелиска. У подножия каждой половинки статуя мудрого слоноподобного Ганеша. Эти статуи повторены и у вторых ворот, над крутой каменной лестницей. На внутренней храмовой площадке несколько жертвенников, трон бога солнца, стоящий на черепахе, обвитой змеей, рядом каменный навес для кулкула — выдолбленного внутри куска древесного ствола, выполняющего роль колокола. Я задержался у низкой ограды и смотрел на гребни волн, отчетливо видные отсюда, с двухсотметровой высоты, куда грохот прибоя доходил еле слышным рокотанием. Вдруг рядом раздался какой-то шорох. Из окутавших наружную сторону стены зарослей на меня почти в упор уставились две черноволосые обезьяньи мордочки, умные, настороженные и грустные. В такую минуту и впрямь поверишь, что это наказанные за неведомые им самим грехи люди.

Одним храмом на севере острова обезьяны (другого вида) завладели полностью. Обнаглевшие от полной безнаказанности, они забирались на радиаторы и крыши наших машин, прижимали носы к ветровому стеклу и боковым окнам. У женщин с жертвоприношениями они вырывали скомпонованные из фруктов и цветов пирамидки, тут же разрывали их, цветы выбрасывали, а фрукты, торопливо чавкая, пожирали.

Особенно мне запомнился скромный храм приморской деревушки Мартасари, высеченный, как и его наивные статуи, из глыб кораллового известняка, а также всемирно известная Гуа Гаджа (Слоновья пещера). Этот храм вырублен в скале и имеет Т-образную форму. В одном его крыле статуя мудрого Ганеша, в другом — фаллический символ созидания лингам и богиня плодородия Харита, окруженная множеством крохотных ребятишек. Над входом — маска злой ведьмы Рангды с каким-то устало-скептическим выражением.

Каждый вечер и значительную часть ночи мы проводили то в одной, то в другой деревне, любуясь непривычным искусством балийского танца, музыки, театра самых различных видов — теневого вайанг-кулит и близкого к нему театра плоских кукол вайанг-келитик. И в том и в другом театре положительные герои имеют заостренные птицеподобные лица с единой линией носа и лба, отрицательные же персонажи, курносые и с выпяченными губами, таращатся на зрителя круглыми глазами. Лица и ноги у тех и других неподвижны, играют, и притом очень выразительно, лишь невероятно длинные руки.

В театре вайанг-голек объемные деревянные куклы более крупные, они менее стилизованы и выполнены гораздо грубее. Переходом к «человеческому театру» служит вайанг-топенг, где актеры играют в масках. Рот этих выразительных в своей гротескности масок всегда плотно закрыт. Да актеры и не могут говорить, так как удерживают маски зубами за специальный кожаный язычок. Реплики действующих лиц произносит, как и во всех видах кукольного театра, ведущий — даланг. Следует упомянуть об уличном «зверином» театре вайанг-баронган, где главную роль играет огромное доброе чудище Баронг, которое приводится в движение двумя актерами.

В репертуаре всех жанров традиционного балийского театра, чем-то между собой очень схожих, — отрывки из древнеиндийской «Рамаяны» и «Махабхараты», чисто балийские повествования о легендарном принце Панджп. Панджи очень во многом сходен с героем яванского эпоса Арджуна, который, впрочем, часто фигурирует и в балийском театре. Каждый жанр этого театра имеет строго ограниченный, только ему свойственный репертуар.

Все спектакли сопровождаются музыкой гамеланга, причем для каждого жанра имеются свои варианты этого оркестра. Слушали мы и выступление концертного гонг-геде (настоящий симфонический концерт в глухой деревушке!), где дирижер вдохновенно руководил примерно сорока музыкантами, которые натруженными крестьянскими руками старательно извлекали странные для европейского слуха звуки из ударных инструментов, смахивающих на кастрюли, котелки, цимбалы и металлические миски. Этот же оркестр сопровождал классические танцы похожих на заколдованных принцесс крестьянских девушек. Они исполняли танец жертвоприношения, танец золотой птицы и другие. О балийских танцовщицах можно сказать, что они танцуют руками и даже пальцами. Изогнутый торс остается почти неподвижным. Иногда лишь, оттеняя изысканную игру рук и пальцев, они почти садятся на землю, чтобы потом так же незаметно выпрямиться. Эта непривычная пластика в сочетании с дурманящей музыкой гамеланга производила на нас гипнотизирующее действие. Очень популярны, особенно среди иностранцев, танцы девяти-, десятилетних девочек, но мне они понравились меньше. Танцевать с раннего детства учатся все балийские дети. Это считается даже более важным, чем обучение грамоте.

Интересны и мужские танцы: воинственный барис, сидячий танец посла, разыгрывающего целую пантомиму перед властителем, к которому он направлен. Великолепен массовый танец обезьяньего войска, готового штурмовать неприступный замок Раваны, чтобы освободить для Серп Рамы его похищенную жену красавицу Ситу Деви…

О балийских танцах можно рассказывать без конца, как и вообще о балийском искусстве.

Я никогда не думал, что может существовать народ, который бы в буквальном смысле слова жил в искусстве. Искусство пронизывает всю жизнь, весь быт красивых, жизнерадостных и очень приветливых жителей Бали. Вместе с тем это народ, который дольше всех других сопротивлялся иноземным захватчикам. Ведь Бали был окончательно завоеван голландцами только в 1917 году.

В конце экспедиции, когда мы работали близ западной оконечности Явы, в архипелаге Кракатау, до нас дошла весть об ужасной катастрофе, постигшей Бали. Главная вершина острова (по верованиям балийцев — центр земли и воплощение бога Шивы) вулкан Гунунг-Агунг, считавшийся много столетий потухшим, вдруг начал извергаться и унес более одиннадцати тысяч человеческих жизней. Количество жертв могло бы быть значительно меньшим, если бы множество людей не скопилось в главном храме острова — Пура-Бесакп. В то время как лавовые потоки устремились на этот храм, поклонники Шивы искали защиты у его алтаря и молились о спасении. Местные власти пытались уговорить и даже заставить их уйти, но это им не удалось. Извержением нежданно проснувшегося воплощения бога-разрушителя Шивы были уничтожены и храм, и искавшие в нем спасения богомольцы.