Нусантара

5 ПО ДОРОГАМ ЯВЫ

На Яве мы ездили в основном на двух полулегковых автомашинах. Привезенный из Москвы ГАЗ-69 использовали геологи, так как им чаще приходилось пробираться по почти непроходимым горным дорогам, мне же достался элегантный, быстрый, но не слишком поворотливый пикап шевроле с трехместной кабиной и просторными откидными скамейками в кузове. Когда, закончив работы на Яве, мы отправились на Сулавеси, спидометр моего шевроле показывал двадцать тысяч километров.

Теперь мне хочется вкратце вспомнить о том, что промелькнуло перед нашими глазами за эти двадцать тысяч. Небольшая сравнительно часть пути была проделана по пересекающей с запада на восток почти всю Яву превосходной автостраде, которая начинается в Джакарте, проходит через Богор, Бандунг, Семаранг, Сурабайю и заканчивается в маленьком городке Баньюванги (в переводе «благовонная жидкость для зубов»), который кроме своего благоухающего названия замечателен только тем, что отсюда идет переправа на сказочный остров Бали. Немало на Яве и других асфальтированных дорог, но на тех из них, которые пересекают горные хребты, нередко можно увидеть среди других дорожных знаков и весьма красноречивые изображения черных черепов со скрещенными костями, предостерегающие водителя от излишней беспечности.

Есть, конечно, на Яве, как и везде, очень скверные проселки, которые могли форсировать только вездеходы — английские лендроверы, американские джипы и наши ГАЗы, к слову сказать, в Индонезии достаточно популярные. На таких дорогах, особенно горных, например, на пути к Кавапути (Белому озеру) или к известняковому плато Тысячи гор, наш шевроле совершенно не годился, и нам заранее обменивали его на лендровер или второй ГАЗ.

Но надо сказать, что почти все дороги, связывающие крупные города, покрыты, как правило, отличным асфальтом, снабжены четкими указателями и километровыми столбами, окаймлены рядами деревьев — перистолистных тамариндов, внушительных манго, тенистых канари и других. Стволы этих обязательно однородных, выстроенных по ранжиру деревьев обычно побелены метра на два от земли, и аллеи их служат великолепным обрамлением дороги. Они дают прохладную тень, оберегают от пыли, а ночью и при проливных дождях значительно увеличивают видимость. От большинства яванских дорог у меня осталось прекрасное воспоминание, особенно от главной автострады Джакарта — Баньюванги.

Дорогу эту проложил еще в начале прошлого века генерал-губернатор Ост-Индии Дэндельс. Мне говорили, что для автомобильной трассы эту старую дорогу почти не пришлось переделывать, а только подровнять и залить асфальтом. Грохочущий маршал, как называли Дэндельса современники, был безусловно яркой и крупной фигурой, оставившей на Яве весьма ощутительные следы своего трехлетнего (1808–1811 годы) правления. Он перенес Джакарту из болотистого устья Чиливонга на более возвышенное место, что в несколько раз уменьшило смертность среди живущих в городе европейцев (в отношении же коренного населения подобной статистики не велось ни в то время, ни значительно позже). При нем была проложена только что упомянутая трасса. Но никто не подсчитал, сколько местных жителей, восстававших против европейских поработителей или просто отказывавшихся от принудительного труда на строительстве дороги, было повешено на окаймляющих дорогу деревьях. Дэндельс уменьшил финансовый дефицит Явы, но добился он этого введением политики принудительных культур. Сельские общины были обязаны безвозмездно выращивать для правительства определенное количество кофе. Политика принудительных культур, смущавшая многих даже буржуазных экономистов, получила свое дальнейшее развитие при губернаторе Ван ден Босхе, к слову сказать критиковавшем Дэндельса за «извращенный Либерализм». При Босхе Ява впервые стала приносить Голландии огромные доходы, хотя жители самого острова то и дело страдали от голода.

За нашим ветровым стеклом мелькает необычный мир, очень яр*Кий и красочный. Необыкновенные краски одежд. У нас на севере они бросались бы в глаза, а здесь, на этом ослепительном солнце, кажутся вполне естественными. Наиболее резки и контрастны сочетания цветов в одежде сунданских женщин. Но все эти броские каины (юбки), баджу и кебайи (кофточки) великолепно вписываются в общую пестроту и яркость тропического пейзажа. Впрочем, восточнее, в центре Явы, у собственно яванок в одежде преобладают более темные цвета — синие с золотом и коричневым, а на востоке острова, где много мадурцев, — коричневые с красным. Чуть сдержаннее цветовая гамма в одеяниях мужчин, которые в деревнях не так-то уж отличаются от женских. Такой же кусок пестрой материи обертывается вокруг тела в виде длинной юбки, такой же пестрый пояс, на голове замысловато завязанный платок салук. Говорят, по тому, как надет салук, можно безошибочно определить, откуда родом его обладатель — из какой он провинции и даже деревни. Впрочем, головные уборы очень разнообразны. Многие носят черные, похожие на пилотки шапочки пичи. В такой шапочке ходит президент, а также многие государственные служащие. Носить пичи считается признаком патриотизма и лояльности. У других на голове (особенно у крестьян и разносчиков) конические широкополые чапинги, плетеные, иногда лакированные.

Во всех старых описаниях Явы можно прочесть: «Яванец (или малаец) никогда не расстается с кривым кинжалом крисом, который он всегда носит за поясом в богато украшенных ножнах». Со времени последнего такого описания прошло всего пятьдесят лет, но картина резко изменилась. Крисы мы видели лишь в музеях да у торговцев различной экзотикой, атакующих европейских и американских туристов. У яванского же крестьянина теперь совершенно иной нож: прямой, заостренный лишь с одной стороны, голок у сунданцев или паранг у яванцев. Это не оружие, а орудие труда, которым его владелец выполняет множество различных операций.

Очень многие жители Явы, и городские, и деревенские, пользуются велосипедами, преимущественно дам-сними, потому что в юбке — саронге на мужском велосипеде ехать неудобно. Впрочем, среди горожан, особенно на Западной Яве, саронг в значительной степени вытеснен длинными брюками, а среди молодежи — шортами или просто трусами. Но, видимо, только днем и на людях. Мы убедились, что приверженность к саронгу сохраняют и самые европеизированные индонезийцы. Путешествовавших с нами коллег мы привыкли видеть везде и всюду в европейской одежде. Но стоило нам зайти к кому-нибудь из наших спутников до завтрака или после ужина, мы неизменно заставали их в саронгах.

Натруженно крутят педали своих трехколесных колясок бечаки. Эти раскрашенные цветочками и слащавыми пейзажиками повозочки конструктивно очень несовершенны. У пэдди-кебов, которые мне приходилось видеть в Китае, рикша сидит впереди своих пассажиров, и это, несомненно, несколько облегчает его труд. Здесь же он возвышается над седоками сзади, поэтому на подъемах, даже не очень крутых, бечаку приходится очень часто соскакивать и толкать коляску плечом. Зато пассажиры могут свободно лицезреть открывающиеся перед ними виды. С другой стороны, мне не раз приходило в голову, что подобная конструкция коляски в корне противоречит индонезийской феодальной традиции, согласно которой каждое высокопоставленное лицо должно сидеть на более высоком сиденье, чем окружающие. Один раджа с негодованием отверг карету, подарок голландского резидента, только потому, что кучерские козлы были расположены выше остальных сидений кареты. Кто-то из индонезийцев рассказал мне, что повозка бечаков — нововведение, появившееся в Индонезии только после японской оккупации. В этом убеждают и дешевого стиля картинки, которыми расписаны* стенки этих колясок, в них нет ничего национального. Жители острова Бали и Северного Сулавеси с гордостью обращали наше внимание на то, что у них бечаков нет. На Яве же бечак, увы, еще составляет характернейший элемент любого городского и пригородного пейзажа.

Очень редко бечак бывает собственником коляски. Обычно он должен отдавать ее владельцу значительную часть своего скудного дохода. Поэтому и охотятся за пассажирами они очень рьяно. Стоит остановиться на улице с нерешительным видом, и к вам сейчас же подъедут, предлагая услуги, один или несколько бечаков.

Индонезийские горожане, даже зажиточные, живут как-то очень открыто, ничем не занавешивая ярко освещенных вечером веранд, на которых обычно семья коротает часы досуга. Двери внутренних помещений тоже почти всегда распахнуты. Не говорю уж о кварталах бедноты, где большая часть жизни вообще выплеснута на улицы и переулки. Если вы поздно вечером проходите по этим кварталам, вам приходится старательно переступать через спящих прямо на тротуарах людей.

Индонезийцы очень самолюбивы, как правило, держатся с достоинством, учтивы, сдержанны и ненавязчивы. Здесь почти нет тех назойливых комиссионеров, которые не дают вам проходу на торговых улицах Бомбея, нет молодых людей, бросающихся открыть вам дверцу автомобиля, чтобы затем протянуть руку за мелкой монеткой. Конечно, и тут, особенно в местах, где много туристов, на вас будут порой наседать торговцы поддельной экзотикой. Или же вы можете обнаружить, что оставленная вами на улице машина вытерта или просто охраняется каким-нибудь проявившим инициативу мальчишкой. Заплатите ему, иначе вы рискуете обнаружить через несколько минут в баллонах один, а то и несколько проколов — в зависимости от темперамента вашего незваного помощника. Иногда к вам может обратиться на улице продавец лотерейных билетов, но чаще всего к иностранцу подходят просто любители автографов, вернее, адресов. Среди индонезийской молодежи распространилась странная мода коллекционировать адреса иностранцев. Адрес при этом должен быть написан вашей собственной рукой.

Индонезийцы очень общительны. Случайные попутчики то и дело заводят с вами разговоры в поезде, в автобусе, на террасе отеля. Раньше всего справятся о вашей национальности, потом спросят, как вам нравится Индонезия, не преминут также задать два почти стандартных вопроса: сколько у вас детей и какую религию вы исповедуете. В Индонезии очень любят детей, редкий индонезиец пройдет мимо ребенка, не сказав ему «уок, уок» (нечто вроде нашего «агу») или не погладив по головке.

За все время пребывания в стране я, кажется, ни разу не слышал, чтобы взрослый индонезиец или индонезийка кричали на ребенка или даже просто говорили бы с ним в раздраженном или повышенном тоне.

Каждая семья, которой позволяет достаток, стремится иметь побольше детей. Пять-шесть — это норма, часто встречаешь семьи с десятью-двенадцатью ребятишками. Количество детей даже служит показателем состоятельности той или иной семьи.

В Индонезии существует очень резкая диспропорция в распределении ее населения. Если на слабо еще заселенных Внешних островах (к их числу относятся и Суматра, и Сулавеси, и индонезийская часть Борнео — Калимантан) средняя плотность населения составляет всего 18 человек на квадратный километр, то на Яве — 441. Правительство принимает меры к устранению этой диспропорции и всячески стимулирует переселение жителей Явы на другие острова страны.

Ява действительно населена очень плотно. За исключением лишь крайних западной и восточной провинций Бантама и Безуки, на высоте ниже полутора километров над уровнем моря почти не осталось невозделанных территорий. По обе стороны яванских дорог за окаймляющими их аллеями деревьев почти непрерывной чередой тянутся искусственные террасы поливных рисовых полей, посевы сахарного тростника, поля, покрытые стройными однолетними деревцами кассавы, плантации рядами высаженных кокосовых пальм, каучуконосной гевеи, драгоценного тика, древесина которого не гниет в воде, не повреждается термитами и другими насекомыми. На склонах гор еще более аккуратные плантации круглых чайных кустов с блестящими листьями, кофейных и хинных деревьев, молодую поросль которых заботливо затеняют щитами из пальмовых листьев и специально высаженными деревьями. Чаще всего это эритрина и дающая, несмотря на перистые листочки, густую тень альбицция.

Все возделано, все ухожено и вместе с тем очень живописно. Обширные рисовые поля равнин сменяются игрушечными террасированными площадками на склонах холмов. На одних нежная или ядовитая зелень молодых всходов, на других тут же рядом спелая желтизна стеблей и черные колосья, третьи залиты водой, четвертые только подготовлены к посеву. Эта неодновременность посадок риса вызвана необходимостью рационального использования воды, в изобилии нужной растению лишь в определенный период, в начале его развития. Затем вода отводится туда, где в ней подоспела надобность — на второе поле, третье и так далее.

На заднем плане почти неизбежный для каждого центральнояванского пейзажа курящийся конус вулкана, вблизи же обязательно виднеется несколько густых пальмовых рощ. Когда к ним подойдешь, эти рощи всегда оказываются деревнями. Мы долго не могли к этому привыкнуть. Сплетенные из бамбука, покрытые пальмовыми листьями и обычно стоящие на сваях хижины яванских десс и малайских кампонгов, как правило, скрыты в густых зарослях кокосовых, арековых или сахарных пальм, манго, папайи, дуриана.

Залитые ярким солнцем возделанные равнины, плавные очертания горных склонов, тоже покрытых террасами полей, тенистые аллеи дорог, буйное разнообразие растительности рощ-деревень, величественные силуэты вулканов на горизонте — все это представляет зрелище такой невероятной красоты, что порой у нас буквально перехватывало дыхание.

Я отчетливо помню это чисто физическое ощущение, когда «захватывает дух», притом не от стремительного движения, не от неожиданной встряски, а просто от мирного созерцания пейзажей, проплывающих за окном машины. Ко всему постепенно привыкаешь, но и в живописнейшей Гарутской долине (через полтора месяца после приезда), и по дороге к расположенному в горах Малангу (через четыре месяца), не говоря уж о дорогах Северного Сулавеси с его более нетронутой природой, нас снова поражал этот своего рода эстетический шок. Только геолог Альберт, борясь с очарованием мягких, сглаженных линий яванских гор и холмов, пробовал было бурчать:

— Ну что ж тут такого? Изношенный рельеф…

Всюду на всем этом пути общим протяжением в двадцать тысяч километров мы то и дело видели что-нибудь. новое и любопытное, да и в примелькавшемся открывали. какие-нибудь необычные черты. Что, казалось бы, могло быть привлекательного для глаз в банальных кокосовых пальмах? И вместе с тем каждой новой группой мы порой любовались так, будто раньше никогда их не видели. Не знаю, в чем секрет их очарования, но каждая рощица пальм да, пожалуй, и отдельное дерево всякий раз выглядит по-новому. Может быть, это происходит оттого, что ствол кокосовой пальмы никогда не бывает прямым, он всегда изогнут. (Яванцы говорят, что легче встретить неболтливую женщину или найти в лесу мертвую обезьяну, чем прямую кокосовую пальму.) Притом эта изогнутость всегда еще как-то подчеркивает порыв и стремление вверх тонкого и напряженного ствола, с вершины которого расплескиваются широкие стрелы листьев.

Пора было бы привыкнуть к величественно шествующим по дорогам упряжкам зебу. Животные запряжены в огромные неповоротливые крытые повозки кахары, для которых нередко рядом с основным шоссе проложена дополнительная грунтовая дорога. Когда рассмотришь орнамент, которым украшены эти повозки, то заметишь, что в каждой провинции свои неповторяющиеся мотивы. На Восточной Яве такого орнамента нет, здесь фантазия мастеров переключилась на фигурные дышла, на которых вырезаны угловатые фигуры народного кукольного театра вайанга.

Крупные белоснежные зебу с непременным жировым горбом на холке очень смирны и послушны. Мои товарищи упорно называли их волами, хотя каждая повозка, как правило, была запряжена быком и коровой зебу, очевидно супружеской парой, а изредка и двумя быками. Да, эти ближайшие родственники европейских быков резко отличаются от них и образом жизни, и темпераментом.

Хозяева очень трогательно заботятся о своих зебу. Они часто обувают их в матерчатые мокассины и растягивают над оглоблями тент, защищающий зебу от солнца.

В маленькие четырехместные двуколки бенди запрягают малорослых, но резвых и выносливых лошадок. Лошадками славится город Шерибон на севере Центральной Явы и остров Сумбава в группе Малых Зондских островов. Сбруя их покрыта металлическими украшениями, над головой и чересседельником обычно возвышаются целые миниатюрные пагоды в бирманском стиле. В переднем углу бенди лежит длинный, украшенный инкрустацией и помпонами бич, выполняющий обычно лишь декоративную функцию. Полиция следит за тем, чтобы бенди не были перегружены лишними пассажирами. Впрочем, лошадки эти достаточно выносливы. Кормят их рисом с небольшой примесью листьев. Лугов, которые давали бы траву, на Яве практически нет.

Вблизи больших городов часто встречаются мотороллеры. Ездит на них в основном молодежь. Иногда можно встретить лихую амазонку с развевающимися по ветру волосами, обычно в красной или розовой кофточке, живописно оттеняющей смуглость лица и шеи, и того же цвета короткой юбке колокольчиком. Этот распространенный среди индонезийских девушек наряд вызывающе контрастирует с традиционными кебайей и каином, плотно облегающими фигуру.

Должен заметить, что, чем дальше мы отъезжали от больших городов, чем в большую глушь забирались, тем стройнее, изящнее и красивее становились яванки. Самых красивых женщин мы видели в глухих деревушках гор или на труднопроходимых дорогах неплодородных, безводных карстовых столовых плоскогорий, где появление наших машин вызывало настоящую сенсацию среди ребятишек. Видимо, в этих глухих местах, вис основных путей миграции населения сохранился в большей неприкосновенности и чистоте древний яванский тип. Так это или не так, пусть судят специалисты. Традиционное одеяние молодой яванки — длинный в обтяжку капп и облегающая фигуру кебайя подчеркивают стройность и грацию движений, но лишь очень немногие европейские женщины могут позволить себе в них облачиться. Не хочу сказать ничего худого о фигурах моих соотечественниц. Это просто иной стиль.

В городах, особенно приморских, типичный яванский облик выражен гораздо слабее, и не только потому, что многие женщины и большинство мужчин носят европейскую одежду. Здесь, несомненно, сказалась многократная метизация главным образом с другими малайскими племенами, в меньшей степени, но тоже ощутимо — с китайцами, арабами, индийцами, европейцами.

В Индонезии, в частности на Яве, очень много китайцев — им принадлежит большинство токо (магазинов или лавок), репараси (мастерских), варунгов (закусочных), рума-макан (ресторанов) как с китайской, так и индонезийской кухней. Индийцы же и арабы, насколько мы могли заметить, занимаются главным образом экспортной торговлей. Во всех больших городах Явы есть обширные китайские кварталы и кое-где небольшие индийские и арабские. В пестроте городской толпы европейцев почти не видно, даже вблизи тех кварталов, где расположены крупные международные отели.

Хотя следы голландского влияния в стране очень ощутимы (вплоть до того, что научные работники-индонезийцы говорят между собой на научные темы почти исключительно по-голландски), мы за все время встретили лишь одного-единственного голландца — владельца небольшого ресторана.

Каждый из крупных городов Явы, в которых нам привелось останавливаться, — Джакарта, Бандунг, Джокьякарта, Суракарта, Семаранг, Сурабайя — имел какие-то собственные, неповторимые черты.

Джакарта — огромный по протяженности город. Здесь преобладают одноэтажные коттеджи, разделенные довольно обширными садами, изогнутые, с небольшим количеством перекрестков улицы, на которых в часы пик возникают долго не рассасывающиеся пробки.

Бандунг — элегантный, современный город с прямыми улицами, город учебных заведений, государственных учреждений, банков и торговли. От его улиц веет прохладой и кажется, что превосходный климат каким-то необъяснимым образом сказался и в архитектуре, и во всем облике города. Недаром на него похож расположенный в горах Маланг, находящийся на другом конце Явы.

Джокьякарта (Джокья) и Суракарта (Соло) похожи друг на друга и больше ни на один город в мире. Это старинные центры яванской культуры и искусства. В прошлом Соло и Джокья были столицами двух соперничавших султанов. Духом старояванских столиц здесь дышат не только стены сохранившихся дворцов — кратонов, но и многие другие кварталы.

Пожалуй, самый разнородный из больших городов — Сурабайя. Нарядный, оживленный центр, тихие, тонущие в садах боковые улочки, поселки стандартных, как бы выстроенных по ранжиру однотипных домов, индустриальные (в индонезийских, конечно, масштабах) районы и, наконец, порт, гражданский и военный, расположенный как-то в стороне от города. Близость порта ощущается только в большом количестве моряков на улицах, но, к сожалению, не в прохладном дыхании моря. Сурабайя — самый жаркий, самый знойный, самый душный из яванских городов. Расположена она в заболоченной дельте реки Брантас, полустоячие воды которой оказывают на город значительно больше влияния, чем море. Здесь очень много комаров, и нигде в других местах я не видел таких огромных и наглых крыс.

И все-таки у всех индонезийских городов много сущего. Даже въезжая в небольшой городок типа Сптубон-до, Воносарп или Вонособо, не различишь, маленький ли это город или окраина большого, пока не въедешь на алунг-алунг — центральную площадь перед зданием муниципалитета, где обычно возвышается одно или несколько «деревьев власти» — варингинов. Изо всех индонезийских фикусов этот представляет собой наиболее хаотичное переплетение стволов, ветвей, свисающих воздушных корней. По яванскому преданию, варингин — это застывшая принцесса, закрывшаяся от преследователя своими волосами и одеревеневшая подобно убегающей от Аполлона Дафне.

Обычно на этих «княжеских» деревьях вешали осужденных, скорый суд над которыми вершился тут же, в резиденциях раджей.

Для всех яванских городов характерно обилие зелени, белизна стен, большое количество одноэтажных домиков с высокими красными черепичными крышами. Домики эти разделены садиками, в которых, странное дело, большая часть растений находится по бокам, а на улицу выходит почти неприкрытая веранда. Веранда белей, на которой индонезийская семья проводит обычно весь свой досуг, составляет непременную принадлежность каждого городского и сельского дома. К этому еще следует добавить широкую, как правило, открытую настежь дверь, ведущую во внутренние помещения, и низкие заборы, а иногда и просто живые изгороди из самшита, пизонии или дурмана. Так что жизнь индонезийской семьи протекает, можно сказать, на виду у всех. Проходя или проезжая по улицам, особенно вечером, невольно наблюдаешь кадры из чужой своеобразной жизни.

В садах много цветов. В большинстве своем это цветущие деревья и кустарники. Значительная часть садовых растений выращивается в кадках. Нас это очень удивило. Ведь, казалось бы, в таком благодатном климате и палка прорастет, если ее воткнуть в землю. Не знаю, чем это вызвано, тем ли, что, переезжая в другой дом, семья может взять с собой любимые цветы, или тем, что кадка облегчает уход за деревом (поливка в сухой сезон, внесение удобрений).

В городских и пригородных садах чаще всего встречаешь кусты гибискуса с огненно-красными, розовато-фиолетовыми, реже желтыми цветами. У молодых индонезиек нередко можно увидеть такой цветок возле уха. Недаром один из сортов гибискуса носит название «сережка принцессы». Великолепны яркие бугенвиллеи. Свисающие ярко-пламенные кисти этого растения в ботаническом смысле слова собственно не цветы и не соцветия, а окончания ветвей. Очень непривычно видеть цветок дендрохилума, словно составленный двумя красными зазубренными веточками. Эффектны и разнообразны гардении, магнолии, гордонии, искусственной белизной отливают словно вылепленные из пластика цветы мединиллы, нежно-палевые уплощенные лепестки кроссандры сложены в цветке во много слоев. Любопытны причудливые метелки лагерстремии, по утрам окрашенные в нежно-розовый цвет, но к вечеру наливающиеся пурпуром. Стены многих домов увиты антигоной, пассифлорами, розовыми, малиновыми и ярко-красными граммофончиками ипомеи. Но всех цветов не перечесть, их целые десятки, ярких, причудливых, с экзотическими названиями.

Забавно, что всего этого разнообразия цветов не встретишь обычно на базарах. Там продаются гладиолусы, тюльпаны, георгины. Правда, все в одно и то же время года. Выставленные на продажу цветы очень похожи на наши, но таких залежей цветов, такого цветочного разгула у нас не встретишь. С цветочными базарами соседствуют фруктовые. Здесь, наоборот, увидишь груды фруктов, многие из которых почему-то никогда не подают к столу в ресторанах и закусочных. В приморских городах можно часами бродить по рыбным рядам, находить рыб и морских беспозвоночных все новой и новой формы. Человека, не опускавшегося в тропиках подводу, может быть, поразят и их краски, но по сравнению с тем, что можно увидеть под водой, на суше они удивительно тусклы и бесцветны. Забавные находки можно сделать и в мясном ряду. Здесь иногда продают большеногов, или сорных кур, яйца которых развиваются без насиживания в выделяющих достаточно тепла мусорных кучах. Однажды я видел, как покупатель старательно укладывал в целлофановый мешок беспомощно барахтавшегося ящера-панголина, имевшего, несмотря на внушительный роговой панцирь, цвет молочного поросенка. Неподалеку продавали какие-то глиняные фигурки, которые, оказывается, употребляются в пищу, особенно ожидающими ребенка дамами.

Тропическое великолепие царит там, где продают овощи. Продолговатые корневища кассавы (тут же их можно отведать в горячем виде; они были бы похожи на печеную картошку, если бы не сладковатый привкус и не плотные волокна), гигантские клубни таро и ямса, связки сахарного тростника и молодых бамбуковых побегов, горки янтарной кукурузы и самых различных кореньев, из которых мы узнали лишь куркуму да редиску, вовсе не похожую на нашу. Груды различных орехов, земляных и «воздушных», связки кокосовых орехов, очищенных и неочищенных от волокнистой оболочки — койры.

Рядом продают кустарные изделия: разнообразные циновки, посуду из стволов бамбука разного диаметра, плетеные конические шляпы. В обступивших базар лавчонках выставлены объемные и плоские (теневые) куклы для вайанга, деревянные балийские скульптуры, чеканные металлические украшения и гордость яванского ткачества — батик (живописнейшие материи, узорчато окрашенные в различные цвета при помощи воска). Повсюду разноцветные, аппетитнейшие для глаз (по не всегда для языка) сласти и на каждом шагу прохладительное питье.

То в одной, то в другой палатке возвышается грузная машина, нечто среднее между старомодным «зингером» и мясорубкой, назначение которой — измельчать лед для всевозможнейших освежающих напитков.

На выезде из больших и малых городов, за базарами и торговыми кварталами лавчонок с лоджиями и со сплошной чередой вывесок мы попадали в предместья с типичными коттеджами-виллами. Каменные стены постепенно сменяются оштукатуренными, затем просто плетенными из бамбука. Черепичным крышам на смену приходит атап — рамы с нашитыми на них пальмовыми листьями. Декоративные деревья уступают место плодовым, гаражи — хлевам и сараям, у лестниц исчезают перила, у стен — окна (зато дверь занимает теперь более трети фасада). И вот мы оказываемся в деревне.

Эти яванские придорожные дессы очень аккуратны. Вдоль побеленных заборов, возле калиток висят неизменные фонарики со свечой или коптилкой, которые зажигают с наступлением темноты. Такие же фонарики в руках немногочисленных путников. Еще не так давно здесь существовал закон: человек, появляющийся ночью на улице без фонаря, подлежит задержанию как злоумышленник. По праздникам нам иногда преграждали путь на полчаса и более торжественные факельные шествия. В эти дни у въезда в деревню часто воздвигаются гапуры — триумфальные арки, увитые цветами или просто листьями.

Из мечетей доносится звук табуха — большого барабана, а порой заунывное хоровое бормотание поминок, которые справляются на третий, седьмой, сороковой и тысячный день со дня смерти мусульманина.

В ленонге — театре на открытом воздухе или в легкой сквозящей постройке разыгрывается старинная драма. В двуколках проезжает свадебная процессия. У невесты белое платье, фата, флердоранж. Бредут странствующие актеры, зажав под мышками силуэты лошадей и другие принадлежности декораций к вайангу. Проезжает набитый междугородный автобус. Несколько человек обычно висит в полуоткрытых дверях. Вероятно, не потому, что не смогли протиснуться внутрь, а просто чтобы подышать свежим воздухом. Среди них выделяется фигура юноши в зеленом шутовском колпаке. На спине у него плакат, сбоку болтается бутылочка с соской. Это студент-новичок, который в соответствии с традицией должен целый месяц ходить в таком облачении.

Неподалеку в небольшой речушке, через которую перекинут бамбуковый пешеходный мостик, купаются две яванки. Одна из них облачена в специальный каин для купания, другая же совсем обнажена. Проходит колонна симпатичных ребятишек в темных шортах и белых рубашках с красными галстуками. Это бойскауты. Галстуки у них не красные, а красные с белым (белая полоска сливается с рубашкой), под цвет национального индонезийского флага санг мера-пути. Скауты торжественно проносят изображение индонезийского герба. В его геральдической символике сочетаются и варингин, и разорванные цепи, и мифическая птица — гаруда, и голова буйвола, и рисовые колосья, и надпись «Bhinneka tunggal ika» — «единство в многообразии».

Снова большая деревня или городское предместье. Перед многими домами на высоких шестах подняты просторные деревянные клетки. Декоративные и певчие птицы — одно из увлечений яванцев. Содержат птиц именно таким образом, на открытом воздухе, перемещая клетки на разную высоту при помощи блоков, и очень удивляются, когда слышат, что у нас птиц держат в комнате.

Чаще всего в таких клетках живут голуби. Яванцы очень любят слушать их воркованье. Голуби разнообразны — и зеленые с бронзовыми пятнами на груди, и черные манадские, и коричневые, и розовоголовые, и длиннохвостые, и широкохвостые земляные, и карликовые, которые, по поверью, охраняют дом от пожара. Из других птиц в клетках можно увидеть зеленого лесного петушка, бронзовую сороку, хохлатую ворону циссу, синюю водяную курочку, зеленую иволгу, голубую питту, жаворонка, яванского скворца, хохлатую майну с ярко-желтым клювом. Очень мало попугаев. Ведь их царство начинается лишь в Восточной Индонезии, за Лембокским и Макассарским проливами. Исключение составляют маленькие зеленые лорикулусы. Эти флегматичные и медлительные попугайчики способны застывать в самых невероятных позах. То повиснут, зацепившись за что-нибудь своими красными клювиками, то опрокинутся на жердочке, вяло держась за нее одной ногой.

Живую, темпераментную птицу бео (пестрая майна) в клетке перед домом обычно не встретишь. Эта черновато-синяя с оранжевыми сережками птица так нервно реагирует на каждый резкий и немелодичный звук, что ее держат обычно где-нибудь на заднем дворе. Пожалуй, это самый изумительный подражатель. Бео легко запоминает и воспроизводит музыкальные мелодии и человеческую речь, не говоря уж о передразнивании других птиц и имитации самых различных звуков вплоть до треска пишущей машинки. Вместе с тем бео нервна и пуглива до чрезвычайности. Говорят, она умирает от одного только вида крови. До первого знакомства с бео мы считали это преувеличением. Попросив не шуметь, нас подвели к давно уже живущей в неволе птице, и она, не чинясь, продемонстрировала нам свой весьма разнообразный и обширный репертуар. Нам предложили обучить бео чему-нибудь, скажем какой-нибудь русской песенке. Николай начал, увы фальшивя, насвистывать «Подмосковные вечера». При первой же зазвучавшей диссонансом ноте птица шарахнулась в сторону. Может быть, все как-нибудь бы и обошлось, но в это время Альберт чихнул. Бедняжка бео стала так биться о прутья, что нам пришлось поспешно удалиться.

Держат в домах, вернее, в клетках перед домами, также нарядных банкивских петушков, крохотных бантамок, яванских куропаток и перепелов. Последних, впрочем, выдерживают и готовят для одного из любимых на острове азартных развлечений — перепелиных боев. Еще чаще устраивают бон петухов, которым подвязывают острые металлические шпоры, и борьба ведется обычно до смертельного исхода. Популярны, преимущественно среди детей, поединки между кузнечиками и сверчками. Миролюбивых в общем-то сверчков обычно выводят из себя, щекоча их головы травинками. Устраивают бон и между баранами, к рогам которых иногда прикрепляют ножи. Эта традиция, видимо, недавнего происхождения, так как до голландского владычества овец на Яве не было. Их и сейчас называют голландскими козами.

В прежние времена практиковались и более свирепые поединки: между тиграми, между тигром и буйволом, между тигром и человеком (обычно осужденным преступником), вооруженным тупым крисом. Эти бон происходили не в загородке, а в середине тройного круга вооруженных и возбужденных боем яванцев. В первом ряду на корточках сидели мужчины с крисами, во втором стояли воины с саблями, третий же ряд щетинился вытянутыми к центру круга пиками.

Я читал об одном таком бое 1812 года. Против тигра, которого заранее раздразнили, выпустили поочередно двух осужденных. Первый был растерзан почти мгновенно, второй сражался тупым оружием два часа и в конце концов убил тигра, за что был не только освобожден, но и награжден титулом мантри (дворянина).

Сейчас все это ушло, в прошлое, и не только потому, что смягчились нравы. Тигры давно уже на Яве истреблены (несколько лет тому назад дотошные немецкие зоологи как будто обнаружили единичные экземпляры в одном из самых неприступных уголков юго-восточной оконечности острова). Нет и диких буйволов, а их темные и светлые домашние родичи, несмотря на свой свирепый вид, покорно выполняют тяжелую работу, подчиняясь даже пятилетнему ребенку.

Азарт же яванцев перенесен теперь на более мелких животных, но нужно сказать, что при смертельной борьбе вооруженных шпорами петухов обычно вежливые яванцы преображаются неузнаваемо. Пожалуй, не меньшие страсти кипят у зрителей национальной борьбы пенчак и фехтования на палках. Азарт проявляется вовсю и при игре в кости (занесенной китайцами), в похожий на нашу расшибалочку темпонг, в шашки, в чуки и чонгкак — играх на разграфленной доске с фишками из раковин, камешков, плодовых косточек. Многие из этих игр можно наблюдать на обочинах дорог или в укромных уголках базаров.