Я, ЛЕВКО МОРИНЕЦ

Бессонница уже вторую ночь терзает меня. Раньше все было прочным и надежным. Я, Лев Игнатьевич Моринец, чемпион Олимпийских игр по самбо, а значит, самый ловкий человек на свете и, кажется, все должно лечь к моим ногам. Потому что – один такой на свете! Первый! Всех победил! Никто не смог устоять передо мной, а были вроде бы и не хуже. Сам не знаю, как мне удалось разделаться с корейцем. Ускользал – и все. Еще и поглядывает этак, нахально усмехаясь. Небось, хотел разозлить меня, а тогда – конец. Однако, я не поддался на его выкрутасы. Секунд за двадцать до конца встречи все-таки бросил его, да так, что кореец едва поднялся. И уже не усмехался. Хотел подцепить и меня, но времени уже не осталось. Чуть ли не чистая победа.

Потом играли гимн, и мне хотелось петь. Вот только слов не знал, но шевелил губами, будто подпеваю. Теперь, когда все уже кончилось, умиротворение сошло на меня: не чувствовал мышц, их силы, стал словно невесомым, кажется, взлетел бы, и никаких гвоздей!

Кстати, кто из нас не летал во сне? Я, по крайней мере, летал и часто. Нет приятнее ощущения, шевельнешь рукой и паришь высоко-высоко, летишь над куполами церквей и современными высотными зданиями, а сердце переполняется гордостью, ведь лишь ты один можешь так – среди миллионов, миллиардов людей.

А потом проснешься и становится горько. Не налетался. Да и разве можно всласть налетаться?

Представляю, какие чувства испытывала булгаковская Маргарита, когда парила над Москвой. Убийственно! Вот и я чуть не взлетел, когда играли гимн. Как остался на пьедестале, сам не знаю.

Интересно, а как космонавты? Каково им в невесомости? Вот бы поговорить с Джанибековым или еще с кем-нибудь. Порасспрашивать. Наверно, все же летать, как Маргарита, приятнее. Ощущаешь упругость воздуха и лунного сияния, можешь тучку задеть рукой, спуститься к морю, глотнуть соленой воды с гребня волны, а потом снова к звездам.

А космонавты всегда в капсуле – нет, совсем не то ощущение. Даже если выходят в открытый космос. Конечно, приятно, когда вся земля под тобой и кажешься себе сверхчеловеком, но какой же полет без ветра?

Однако меня увело! Начал с бессонницы, а перескочил на космонавтов! Вот так всегда: есть во мне какая-то непоследовательность, метание, словно сам себя дергаю за веревочку, как дергал Карабас-Барабас Буратино. А я ведь не марионетка, не игрушка, а как-никак олимпийский чемпион. Вот снова надулся, будто мыльный пузырь, а что такое этот пузырь? Дотронься – пустота, шалтай-болтай, как писал, кажется, Маршак. Летает, сверкает радугой, радует глаз – и вдруг нету, взорвался, исчез, лопнул.

А может, и я похож на такой пузырь? Ношусь со своим чемпионством, но ведь завоевал я его за две секунды, когда удалось бросить корейца.

И снова, вероятно, лгу. Ведь для того, чтобы бросить корейца, три или четыре года вкалывал, как ненормальный, отказывал себе во всем, не пил кофе, ел то, что рекомендовали врачи и тренер, не обращал внимания на соблазнительные девичьи улыбки, знал лишь один маршрут: квартира на Печерске, парк для пробежек и тренировочный зал. Узкий круг, а еще меньше – круг интересов. Все подчинено одному: положить на ковер противника. Бросить через себя, да еще так, чтоб судьи глаза вытаращили и чтоб у зрителей и сомнения не возникло – именно ты победитель.

И вот наконец я, Лев Моринец, победитель. И не какой-то там, а олимпийский. Это случается раз в четыре года. С золотой медалью возвращаюсь домой. В родной Киев. Встречают с помпой: национальный герой. Речи, вечера, пресс-конференции, банкеты с коньяком и шампанским. А я не пью. Потому что не имею права потерять форму. Апельсиновый сок – это, пожалуйста, сколько угодно, можно и манговый. Только где нынче увидишь манговый? Даже новоиспеченные бизнесмены опускают руки. Но при проклятом застое, говорят, на улицах продавали плоды манго, однако, где тот застой? На какую свалку его вывезли? Мне, правда, застой до фени, но, если честно, то не совсем. И вот почему. Ведь через какой-то месяц и сам столкнулся с суровой действительностью.

Однако, все по порядку. У меня, Льва Моринца, чемпиона области, Украины и олимпийских игр, есть супруга Оксана и двое близнецов: Маша и Даша. Девчушкам по полтора года – хорошенькие, розовенькие, глаз не оторвешь. Нет у меня большего счастья, чем взять Машу на правую руку, Дашу – на левую, прижать к груди и стоять так посреди квартиры, наверное, с глуповатой улыбкой. Веса не ощущаю, да и сколько малышки весят? Но счастья полное сердце. Счастье даже выплескивается, брызжет из меня, как из русановских фонтанов, взмывает из меня на десяток метров, и я сам удивляюсь, почему обитатели соседних квартир не жалуются на меня? Либералы и филантропы…

Ради моих дочурок я готов на все. И вот Оксана приступает ко мне с разговором. Мол, близняткам нужны всякие там платьица, обувка, рубашечки, трусики и прочие мелочи. А моя любимая жена после родов еще не совсем пришла в норму: близнецов, видно, рожать особенно трудно. Вот и не работает, да и кому их доверишь?

Что я могу сказать любимой жене? Я, олимпийский чемпион, человек, известный во всем мире? Что деньги будут. Что я из шкуры вылезу, а Машу с Дашей обеспечу. И ближайшим путем направляюсь в Спорткомитет. Принимает меня сам председатель. Попробовал бы не принять! Конечно, я бы его не бросил, как того корейца, но побеседовал бы с ним на высоких нотах, как и пришлось говорить нынче. Оказывается, государство наше пока еще бедное, и каждый устраивается, как может. А мне следует где-то работать и получать купоно-карбованцы. Потому что слава-славой, почет-почетом, а деньги-деньгами. И председатель может предложить мне должность тренера в обществе «Динамо».

Я возразил, мол, у меня далеко идущие планы: хочется выиграть по крайней мере еще одну Олимпиаду. Не говоря уже о чемпионате мира. То есть, прозрачно намекаю: мне еще самому нужен тренер. И он, представьте себе, соглашается, но не менее прозрачно дает понять, что все теперь держится на спонсорстве, или, попросту говоря, на помощи чужого дяди. И чтобы я подыскал себе такого доброго дядюшку.

А я ему в ответ: кроме самбо, ничего не знаю, да и как могу знать, когда маршрут у меня один: квартира – тренировочный зал?

Поговорите с тренером, советует председатель, но не очень уверенно. Я эту неуверенность сразу улавливаю и говорю, что придется наняться куда-нибудь рэкетиром и бросить ко всем чертям спорт на веки вечные.

Председатель ужасается, поскольку я, как-никак, национальная гордость и в мою честь на Олимпиаде поднимали наш родной сине-желтый флаг. Однако все же повторяет, что цвета флага, к сожалению, не определяют степень богатства страны, и все, что он может, это назначить мне какую-то государственную стипендию в сумме столько-то тысяч купоно-карбованцев.

Я быстро подсчитываю: этого не хватит на обувь и платьица для моих близняток, не говоря уже о трусиках.

И тогда председатель снова возвращается к разговору о тренерской деятельности, напирая на то, что она будет практически почетной, зато получать я стану аж девять тысяч.

И снова я шевелю губами, подсчитывая: этих денег едва-едва хватит на экипировку для Маши и Даши, но ведь еще следует кормить девчат, а они крепенькие, здоровенькие, покушать любят, им уже не только каша нужна, а и мясо, желательно диетическое, и яйца, и сметана, и масло, и молоко с творогом, не говоря уже о хлебе и фруктах.

Все это довожу до сведения председателя, но он лишь разводит руками. И я не могу не войти в его положение.

Наконец я покидаю Спорткомитет не солоно хлебавши. Возвращаюсь домой не в лучшем настроении. Хочу посоветоваться с Оксаной, но раздается телефонный звонок и слышу незнакомый голос. Абонент представляется: Иван Павлович Луганский, гебистский подполковник и, дескать, у него ко мне неотложное дело.

– Какое? – интересуюсь.

Он немного мнется, но потом заявляет без обиняков, что может предложить мне заработок. Это уже кое-что означает, тем более, что Иван Павлович напоминает: мы встречались, он то ли консультант, то ли какой-то иной деятель в нашем спортивном обществе, не так давно мы обсуждали с ним какие-то насущные проблемы.

Договариваемся встретиться через час в парке напротив Дома офицеров. Сижу на скамье, наблюдаю за прохожими, пытаясь определить, кто именно из них может оказаться подполковником госбезопасности. Небось, не заявится на такое свидание в форме.

Иван Павлович выдался человеком коренастым. У меня глаз наметанный, вот и могу голову дать на отсечение, что Луганский выдержит пятикилометровый кросс и при этом не будет пасти задних. В общем человек тренированный, живот подтянут и бицепсы играют. Лет за тридцать, скорее всего тридцать пять-тридцать семь, а уже подполковник, значит, или чересчур угождает начальству, или действительно способный гебист. Вероятно все-таки угождает, глаза неискренние, – не выдержал моего изучающего взгляда и тут же пристроился рядом на скамье.

– Я вас узнал сразу, – сообщил, – насмотрелся по телеку. А здорово вы того корейца присобачили.

Слово «присобачили» не очень понравилось мне, но решил не придираться – у каждого свой лексикон: в конце концов, как ни говори, а таки «присобачил» корейца.

Подполковник одет пристойно: шоколадного цвета брюки, коричневые плетеные импортные туфли, кожаная свободного покроя куртка и тенниска под ней. Таких курток у нас не найдешь, подобные я видел лишь на журналистах-комментаторах, ошивающихся вокруг нашего Президента, ездящих с ним по заграницам, вот и накупили.

Тут я, конечно, несколько покривил душой. Я сам не удержался: купил и себе коричневую, с молнией, из мягкого хрома, проношу лет двадцать. Купил за доллары, полученные на Олимпиаде. Еще Оксане разные шмотки: посмотрели бы на нее, когда примеряла американские джинсы!..

Вообще, этот Луганский произвел на меня неплохое впечатление. Солидный человек, и предложения его будут, надеюсь, соответствующими. А бегающие глаза еще ни о чем не говорят. Может, человек просто заволновался, узрев олимпийского чемпиона, сие, конечно, хоть и слегка, а пощекотало мое самолюбие.

Иван Павлович достал пачку каких-то импортных сигарет. Прикурил от газовой зажигалки, и я подумал: все же не выдержит пятикилометрового кросса, курит, негодник, а это не может не отразиться на дыхании. А впрочем, какое мое дело – каждый сам заботится о своем здоровье…

Иван Павлович оказался человеком вежливым. Знает же, сукин сын, что спортсмены моего ранга не курят, и все же спросил:

– Извините, вы курите? Или категорически противопоказано? – засмеявшись, добавил: – Хотя, когда-то была такая хохма: армянское радио на дурацкие вопросы не отвечает.

– Не отвечает, – согласился я. – Но вы ведь пришли не для того, чтобы предложить мне сигареты?

– Разумеется. Не паршивую сигарету, а высокооплачиваемую работу.

– Не такие уж у вас паршивые сигареты: американские, два доллара пачка, не меньше.

– Впервые вижу спортсмена, знающего цену сигаретам.

– Мой тренер дымит, как паровоз. Иван Павлович покачал головой.

– Подает вам плохой пример. Да бес с ним, с тренером. Слышал я: у вас дочки-близнецы, жена не работает и все на ваших плечах. Могу предложить ежемесячно триста долларов, иногда больше. Вряд ли вам кто-то больше заплатит, насколько мне известно, в Спорткомитете деньгами и не пахнет.

Я посмотрел на Луганского, как на умалишенного. Тоже мне, Крез нашелся. Или какой-то вшивый Хаммер. Я представляю себе того же корейца, которому в Сеуле бросили бы эти три сотни за олимпийское серебро! Да он бы поленился наклониться…

И все же, это для меня – нешуточная сумма.

– За такие деньги надо вкалывать, – ответил я, немного подумав, – но пока что не собираюсь расставаться со спортом. Лет пять.

– Еще на одной Олимпиаде мечтаете выступить? – сообразил Иван Павлович.

– Не исключено. Луганский покачал головой.

– Выжмут вас, как лимон. Человек вы молодой, а в этом возрасте много чего хочется.

– Машину мне обещают, – вставил я неуверенно.

– Правительство могло бы раскошелиться и на большее! – Тон у Ивана Павловича был категорический. – Слава ваша – дело государственное, а дадут «Таврию», ну, «Волгу», фактически, фигу под нос. Мавр сделал свое дело, иди, теперь, мавр, ко всем чертям…

– Сегодня председатель Спорткомитета объяснил мне, что наше государство само еще еле-еле сводит концы с концами, так что надеяться на него…

– Тренерскую должность предлагал? – не без иронии спросил Иван Павлович.

– Да.

– Тысяч на сто – двести?

– Двести.

– И больше не получите. А я предлагаю минимум триста долларов.

– Но я ведь сказал: не хочу оставлять спорт.

– И не оставляйте. Работать придется несколько часов в неделю. Пять-шесть, иногда до полусуток. Не больше. Главным образом ночью – на спорт вам время останется.

– Ого-го! Такие деньги за полсуток в неделю? – изумился я. – Не шутите?

– Может, и больше. – Иван Павлович подумал и сказал, как бы читая мои мысли: – Ежемесячно на полсотни, сотню долларов. Квалифицированный американец зарабатывает столько за сутки.

– Для этого следует жить в Америке. У нас масштабы иные. И каким образом собираетесь меня использовать?

Иван Павлович покачал носком своей плетеной туфли, бросил окурок через плечо прямо на газон и объяснил:

– Будете моим личным охранником.

– За такие деньги вы могли бы нанять двоих.

– Однако не таких, как Лев Моринец.

Иван Павлович придвинулся ко мне, горячо дохнув в щеку, прошептал на ухо:

– Кто посмеет что-то учинить против меня, если будет знать: Луганского охраняет сам олимпийский чемпион!

– Зачем офицеру госбезопасности охрана? Вы сами должны охранять кого-то, Правительство или Президента.

Вдруг Иван Павлович совсем по-мальчишески подморгнул мне.

– А я уже не в безопасности. Вчера подал рапорт об отставке.

– Идете в бизнес?

– Можно сказать – да.

– Ясно. Кто же, кроме коммерсантов, может держать охранников? Да еще и высокооплачиваемых?

– Так что? Вам подходит мое предложение?

– Дайте подумать.

– А о чем думать? Больше меня все равно никто не заплатит. Ну, и близнецов ведь кормить надо.

– Плетете вы вокруг меня паутину…

– Живоглот, или паук… – захохотал Иван Павлович. – Но не так уж я и страшен, скоро убедитесь. Работать придется примерно раз в неделю, ночью. Заблаговременно предупрежу.

– Если можно, конкретнее. Что придется делать?

– Скоро увидите. – Луганский вытянул несколько купюр. – Тут двести тысяч. Аванс. Берите, берите, не сомневайтесь.

Мне стало не по себе. Если возьму, свяжу себя по рукам и ногам. А деньги так нужны, Оксана нуждается в них, а особенно Маша с Дашей.

Иван Павлович, почувствовав мою нерешительность, повторил:

– Не сомневайтесь…

«А-а, – решил я, – помирать, так с музыкой. В самом деле, стоит ли колебаться? Если государству и родному Спорткомитету я до лампочки, следует самому позаботиться о себе. Правда, может, этот гебист затягивает меня в какие-то сомнительные делишки, скорее всего, сомнительные, какой же дурень станет платить сорок тысяч за красивые глаза? Ничего, отмоюсь, – мелькнула мысль, – ну, буду охранять этого типа, что не так уж и трудно. Но он намекал: работа главным образом ночная. Не нравится это мне. Не заставит ли заниматься рэкетом? И не кажется ли тебе, Левко Моринец, что у этого гебиста на языке мед, а под языком лед?

«Кажется, – ответил я сам себе. – Даже очень кажется. Да ну вас всех к чертям, – рассердился. – Загнали тебя, Левушка, в угол, как не вертись!»

Я взял такие маленькие и такие жалкие бумажки, лежавшие на ладони у Ивана Павловича, скомкал их и сунул в карман. И правда, идите вы все к чертям! Что это за страна, где даже олимпийский чемпион не может противопоставить себя дельцу!

Иван Павлович облегченно вздохнул. Обняв меня за плечи, сказал:

– Уверен, не пожалеете.

«Твоими бы устами да мед пить, – неприязненно подумал я, но на душе стало как-то легче. – Все уже позади, мосты сожжены, впереди мрак неизвестности, но что поделаешь?»

– Остальное за первый месяц получите недели через две, – пообещал Иван Павлович. – Вы в основном дома?

– У себя или на тренировке.

– Я вас найду через две недели. – Луганский поднялся и побрел по аллее, параллельной проспекту Грушевского. Не оглянулся, шагал с видом человека, уладившего еще одно не совсем приятное дело. По крайней мере, мне так показалось, хотя мог и ошибиться.

А я все еще сидел на скамейке и размышлял: может, поступил и неосмотрительно. Скорее всего, именно так. Но стоит ли казнить себя за это? Поживем – увидим.

Сие «поживем – увидим» хоть немного успокоило меня. Ведь жизнь, невзирая на нашу украинскую неустроенность, удивительна и прекрасна. К тому же, всегда можно найти оправдание любой ситуации. То виновато правительство, приведшее народ к обнищанию, то соседняя страна, требующая слишком высокие цены за нефть, то просто злобный вражина, распускающий о тебе мерзкие слухи. Все виноваты, кроме тебя…

Мне стало грустно. А впрочем, зачем грустить? Ведь твоя заветная мечта осуществилась, Лев Моринец. Наконец ты, выиграв Олимпиаду, стал на одну ступень с человеком, который был для тебя образцом. Человеком, тридцать лет назад считавшимся самым сильным в мире. Хотя он был для тебя образцом, идеалом не только потому, что на Олимпиаде в Риме стал чемпионом. Ну, вырвал штангу, какую еще не подымал никто на свете… Однако этот же человек чуть ли не через тридцать лет, бородатый и утомленный, поднялся на самую высокую трибуну в своей тогдашней стране и впервые произнес слова, которые за семьдесят лет не осмеливался сказать никто: как опутали всю страну гебисты, как диктовали свою волю народу, как уничтожали людей.

Твой старший коллега, Лев Моринец, чемпион римских олимпийских игр Юрий Власов.

Это было три года назад, я слушал Власова и думал: на такое отважится лишь сильный духом. Во всяком случае, порядочный человек. И ведь настоящий чемпион не может кривить душой. И ты, Лев Моринец, должен стать сильным духом.

Слушая тогда Власова, я поражался его мудрости и смелости, а в то же время думал: вот человек, начинавший с малого, с обычной штанги, казалось бы, все усилия его были направлены лишь на преодоление веса, наращивание мышц, как, кстати, сейчас и у меня, но в конечном счете, что такое эти железные мышцы в сравнении с мудрой головой, высокими мыслями, истинным талантом?

Стоит на трибуне человек с седою бородой, запавшими щеками, которого когда-то, как и тебя нынче, знали во всем мире…

Сколько их было таких, а многих ли вспоминают сейчас? Одни спились, другие незаметно сошли в небытие…

Да, я и теперь завидую Власову – за смелость и разум. И мне становится стыдно, что несколько минут назад взял у Ивана Павловича пачку новеньких тысячных купюр. Что продался гебисту, не зная, в какой водоворот затянет меня: поддался искушению и вовсе забыл, что пообещал себе никогда не кривить душой.

И споткнулся о первый житейский порог.

Однако – Маша с Дашей…

Ну что ж, Лев Моринец, всегда можно оправдать что угодно и не терзаться укорами совести. А все же, сознайся: сегодня ты скурвился.

Загрузка...