О чем рассказали мертвые

Глава 15

Аделию и Ульфа усадили на одного коня, а монахиню на другого. Прежде ей накинули на голову плащ, чтобы не видеть подлую рожу и избежать соблазна убить негодяйку на месте. Сэр Роули и Хью повели лошадей под уздцы вниз по холму, обходя ямы, чтобы меньше трясти Аделию и Ульфа.

Шли в молчании.

В свободной руке сэр Роули нес что-то шарообразное и мокрое, завернутое в его плащ. Собаки принюхивались с таким интересом, что Хью пришлось свистнуть их к себе. Аделия бросила на окровавленный сверток только один взгляд и потом старательно отводила глаза.

Заморосил дождь, собиравшийся с самого рассвета. Встречные крестьяне снимали шапки при виде группы всадников в сопровождении псов с разводами крови на мордах.

У болотца сэр Роули остановился и попросил Хью сойти с тропы и принести пригоршню мха. Когда тот вернулся, Пико осведомился у Аделии:

— Вы это накладываете на раны?

Она кивнула, выжала из мха воду и прижала к ране на своей руке. Хорошее средство против нагноения.

— И к глазу тоже приложите, — сказал сэр Роули. Только теперь она почувствовала боль на лице. Подбитый глаз опухал и мало-помалу закрывался.

Когда двинулись дальше, Аделия произнесла:

— Я еще не сказала вам спасибо…

Ульф из-за ее спины подхватил:

— Мы благодарим вас…

Сборщик податей сперва угрюмо молчал, потом вдруг разразился гневной речью:

— И как вы, сударыня, могли повести себя так глупо? Вы хоть понимаете, что я из-за вас пережил?

— Простите, что так вышло…

— Думаете, одного «простите» достаточно? Вам голову мало оторвать! Безответственная, легкомысленная женщина! Благодарите Бога, что я рано ушел с королевского суда. Хотел проведать вас в доме ростовщика. Знал, что вы переживаете из-за исчезновения Ульфа. Пришел пожалеть и ободрить. А в итоге успокаивать пришлось меня. Я чуть не рехнулся, когда узнал, что и вы пропали!

— Простите, что доставила вам так много хлопот, — промолвила Аделия. Она была слишком вымотана и потрясена, чтобы извиняться более витиевато. На самом деле ей было приятно слушать упреки Пико и знать, как сильно он волновался.

— Матильда Гладкая предположила, что вы пошли в церковь — молиться за Ульфа, — сердитым голосом продолжал сэр Роули. — Но я сразу догадался, что вы двинули на реку и выпытываете, куда она дела мальчика. Но и там вас не было. Я понял, вода вам что-то подсказала и вы кинулись на поиски в одиночку.

Стоя в отчаянии у реки, сэр Роули услышал на другом берегу рожок Хью, которым тот созывал собак. Пико позвал его на помощь. Они обсудили ситуацию, и охотник предложил пустить свору по следу Страшилы.

— Хью сказал, что настоятель Жоффре дал вам исключительно вонючую собаку нарочно, чтоб вас можно было отыскать, попади вы в беду в незнакомом городе. Мы сбегали в дом ростовщика и взяли коврик, на котором спал Страшила. Потом раздобыли лошадей и дали собакам понюхать подстилку. Те сразу взяли след — и мы пустились в путь.

Они скакали за собаками вдоль реки по тропинке для бечевой тяги. И догадывались, что Аделия плыла в лодке, а собака бежала параллельно реке. Временами теряя след, они просто двигались дальше по течению…

— Наши поиски закончились бы ничем, — рассказывал сэр Роули, — не воняй ваша собака как сто чертей. И вместе с вами я бы потерял половину своей жизни! О, легкомысленная, шалопутная гарпия! Вы даже представить себе не можете, как я настрадался из-за вас!

Ульф зевал и хихикал уже в открытую. Но для Аделии филиппики сэра Роули были сладкой музыкой, которую она была готова слушать бесконечно. Грудь спирало от волнения. Какой прекрасный человек! Спасибо небу, что он существует!

Когда спаситель сделал короткую паузу, чтобы перевести дыхание, она тихо сказала:

— Я люблю вас, Роули.

— Это к делу не относится! — огрызнулся он. — В том, что вы учудили, нет ничего забавного!

Однако после этого Пико замолчал.

Остаток пути Аделия дремала в седле.

Когда они оказались у огромных ворот барнуэллского монастыря, салернка проснулась и вспомнила, как сто лет назад они с Симоном и Мансуром впервые въезжали во владения настоятеля Жоффре: на торговой телеге, в блаженном неведении того, какие ужасы ожидают их в Кембридже…

«Зато теперь они будут знать, Симон. Мы выполнили свою миссию и открыли правду».

После этого Аделия перестала бороться со сном. Сэр Роули громко объяснял вышедшему приору, что случилось. Тот ахал и охал. Затем стал отдавать распоряжения о том, где и как следует разместить гостей. Настоятель забыл важную вещь, и когда Аделию снимали с лошади, она сонно пробормотала:

— Я должна сперва искупаться!

— …отдыхайте и, ради Бога, отсюда ни ногой! — заключил сэр Роули и ушел, громко хлопнув дверью.

Аделия и Ульф лежали на большой кровати в комнате для монастырских гостей. Глядя вверх, салернка узнавала могучие балки и обрешетины потолка. Горели… свечи? Разве сейчас не день? А, понятно. Ставни были плотно закрыты. По ним лупил дождь.

Ульф тоже смотрел в потолок. Аделия прижала его к себе неповрежденной рукой. Они были товарищами по несчастью, вместе пережили такое, после чего иначе смотришь на мир…

— Расскажи, что случилось, — попросила она Ульфа.

— Я сидел на берегу с удочками. Она подплыла и сказала медовым таким голоском: «Ой, Ульф, у меня лодка течет, не посмотришь?» Я к ней прыгнул, нагнулся под лавку поглядеть, где пробоина… А она мне к лицу какую-то тряпку прижала. Очнулся я уже в яме. — Мальчик коротко всхлипнул. Потом мрачно спросил: — Как такое могло случиться?

— Не знаю…

Ульф повернулся и в отчаянии заглянул Аделии в глаза:

— Она была как цветочек. Такая милая, добрая. А он — доблестный рыцарь…

— Но в душе оба были уродами, — добавила салернка. — Внешне обаятельные и вежливые, а внутри изверги. Потому и сдружились. Только помни, Ульф: хороших людей гораздо больше, чем дурных. Поэтому не стоит разочаровываться в жизни.

Аделия сама пыталась обрести пошатнувшуюся веру в род человеческий.

— Спасибо, что пришли меня выручить. — Тут он слабо улыбнулся и прибавил: — Вы молодец! Держались до конца. А как ругались!.. Я всякого наслушался от солдат, но вы любого из них за пояс заткнете!

— Пусть это останется нашим маленьким секретом. Никому не болтай.

— Могила.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела заплаканная Гилта. Радость мешалась с яростью.

— Ах ты, маленький негодяй! — причитала она, обнимая внука. — Разве я не предупреждала? Погоди, всю задницу отобью, негодник! Из-за тебя я почти померла от страха!

Появился сэр Роули и увел экономку. Аделии следовало принять ванну и отдохнуть. Напоследок Гилта схватила руку хозяйки и горячо поцеловала ее.

— Благословен день, когда вы приехали в Кембридж! — сказала она. — Храни вас Господь!

Подхватив внука на руки, Гилта ушла.

Монахи внесли большую оловянную ванну и стали наполнять ее горячей водой. Аделия радовалась, что сможет наконец смыть с себя всю жуть последних часов.

Сэр Роули погнал сестер прочь. Шокированные, они сначала не хотели уходить и оставлять Аделию наедине с мужчиной, но Пико вытеснил монашек из комнаты. Врачевательница наблюдала за его маневрами с улыбкой. Он похудел, из раздобревшего сборщика податей снова превратился в могучего и мускулистого рыцаря.

Когда они остались вдвоем, сэр Роули поставил Аделию на ноги и начал осторожно и деловито раздевать.

Она молча покорилась. Неужели он задумал соблазнить ее? Не остановится ли, дойдя до рубашки?

Нет, хотя раздевал он с чисто материнской заботой. Когда Аделия оказалась совершенно голой, Пико подхватил ее на руки и опустил в ванну. При этом выражение лица у него было столь же бесстрастное, как у Гординуса, когда тот склонялся над трупом.

«Я должна сгореть со стыда», — думала Аделия. Но для этого нужна была хоть искра смущения, а она нисколько не робела. Ей было приятно, что сэр Роули видит ее обнаженное тело сквозь прозрачную воду. Аделии трудно было поднимать руки, поэтому он сам вымыл и прополоскал ей волосы.

И до ног было сложно достать… Пико и эту задачу взял на себя, нежно массируя ее пальцы, икры, бедра…

Аделия наблюдала. Было очевидно, что бесстрастие дается ему с трудом.

— Этот негодяй вас… повредил? — спросил сэр Роули.

Она не сразу поняла вопрос. А, он спрашивает, была ли она изнасилована. Девственность — святой Грааль для мужчин.

— А если бы да?

— Главное, что вы живы. На остальное наплевать.

— Нет, в этом смысле он меня не тронул.

— Что ж, замечательно! — Сэр Роули выпрямился и отряхнул мокрые руки. — Мне пора. Пусть монахини вас домывают, а мне некогда — пойду готовить свадьбу.

— И на ком вы собрались жениться? — лукаво спросила Аделия.

— Я поговорю с настоятелем, а он потолкует с твоим ревнивым Мансуром. Чтобы не было никаких сомнений в честности моих намерений. Что до короля… надеюсь, он не станет препятствовать браку. Словом, за день-два я все улажу.

— Но с какой стати вы заговорили о женитьбе?

— Сударыня, разве вам не понятно, — удивленно произнес Пико, — что я обязан обручиться с вами после того, как видел голой и прикасался к вам?

Сэр Роули и впрямь собрался уходить.

Аделия, морщась от боли, быстро выбралась из ванны и завернулась в простыню. Как он не понимает, что у их любви нет будущего?! И поэтому забота об условностях — нелепое, лишнее дело.

— Останьтесь, Роули! — попросила Аделия, устремляясь к нему. — Не бросайте меня. Мне жутко в одиночестве.

Она обвила руками его шею. Однако мужчина ласково высвободился.

— Нет, так нельзя! — возразил он. — У меня честные намерения по отношению к вам. Мы сперва должны быть связаны узами святого брака…

«Нашел момент рассуждать! — сердито подумала Аделия. — Дались ему эти «честные намерения»!»

— Роули, жизнь груба и страшна, — сказала она. — Никто не ведает, что случится завтра. Надо ловить мгновение, а не уповать на будущее.

— Нет, я хочу нам долгого и прекрасного завтра. И оно будет. Поэтому нам некуда спешить.

Сэр Роули неровно задышал. Аделия стояла голыми ногами на его сапогах. Простыня упала, и женщина прижалась к любимому всем телом.

— Еще немного — и я за себя не отвечаю! — предупредил Пико. — Вы ставите меня в неловкое положение…

— Да, более ловкое положение — на кровати.

Он сдался с притворным вздохом.

— И потом, любить в постели женщину со сломанными ребрами — задача непростая, — сказал Пико.

— А вы все же попробуйте, — отозвалась салернка.

— Ах ты Господи!.. — Сэр Роули подхватил ее и понес на кровать. И действительно, сломанные ребра не оказались препятствием. Пико искусно опирался на руки, чтобы не наваливаться на пострадавшую женщину. Все получилось замечательно. Он старался быть нежным и нашептывал ласковые слова на арабском, словно английского и французского не хватало, чтобы выразить, как она прекрасна даже с подбитым глазом.

Аделия ощущала себя любимой и желанной и хотела Пико каждой частичкой своего тела. Соитие было чудесно, как совместное путешествие к звездам и обратно.

— Вы можете повторить? — простодушно спросила лекарка.

— Нет, надо немного погодить. Была трудная ночь. И я не совсем в форме.

Однако спустя малое время он попробовал снова — и опять все получилось преотлично.

Потом они лежали в полутьме, слушали дробь дождя по ставням. Аделия, прижимаясь к возлюбленному и вдыхая его запах, сказала срывающимся голосом:

— Я вас так люблю…

— Вы плачете? — удивился он и привстал.

— Нет, нисколечко.

— Плачете. Ничего, после совокупления это случается с некоторыми женщинами.

— Какой вы знаток!

Сэр Роули вытер ладонью ее слезы.

— Дорогая, все страшное позади, — сказал он. — Он мертв, а с ней… разберутся… Я буду, конечно, по заслугам вознагражден. И вас довольный король щедро одарит. Впрочем, моего богатства хватит на двоих. Генрих сделает меня бароном, даст приличный феод, а вы нарожаете мне дюжину симпатичных пухленьких наследников…

Он встал с кровати и начал одеваться.

Аделия вспомнила про его плащ с головой Ракшаса. Он его не принес с собой, а где-то оставил.

— Не уходите, — попросила она. — Я хочу еще.

— Не бойтесь, я вернусь.

Но его мысли были уже в другом месте.

— О, ненасытная женщина! Лучше поспите. А меня зовут дела. Я не могу весь день нежиться в постели.

С тем он и ушел.

Глядя ему вслед, Аделия думала в смятении: «Почему бы мне и впрямь не стать баронессой и не нарожать дюжину пухленьких наследников?.. Зачем «играть в доктора»? Разве это сравнимо с тем счастьем, которое я могу испытать в браке с любимым мужчиной? Нет, конечно. Стало быть, мертвецы отнимают у меня жизнь и счастье?»

Вскоре Аделия погрузилась в сладкий сон. Ее последней связной мыслью было: «Ах, какая дивная штука — клитор! Сколько неожиданных приятных ощущений таит этот маленький бугорок… Когда в следующий раз буду анатомировать женщину, получше пригляжусь к нему…»

Всегда и везде Аделия оставалась прежде всего доктором.

Из сладкого сна лекарку вырвал голос окликавшей ее Гилты.

— Который час?

— Уже ночь. Вы целый день проспали. А теперь надо вставать, душа моя. Надеюсь, вы отоспались. Я принесла свежую одежду из вашего дорожного сундука.

Вставать не хотелось. Болели ребра и рука. Глаз окончательно заплыл.

— Как себя чувствует Ульф? — спросила Аделия.

— Спит сном праведника. Гилта с неожиданной нежностью коснулась щеки иноземки: — Страдалица моя… Ну да ладно. Вам обоим надо вставать. Зовут на допрос к важным людям.

— Что ж, деваться некуда, — устало сказала Аделия.

Она надеялась, что разбор дела не затянется. Все так очевидно. Конечно, вспоминать подробности жуткой ночи не хотелось, но придется.

Гилта принесла ужин и хотела кормить с ложки, но Аделия села на кровати и запротестовала.

— И не думайте! Вы такая слабая, — решительно сказала Гилта. Благодарность за спасение внука ей было проще выразить заботой о хозяйке, чем какими-то непривычно пышными словами. Осознав это, Аделия перестала упираться.

Между ложками каши она спросила:

— А куда они дели непотребную монахиню?

Аделия не испытывала к Веронике ничего, кроме ненависти. Но ей была неприятна мысль, что девушку запрут и станут люто пытать. Наказать — да, но мучить при полной ясности вины не имеет никакого смысла.

— Вероника в соседней комнате! И монахини обслуживают ее как баронессу! — Гилту всю перекосило. — Никто не поверил.

— Как?! — удивленно спросила Аделия.

— Все отказываются признавать, что она была пособницей дьявола.

— Глупости! Ульф может подтвердить. И я, разумеется. Гилта, Вероника столкнула меня в шахту!

— Будто я вам не верю! Но они спросят: «А вы видели того, кто вас спихнул?» Ну а Ульфа и слушать не станут. Дескать, он из низкого сословия, его словам веры нет.

У Аделии даже аппетит пропал. Одно дело — не пытать Веронику… но оставить ее на свободе — сущее безумие. Она ненормальная. Рано или поздно опять начнет убивать!

— Это она похитила Петра, Мэри, Гарольда и Ульрика. Мы гадали, кому дети могли безоговорочно доверять. И вот ответ — кроткой, милой монахине. По наущению дьявола Вероника предлагала малышам конфету, а потом прижимала к лицу смоченную в опиуме салфетку. Дети теряли сознание, и она везла их на заклание…

Гилта вздохнула:

— Они видят, что у Вероники ран не меньше, чем у вас. Она твердит, что побежала за вами через поле, чтобы уберечь от беды. И сама попала в лапы зверя.

— О, видела бы ты, Гилта, как она визжала от удовольствия, когда Ракшас нас мучил! Ее нужно на всю жизнь запереть. Вероника поставляла дьяволу детей. Это она убила Симона.

Теперь Аделия могла сказать даже, когда именно сэр Джоселин отдал приказ убить ее друга. На пиру, во время пляски с монахиней, он шепнул ей, что заморский еврей вот-вот их разоблачит и его надо немедленно убить. Без сомнения, так оно и было. Вероника покинула праздник задолго до его конца. Теперь и это всплыло в памяти Аделии. До финальных аккордов осталась только мать-настоятельница.

И что сделала потом эта ангелоподобная Вероника, самая хрупкая и милая из всех монахинь?

Окликнула в темноте Симона. Дескать, позвольте вас подвезти, у меня в лодке есть место.

А затем столкнула его в воду и придавила ко дну шестом. Силы ее слабых ручек вполне хватило…

— Он велел ей убить Симона и украсть его кошель с расписками! — воскликнула Аделия. — И во всем ему покорная Вероника выполнила приказ. В шахте мне пришлось отнять у нее Ульфа и кремневый нож. Я боялась, что она убьет мальчика, дабы избавиться от свидетеля.

— Да, Ульф мне все рассказал, — подтвердила Гилта. — Ужасная женщина… Идемте, мы с вами ее просто задушим. Подушку на лицо и…

— Нет, Гилта! Нужно, чтобы все узнали о ее темных делах и о том, что она жила двойной жизнью!

Гилта разочарованно вздохнула. Не успела она помочь хозяйке одеться, как в дверь постучал настоятель Жоффре.

— Ах, моя несчастная, — сказал он Аделии, — я так рад, что все закончилось благополучно!

— Ваше преподобие, почему Вероника на свободе? Она была пособницей дьявола и соучастницей всех его преступлений. Кроме того, она убила Симона Неаполитанского. Хоть вы верите мне?

— И не хотел бы верить, но факты говорят сами за себя. Я слышал рассказ Ульфа. Вероника приложила платок с опиумом к его лицу и доставила на заклание убийце. Сэр Роули и Хью поведали мне все подробности страшной ночи. Я вместе с ними побывал на холме Вандлбери и видел все своими глазами. Словно в преисподнюю живым спустился. Что мне там показали, ужасно. Все эти цепи и орудия пыток… Надеюсь, сэр Джоселин будет вечно гореть в аду… Даже вспоминать гадко, что я принимал от этого дьявола пожертвования на монастырь! И нижайше благодарил его!..

— Он должен был евреям много денег, — пояснила Аделия. — Скорее всего вам он жертвовал не свое добро.

Настоятель вздохнул.

— Ну, хоть одно хорошо, — заметил он. — Наши друзья смогут наконец покинуть крепость и вернуться к нормальной жизни.

— Но Веронику, надеюсь, будут судить, — настаивала Аделия.

Ее беспокоила некоторая уклончивость ответов Жоффре.

— Да, королевский суд объявит евреев неповинными в смерти детей, тут споров не возникнет. Но что касается этой женщины… Как раз сейчас иерархи собираются в монастыре для разбирательства.

— Почему не суд? Почему… ночью, в аббатстве?

— Так будет удобнее… для всех.

Было очевидно, что добрый приор вынужден покоряться приказу членов церковного суда. Бедняга был явно огорчен таким оборотом дел.

Аделия вспомнила, что еще не поблагодарила его.

— Ваше преподобие, я обязана вам жизнью, — сказала она. — Спасибо. Не дай вы мне вонючего пса, я бы погибла. Увы, мой верный Страшила…

— Да, я видел. Хью похоронит его на краю монастырского кладбища, где он обычно тайком хоронит своих любимых собак, воображая, что я об этом не догадываюсь. Но не благодарите меня: ваш подлинный спаситель — сэр Роули!

Но мысли Аделии уже вернулись к монахине. Церковь не желает скандала и намерена скрыть правду.

— Если Веронику не покарают, я с этим не смирюсь.

Приор был явно смущен.

— Аделия, это весьма опрометчивое решение, — сказал он. — Я бы не советовал…

— Люди должны знать, что она творила. Даже если ее признают сумасшедшей, которая не отвечает за свои дела, люди должны узнать правду! Во имя погибших детей и Симона… Меня едва не убили в логове дьявола! Я не мести желаю, а требую справедливого суда над преступницей.

Настоятель Жоффре опять вздохнул:

— Ну посмотрим… Теперь другое… Король беседовал со мной о вас. Поскольку вы тут одна, я вам вместо отца… поэтому…

— Генрих Второй? — удивилась Аделия.

— Дело в том, что сэр Роули Пико поручил мне поговорить с вами… Он просит вашей руки.

Какой невероятный день! Начала она его в шахте, откуда ее чудом спасли. Затем через стенку от своей потенциальной убийцы приятнейшим образом лишилась девственности… и вот человек чести, сэр Роули просит освятить случившееся узами брака.

— Должен подчеркнуть, — продолжал настоятель Жоффре, — это непростое решение для сэра Роули. Ему пришлось сделать серьезный выбор. Король только что предложил ему стать епископом Святоальбанским. И я собственными ушами слышал, как Пико отказался, чтобы сохранить возможность жениться на вас.

«Неужели я ему так дорога?» — подумала Аделия с радостью и ужасом.

— Генриху это, конечно, не понравилось, — сказал приор. — С назначением он связывал определенные замыслы. Да и не любит король, когда отказываются от его милости. Однако сэр Роули, несмотря на опасение прогневать короля, остался неумолим.

То, что любимый принес для нее такую жертву, ставило Аделию в неловкое положение. Потому что сама она была не готова отказаться от медицины ради брака!

— К счастью, король не лишил сэра Роули своего расположения, — сказал настоятель. — Генрих Второй просил передать, что Пико получит значительный светский пост — таким образом, он будет вам достойным супругом. — Поскольку Аделия хранила упрямое молчание, приор продолжал: — Что до меня, я буду бесконечно рад, если вы свяжете себя узами брака с сэром Роули.

«Свяжете себя» — это главные слова.

— Аделия, дорогая моя, — с нажимом начал настоятель Жоффре, беря ее за руку. — Этот мужчина заслужил ясного ответа.

Да, верно.

И она дала его.

Дверь распахнулась. На пороге стоял брат Гилберт.

— Святые отцы уже собрались, — доложил он. — Торопитесь.

Приор церемонно поцеловал руку Аделии и пошел прочь. Однако в самый последний момент он тайком подмигнул Гилте, и та, понятливая, лукаво моргнула в ответ.

Дабы не мешать монахам молиться в положенное время, королевский суд собрался не в церкви, а в трапезной. Благо, до общего завтрака еще было достаточно времени.

Аделия выбор места объяснила иначе: происходящее пытаются как можно дольше держать в секрете.

К ее великому удивлению и омерзению, судьи собрались отнюдь не для того, чтобы судить молодую монахиню, которая с видом невинной овечки сидела в углу между настоятельницей Джоанной и сестрой Вальпургой, набожно скрестив красивые ручки.

В роли обвиняемой была она, Везувия Аделия Рахиль Ортез Агилар, иноземка, которая посмела выдвинуть дикое, воистину сатанинское обвинение против доброй монахини обители Святой Радегунды. Иерархи намеревались дать достойный отпор дерзкой клеветнице.

Аделия стояла посередине трапезной. Лавки были сдвинуты к одной стене. И на них, за составленными столами, восседали судьи. Помимо возмущения, в ней поднимался и страх: чем закончится для нее это нелепое слушание?

Ее допрашивали четыре важнейших английских иерарха, которые были в Кембридже по случаю сессии королевского суда. Два епископа, Нориджский и Линкольнский, а также аббат Илийский и архидьякон Кентерберийский. Главам английского церковного суда ничего не стоило сжать свои унизанные перстнями пальцы в беспощадные кулаки и раздавить Аделию как ароматический шарик, который носят против заразы. Разбуженные ни свет ни заря после многотрудных судебных разборов вчерашнего дня, дабы под проливным дождем проделать неблизкий путь из крепости к монастырю Святого Августина, они были расположены к милосердию даже менее обычного. С одежды иерархов, хотя их везли в паланкинах, стекала на пол вода. Аделия ощущала на себе взгляды предубежденной ненависти.

Но злее всех оказался кентерберийский архидьякон. В чужих и своих глазах он был прямым продолжателем дела невинноубиенного Фомы Бекета и считал себя главнейшим защитником от посягательств короля. Соответственно в любом обвинении против служителей культа он видел попытку светской власти унизить церковь. Даже рядовую монахиню обители Святой Радегунды он был готов защищать с такой яростью, словно речь шла о последнем бастионе веры.

Даже настоятель Жоффре был смущен тем, что на судилище собрались только представители церкви.

— Милорды, я уповал, что тут будут и мирские судьи…

Его не удостоили ответом. Гоже ли приору всуе поминать королевскую власть?! Разбор монашеских вин есть внутреннее дело церкви!

Несколько в сторонке от грозных старцев сидел молодой мужчина. Кроме шерифа Болдуина, бейлифов и стражников, он был единственный в мирской одежде. Незнакомец явно забавлялся происходящим и постоянно делал какие-то заметки на своем листе пергамента.

Мансур поначалу вышел в центр трапезной вместе с Аделией.

— Настоятель, это что за явление такое? — возмущенно спросил архидьякон.

— Служитель госпожи Аделии.

— Сарацин?

— Достоуважаемый арабский доктор.

— Ни ей, ни нам в данный момент лекарь не нужен, — рявкнул архидьякон.

Мансура без особых церемоний выпроводили из трапезной. Он покорился, ибо было не время отстаивать свое достоинство и горячиться. Его главной заботой был благополучный исход истории для настрадавшейся Аделии.

Настоятель Жоффре, благослови его Бог, взял на себя рассказ о происшедшем. Он поведал о расследовании Аделии и Симона, о гибели неаполитанца, о ночных событиях в вандлберийском подземелье.

О том, что началом всему было исследование Аделией детских трупов, приор благоразумно умолчал. Ее профессия — допрашивать мертвых — вообще не была упомянута. В противном случае салернке грозило обвинение в колдовстве.

В трапезную вызвали охотника Хью. Он принадлежал к сословию, которое закон признавал «честным», то есть мог отвечать под присягой и нести ответственность за свои слова. Держа шляпу у сердца, он поклялся, что узнал в окровавленном голом человеке сэра Джоселина Грантчестерского. Хью рассказал, что позже он спустился в шахту, где нашел кремневый нож — орудие всех убийств, а также собачий ошейник с цепью в той крохотной пещере, где Джоселин держал похищенного ребенка.

— Ошейник, милорды, принадлежал сэру Джоселину. Это я твердо знаю. На коже ошейника особая печать, такие только на его охотничьих псах.

Ошейник был показан судьям, клеймо исследовано.

Впечатленные иерархи в один голос согласились, что да, это сэр Джоселин Грантчестерский убивал детей.

Было решено останкам этого низкого преступника отказать в христианском погребении — насадить их на кол и выставить в Кембридже на ярмарке для всеобщего обозрения.

Что касается сестры Вероники…

Против нее не было свидетельских показаний, потому что Ульфу не позволили выступить перед судом.

— Сколько лет мальчишке, настоятель? Под присягой можно отвечать только с двенадцати лет.

— Ему девять, ваше преосвященство. Но он умный и честный мальчик.

— Из какого сословия?

— Из свободных крестьян. Живет с бабушкой. Помогает ей в торговле угрями.

Тут брат Гилберт вскочил со своего места, подбежал к архидьякону и что-то со злорадным видом шепнул.

— А, вот оно что! — сказал архидьякон. — Бабушка-то замужем никогда не была. Так что и внук — бастард. Стало быть, из подлого сословия — закон его слова не признает.

Происходящее в трапезной Гилта подслушивала из кухни. С ней были Мансур и Ульф. А также раввин Готче, который переводил сказанное: следствие шло, разумеется, на латыни. Мансура отвергли как иноверца. Ульфа — по еще более глупой причине. Кто же теперь подтвердит слова Аделии? Мальчик хотел бежать в трапезную и восстанавливать справедливость, но Гилта поймала его и зажала рот. Ничего не добьется, только подзатыльников, а то и палок получит.

Когда настоятель Жоффре предложил выслушать раввина Готче, церковные судьи были возмущены до глубины души самим присутствием в монастыре еврея.

— Что за блажь?! Вы хотите заставить нас выслушивать жидовский рассказ?

— Евреи нашего города были отвратительно оклеветаны. Есть возможность доказать, что сэр Джоселин был из числа их главных должников, а потому оболгал иудеев, обвинил в убийстве Петра Трампингтонского, чтобы под шумок спалить все долговые обязательства.

— И что, у раввина есть подтверждение?

— Нет, ваше преосвященство, расписки сгорели. Но раввин может подтвердить…

— Наш закон не признает его слово, — сухо сказал епископ Линкольнский.

Похоже, их закону было достаточно той чистоты души, которая светилась из глаз монахини, чтобы признать ее невиновной, а Аделию — злой клеветницей.

Настоятельница Джоанна стояла горой за свою любимицу.

— Как и святая Радегунда, — сладким голоском рассказывала она судьям, — приснопамятная основательница монастыря, сестра Вероника родом из Тюрингии. Но ее отец, купец, осел в Пуатье, где она трехлетней девочкой была отдана на воспитание в монастырь и затем послана в Англию. Я знаю Веронику не первый год, и всегда она была предана Господу и Деве Марии и никогда не нарушала устав. Истинно говорю вам, сестра всегда была образцом скромности, кротости и веры. И очень часто, когда другие монахини отдыхали, она молилась на коленях у раки с мощами нашего маленького святого Петра Трампингтонского…

— …которого она увлекла на смерть! — сказала Аделия.

— Придержи язык, женщина! — крикнул архидьякон.

Настоятельница повернулась в сторону иноземки, указала на нее пальцем и, меняя тон, прогремела:

— Вот кого надо судить, ваше преосвященство! Змею, которая возжелала очернить невинную голубицу!

За вычетом настоятеля Жоффре за Аделию некому было вступиться. Сэр Роули Пико неизвестно куда запропал в самый нужный момент…

Тут за судейским столом нетерпеливо вскочил архидьякон Кентерберийский.

Даром что в домашних тапочках (сорванный с постели, недоглядел), этот крепкий маленький старичок был полон злости и уверенности в себе.

— Давайте поторопим наше расследование, дабы мы могли поскорее вернуться почивать. И если обнаружится, что побеспокоили нас из подлого желания воздвигнуть клевету на церковь, то виновника сего непотребства следует приговорить к кнуту. — Он со значением посмотрел на Аделию. — Итак…

Дальше он разнес по кирпичику все здание доказательств, искусно выстроенное салернкой.

— Что значит слово простолюдинки, торговки угрями, против слова невесты Христовой?

Говорите, Вероника отлично ориентируется на воде? Ну и что? Кто в Кембридже не владеет шестом и не знает всех рек и протоков?

Настойка опиума для усыпления детей? Да любой может купить ее у аптекаря, который похабным образом нарушает предписание церкви!

А то, что Вероника ночью была за пределами монастыря… Ну, это…

Молодой человек, маравший что-то на пергаменте и открыто забавлявшийся происходящим (как Аделия узнала позже, это был Губерт Уолтер, секретарь короля), впервые подал голос:

— Да, это любопытный факт, ваше преосвященство. И требует, по-моему, объяснения. Монашка ночью, в лесу…

— Позвольте мне договорить, милорд, — огрызнулся архидьякон.

Настоятельница Джоанна выступила вперед для объяснения.

— Вероника по моей просьбе отвозила провиант анахоретам, которые живут в лесу. И это огромный подвиг для девушки, только что вставшей со смертного одра. Вы сами видите, как бедняжка ослаблена после болезни… Из милосердия я разрешила ей не утомляться немедленным возвращением в монастырь, а переночевать в бесхитростном жилище одной из отшельниц.

— Тут возразить нечего, — изрек архидьякон. — Похвальное великодушие.

Остальные судьи ощупывали исхудалую, но по-прежнему хорошенькую Веронику похотливыми взглядами.

Про существование отшельницы Аделия никогда не слышала. Если она не выдумана на ходу, то почему бы не пригласить ее для дачи свидетельских показаний? Любопытно было бы узнать, сколько ночей Вероника провела с затворницей и чем они там занимались — «в бесхитростном жилище», вдалеке от ревнивой настоятельницы!

Но нельзя было и мечтать вызвать отшельницу в суд.

Во-первых, она никуда не пойдет. А во-вторых, подобная «наглая» просьба еще больше уронит Аделию в глазах клириков, ибо Вероника берет тем, что с достоинством помалкивает.

«Где ты, Роули? Так и быть, я выйду за тебя замуж… только не оставляй меня одну на растерзание дуракам. Они собираются отпустить Веронику безнаказанной!»

Тем временем словесное избиение Аделии продолжалось:

— А кто, собственно, своими глазами видел гибель Симона Неаполитанского? Разве следствие не пришло к заключению, что он утонул по собственной неосторожности?

И в довершение всего архидьякон поставил под вопрос истинные намерения Аделии на холме Вандлбери.

— Что привело ее в печально знаменитое место посреди ночи? — вопрошал он судей. — И откуда ей было знать, что там происходило? Не должно ли нам сделать вывод, что это Аделия была в сговоре с сатаной Грантчестерским, а не сестра, которую она предерзостно обвиняет? Вероника, похоже, последовала на холм в смятении души, из опасения за жизнь иноземки, которая, не предупредив, покинула лодку.

Настоятель Жоффре открыл было рот для возмущенного возражения, но его опередил Губерт Уолтер.

— Ваше преосвященство, — сказал он, пряча улыбку, — позвольте сообщить вам или напомнить, что все четыре ребенка были убиты до того, как салернка ступила на землю Англии. Стало быть, мы можем снять с нее обвинение в умерщвлении.

Архидьякон был, видимо, разочарован.

— Так или иначе, мы доказали, что иноземка — клеветница, — сказал он. — Аделия сама призналась, что пошла на холм Вандлбери неспроста. Откуда ей было столько известно? Тут что-то нечисто. Я полагаю, это дело надо хорошенько исследовать, дабы вывести эту особу на чистую воду.

— Я того же мнения, — поддержал епископ Нориджский и сладко зевнул. — За наговор — пороть кнутом. Потом как следует допросить. А мы пошли досыпать.

— Все согласны с этим решением? — спросил архидьякон.

Никто не возражал.

Аделия, опасавшаяся не столько за себя, сколько за кембриджских детей, крикнула:

— Умоляю, не отпускайте эту тварь! Иначе она опять примется убивать!

Но судьи ее не слушали. Они вдруг устремили взгляды на дверной проем. Там стоял высокий мужчина, одетый как небогатый охотник. Он только что вышел из кухни, и в руках у него был горшок, из которого он наяривал ложкой густую горячую похлебку. У его ног крутилось несколько псов.

Нисколько не смущенный тем, что на него устремлено столько глаз, вошедший шмыгнул носом и спокойно спросил:

— Что тут у вас? Не иначе как суд.

Аделия думала, что этого нахала прогонят из зала в тычки. Вместе с собаками, которые нахально ворвались в трапезную. И как охотника занесло в монастырь?

Но иерархи вскочили и поклонились.

Аделия поняла, что перед ней Генрих Плантагенет, король Английский, герцог Нормандский и Аквитанский, граф Анжуйский.

Король неторопливо прошел через трапезную и сел за стол рядом с архидьяконом. Собаки легли у ног. Все остальные в помещении по-прежнему стояли.

— Это не суд, ваше величество, — сказал епископ Нориджский. — Так, разбор обстоятельств… предварительное следствие по поводу убиенных детей… Душегуб теперь известен, но она… — иерарх с презрением указал пальцем на Аделию в центре трапезной, — утверждает, что сообщницей преступника была монахиня обители Святой Радегунды.

Король любезно улыбнулся, но в его словах был яд:

— Даже для «разбора обстоятельств» странный перевес в числе судей церковных. Где мой де Лучи? Где мой де Гланвилль?

— Мы не хотели нарушать их сон, ваше величество.

— Какая трогательная забота, — сказал Генрих с еще более добродушной улыбкой, от которой епископ поежился. — Ну и далеко продвинулись?

Губерт Уолтер, теперь стоящий возле короля, проворно протянул ему пергамент со своими записками.

Генрих отставил горшок с похлебкой и взял лист.

— Думаю, вы не станете возражать против моего интереса к делу. Ведь из-за него мои добрые, трудолюбивые кембриджские евреи заперты в крепости, без дела и доходов. Это прискорбно само по себе. Но для меня важно и другое: казна страдает неимоверно.

Сказав это, Генрих начал изучать записки секретаря. Все присутствующие почтительно молчали. Только дождь хлестал по ставням да собаки довольно поскуливали, грызя найденные под столом кости.

Аделия намаялась стоять. Ноги подкашивались от усталости, физической и душевной. Она не знала, как дальше развернутся события. Человек, который так просто одет и держится совсем не по-королевски, явно нагнал страху на церковных судей. Однако окажется ли он умнее и понятливее остальных?

Тем временем Генрих бубнил в тишине содержание пергамента:

— «Мальчик говорит, его похитила монахиня… закон не признает… хм… настойка опия… ночь с отшельницей…» — Король поднял голову. — Отшельницу пригласили для дачи показаний? Ах, простите, я забыл: у вас тут не суд, а так, разбор обстоятельств.

Это замечание разбудило надежды Аделии. Правитель бормотал дальше:

— «Симон Неаполитанский… утоплен из-за того, что имел при себе копии долговых расписок… холм Вандлбери… сброшена кем-то в яму…»

Дочитав до конца, он сурово уставился на судей.

Епископ Нориджский откашлялся и пролепетал:

— Как вы сами видите, ваше величество, обвинения против сестры Вероники — пустая напраслина. Никто не свидетельствует против нее…

— Кроме мальчика, — перебил Генрих. — Но он слишком мал, чтобы закон признал его слова. Стало быть, показания иноземки ничем не подкреплены. Как бишь ее зовут, Губерт?

— Аделия, сир.

Архидьякон быстро ввернул:

— За гнусную клевету против церкви эта женщина должна быть наказана! Прощение невозможно!

— Никакого помилования, — согласился Генрих. — Вздернуть, что ли, мерзавку? Вы как, не против? За ноги или за шею?

Архидьякон понял, что король издевается. Но сдаваться не пожелал:

— Эта женщина прибыла из-за моря в компании с жидом и сарацином. И вы позволите ей поносить святую церковь? По какому праву она тут бесчинствует? Кто послал ее сюда и зачем? Какой враг отправил иноземку сеять раздор в Англии? Не иначе как сам сатана кинул ее в наш мирный край!

— Собственно говоря, призвал, — ответил король. — Как и Симона Неаполитанского. А прислал ее сицилийский король. Из дружеского расположения ко мне.

В комнате наступила гробовая тишина, как после шумного схода снежной лавины. Дождь немного унялся, и теперь от церкви доносилось пение монахов.

Генрих впервые посмотрел на Аделию и встретился с ней глазами. Видя, что женщина ошарашена не меньше других, он широко улыбнулся и сказал:

— А вы и не подозревали, что это я вас сюда выманил?

«“Как бишь ее зовут, Губерт?” Каков лицедей!» — подумала Аделия.

Все, кроме короля, по-прежнему стояли, не получив разрешения сесть. Генрих, словно только теперь случайно заметил это обстоятельство, махнул рукой:

— Что вы ноги-то мучите? Садитесь. Разбираться будем долго и основательно… Как вы знаете, мои доходы исчезали с еще большей скоростью, чем дети в Кембридже. Горожане взбунтовались против евреев и загнали их в крепость. Словом, беда. Поэтому я призвал к себе своего друга Аарона Линкольнского. Да, епископ, вы его знаете, он давал деньги на строительство собора. «Аарон, — сказал я, — с Кембриджем надо что-то решать. Если ваш народ и впрямь лущит детей в ритуальных целях, то будем вешать. А если это творит кто другой, надо отыскать и наказать виновного». Кстати, насчет евреев. Позовите-ка сюда раввина. Я видел его в кухне. Чего ему там толочься? Раз тут у вас не святой суд, а так, разбирательство, Готче нам не помешает.

Никто не осмелился возразить.

Не обращая внимания на приведенного из кухни раввина, который нервно кланялся, король продолжал:

— Аарон все обдумал, навел справки и пришел с ответом. Говорит, нам нужно пригласить человека по имени Симон Неаполитанский. К вашему огорчению, милорды, он тоже жидовин. Однако знаменитый исследователь преступлений. По совету Аарона я попросил сицилийского короля, чтоб Симон прихватил с собой из Италии мастера смертоведения. — Генрих с улыбкой обвел глазами судей. — Уверен, вы все задаете себе вопрос: кто такой мастер смертоведения? Некромант? Или человек, изощренный в пытках? Нет, это умелец читать трупы, как книги. Из того, как именно были убиты кембриджские дети, можно определить, кто совершил преступление. Я, конечно, спросил Аарона, где Симон найдет такого мастера. Он ответил: в Салерно. Там преотличная медицинская школа, которая производит знатоков этой малоизвестной науки. Короче, я написал моему кузену, правителю Сицилийского королевства, и попросил его одолжить мне на время Симона Неаполитанского и мастера допрашивать мертвых. Но случились сразу две незадачи. Во-первых, меня не было в Англии, когда Симон Неаполитанский прибыл. Отлучался по военным делам, знаете ли. Во-вторых, в Салерно этому диковинному ремеслу учат, оказывается, и женщин. Но поскольку там при всей учености еще не умеют отличать Адама от Евы, то прислали мне не мастера смертоведения, а вас, сударыня.

Король бросил на Аделию добродушно-рассеянный взгляд. Глаза других не отрывались от него самого. К чему клонит Генрих Второй — добрейший государь, пока ему не наступили на мозоль?

— Поэтому, милорды, при всем желании ее повесить нам это не удастся. Чужая собственность. И предоставлена исключительно по родственной дружбе. Подданную сицилийского короля кузена Вильгельма мне должно вернуть в хорошем состоянии. — Он задумчиво поиграл бровями. — Прямо не знаю, что и делать, ваше преосвященство. Как ни крути, но эта женщина и еврей Симон уберегли от жуткой гибели кембриджских детей, выведя на чистую воду мерзавца, чья голова сейчас покоится в крепости, в ведре с рассолом. — Король перевел дыхание и покачал головой: — Может, учитывая это, мы ограничимся сотней кнутов?

Никто не ответил. Но Генрих и не ждал откликов.

— Боюсь, моему кузену, сицилийскому королю, — продолжал он уже совсем не ерническим тоном, — не понравятся ни сто кнутов, ни попытки обвинить доктора Аделию в колдовстве и клевете. — Повышая голос, Генрих жестко добавил: — Да и мне это не понравится!

«Спасибо, — подумала Аделия. — По гроб ваша должница. Да только сможете ли вы, великий Плантагенет, добиться суда и осуждения преступной монахини?»

В трапезную шумно вошел сэр Роули и громко, через весь зал сказал:

— Простите, ваше величество, что заставил вас ждать.

Встретившись глазами с королем, Пико кивнул.

Аделия поняла: эти двое в сговоре.

Сэр Роули встал рядом с настоятелем Жоффре. Мокрый от дождя плащ ее возлюбленного пах свежим воздухом. До этого Аделия переживала, что стоит перед судьями в изодранном на груди платье и, как шлюха, с непокрытой головой. Она не успела сменить наряд, а головной убор потеряла в каменоломне. Но сейчас ей было до странного приятно, что сэр Роули видит ее такой. Перед возлюбленным она бы тут же, при короле, разделась донага. Только попроси. «Да, я твоя, бесценный Роули. Бери меня где угодно и как угодно. Я горда тем, что я твоя женщина!..»

Генрих поманил в центр зала самую толстую из монахинь:

— Ты, сестра, поди сюда.

Настоятельница Джоанна проводила смущенную Вальпургу настороженным взглядом. Молившаяся Вероника даже глаз не подняла.

— Расскажи мне, сестра, чем занимаешься в обители. Говори правду. Ничего не утаивай. Обещаю, худого не будет.

Это было сказано так просто и сердечно, что Вальпурга приободрилась:

— Живем скромной жизнь, ваше величество. Творим молитвы, бережемся греха и неустанно работаем. Я иногда вожу съестное анахоретам…

Тут она осеклась, боясь сказать лишнее.

Аделия сообразила, что плохо знающая латынь Вальпурга, возможно, не поняла большую часть предыдущих разговоров. И сейчас ее затруднял поиск латинских слов.

— Мы все положенные часы молитв держим. Почти никогда не пропускаем, почти…

— А еда хорошая? Хватает?

— О да, — сказала Вальпурга. — Мать Джоанна часто охотится, и нам перепадает даже оленина. Так что не жалуемся. И свиньи, и коровы, и огород…

— А чем еще ты занимаешься?

— На мне уход за ракой с мощами святого Петра: я ее начищаю, принимаю мзду и подарки паломников, делаю амулеты на продажу…

— Ты, верно, лучшая мастерица в монастыре.

— Куда мне! Мои образки хороши, но сестра Вероника искусней. И покойная сестра Оделия была меня не хуже.

— Небось каждая делает на свой лад? — ласково осведомился король.

— Конечно.

— А можешь ты за монетку отличить, которые твои, а которые Оделии или Вероники?

Ай да король! По коже Аделии забегали мурашки. Она пыталась поймать взгляд сэра Роули, но тот упрямо отводил глаза.

— Для вас я и даром сделаю, — ответила Вальпурга. — Запросто. А на что вам?

Генрих улыбнулся.

— Ну-ка, сэр Роули, что вы там принесли?

Сборщик податей протянул королю мешок с фигурками. Тот стал вынимать их одну за другой.

— Твоя?

— Нет, сестры Оделии.

— А эта?

— Магдалены. А та — сестры Вероники.

— Ну-ка, настоятель! — позвал король.

Настоятель Жоффре передал королю мешок, полученный от брата Гилберта.

— А эти амулеты кто сделал?

Вальпурге явно нравилась эта игра.

— Это тоже работа Вероники.

— Ты уверена?

— Голову на отсечение даю. Она делает особенные фигурки. Покойной сестре Оделии они казались немного языческими, но мы в них ничего дурного не видели.

— Да уж, — мягко сказал король и повернулся к Жоффре: — Что ж, настоятель, теперь вам слово.

Тот обратился к судьям:

— Милорды, эти амулеты были найдены на детских трупах неподалеку от холма Вандлбери. Сестра Вальпурга признала в них фигурки, сделанные обвиняемой монахиней.

Все взгляды устремились на Веронику.

Аделия от напряжения затаила дыхание. Улика не могла стать решающей. Веронике ничего не стоило придумать десяток убедительных отговорок. То, что фигурки были изготовлены ею, практически ничего не доказывало. Хотя само по себе их вовлечение в дело было умным ходом.

Однако для настоятельницы Джоанны это было однозначным доказательством. Она побелела и смотрела на свою протеже расширенными от ужаса глазами.

Вероника, похоже, тоже сочла улику неоспоримым доказательством вины.

Несколько мгновений она молчала, растерянно глядя в пол. Затем вскрикнула, подняла голову и сложила руки в мольбе:

— Защитите меня, милорды! Вы думаете, его съели собаки. Но он там, наверху. Смотрит на меня!

Все разом посмотрели туда, куда показывала Вероника. Но увидели только клочок неба за закрытыми ставнями. Тем временем монахиня рухнула на пол и забилась в судорогах.

— Он вас всех покалечит! — кричала она. — Когда я ему не покоряюсь, он меня бьет и мучит, бьет и мучит. И когда он входит в меня, я корчусь от боли. Он жестокий и беспощадный. Ради всего святого, спасите меня от сатаны!