О моём времени

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

На сессии Верховного Совета республики, состоявшейся в конце ноября 1987 года, во время перерыва ко мне подходили группы депутатов. Это были рабочие, чабаны, механизаторы, партийные, советские работники, деятели науки и культуры. С каждым из них я был хорошо знаком и подолгу работал вместе на производстве, в Академии наук, в Совете Министров и Центральном Комитете Компартии Казахстана. В нашей совместной работе, может быть, не так все получалось, как мы хотели, не все шло гладко. Но мы были уверены в своей правоте и твердо стояли на Своих позициях, преданно выполняли задания партии. Трудились, словом, с полной отдачей сил и ответственности не боялись.

Товарищи, с которыми я беседовал, в конце нашего разговора спрашивали, чем я сейчас занят? Я отвечал: ну, какие, мол, могут быть заботы у пенсионеров? Много читаю, размышляю о прошлом, о сегодняшнем дне, вспоминаю друзей-соратников, многие из которых, увы, ушли из жизни. Мои собеседники, будто сговорившись, высказывали пожелания, которые сводились к одному: у вас большой опыт партийной, государственной деятельности, а потому напишите о своем жизненном пути. Ведь он связан, убеждали они, с историей экономического и культурного развития нашей республики за довольно длительный период. И подчеркивали, что это важно именно сейчас, на переломе, когда мы вглядываемся в историю нашей республики, и поэтому необходим тщательный и глубокий анализ ее развития. А ведь ни для кого не секрет, что социально-экономическое развитие Казахстана изучалось, рассматривалось и проводилось в жизнь Центральным Комитетом КПК, который я возглавлял продолжительное время.

Мы являемся участниками многих значительных дел и героических свершений, происшедших и происходящих в республике. К сожалению, в последнее время появился ряд статей, в которых о прошлом Казахстана говорится только в негативном плане. И удивляет, что авторы этих статей в недавнем прошлом писали прямо противоположное. Им, видно, все равно, восхвалять или хулить, лишь бы попасть в тон.

В связи с Тем, что в этих выступлениях и статьях много путаницы, а главное мало честности, считал бы необходимым сделать кое-какие выводы из нашего исторического опыта, взвесить, выверить стратегию и тактику перестройки. В своей работе хотелось бы отобразить важнейшие события в истории республики предельно объективно, без конъюнктурных издержек, другими словами, рассказать о том, как это было в действительности. Оговорюсь сразу: несмотря на большую работу, которую проводят партийные и советские органы республики по переводу народного хозяйства на новые рельсы, она еще не отвечает духу времени. Требуется напряженная работа по перестройке, а решение этих ответственных задач немыслимо без обмена опытом, без использования всего, что было у нас хорошего в прошлом и что есть в настоящем.

Перед началом вечернего заседания сессии ко мне подошел депутат и, считая себя вправе говорить от имени горняков, обогатителей, металлургов и всех трудящихся Балхаша, сказал: «Почти все ваши доклады, выступления, статьи печатались во многих изданиях страны, а некоторые за рубежом, но без вашей биографии. Было бы хорошо, чтобы вы обратили на это внимание и Вспомнили товарищей, которые работали с вами вместе».

На эту тему со мной не раз заговаривал известный поэт и общественный деятель Олжас Сулейменов. Он убеждал (и, как видите, убедил!), что моя биография, моя жизнь позволят глубже и масштабнее понять многообразие процессов, происходивших в нашей республике.

Следуя этим советам, я решил построить свои воспоминания, основываясь на своих биографических данных, соблюдая принцип временной последовательности.

Как известно, 16 декабря 1986 года состоялся пленум ЦК КПК. На пленуме я был освобожден от обязанностей первого секретаря ЦК КПК в связи с уходом на пенсию. Завершилась моя более чем пятидесятилетняя активная деятельность. А значит, и пришло время подвести главные итоги.

Свыше сорока лет ЦК КПСС оказывал мне высокое доверие и большую поддержку в моей практической деятельности,

В разное время мне поручали возглавлять крупные предприятия цветной металлургии, быть у истоков создания мощной медной промышленности страны. Была оказана большая честь — меня избрали академиком АН республики и ее президентом. По рекомендации комсомольской организации, членом которой я был с 1927 года, секретаря парткома Коунрадс-кого рудника Ильина и передового рабочего Абжанова в 1939 году был принят в члены партии. С этого незабываемого в моей жизни года я постоянно избирался в вышестоящие партийные органы. Партия доверила мне поработать в ЦК КПК и Совете Министров республики в течение 42 лет. За это время с небольшим интервалом проработал в должности первого секретаря ЦК КПК 25 лет. Дважды назначался Председателем Совета Министров КазССР. С IV съезда КПК по XVI включительно входил в состав ЦК КПК. Избирался делегатом XIX и всех последующих съездов партии, включая XXVII съезд КПСС. На XX и всех последующих съездах избирался членом ЦК КПСС. На XXIII съезде был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК, на XXIV, XXV, XXVI, XXVII съездах - членом Политбюро ЦК. В общей сложности в составе Политбюро ЦК находился 21 год. Являлся депутатом Верховного Совета СССР, с 3 по 11 созыв включительно. В течение 25 лет был аденом Верховного Совета СССР, аденом Президиума Верховного Совета Казахской ССР состоял с 1960 года до июня 1987 года.

Выполняя поручения ЦК и Президиума Верховного Совета, выезжал в ряд социалистических и капиталистических стран, возглавлял партийные и парламентские делегации. Мне выпало большое счастье работать, встречаться, слушать видных деятелей нашей партии и государства, международного рабочего и коммунистического движения. Приходилось беседовать с крупными государственными и партийными деятелями капиталистических стран.

Хочу сразу сказать, что о масштабных изменениях в экономической, культурной жизни республики за указанный период невозможно рассказать в пределах данной книги.

Поэтому своей целью я поставил постараться рассказать о главных событиях, происшедших в жизни республики и страны в общей форме, не вдаваясь в описание отдельных подробностей. Еще хочу сказать, что я не писатель и не историк и моя работа не претендует на какое-то художественное повествование или историческую хронику.

Я решил систематизировать и обобщить свой более чем пятидесятилетний опыт партийной, государственной, хозяйственной и научной деятельности. Надеюсь, что мои записки напомнят моим товарищам и друзьям о нашей совместной работе, о незабываемом времени социалистического строительства в Казахстане. Память бережно хранит те переломные моменты, происшедшие в истории республики, которые определили и явились решающей базой ее дальнейшего развития.

У каждого политического деятеля наступает в жизни момент, когда он должен принять самое ответственное и, не скрою, очень трудное для себя решение: пора уходить в отставку.

Я не сомневался, что мое заявление об уходе на пенсию будет принято, и порукой тому было много разных и веских причин. О нюансах я расскажу, наверное, позже, но тогда, в декабре, мой Опыт подсказывал мне: нужно лететь в Москву и встретиться с М. С. Горбачевым.

И вот я в Москве. Остановился в гостинице «Казахстан», которая была, кстати, построена силами нашей республики рядом с Казахским представительством на Чистых прудах, напротив памятника Грибоедову и станции метро «Кировская». На следующее утро в Кунцевской больнице я проведал жену, Зухру Шариповну. Из больницы приехал на Старую площадь в ЦК и поднялся на пятый этаж, где находился кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС. Я шел по знакомому коридору в хорошо известный мне кабинет Генсека. Здесь в свое время работал Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко. Было время, когда в этом кабинете Хрущев и Брежнев с моим участием принимали немало решений о помощи Казахстану, касающихся развития его экономики, культуры и науки. Вспомнилось, как в начале 1955 года Н. С. Хрущев благословлял меня здесь на должность Председателя Совета Министров Казахской ССР.

Но на этот раз я шел к Генсеку с личным вопросом. Горбачев встал из-за стола, как всегда во время наших встреч, тепло поздоровался. Затем мы сели за длинный стол, где обычно сидят присутствующие на совещаниях. После взаимных приветствий, не растягивая разговор, я положил ему на стол свое заявление. В заявлении было сказано, что ЦК КПСС вот уже несколько десятков лет оказывал Мне большое доверие, поручая весьма ответственную и почетную работу. За оказанное высокое доверие я выражаю свою сердечную благодарность ЦК, Политбюро и Генеральному секретарю, но в настоящее время мое здоровье и возраст не позволяют мне плодотворно трудиться на этом посту, поэтому прошу рассмотреть вопрос о моем уходе на пенсию.

Горбачев, на мой взгляд, к такому разговору был достаточно уже подготовлен и сказал, что он поддерживает мое предложение и заявление мое вынесет на рассмотрение Политбюро. Далее он сказал, что большая занятость не позволит ему принять участие в работе пленума ЦК КПК, а потому в Алма-Ату прибудет Разумовский.

Признаюсь, что в душе я надеялся, что Генсек спросит меня, кого бы я хотел рекомендовать на свое место. Он не спросил. Тогда я сам задал ему вопрос. Горбачев довольно сухо сказал: «Решение этого вопроса оставь нам. В республику будет рекомендован и направлен хороший коммунист».

Перед моим уходом он сказал, что обеспечит жильем в Москве. Я поблагодарил его за заботу и ответил, что не собираюсь никуда переезжать и буду жить в своем родном городе. Тепло прощаясь со мной, Горбачев сказал: «Будете в Москве, обязательно заходите». На том и расстались. Вечером я вылетел в Алма-Ату.

В кабинете, который я занимал в ЦК, собрал подаренные мне книги от писателей, деятелей науки и культуры и отправил их домой. Из Москвы никто не тревожил, да и в Алма-Ате, по всему чувствовалось, ждали перемен, и потому напряжение последних лет резко поубавилось. На заседание Политбюро меня не вызывали, но просьбу удовлетворили. После получения решения я собрал бюро ЦК КПК и сообщил товарищам об уходе на пенсию. От имени бюро выступил С. Мукашев и поблагодарил за совместную работу. Ну, а 16 декабря состоялся пленум ЦК. О его работе, его последствиях читатели узнают в одной из заключительных глав.

НЕМНОГО О ПРОШЛОМ

... Я коренной житель Верного, ныне Алма-Аты. Очень люблю город моего детства и юности, имеющий свою, хоть и небольшую, но богатую историю. В 1854 году на месте разрушенного войсками и набегами древнего казахского поселка Алматы, разместившегося на северном склоне Заилийского Алатау, было заложено укрепление «Заилийское», переименованное позже в Верное. В 1867 году Верный приобрел статус города и стал центром Семиреченской губернии. После революции в 1921 году город получил свое первоначальное имя по предложению Ураза Джандосова, видного партийного и государственного деятеля. В 1924 году он стал центром Семиречья. Когда построили Турксиб, столицу Казахстана перевели из Кзыл-Орды в Алма-Ату. Не только алмаатинцы, но и гости — наши и зарубежные — считают казахстанскую столицу одним из красивейших городов страны. Город-сад отметил 8 декабря 1981 года рождение миллионного жителя...

Каждый человек должен знать свою родословную. Не уходя в глубокую древность, могу только сказать, что мои предки берут свое начало от Байдыбека, джигита Старшего жуза. Мое ближайшее генеалогическое древо выглядит следующим образом:

Жолым

Нурмамбет

Азнабай

Конай

Джетибай

Жумабай

Минлиахмед

Динмухамед

Мои предки были животноводами и жили на берегах реки Курты и Или в районе Куйгана. В прошлом это место называлось — Нижнеилийская волость Верненского уезда Семиреченской губернии. Ныне территория Балхашского и Куртинского районов Алма-Атинской области.

У моего прадеда Азнабая было четыре сына. Семейное предание не сохранило причину разлада Азнабая со своими сородичами. Но однажды он снял весь аул и через Или по юго-восточному берегу Балхаша добрался до Аягуза, а оттуда откочевал на земли рода тобыкты. Впоследствии он прижился на новом месте и женил своего второго сына Коная на тобыктин-ке. У Коная родились сын Жумабай и дочь Булонтай. После смерти Азнабая тобыктинцы начали притеснять Коная и его родичей. Конай принял решение со своими близкими перекочевать и вернуться на свои земли в Семиречье. Однако тобыктинцы не позволили Конаю увезти с собой жену и дочь. Разместив всех своих одноаульцев на родных землях, Конай в поисках лучшей жизни переезжает на правый берег реки Алмаатинки, отдаст своего сына Жумабая на учебу в мусульманскую школу.

Однажды Конай выехал на Курты к родственникам и в пути, как гласит предание, был вероломно убит во время молитвы. Чтобы сохранить род и наследие Коная, жену его умершего старшего брата Бокеша по имени Кырыжмлкы отдали замуж за третьего сына Азнабая Шолака. Они и занялись воспитанием моего деда Жумабая.

Жумабай хорошо учился в школе, затем поехал учительствовать в родные края. В 1904 году через Турцию уехал в Саудовскую Аравию и совершил паломничество в Мекку и Медину. В 1905 году он вернулся домой через Индию и Афганистан. Хадж Жумабая занял восемь месяцев. В 1886 году у него родился сын Минлиахмед. Его, четырнадцатилетнего мальчика, Жумабай устроил на работу к алмаатинскому купцу И. Габдулвалиеву. До Октябрьской революции он работал по найму у этого купца. Мои родители не имели никакого образования.

После Октября до ухода на пенсию отец работал в сельскохозяйственных и торгующих организациях Алма-Атинской области. Сам научился грамотно читать и писать по-русски и по-казахски.

Мать, Зухра Баировна, родилась в бедной крестьянской семье в селе Чилик (Зайцовка) Чиликского района. Родители мой прожили совместно свыше семидесяти лет. Мать умерла в возрасте восьмидесяти шести лет в 1973 году.

Доброй памятью всегда вспоминаю своего дядю А. Б. Чимбулатова. Он был одним из организаторов комсомола и участником борьбы за установление Советской власти в Семиречье, Верном. Затем работал секретарем Алма-Атинского укома Компартий Туркестана, первым секретарем Алма-Атинского горкома партии, первым секретарем Джаркентского укома ВКП (б). Работая в Северо-Казахстанском обкоме партии, начальником политотдела «Каззолото» и Омской ж. д., был незаконно репрессирован и погиб в 1938 году. В 1954 году А. Б. Чимбулатов был посмертно полностью реабилитирован. Надо сказать, что именно он настойчиво рекомендовал мне вступить в комсомольскую организацию.

Отец умер в 1976 году, не дожив до девяноста лет трех Месяцев. Наша семья жила в Верном на Саркандской улице в доме Иванова (в Большой станице), где я родился 12 января 1912 года. Через два года отец построил небольшой домик на Старокладбищевской улице, 39. Она получила свое название потому, что в се северной части находилось старое кладбище (сейчас в этом районе расположен вокзал Алма-Ата II). После этого улицу назвали Вокзальной, затем проспектом Сталина, ныне — это Коммунистический проспект. Наш старый дом, где Прошли мои детские годы, давно снесен, на его месте построен большой дом с магазином по продаже электротоваров. Недалеко от нашего дома находилась Узбекская мечеть. В дни мусульманских праздников — ураза-айт, курбан-айт — отец брал меня с собой в мечеть. Пока шла молитва (намаз), мы, тогда 7 — 8-летние мальчишки, бегали по мечети, забирались на минарет и оттуда с большой высоты смотрели на город. После молитвы возвращались домой в приподнятом настроении.; Самым приятным было празднование курбан-айта. Отец по обычаю резал барана (курбан-шалу). Сначала из туши вырезалась грудинка и тут же поджаривалась на костре. Затем всем членам семьи раздавали по кусочку и после этого приступали к чаепитию. Кстати, к празднику готовились заранее и в нашем доме всегда жарили баурсаки, готовили и другие лакомства.

Помню все достопримечательности старого Верного. Дом губернатора, здание Военного собрания, дом Дворянского собрания, Кафедральный собор, Покровскую церковь, мечети, купеческие лабазы и магазины, бараки, глинобитные, деревянные дома в один, редко в два-три этажа, ни одной асфальтированной дороги, на пыльных улицах бессчетное количество лошадей и ишаков, день и ночь струящаяся вода в арыках, над которыми поднимались в пышной зелени тополя и карагачи — вот характерный облик города Верного. Деревянные дома в городе строились неслучайно. После разрушительного землетрясения 10 июня 1887 года из 1799 зданий уцелело только одно, стихия привела к необходимости горожан строить лишь деревянные здания. Надо отдать должное основателям города за стройную Планировку улиц, заботливое и богатое их озеленение. Первым губернатором Семиречья был генерал Г. А. Колпаковский, и то, что город стал садом, во многом связано с его именем. За каждое высаженное дерево он платил горожанам по гривеннику, а кто не высаживал деревья в указанном месте или губил их, публично наказывался плетьми. Сопровождавшие генерал-губернатора казаки приговор тут же приводили в исполнение.

Город, можно сказать, зеленел прямо на глазах.

Весь город практически разместился в таких параметрах: со стороны гор — улица Арычная (ныне проспект Абая), с севера — станция Алма-Ата II, с запада — Весновка и с востока — Пугасов мост и ниже по речке до Малой станицы. Все остальное за этими пределами — огороды, поля, а кое для кого и охотничьи угодья.

Небольшой был город, но очень своеобразный и шумный. Жизнь ключом била вокруг базаров, с постоялыми дворами, кузнечными рядами и великим множеством мелких лавочек с различной хозяйственной утварью и столовых-забегаловок (ас-хана), в которых зазывали и приглашали отведать блюда национальной кухни или просто горячую свежеиспеченную лепешку.

Учился я в школе первой ступени № 19 им. Чернышевского, которая находилась на Алма-Атинской улице (теперь Емелева); позже она была ликвидирована и снесена. После окончания четвертого класса учился в 14-й школе (второй ступени), школа находилась на территории ныне действующей кондитерской фабрики.

Годы учебы в школе запоминаются надолго. Хорошо помню свою первую учительницу Анну Павловну, которая учила меня русскому языку и грамоте по букварю. Встретились мы через много лет, в 1955 году, когда я работал председателем Совета Министров КазССР, она позвонила мне и попросила принять ее. Я послал за Анной Павловной машину, и мы долго беседовали с доброй старой учительницей, вспоминая далекую пору моего детства и годы учебы в школе. Потом она обратилась с просьбой — помочь ей улучшить жилищные условия, и я удовлетворил ее просьбу.

Моя память хранит чутких и мудрых учителей нашей школы № 14: русского языка — Л. А. Федулову, математики — С. И. Соколова, физики — А. А. Астраханцева, И. П. Масленникова, географии — Тугарина, естествознания — Б. Н. Дублицкого, обществоведения — Е. Войцеховского. До сих пор благодарен учителям-наставникам за душевную щедрость, мудрые наставления, за знания. С особой симпатией вспоминаю учительницу Любовь Александровну, которая много сил положила на то, чтобы я успешно освоил русский язык.

Чем еще запомнилась школа тех лет? Беззаветность, самоотверженность учителей словно током пронизывала нас, и мы, молодые люди, со своей стороны с огромным желанием тянулись к знаниям. Отличником я, увы, не был, но трудные науки постигал с превеликим удовольствием. Учились мы вместе с девушками, нравы в школе были, конечно, построже нынешних, жили дружно, во всем помогали друг другу. В ту пору в нашей школе практиковали бригадный метод обучения. Это когда ученики с хорошими знаниями брали «на буксир» отстающих и, как правило, такая помощь приносила хорошие результаты. Как ни странно, но именно в школьные годы я решил стать... горным инженером. По тем временам профессия для казахов редчайшая.

Меня вдохновлял образ первого крупного инженера-каза-ха Мухамеджана Тынышпаева, окончившего в 1906 году Петербургский институт инженеров путей сообщения, который был одним из активных участников строительства Турксиба. Я дружил с его сыном Ёскендером, который впоследствии стал известным оператором-художником республиканской киностудии. Наша дружба продолжается и по сей день.

После школы я работал статистиком в секторе районирования Госплана республики, а вечерами учился на курсах по подготовке в институт.

ГОДЫ УЧЕБЫ

В 1931 году приехал в Москву с путевкой крайкома комсомола Казахстана для поступления в Московский институт цветных-металлов и золота. Дорога в столицу занимала тогда шесть-семь суток. Поразили меня, помню, необъятные просторы Казахстана. И тоскливая безжизненность его степей: от станции до станции глазу не за что зацепиться.

Остановился я у старшей сестры Амины Ахмедовны. Ее муж А. Туркебаев был в то время слушателем Коммунистического университета им. Свердлова, членом партии с 1920 года. Начиная свою деятельность в годы гражданской войны в 1918 году, был командиром партизанского отряда, боровшегося с белоказаками, участвовал в разгроме банд анненковцев. В 1924 — 1930 годах он работал ответственным секретарем Талды-Курганского, Алма-Атинского уездных комитетов партии, а затем инструктором Казахского крайкома ВКП (б). Потом он трудился начальником управления кадров и уполномоченным по делам высших школ наркомата земледелия КазССР. На этой работе он погиб от рук бандитов на станции Сарыозек.

Мои родственники жили на улице Воздвиженка, 5, где сейчас размещен архитектурный музей имени Щусева. После принятия в институт я переехал в общежитие, которое находится на Сретенке, в Панкратьевском переулке в магазинном помещении с огромными витражными окнами, выходящими на Садовое кольцо. Хорошо была видна из нашей комнаты еще не снесенная Сухарева башня. Через месяца два нас переселили в 4-й студенческий городок «Дом коммуны» недалеко от Донского монастыря. Последние годы учебы я жил на четвертом этаже в 418 кабинете северного крыла.

В то время, когда я учился в Москве, у нас проводились так называемые университеты культуры. Каждый Выходной день перед студентами выступали Выдающиеся личности страны: писатели, артисты, ученые. Для нас, будущих горных инженеров, такие встречи были настоящим праздником. Я помню, как, затаив дыхание, мы слушали Таирова и Качалова, Русланову и Церетели, поэтессу В. Инбер и др. Наверное, благодаря университетам культуры мы с моим товарищем Бакаевым стали заядлыми театралами. Хотя на всех спектаклях нам приходилось сидеть, на галерке, Мы стремились побывать в разных театрах Москвы. Особенно мы любили МХАТ: «На дне» с Качаловым, «Анна Каренина» с Тарасовой, «Царь Федор Иоаннович» с Хмелевым. Мы посмотрели почти весь репертуар МХАТа того времени, где играли и другие блистательные актеры: Москвин, Тарханов, Яншин, Андровская, Степанова и другие.

Нельзя сказать, что жили мы, студенты впроголодь. Получали не ахти какую стипендию (по-моему, 45 рублей) и первым делом покупали талоны на трехразовое питание. Ни о каких застольях да еще с горячительными напитками и речи быть не могло. А ведь мы еще умудрялись и на театр сэкономить, и на кое-какую одежду. Да ведь еще на займы подписывались. Как мы выкручивались — ума не приложу! Из дома помощи не получали. Да и на какую помощь можно было рассчитывать, если у нас, на нашей родине, свирепствовал страшный голод.

Моя учеба в Москве совпала с тяжелейшим периодом в жизни республики и страны — периодом принудительной коллективизации. Сведения о крайне тяжком положении народа доходили до нас, московских студентов. Я получал письма от родителей, в которых рассказывалось об огромных бедствиях жителей аулов и сел, страдающих и погибающих от голода. О масштабах развернувшейся беды я мог судить сам, когда приехал к родителям на каникулы в село Тургень Энбекши-Казахского района Алма-Атинской области. Здесь в 1932 —1933 годах множество людей погибло от голода в селах Балтабай, Маловодное и в аулах района.

Студентов из Казахстана очень тревожили вести из родных мест. По инициативе казахского землячества (была такая организация) состоялось собрание в помещении кинотеатра «Колизей» (ныне театр «Современник») на Чистых прудах. Студенты требовали правдивой информации о положении дел в республике. В Москву приехал секретарь Казахского крайкома Кохиани, чтобы успокоить студентов. Но не тут-то было: студенты располагали более достоверной информацией и разговор получился очень резкий. Слушатели из коммунистического университета имени Свердлова, что называется, по полочкам разложили доводы Кохиани и посчитали информацию секретаря крайкома необъективной и нечестной. Очень ярко выступил студент О. Джандосов (брат У. Джандосова). Он сказал, что, находясь на практике в республике, посетил ряд геологоразведочных партий и перед его глазами открылась страшная картина всенародного бедствия-— голода. Кохиани чувствовал себя весьма неуютно под градом критики. Мы тогда еще не знали, что о великих страданиях казахского народа Сталину было отправлено «письмо пятерых»: Г. Мусрепова, М. Даулеткалиева, Е. Алтынбекова, М. Гатаулина, К. Куанышева. Письмо, как и следовало ожидать, оказалось без последствий. Равно как и обращение к «вождю народов» видного государственного деятеля Турара Рыскулова.

Сложившаяся обстановка в республике очень сильно влияла на учебу и настроение студентов. Многие из них возвращались домой. После собрания не было принято никакого решения. Да и какое решение могли мы принять? Прекратить голод? Помочь Казахстану продуктами? Миллионы голодающих и бедствующих были и в других регионах страны. В этом мы убедились, находясь на практике в 1933 году на Дегтярском руднике, на Урале. Сюда согнали огромное количество раскулаченных и жили они в крайне тяжелых условиях, нищенски. А ведь еще и работали! Возвращаясь с практики в Москву, мы не смогли купить железнодорожных билетов и три дня провели в Свердловске (Екатеринбурге). Мы, трое студентов, жили у родственников одного шахтера, с которым познакомились в Дегтярке, на улице Московской, дом 24. А там положение было катастрофическим...

Свердловск запомнился мне и одной страшной экскурсией. Я имею в виду ипатьевский дом, где были расстреляны царь и его семья. Сейчас трудно в это поверить, но эта экскурсия пользовалась в городе популярностью. Люди приходили в дом, рассматривали стены со следами пуль и кровавых пятен. Трагедия, которая здесь разыгралась, теперь подробно описывается во многих журналах и газетах.

НА БАЛХАШЕ — КОУНРАДЕ

В июле 1936 года, окончив горный факультет Московского института цветных металлов и золота, я получил направление на Коунрад-Балхашскую стройку. Здесь началась моя настоящая трудовая деятельность. Новичком в этих краях я не был. С Коунрадом и его людьми был знаком еще с середины прошлого года, когда проходил здесь практику в течение пяти месяцев. Работал я тогда десятником только что созданного восточного отвала. Работал и копил материал для дипломной работы на тему: «Определение мощностей Коунрадского карьера для производства 90 тысяч тонн черной меди в год». Диплом защитил с оценкой «отлично». Сложилось так, что мои первые шаги накрепко были связаны с развитием цветной металлургии Казахстана. И я по сей день горжусь, что я — один из участников зарождения в стране мощной медной промышленности в Центральном Казахстане, а затем и свинцово-цинковой промышленности в Рудном Алтае.

Мы, люди старшего поколения, хорошо помним, в каких невероятно трудных условиях зарождались и создавалась промышленные центры Казахстана. Многие стройки начинались с нуля в совершенно необжитых пустынных и полупустынных районах республики. К тому времени я возвращаюсь не только потому, связано с сегодняшними днями, но и потому, что пройденный путь стал для нас бесценной школой жизни, самым главным университетом.

Еще будучи студентом я знал, что Наркомат тяжелой промышленности принял решение построить Балхашский медеплавильный комбинат. Он поднимался на северном берегу озера Балхаш, и планировалось, что он станет крупнейшим в стране комбинатом по выпуску меди. Совет Труда и Обороны СССР подчеркивал, что строительство комбината по своему значению приравнивается к Магнитогорску. И потому, как тогда говорили, сооружение комбината стало делом всей партии и народа.

Стройка была взята под особый контроль Наркомата. Академия наук СССР обратилась к научно-техническим работникам страны, чтобы те личным участием помогли строительству. В газете «За индустриализацию» часто появлялись статьи с призывом: «В бой за Балхаш!»

Крупных объектов в нашей республике возводилось немало, и студенты-казахстанцы хорошо знали, что делается в Риддере, Зыряновске, Чимкенте, Текели, Джезказгане, на золотодобывающих предприятиях республики, как развертываются геологоразведочные работы на поиск полезных ископаемых.

Мы прекрасно знали, насколько велики богатства необъятного Казахстана. Его земля простирается от Каспия до Алтая, от гор Алатау и Каратау до Западно-Сибирской низменности. Она полна несметными сокровищами, ее разрезают бурные реки, над ней вздымаются высокие горы. Нас, студентов-казахстанцев, занимали мысли о том, как наилучшим образом поставить эти богатства на службу народу, населяющему эту республику. И когда мне предложили ехать на работу в Прибалхашье, путевку я принял с радостью и отправился на стройку с большим желанием. Главной сырьевой базой будущего медеплавильного гиганта было Коунрадское месторождение меднопорфировых руд.

Еще в глубокой древности люди добывали медь в Центральном Казахстане. Но, конечно же, выбирали они то, что лежало на поверхности. Первую официальную заявку на Коунрадское месторождение сделал купец А. Деров в 1901 году. Чуть позже заявки посыпались от десятков промышленников и предпринимателей. Они скупили за бесценок у местных баев землю, тем самым сделав заявку на разработку.

После революции на Прибалхашье обратил свой дальновидный взор английский предприниматель Лесли Уркварт.

В 1928 году он писал в Москву: «Не дадите ли мне возможность поковыряться в Киргизской степи, около Балхаша и дальше? Раньше чем через 50, а может, и 100 лет вы этими местами все равно не займетесь. А я поищу. Может быть, что-нибудь найду».

Но англичанин сильно ошибался в своих прогнозах. 2 августа 1929 года Совет Труда и Обороны СССР принял постановление «О перспективах развития цветной металлопромышленности». Сразу же, в 1929 году, в Прибалхашье начались буровые разведочные работы. В Коунраде, например, в первые три года на разведку было затрачено около двух с половиной миллионов рублей. Идя на такие по тем временам громадные затраты, руководители отрасли надеялись на то, что они с лихвой окупятся. Так и случилось.

Первое геолого-экономическое обоснование Коунрада дал инженер-геолог М. П. Русаков, проводивший разведку в этом районе еще в 1928 году и доказавший, что Коунрад по своим запасам превосходит все известные тогда медные месторождения. М. П. Русаков был крупнейшим геологом, он первым в Советском Союзе начал изучать медно-порфировые руды. Он открыл Коунрадское, Семизбугинское, Карагайлинское, Кайрактинское и другие месторождения цветных и редких металлов и железных руд.

Профессор, академик АН КазССР, заслуженный деятель науки и техники республики М. П. Русаков был замечательный человек, обладал глубокими знаниями в своей области. Я часто с ним встречался, работая в АН КазССР и когда был председателем Геологического совета Казахстана. Он один из признанных пионеров геологической науки и всей геологической службы Казахстана. Его именем назван минерал ванадия — русаковит.

... После защиты дипломного проекта 2 июля 1936 года на ученом совете института я уехал в Алма-Ату. Погостил у родителей и собирался к месту работы. Самолеты в то время между Балхашом и Алма-Атой летали редко, пришлось ехать поездом: Алма-Ата — Семипалатинск — Новосибирск — Петропавловск — Караганда. Чуть не пол страны объехал, чтобы прибыть в Балхаш, до которого от Алма-Аты чуть больше пятисот километров!

В старой Караганде задержался на сутки, ждал самолет, жил на базе, где мне купили билет, и 7-го августа прилетел в Балхаш. (И тут пятьсот километров). Из аэропорта я дозвонился до приемной директора рудника. Мне ответили, что надо ждать машину, которая после разгрузки руды на фабрике вернется через аэропорт и довезет куда надо.

Машину пришлось ждать очень долго. В аэропорту познакомился с инструктором горкома партии А. Г. Нейманом. Впоследствии нам пришлось работать вместе: он был избран секретарем парткома рудника и какое-то время был его управляющим. Это был очень энергичный человек, хороший специалист, требовательный администратор. В период войны я не раз встречался с Нейманом. Будучи уполномоченным ЦК в Ленгере (а он в то время работал первым секретарем вновь образованного Ленгерского райкома партии Южного Казахстана), я вновь и вновь убеждался, что коммунистам его склада практически любые задачи по плечу...

В указанный в путевке срок — 7 августа я прибыл в Коун-рад. Остановился я у своего товарища Заутбека Булатова, который прибыл чуть раньше и поселился в небольшой комнате в землянке. По тем временам жилье вполне приличное. Угостил меня Заутбек чаем и за разговорами вспомнили мы прошлогоднюю практику.

Сооружение медного гиганта и его сырьевой базы проходило с большими трудностями. Мы ехали тогда на поезде до 32 разъезда Турксиба, от разъезда до юго-восточного берега озера была проведена 12 км ж/д ветка до Бурлютюбе.

Для доставки основной части грузов на стройку в Бурлю-тюбе были сооружены необходимые объекты, в разобранном виде было доставлено несколько пароходов, и Бурлютюбе превратилось в одну из основных баз Прибалхашья. Одновременно на севере Коунрада были организованы пункты на ж/д станциях Караганды и Спасска, с этих пунктов оборудование, стройматериалы продовольствие доставлялись верблюдами. В перевозках грузов гужевым транспортом большую помощь оказывали колхозы близлежащих районов. 32 разъезд и Бурлютюбе были главными пунктами для отправки людей, желающих поработать в Прибалхашстрое.

Из Бурлютюбе мы плыли через Балхашское озеро на пароходе, чтобы попасть в Коунрад. Неожиданно на Балхаше разыгрался сильный шторм. Пароход — от беды подальше — посадили на якорь, потому что котельное хозяйство затопило, везде погас свет. А тут еще дождь хлещет, как из ведра. Пассажиры не без оснований запаниковали... К нашей радости утром шторм и дождь прекратились. На помощь пришел катер, взял наш пароход на буксир и вернул в Бурлютюбе. Два дня приключений, и мы с группой рабочих, направляющихся на стройку, благополучно добрались до бухты Бертыс. Причалил пароход на старой площадке возле опытной обогатительной фабрики. На фабрике мы разыскали инженера Кадыржанова, которого знали по институту. Он окончил институт еще в 1933 году и работал на стройке с первых ее дней. Впоследствии К. Кадыржанов работал министром местной промышленности республики, с этой должности ушел на фронт. После войны работал управляющим трестом «Ленгеруголь», заместителем председателя Карагандинского и Талды-Курганского облисполкомов. Последние годы До ухода на пенсию трудился членом коллегии Министерства цветной металлургии КазССР.

Прошел год. И снова: «Здравствуй, Коунрад!» Но о добром: здравии коунрада приходилось только мечтать. Строительство проходило в тяжелейших условиях. В то время в Балхаше и Коунраде люди ютились в юртах, землянках, бараках. Скученность невероятная. В одной юрте жило по три семьи. Когда рабочему или инженеру давали комнату в бараке или землянке, он был счастлив. А тут еще — того нет, другого нет. И с продовольствием нужду испытывали, и с медицинским обслуживанием.

Климат здесь, как известно, резко континентальный, летняя жара доходила до 40 — 45 градусов. В год выпадало до 100 миллиметров осадков, дули постоянные шквальные ветры. А зимой морозы — до 45 градусов. Питьевую воду привозили на верблюдах. Острый дефицит жилья, одежды, питания — все эти трудности связаны с тем, что стройка была удалена от ближайших городов и населенных пунктов на сотни километров.

Но, тем не менее, на стройку особенно много приезжало казахов из аулов. Тяжелые условия жизни, созданные насильственной коллективизацией, заставили их, доведенных до отчаяния, искать возможность как-то выжить. Они знали, что на стройке, хоть нерегулярно, прибывающим давали хлеб и жилье. Невозможно забыть все трудности, которые возникли в начале строительства медного гиганта.

Прибыв на рудник, я, как это и заведено, явился к руководству. Начальник рудоуправления инженер А. М. Богатиков не заставил ждать. Расспросив о житье-бытье, дипломной работе, он сказал, что вскоре заканчивается строительство дома и мне с Булатовым будет предоставлена комната. В это время в кабинет зашел главный инженер Воробьев. Вдвоем они рассказали, как развивается и строится рудник, какая ответственная работа намечена на перспективу. Тотчас же они предложили мне работать старшим инженером проектного отдела, поскольку, мол, я неплохо знал проект разработки рудника. Я засомневался, сослался на свою малоопытность, короче, попросил старших товарищей направить меня на не столь ответственную работу. Не без пафоса я сказал: «Я молодой специалист и не хотел бы перешагивать через ступени. А потому, если доверите, направьте непосредственно на производство, чтобы не сидеть в конторе».

Мои собеседники удивились: «М-да, неожиданный оборот», - сказал Богатиков. Посоветовавшись, они все-таки согласились со мной и направили в распоряжение начальника бурового цеха А. А. Бутаева. С облегчением вздохнув, я вышел из кабинета. Под впечатлением от разговора, зашел в маркшейдерское бюро к А. Я. Лукьянову. Я знал его еще с прошлого года, когда проходил практику. Александр Яковлевич стал моим хорошим другом с первых дней нашего знакомства. Я рассказал ему о беседе с руководителями рудника. Он неопределенно покачал головой, то ли одобряя, то ли осуждая мое решение, и мы молча направились в буровой цех. Хороший разговор состоялся с начальником цеха А. А. Бутаевым. Он порекомендовал глубже вникнуть в дела и посоветовал досконально изучить карьерное хозяйство. Мы с Лукьяновым вдоль и поперек обошли всю территорию будущего карьера.

В карьере, на вскрышных работах были задействованы два паровых экскаватора Воткинского завода, буровые станки фирмы «Армстронг», паровоз «ОВ» и несколько платформ. На рудник начали поступать станки ударно-вращательного бурения производства Уральских заводов «Металлист», «Очерский», прокладывались железнодорожные пути, контактные линии для работы электровозов итальянского производства фирмы «Савильяно», начали поступать электровозы отечественного производства завода «Динамо», «С. О.». На руднике появились «думпкары» для вывоза пустых пород. Стотонные гондолы для перевозки руды, машины «Нордберг» для передвижения карьерных путей.

Горные работы, начавшиеся в конце 1934 года, еще не получили тогда настоящего развития. На сравнительно небольшой площади карьера необходимо было рационально расставить технику, чтобы обеспечить вывозку огромной горной массы. Проектом предусматривалось несколько верхних горизонтов отрабатывать десятиметровыми уступами, а остальные горизонты - пятнадцатиметровыми. Вывозка горной массы была предусмотрена железнодорожным путем по спирали. Чтобы «накормить» обогатительную фабрику рудой, следовало в весьма сжатые сроки снять гигантскую шубу горной массы, покрывающей руду, и одновременно добыть максимум окисленной руды. Все эти проблемы ложились на плечи инженеров, техников да и передовые рабочие подчас высказывали идеи, которые вызывали искреннее восхищение у горняков-профессионалов. «Мне крупно повезло,— думал я,— что свой путь инженера начинаю здесь, на уникальном объекте».

А уникальный объект все чаще и чаще требовал принятия неординарных решений. Я бы мог назвать десятки оригинальных разработок, которые позволили четко и качественно вести работы на руднике. Но боюсь утомить читателей техническими подробностями, специальной терминологией: рассказывать об этом буду лишь в случае крайней необходимости...

Буквально на второй день я познакомился с механиком цеха М. В. Поповым, который прежде работал на заводе «Металлист», хорошо знал буровую технику и своими добрыми советами всегда помогал мне.

Итак, я начал работать машинистом станка ударно-вращательного бурения. С этого времени началась моя настоящая трудовая биография. Станок, на котором я работал, поставлен на руднике на постамент как символ начала строительства и освоения Коунрадского рудника-гиганта, на базе которого был сооружен мощный Балхашский медеплавильный завод. На станке выбиты фамилии всех трудившихся на нем рабочих, где есть и моя фамилия.

А время наступило суровое (Я об этом скажу чуть позже). Руководящие кадры смещались, перемещались, а то и вовсе исчезали. Пришли к руководству рудника новые люди (Вайсман, Нейман). Главным инженером стал В. А. Школа. Я был назначен начальником буро-взрывного цеха. Именно этот цех хромал на обе ноги и существенно влиял на производительность всего рудника. Поработать пришлось крепко. Часов не замечали, покидали цех, засыпая на ходу. Прокрутили сотни вариантов, провели уйму расчетов и все это для того, чтобы уяснить и расшить узкие места, мешающие наладить ритмичную работу. Простое, казалось бы, дело — научить буровиков немудреным операциям. Но это лишь на первый взгляд. Основной контингент рабочих — это вчерашние аульные жители. И они, приехавшие на стройку, могли выполнять только земляные работы. Их надо было научить владеть техникой и сделать из них настоящих квалифицированных рабочих. И мы справились с этой задачей в кратчайшие сроки.

Хотелось бы обратить внимание на одно обстоятельство. В последнее время встречается много фактов, когда молодые специалисты по тем или другим причинам стараются не ехать после института на производство, а оседать в центре различных научно-исследовательских, проектных организациях, а то и в министерствах. Вряд ли есть этому какое-то оправдание: не получив закалки в рабочем коллективе, большим командиром не будешь.

Когда меня как горного инженера необходимость заставила вникнуть в саму суть проблемы, поначалу на ощупь, но потом со знанием дела вскрывать резервы и находить наиболее оптимальные решения, я понимал, что ни в каких кабинетах эту науку не высидишь и что главный учитель — это практика, каждодневное общение с рабочими и коллегами-инженерами.

Наш знаменитый узун-кулак разносил вести о том, что жизнь на прибалхашских стройках и рудниках — далеко не сахар. Но несмотря на все лишения, люди ехали на стройку. Пополнялся и наш, инженерный корпус. Среди них — мои однокашники, выпускники Московского института цветных металлов и золота: Ильин, Чекалина, Туфлина, Игнатьев, Байганин, Курочкин. Но они по разным причинам не задержались в Коунраде и уехали в другие города на другие предприятия.

Коллектив цеха, когда дела пошли на лад, был очень дружный, и многие машинисты, совершенствуя квалификацию, становились ударниками труда. С благодарностью называю имена: Т. Тогайбаев, Б. Кусаинов, И. Сокуров, С. Горбунов, А. Тог-жанов, А. Мамбетов. Преданно трудились заведующий хозяйством цеха Н. Воронов, табельщицей работала его жена Катя.

Очень рано погиб на руднике (во время взрывных работ) хороший мой товарищ и квалифицированный машинист Дакбай Шайхиев, первый стахановец рудника. Наш цех стал одним из передовых. Воодушевляли статьи в газетах, рассказывающие о работе цеха (иногда с моей фотографией), например, в «Советской степи», «Энбекши казах», областной и местной печати. Повышая квалификацию работающих, одновременно мы набирали молодых людей и готовили из них будущих машинистов.

Газета «Балхашский рабочий» писала, в частности, 5 февраля 1937 года: «...Среди казахов горного цеха техучебу ведет инженер Кунаев. Т. Кунаев на занятия техучебы приходит подготовленным, объясняет простым языком... Например, на рабочем месте показывает различные детали машин. Сам учит, как обращаться с техникой, как включить, отключить, остановить работу механизмов. Помогает разобраться с другими сложностями в связи с освоением новой техники. Из опыта работы инженера Кунаева надо брать пример». Привожу эти отрывки из газетных статей, потому что они помогают полнее раскрыть общую обстановку на комбинате того времени. 27 февраля 1937 года «Балхаш жумысшысы» писала: «В борьбе за переходящее Красное знамя Казкрайкома и Наркомата тяжелой промышленности победителем вышел буровой цех под руководством Д. Кунаева. Участок Кунаева 10 дневную норму выполнил на 122 процента и борется за хранение Красного знамени у себя на участке».

Эта же газета писала о хорошей подготовке кадров и организации техучебы.

Буровики в технологической цепочке выполняли ответственную работу, за ней следовали другие операции, необходимые для вскрытия и добычи руд: взрывные, экскавация и транспортировка горной массы. Важное место в работе занимали вспомогательные службы: путевое и отвальное хозяйства, безаварийная работа электромеханической службы.

Для ритмичной и высокопроизводительной работы крайне необходима тесная взаимосвязанная работа всех служб. Взрывники, скажем, предъявляют требования за качество буровых работ. Это сетка расположения скважин, глубина, перебур — все параметры должны быть соблюдены. Нарушение их ведет после взрывных работ к образованию «порогов», большому выходу негабаритов, что резко снижает производительность экскаваторов. Для усиления контроля за качеством буровых и взрывных работ по нашему предложению цех был разделен на два самостоятельных: буровой и взрывной. Я был назначен начальником взрывного цеха.

Мне пришлось быть участником и исполнителем применения в Коунраде различных вариантов взрывных работ примерно в такой последовательности: взрывы на выброс, камерные заряды на рыхление, колонковые заряды при двух-многорядном расположении скважин, колонковые заряды при однорядном расположении скважин. Для правильного ведения взрывных работ первостепенное значение имеет крепость пород. Была разработана шкала крепости, которая с небольшими изменениями и упрощениями являлась основой для технических расчетов и нормирования труда.

Взрыв — это огромная сила, и она используется в самых обычных областях человеческой деятельности. Как любое техническое явление, взрыв имеет теоретическую основу. В своей инженерной деятельности мне пришлось сталкиваться в конкретных условиях со всеми разновидностями взрывных работ, принимаемых на открытых и подземных горных работах. В условиях Коунрада приходилось взрывать десятки, сотни скважин, заряженных взрывчатыми веществами общим весом от тонны до десятков и сотен тысяч тонн. Проблемы улучшения производства взрывов не утратили своей актуальности и значения в настоящее время. В известной степени этот опыт пригодился при уникальном направленном взрыве в урочище Медео близ Алма-Аты.

Был момент, когда надо было решить вопрос — и срочно! — о снабжении обогатительной фабрики хорошо измельченной рудой. Это объясняется тем, что корпус крупного дробления не был готов к работе, а фабрика уже должна была выпускать концентрат. Было принято решение руду подавать непосредственно в корпус среднего дробления. Для этого требовалась хорошо измельченная руда. Главный инженер рудника В.

А. Школа вызвал меня и сказал: «Вот вам, Димаш, боевое задание. Оно требует быстрого, а если хотите, сверхбыстрого разрешения».

Занимаясь этой проблемой, мы пришли к выводу, что взрывы надо проводить при многорядном расположении скважин и других взрывных премудростях. Цели мы добились: улучшилось дробление масс, что, как говорят, и требовалось доказать. За эту работу многие рабочие взрывного цеха получили материальное поощрение. Поощряли в ту пору и денежной премией, и талонами на одежду или обувь, а наилучшие — попадали на Красную доску Почета.

Проводимые мной исследовательские работы показали, что самым оптимальным параметром производства буро-взрывных работ в условиях Коунрада является двухрядное, частично трехрядное (где требуется выправление забоев) расположение скважин, при увеличенных размерах взрываемого блока до 250 метров. Расстояние скважин, от кромки борта уступа между рядами и скважинами, величину перебура, величину заряда необходимо решать исходя из твердости грунта.

Что дела в нашем цехе пошли в гору, не только моя заслуга. Без поддержки и помощи главного инженера рудника В. А. Школы, высококвалифицированного специалиста, до тонкостей разбиравшегося в производственных делах, мы бы со своей задачей не справились в столь сжатые сроки. Мы учились у него многому, его указания всегда были четкими и ясными, производственные совещания он проводил без пустопорожних речей, давал советы. Последний раз я встретился с ним в 1957 году в Ленинграде, когда приехал туда с женой. После этого наша связь прервалась.

Не раз докладывал я главному инженеру Прибалхашстроя В. Степанову о состоянии буро-взрывных работ, когда он приезжал на рудник. Как водится, получал от него не только добрые наставления, ной «взбучки» за мои упущения. В. Степанов был обаятельный, объективный руководитель, его пожелания всегда помнил и буду помнить...

Много раз слушал я легендарного начальника строительства В. И. Иванова, старого коммуниста, признанного первостроителя многих важных объектов страны. Человек с огромным опытом и знаниями, он обладал удивительной интуицией и в самые трудные моменты появлялся там, где его и не ждали. В. И. Иванов — член партии с 1917 года, он участвовал в штурме Зимнего дворца. В 1918—1920 годах был уполномоченным Советского правительства по ликвидации бандитских группировок. После гражданской войны Иванов — активный участник восстановления металлургической промышленности Украины. Он был начальником строительства Сталинградского тракторного завода. По заданию правительства в 1930 году находился в США, где изучал новые методы строительства. Побывал он и на заводах Форда и, надо думать, много полезных наблюдений вынес оттуда. О В. Иванове писали многие журналисты, писатели. Вот характеристика, данная ему, может, и жестковатая, но которая, на мой взгляд, наиболее соответствует его натуре: «Он самолюбив, властен, и он деловой, с размахом. Ему нужна самодеятельность и в то же время узда».

По инициативе В. И. Иванова было создано 14 кружков по изучению казахского языка, где обучались в основном руководящие работники стройки, прорабы, бригадиры. Примерно через год большинство кружковцев-русских свободно разговаривали по-казахски и одновременно казахи успешно овладевали русским языком.

Крупный специалист, поднявший строительство гиганта медной металлургии Балхаша-Коунрада, был безвинно арестован и уничтожен в 1938 году. Вспоминая Иванова, мало сказать, что он был замечательным человеком. Это был большой талант. Когда он выступал, то увлекал и захватывал аудиторию, самыми простыми словами объяснял громаду и сложность задач, убеждал, воодушевлял своих слушателей.

Безвинно арестованные... Враги народа... Сегодня мы знаем, что массовым репрессиям, ссылкам, арестам—этому террору против собственного народа, его лучших представителей нет и не может быть никакого оправдания.

Но с одним я не могу согласиться. Некоторые средства массовой информации с каким-то непонятным озлоблением изо дня в день охаивают многое из всего нашего прошлого, начиная с Октября. Значит, все наши днепрогэсы, турксибы, магнитогорски, балхаши, риддеры — все это на свалку истории? Значит, наш труд, труд моего поколения — сплошная фикция? Нет, увольте! С этим я никогда не соглашусь.

На строительстве Коунрада многие тысячи рабочих, техников, инженеров трудились не щадя живота. Балхашский гигант, несмотря на трудности, рос на глазах. Газеты, радио, агитаторы каждый день, каждый час говорят только об одном: страна на подъеме. Верили мы этому? Безусловно! Ведь в стране поднимались не мифические, а настоящие города, промышленные гиганты, наша авиация, летала «выше всех, быстрее всех, дальше всех»... И мы без тени сомнения верили Маяковскому: «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть!». Каждый честный труженик мог отнести эти слова к себе, к своей работе, к своему городу.

Всеобщее образование, культурная революция, дворцы и санатории для рабочих — ведь это все было, было. Когда к нам на стройку приходили чабаны и их дети и в короткие сроки овладевали сложными специальностями, затем поступали в техникумы и вузы, а наши звезды на казахской декаде в Москве прославляли республику и им аплодировал сам Сталин — кто мог в этой атмосфере всеобщего энтузиазма хоть на минуту допустить мысль, что мы строим «империю зла»?

У каждого строя, у любой политической системы есть свои враги и предатели. Были они, конечно, и у нас. Когда производились аресты известных руководителей на стройке, то многие из нас, узнав об этом, находились почти в шоковом состоянии. Арестован Иванов. Сначала не верили: «Иванов?! Который штурмовал Зимний?» Проходили дни, другие мысли появились: а вдруг... Вон ведь и Каменев, и Зиновьев, и Бухарин за одним столом с Лениным сидели, а на суде признавались: да, мы враги.

У нас в Коунраде политических процессов не было. Ни одного. Аресты чекисты проводили, как правило, ночью. Приезжали на машине, увозили с собой и — ни слуху, ни духу о нем. Был человек и нет его. Ни о каких ходатайствах, поручительствах, общественной защите и речи быть не могло. Я, например, лишь в 1955 году, будучи Председателем Совета Министров КазССР, узнал, что В. И. Иванова расстреляли в 1938 году. Вот так берегли свои тайны чекисты.

В результате необоснованных репрессий 1937—1938 годов Иванов, Степанов, Богатиков и ряд других руководителей уже не работали. Партийное руководство Балхаша тоже было заменено. К руководству стройки пришли новые люди. Шла упорная борьба за медь. Спрашивали за работу крепко, за провал в работе наказывали строго. Так случилось с Радищевым — новым начальником строительства. Он приехал из Горького, где был начальником Промстроя. На Балхаше проработал несколько месяцев и был освобожден как не справившийся с работой. Произошли и другие кадровые изменения, одновременно менялась и структура управления строительством. Настало время разграничить функции строительства и эксплуатации.

Более пятидесяти лет являюсь я членом партии. С первых шагов свою практическую работу я сверял с курсом и целями партийной организации рудника. Я искренне благодарен секретарю парткома, обаятельному человеку и принципиальному коммунисту А. Ильину, который дал мне рекомендацию для вступления в ряды партии. Слаженно и сплоченно работали мы с секретарями партийного комитета Копыловым, Нейманом, Юровским.

Мои самые теплые воспоминания связаны с комсомолом рудника. После приезда на рудник я сразу включился в активную комсомольскую работу, был избран членом комитета комсомола, а в марте 1937 года членом райкома комсомола. Комсомольцы, добросовестно выполняя свою основную работу на производстве, не ограничивались только этим. Помимо профессиональной подготовки молодых рабочих, технической учебы, я еще занимался (комсомольское поручение!) првышением,уровня знаний пропагандистов.

Отдых, учеба, политические кружки молодых строителей — всюду поспевали комсомольцы. Задора, клокочущей энергии — хоть отбавляй. После работы занимались строительством и благоустройством горняцкого поселка, уделяли время спорту, художественной самодеятельности, проводили субботники и воскресники на решающих участках строительства. Скучать, как видите, было некогда.

Когда я вспоминаю свою комсомольскую юность, мне кажется, что в отличии от дня сегодняшнего, работа велась активнее, живее и была намного интереснее. Никаких потасовок, пьянок; я, кстати, даже не помню, был ли в поселке милиционер? Нашим боевым комсомольским вожаком был Александр Булатов, а на всей площадке командовал Иван Волков. Огневые ребята!

Спустя много лет Иван Волков вспоминал: «С полной уверенностью можно сказать, что ни один из гигантов первых пятилеток не создавался в таких трудных условиях, какие выпали на долю строителей Балхашского комбината».

После комсомольской работы Волков возглавлял дробильно-транспортный цех. Он руководил им в годы войны, позже работал заместителем директора комбината по техническому снабжению и транспорту.

Может, это свойство юношеской памяти, но те дни в Коунраде были неповторимыми. Ни телевизоров, ни кафе, ни гастролей знаменитостей — ничего этого не было. И все равно дни катились не серыми буднями, а проходили ярко, празднично. Потому что в нашей жизни было много событий. И на работе, и в часы досуга. Как мы готовились, ждали и торопили тот мартовский день, когда первый эшелон с коунрадской рудой будет отправлен на обогатительную фабрику. Первый паровоз ЭМ 4880 доставил руду на фабрику и потом, отработав свое, застыл на пьедестале как символ строителей первых пятилеток.

Но не только победными реляциями были заполнены те дни. Нас и лихорадило, и графики срывались, ошибок и просчетов хватало и при планировании работ, и при эксплуатации техники. К нам частенько наезжали работники ЦК и члены правительства. По заданию Серго Орджоникидзе на комбинат приехал заместитель наркома тяжелой промышленности А. П. Серебровский. Догладывать о делах в горном хозяйстве Коунрада поручили мне. Рассказывал я А. П. Серебровскому все как есть, без утайки и без прикрас. Он согласился с нашими выводами, что здесь создается надежная сырьевая база комбината, и он доложит в Москву, что Балхашская медь будет. Кроме теплых слов услышали мы, как водится в таких случаях, и острую критику. Предложил он усилить контроль и обеспечить своевременный ввод в эксплуатацию производственных объектов и, конечно же, увеличить темпы жилищно-культурного и бытового строительства на руднике.

Но к сожалению, в те годы деньги и оборудование добывались в основном для тяжелой промышленности, а на объекты социально-бытового назначения средств выделялось явно недостаточно.

Вскоре нарком тяжелой промышленности принял решение о разделении Прибалхашстроя на две самостоятельные организации: Прибалхашский медеплавильный комбинат и трест Прибалхашстрой. Приближались сроки сдачи в эксплуатацию первой очереди медного гиганта. Директором комбината был назначен И. И. Перцев — очень требовательный, смелый, высокой эрудиции коммунист, который подготовил многих высококлассных специалистов, главным образом из казахов. Он очень часто приглашал нас на задушевные беседы и за стаканом чая подсказывал нам, на что надо обратить внимание молодым инженерам, когда ты только становишься командиром на производстве. Он был мудрым наставником, и я с удовольствием поддерживал с ним связь, когда он ушел на пенсию и жил в Ленинграде. Я никогда не забывал ту школу, которую прошел под его руководством.

Тем временем стройка вступила в решающий этап: широким фронтом велись работы на руднике, обогатительной фабрике, медеплавильном заводе, теплоэлектроцентре, транспорте, механической службе. Строился город Балхаш, поселок Коунрад и жизненно необходимые социально-культурные объекты. Усложнялись задачи, менялись масштабы. Началось обновление, преображение облика полупустынного края. Я был принят в ряды партии, назначен главным инженером рудника, практически до сентября 1939 года исполнял обязанности директора.

Перед горняками Коунрада стояли ответственные задачи. Само время требовало от нас каждодневно увеличивать добычу руды. Буровики, взрывники, экскаваторщики, рабочие всех служб рудника развернули соревнование за овладение передовыми методами труда, на руднике работали сотни стахановцев и ударников труда. На комбинате рождался рабочий класс и техническая интеллигенция из коренного населения.

Главная сырьевая база завода — Коунрада становится крупным рудником страны. Работавший в это время в Советском Союзе американский инженер Жан-Дональд Говард писал: «Коунрад должен быть в десять раз крупнее любого рудника, подобного Колорадским, которые считались одними из самых больших рудников мира». Действительно, рудник расправил свои богатырские плечи. На руднике начали работать самые лучшие для того времени буровые станки, мощные электрические экскаваторы УЗТМ, отечественные электровозы СО и другая мощная техника. Готовилась сдача железной дороги Балхаш — Коунрад, форсированно строилась шоссейная дорога, ряд объектов социально-бытового назначения.

Но сколько бы мы ни отдавали времени работе, изыскивая и подключая к делу резервы, рационализаторские идеи, поддерживая всевозможные почины, мы слышали всегда одно и то же: «Еще поднажмите, еще». Но того нет, этого мало, и где мог бы полезно трудиться один экскаватор, мы посылали туда десятки землекопов. А чем заменить вышедший из строя или где-то застрявший буровой станок? И снова в ход идут кирки, ломы, лопаты.

Ноша, возложенная на меня, была весьма тяжелой и ответственной. Но она могла бы стать и вовсе невыносимой, если бы не помощь и поддержка горкома партии, когда его секретарем работал Бондаренко, парткома рудника во главе с Ильиным, позже Юровским. В нужный момент советом и делом помогал директор комбината И. И. Перцев. В том, что рудник набрал силу, работал устойчиво, первостепенную роль сыграли в буровом цехе инженер Мусин, взрывном— Мустафин, экскаваторном — Королев, электродепо — Никифоров. Главным механиком работал Желябьев, главным энергетиком Абыска-лов. На общерудничной конференции передовиков, где я выступал с докладом, приводилось много примеров, характеризующих труд рабочих. В моем личном архиве сохранился тот доклад. И вот я читаю: «ключник Губарев выполняет норму на 315 процентов, машинист экскаватора Кулиш — на 145, Вергунов — на 179, Сундетов — 146, Буков — 170, в транспортном цехе Горнов на 105 процентов, Латышев — 112».

Вместе с рудником строился поселок: жилье, ясли, детсад, больница, клуб, теплоцентраль, магазины. Строительство объектов рудника вел В. И. Язев — выпускник Московского строительного техникума, талантливый организатор со своеобразным характером. Язев позднее стал управляющим трестом «Прибалхашстрой», Героем Социалистического Труда. Работал заместителем председателя Карагандинского облисполкома, затем ушел на пенсию.

Много сил мы положили на озеленение поселка. С этой работой успешно справлялся назначенный мною на эту должность Ткаченко, который днями и ночами занимался посадкой деревьев, кустарников, любовно ухаживал за ними. Коунрад прямо на глазах превращался в оазис.

Как я уже писал, ход строительства комбината и сдача объектов в эксплуатацию строго контролировали ЦК КПК и Карагандинский обком. Часто в Балхаш приезжали ответственные работники ЦК, посещали нас корреспонденты центральных и республиканских газет. В это время я познакомился с первым секретарем Карагандинского обкома партии X. М. Пазиковым. С первых минут я почувствовал, что это опытный и знающий свое дело человек. Хаарактерная деталь: в бытность свою инженером, а позже руководителем рудника, я практически не встречал среди крупных деятелей некомпетентных людей, верхоглядов, и оттого думаю, что каждый из них прошел большую школу жизни, имел надежную, подтвержденную на практической работе специальность. Способных организаторов замечали, выдвигали, и они в сравнительно молодые годы занимали ответственные посты. Так было и с X. Пазиковым.

В тот свой приезд X. Пазиков вникал в наши проблемы, готовясь к предстоящему бюро обкома партии по проблемам Балхаша. И это еще одна примета времени, когда первый руководитель, что называется, самолично изучал положение дел на объектах и не по справкам и докладам подчиненных принимал решение, а исходя из собственных наблюдений и выводов. Поэтому, наверное, и высоко в партии слово первого руководителя.

Из тех лет наиболее памятным событием был вызов в Совнарком Союза ССР, где рассматривались вопросы развития сырьевой базы медеплавильных заводов. Конечно, очень волновался, переживал. Как-никак, а я ведь впервые вызван в Кремль. Стрелки часов, казалось, не двигались, сидел, как на иголках. Наконец раздался долгожданный звонок. Нас, директоров рудников, к девяти часам вечера приглашали к Н. Булганину, заместителю председателя СНК СССР. Я был крайне удивлен тогда строгим пропускным режимом. До начала совещания надо было получить приглашение. В помещении, расположенном с левой стороны Спасских ворот, выписывали пропуск. Офицер, выдающий документ, спросил: «По какому вопросу и к кому идете? Есть ли оружие?»

— К товарищу Булганину. Оружия нет, — ответил я.

— Предъявите паспорт.

Я предъявил. Офицер внимательно смотрел то на меня, то на фото, наклеенное в паспорте. Потом выписал пропуск. Такую же процедуру проверки произвели с нами перед входом в Кремль, у ворот, с правой стороны башни. Когда я прошел вдоль Кремлевской стены и вошел в здание Совнаркома, мой пропуск проверили еще раз. Ну все, думаю. Ан нет. Процедура проверки и легкий допрос повторились, когда я поднимался на этаж, чтобы пройти в приемную Булганина. В общем, я прошел пять проверок, предъявил пропуск и паспорт. «А если бы к то-варищу Сталину?» — мелькнула мысль.

После совещания дежурный в приемной сделал на пропуске пометку с указанием времени, и я, не задумываясь, вышел из Кремля. Ну, теперь о самом совещании. Тут были нарком недавно организованного наркомата цветной метеллургии А. М. Самохвалов, его первый заместитель П. Я. Антропов. Совещание вел Булганин, участвовал Г. М. Маленков и первый секретать ЦК КПК Н. А. Скворцов, которого я знал тогда только по печати.

Вдруг слышу свою фамилию, встаю. Булганин говорит: «Покажите на карте, где находится завод и рудник». Показываю, докладываю обстановку и, как принято в больших кабинетах, жалуюсь на острую нехватку горнодобывающей техники. Булганин сказал: «Вы очень много просите техники, надо ли столько?» Я объяснил, что это необходимо для технологического процесса добычи руд. Видимо, я много раз повторил слово «процесс». Маленков бросил реплику: «Процесс будет, если сорвете строительство». Я сразу понял, на что он намекает, но не растерялся, повторил свою просьбу. Справедливости ради отмечу, что после этого совещания рудник получил огромную помощь, включая и средства для улучшения бытового обеспечения трудящихся.

После встречи у Булганина я видел Маленкова на пленуме ЦК в 1957 году, когда рассматривался вопрос об антипартийной группе. Он выглядел тогда сильно угнетенным и мрачным. После пленума он был назначен министром энергетики. Я побывал у него на приеме, и мы обстоятельно поговорили об улучшении работы электростанций и ввода новых мощностей в республике. Последующие назначения Маленкова директором Усть-Каменогорской ГРЭС, а потом директором Экибастузской ТЭЦ проходили по указаниям из Москвы, без согласия ЦК КПК.

Вернусь к совещанию в Кремле. На другой день в гостиницу, где я жил, позвонил постпред Казахстана и сказал, чтобы я приехал в Трубниковский переулок, дом 10, в представительство. Предупредили, что вызывает Н. А. Скворцов. Прислали за мной машину, и я поехал к Скворцову. Здесь мы и познакомились. Если бы о нашей встрече написали газеты, то они сообщили бы, что «встреча прошла при полном взаимопонимании». Я ушел от Скворцова восхищенным его эрудицией, дальновидностью, тактом. Он отлично знал экономику и людей Казахстана, продолжительное время работал первым секретарем ЦК КПК и, без сомнения, очень много сделал для развития республики, особенно в период войны. Важна его роль в воспитании и росте национальных кадров, самую добрую память он оставил о своих делах в Казахстане.

После приезда из Москвы я рассказал об увиденном и услышанном руководителям цехов, сообщил секретарю горкома В. Бондаренко, чтобы Балхаш (по словам Н. Скворцова) готовился к отчету на бюро ЦК. Действительно, через неделю партийные и мы, хозяйственные руководители, отбыли на бюро ЦК, в Алма-Ату.

Здесь хотелось бы порассуждать о пользе, а порой и бесполезности такого рода совещаний, заседаний, бюро. Мне, в ту пору еще молодому руководителю, они, бесспорно, помогали. Во-первых, заставляли мобилизовывать все силы на вверенном мне участке работы. Во-вторых, бессчетное количество раз анализировать ситуацию на руднике (его людей, механизмы, возможности мы знаем, как пять пальцев) В-третьих, мы неустанно охотились за новинками в нашей отрасли по отечественной и зарубежной литературе с тем, чтобы не выглядеть некомпетентными на столь ответственном совещании. В-четвертых, готовясь к отчету, мы знали, что идем на встречу с умными и опытными профессионалами, которые не меньше нас заинтересованы в успешном ведении дела. В-пятых, обстановка в стране, да еще помноженная на подозрительность и неправые дела, вершившиеся в обществе, приучили нас к жесточайшей дисциплине. Расхлябанность, разгильдяйство вполне могли посчитать за саботаж со всеми вытекающими отсюда последствиями. Да, атмосфера была тревожной, опасной. Но мы ведь другой не знали, и поэтому жили и трудились по тем законам, которые создало и привило нам общество. К слову сказать, ни единого случая саботажа или явного вредительства я припомнить не могу. А ведь и заключенных у нас было немало. Но работали, как говорят, не за страх, а за совесть. Мы, в подавляющем большинстве, работали «за совесть», хотя и чувство страха было знакомо. Провалил работу — партбилет на стол, и дальнейшая судьба как в тумане.

У нас еще будет возможность порассуждать на эти темы, а в данный момент я бы хотел ограничиться тем, что в моей судьбе отчеты на бюро, на коллегии и т. д. сыграли немаловажную положительную роль. Мне есть что сказать, в-шестых, и в-седьмых — и все со знаком плюс. Ну, а бесполезность заседаний очевидна, если их проводят малокомпетентные люди, для «галочки». И такое, увы, случалось.

Бюро ЦК, которое вел Н. А. Скворцов, прошло на высоком профессиональном уровне. На многое нам пошире раскрыли глаза, была и взбучка, была и конкретная помощь. Решение бюро буквально всколыхнуло рабочих Балхаша, дела пошли увереннее и успешнее...

Я получил первый трудовой отпуск. Отдыхал в Алма-Ате, жил у старшей сестры Амины Ахмедовны по ул. Карла Маркса, 34. Родители жили на Куртинской улице в западной части города.

В это время в Чимкенте работал мой близкий товарищ Масгуд Бакаев. Я написал ему письмо, намекнул: — приезжай, мол,— мы с Бакаевым в один день защищали дипломы, а позднее — и снова в один день — кандидатские диссертации. Бакаев ответил мне очень быстро, а в конверте лежало другое письмо, которое он просил вручить хорошей знакомой его жены Зухре Ялымовой, проживающей на Фурманова, 125. В то время она работала бухгалтером в Наркомате совхозов. Я отправился по этому адресу, вручил письмо и познакомился с Зухрой. Она была очень привлекательной, начитанной, развитой и серьезной девушкой. Она понравилась мне с первого взгляда, и я сказал ей об этом. Мы встречались почти каждый вечер, бродили по улицам города, ходили в кино, прослушали весь репертуар гастролирующей в Алма-Ате Свердловской оперетты, которая выступала в Летнем театре, находящемся на углу улиц Карла Маркса и Советской. Наша дружба с каждым днем укреплялась. Когда я уехал в Коунрад, мы с Зухрой регулярно переписывались.

Отпускное время кончилось, и я вернулся на рудник. Началась наша повседневная беспокойная жизнь. Важные события той поры: получение первого концентрата из руд Коунрада в апреле 1938 года, а в мае — первого штейна. В конце ноября на рудник поступила приятная весть о том, что на заводе 24 ноября 1938 года металлурги выплавили первую балхашскую медь. Этот день считается началом производства меди на Балхаше. Первый слиток находится в Москве, в музее Революции.

Судя по всему, в Москве с энтузиазмом восприняли эту новость, Президиум Верховного Совета СССР наградил большую группу рабочих и инженерно-технических работников орденами и медалями. Я был награжден медалью «За трудовое отличие». Это была моя первая награда. В июле 1939 года все награжденные были приглашены в Москву, в знаменитый Свердловский зал Кремля. Награды вручал М. И. Калинин. Атмосфера в зале царила торжественная, приподнятая.

— Кто-нибудь хочет выступить от имени награжденных? — спросил М. И. Калинин.

—Мен! — крикнул взволнованный металлург из Чимкента и устремился к трибуне. Об одном забыл мой земляк: Калинин не знал казахского языка, но слушал очень внимательно и согласно кивал головой. Потом попросил:

— Хотелось бы услышать перевод.

Я сидел в первом ряду. Услышав просьбу Калинина, я встал, подошел к столу и перевел горячую речь металлурга. Балхашцы сфотографировались с Михаилом Ивановичем. Он шутя сказал: «Вас, оказывается, много, а меди даете пока мало». Когда фотографировались, он усадил меня рядом с собой.

А как нас встречали дома! С оркестром, с цветами. На вокзале состоялся митинг, на котором все выступавшие призывали горняков к новым производственным успехам и победам. Слова вроде бы. Но они доходили до сердца. И в ответ на награждение рудник заработал еще лучше...

Наступил сентябрь 1939 года. Я получил указание выехать в Алма-Ату в распоряжение. ЦК Директором рудника назначили переведенного из Урала Бутенко. Я сдал ему дела. Вечером вместе с инженером Мусиным поднялись на самую высокую точку Коунрада, погрустили, повспоминали о делах наших и чуточку возгордились, зная, что мы строили один из крупнейших рудников в мире. Мы стояли молча, слушая, как на горизонтах рычат экскаваторы, зачерпывающие ковшом руду, густую дробь буровых станков, свистки паровозов, вывозящих руду, перекличку карьерных электровозов. Я привык к этим безалаберным производственным шумам, они как бы подтверждали, что идет нормальный рабочий ритм. Мне было грустно прощаться с инженерами, рабочими, которые навсегда оставались моими хорошими товарищами. С сожалением расставался с карьером, где каждый уступ, каждая траншея стали моими инженерными заботами, воплощением нелегкого труда. Я был одним из участников возникновения этого рудника-гиганта, все здесь для меня было дорого, здесь начиналась моя инженерная работа. Трудные это были годы, но светлые. Их суровая явь была овеяна комсомольской романтикой, революционным, боевым и трудовым примером наших отцов и старших братьев. И я убежден: кто был участником событий тех незабываемых лет, поднимал промышленные гиганты страны, крепил ее оборону, не жалел для общего дела ничего — тот навсегда остался молод душой.

В конце сентября 1939 года я вылетел из Балхаша в Алма-Ату в распоряжение Центрального Комитета Компартии Казахстана. Встретился с Н. А. Скворцовым. Он подробно расспросил о делах в Балхаше — Коунраде, вспомнил нашу московскую встречу после приема у Н. А. Булганина, а я, откровенно говоря, ждал от него главных слов: какую работу мне предложат? Скворцов встал из-за стола, подошел к окну и сказал, что рудники Риддерского полиметаллического комбината находятся в глубоком прорыве. Планы трещат по всем швам, и это очень беспокоит ЦК. Для улучшения руководства промышленными предприятиями, сказал он далее, организован комбинат «Алтайполиметалл». Комбинату подчинены все предприятия цветной металлургии Рудного Алтая. В связи с этим упраздняется Риддерский комбинат, вместо комбината будут: Риддерское рудоуправление и заводоуправление. ЦК рекомендует вас директором рудоуправления, как вы на это смотрите? — спросил он.

Не раздумывая долго, я согласился. Н. А. Скворцов высказал ряд практических предложений, на что надо обратить особое внимание. Я поблагодарил за доверие, пообещал принять строгие меры, приложить все силы — ну, словом, сказал все, что полагается говорить в подобных случаях. И еще одну новость услышал я в этом кабинете:

— Мы решили,— объявил первый секретарь,— организовать Восточно-Казахстанскую область с центром в Усть-Каменогорске и Семипалатинскую область. Официально это будет объявлено числа 20 октября.

При следующей нашей встрече, а состоялась она 17 октября, Н. А. Скворцов сообщил, что реорганизация комбината Риддера на небольшой срок задерживается. Тем не менее он порекомендовал выехать в Усть-Каменогорск, где размещался комбинат «Алтайполиметалл» и работать заместителем главного инженера и начальником технического отдела комбината.

В этот вечер я встретился с Зухрой. Она жила по тому же адресу у дяди Гарифа Шариповича. Рассказал ей, что буду работать теперь в Риддере.

— Как ты смотришь, Зухра,— сказал я,— если в Риддер мы поедем вместе?

Это было признание в любви и предложение Зухре стать моей женой. Она согласилась, и это были самые счастливые дни моей жизни.

Я благодарю судьбу, что соединил жизнь с любимым, чутким, внимательным и обаятельным человеком. Наша веселая свадьба состоялась 18 октября на квартире у моей старшей сестры Амины Ахмедовны. Нашими гостями были мои товарищи по институту, преподаватели Казахского горно-металлургического института, инженеры Жаксыбаев, Кравченко, давний мой знакомый Арыков, дядя Зухры Гариф Шарипович с молодой женой. Гостями нашей свадьбы были и мои сестры...

РИДДЕР — ЛЕНИНОГОРСК

23 октября 1939 года мы с женой Зухрой Шариповной выехали в Усть-Каменогорск. Там нас встретил мой товарищ по институту Султанкулов, работавший заместителем директора комбината «Алтайполиметалл». Он предложил нам поселиться в его квартире, и мы согласились. Недолгая работа на комбинате дала мне очень много. Я изучил работу многих предприятий. Удалось не раз побывать в Зыряновске, Белоусовском рудоуправлении, Глубоком, Риддере и других местах. Реорганизация комбината задерживалась. А аппаратная работа мне, признаюсь, наскучила, и я обратился в обком к первому секретарю Рванцеву с просьбой направить меняна производство. Просьбу мою удовлетворили и назначили директором Риддерского рудника. Так, с 9 ноября я начал работать уже в Риддере. С предприятиями Риддера я был знаком со студенческих лет: в 1934 году проходил здесь практику. Долго мы тогда, помню, добирались до Риддера. В Семипалатинск приехали железной дорогой, а дальше — по Иртышу на пароходе «Лобков» плыли до Усть-Каменогорска. Стоянки были долгими, там, где останавливался пароход, поселковые женщины продавали разную снедь: молоко, сметану, яйца, жареное мясо... Иртыш был главной транспортной артерией для перевозки пассажиров и трузов. А сам Усть-Каменогорск представлял из себя маленький неблагоустроенный городок, раскинувшийся между двух рек. От Усть-Каменогорска до Риддера была построена узкоколейка. По ней доставлялись необходимые материалы для комбината и вывозилась готовая продукция — концентраты на пристань. Узкоколейка шла вдоль реки Ульба, пересекая красивые предгорья и долины с хвойными смешанными лесами и сосновым бором.

По приезде мы обратились к заместителю директора по общим вопросам Мадалееву. В годы первой пятилетки он был первым секретарем райкома ВКП(б) Казмедьстроя, а теперь, как сказал он, судьба перебросила его в Риддер. Разместили нас в общежитии, расположенном на окраине города, в юго-западной части. Тогда директором комбината был видный руководитель того времени—Духанов, главным инженером был Веберь. Риддерским рудником руководил инженер Агеев, главным инженером был Капустин, капитальными работами руководил инженер Мартынов. Все названные товарищи были видными инженерами, хорошими организаторами, много сделавшими для промышленного Риддера, занимавшего и тогда еще видное место в производстве цветных и благородных металлов в стране.

На руднике нам, практикантам, пришлось поработать и забойщиками и крепильщиками, и откатчиками. Хорошо узнали мы тогда труд шахтера-горняка.

Мартынов, руководивший капитальными работами, предложил нам провести инвентаризацию труб, установить, сколько километров воздухопроводных труб проложено на рудник. Мы с огромным желанием взялись задело. Прошли с рулеткой все, в том числе погашенные горизонты, и дали точные данные по воздуховодам рудника. Сработали мы, судя по всему, профессионально, потому что получили благодарность от руководства рудника и, что немаловажно для студентов, нам хорошо заплатили.

Во время практики я познакомился с известным геологом не только Риддера, но и всего Рудного Алтая — П. П. Буровым. Он очень увлеченно рассказывал о Риддерском месторождении и, надо отдать ему должное, его прогноз о развитии этого региона полностью оправдался.

Богата и интересна история Риддера. Историю Риддера надо рассматривать как начало возникновения горно-добывающих предприятий и производства цветных металлов Казахстанской части Алтая. Это было время Петра I, царицы Елизаветы Петровны, известного горнозаводчика А. Демидова.

В 1786 году Екатерина II издает указ о поиске «всякого рода камней и минералов полезных». Выполняя волю императрицы, из Барнаула в верховья рек Катуни, Убы и Ульбы направилось несколько поисковых партий. Поисковая партия, возглавляемая горным офицером Ф. Риддером, в том же 1786 году открывает многообещающее месторождение. Месторождению была дана фамилия первооткрывателя, а заодно и речку назвали его именем. В 1791 году было открыто Зыряновское месторождение, в 1797 — Белоусовское. На Риддерском месторождении горные работы начались в 1791 году. Историки пишут, что Ф. Риддер для увеличения добычи руды ввел шпуровое бурение. Отбойку руды производили порохом. Ввел трехсменную работу. Носилки заменил тачками. Для откачки воды применял ручные насосы. Риддерский рудник явился своеобразным центром для открытия и разработки других рудных месторождений, расположенных в этом районе: в 1812 году — Крюковского, в 1817 году — Филипповского и в 1820 году — Сокольного месторождения. Известно, что горнозаводчик А. Демидов развернул активную работу на Алтае по добыче и переработке руд, главным образом для извлечения благородных металлов. Но до территории нынешнего Восточного Казахстана добраться не смог. В 1745 году А. Демидов умер, а спустя два года его алтайские заводы и рудники были отобраны у его наследников и переданы императрице Елизавете Петровне. В 1764 году Екатерина II собственноручно написала, что алтайские рудники и заводы есть ее вотчина, а она их помещица. В эту вотчину входили нынешний Восточный Казахстан, Кемеровская, Новосибирская, часть Томской области и Алтайский край. Вплоть до Октябрьской революции вся вотчина с бесценными недрами являлась собственностью императорского двора и управлялась кабинетом. Доходы поступали в личную казну императора.

В конце XIX и в начале XX века кабинет начал сдавать месторождения в концессию иностранным капиталистам. В 1908 году месторождение отдается в концессию Австрийской компании сроком на 30 лет. В 1911 году этот контракт был аннулирован и до 1914 года месторождение эксплуатировалось Российским обществом во главе с Федоровым и лейтенантом Романовым. В 1914 году месторождение Риддерское было передано в концессию английскому миллионеру, крупному дельцу, организатору кооперации в Казахстане Лесли Уркварту. 11 мая 1918 года постановлением Совнаркома, подписанным В. И. Лениным, все предприятия Риддера были национализированы и перешли в руки Советского государства.

Риддерские предприятия — первооснова развития цветной металлургии в Казахстане. Здесь впервые были построены свинцовый завод и Харпузовская ГЭС. Первым красным директором был Р. А. Дрейман, назначенный В. И. Лениным. Вместе с Дрейманом здесь плодотворно работали инженеры И. В. Державин и В. А. Врублевский. Зыряновский и Иртышский регионы вплоть до 1930 года были в концессии английской компании «Лене Гольдфильдс», и поэтому их развитие сдерживалось. ЦК нашей партии в своем решении от 15 августа 1931 года указал «обратить особое внимание на развитие Алтайского полиметаллического региона на базе месторождений Риддера, Глубоковского, Зыряновского, Белоусовского».

В решениях 16 съезда ВКП(б) отмечено: «Строительство заводов цветной металлургии на Урале, в Казахстане и Сибири является задачами первостепенной важности». Эти строки из партийного документа явились руководством к действию для всех заинтересованных ведомств и инстанций. Особое значение имела конференция, проведенная Академией наук СССР. Она проходила в Москве 10—15 ноября 1934 года и досконально вникла в проблемы природных ресурсов Рудного Алтая.

Конечно, я, что называется, «от корки до корки» проштудировал все эти материалы и, приехав в Риддер, довольно ясно представлял те задачи, которые мне предстоит решать на руднике.

Когда мы с Зухрой Шариповной приехали в Риддер, у нас не было ни квартиры и никакого домашнего имущества. Нам предоставили двухкомнатный номер в гостинице «Алтай». В декабре мы переехали на квартиру. Наш четырехквартирный дом находился на Береговой улице. Квартира наша была маленькая, но очень уютная, на двух уровнях. Мы заняли две комнаты на втором этаже, а внизу, в одной комнате жил участковый механик Зубарев. Нашими соседями были секретарь горкома, директор соседнего рудника и начальник горнотехнической инспекции.

Хозяйственное управление предприятия во временное пользование предоставило нам кровать, стол и несколько стульев. В небольшом дворике дома весной Зухра Шариповна занялась огородничеством. На подъемные деньги мы купили корову и необходимый садовый и кухонный инвентарь. У нас появились свои овощи, молоко и масло. Квартира была удобна еще тем, что из окна был виден копер Григорьевской шахты. Сидя дома, по движению и вращению шкивов на копре можно было наблюдать, как идет добыча. Любой сбой на шахте или «ЧП», и я безо всяких гонцов появлялся на месте происшествия.

Работа моя директором Риддерского рудкома началась с того, что я познакомился со своими заместителями, главным инженером рудника, специалистами. Картина на руднике сложилась безрадостная: хромал рудник на обе ноги. План добычи не выполнялся, верхние горизонты почти были отработаны, о стабильной работе приходилось пока только мечтать. Основная задача нашего и Сокольного рудников заключалась в том, чтобы подготовить к пуску строящуюся обогатительную фабрику и сполна обеспечить ее рудой. А руды-то как раз добывалось мало. Непростительно мало.

Приближался 1940-й год. На Западе шла война, у наших границ собирались немецкие полчища. И хотя с Германией был заключен пакт о ненападении, мы знали, что война неизбежна. Вот только — когда? Страна в открытую переходила на военные рельсы. На производстве резко ужесточилась дисциплина. Понятно, что в этих условиях рост производства свинца, цинка, других металлов приобретал особое значение.

На руднике надо было провести ряд организационных и технических мероприятий с таким расчетом, чтобы с первых дней нового года составленные мероприятия были многогранными, охватывающими все стороны жизни рудника. Ставилась задача полностью использовать выявленные резервы и возможности. Разработанные технические меры мы обсудили на совещании начальников участков и смен, на собрании рабочих посменно, где ясно было указано, кто за что отвечает. Вместе с секретарем парткома рудника Фадеевым внесли на рассмотрение общего собрания коммунистов наши мероприятия. Было решено вывести из прорыва все участки шахты.

С первого января рудник начал выполнять план. Развернулось социалистическое соревнование за досрочное выполнение плана горно-капитальных работ, добычи руды, повышения производительности труда, за внедрение новых методов труда. Внедрение предложений инженеров Гришина, Леднева, Галченкова, Черемушенцева, разработанных с моим участием, дали положительные результаты. Увеличилось количество одновременно работающих забоев, сократилось расстояние перекидки руды от забоя до рудоспуска, по строгому графику производились съемки-секции. В крепких рудах выемка слоев шла снизу вверх, а в слабых — наоборот, работа производилась под закрепленным верхним слоем. Но это технические детали и вряд ли они интересны широкому читателю. И все-таки как не вспомнить инженера Астраханцева, занимавшегося внедрением победита при бурении, что позволило в 9—10 раз сократить комплекты буров. На руднике было много рабочих, умельцев своего дела. Имена знатных шахтеров, стахановцев были известны республике еще в 35—36-х годах. Это бурильщики Ихлясов Вилял, Насыров. Мы начали широко применять и распространять опыт знатного передовика шахты им. Ильича Криворожского бассейна А. Семиволоса и его последователя на Урале Янкина. Инженерная мысль, помноженная на рабочую смекалку и ударный труд горняков, позволили в кратчайшие сроки внедрить многозабойное и многоперфораторное бурение. Метод скоростного бурения нашел широкое распространение среди горняков обоих рудников Риддера. Первыми, кто работал по методу Семиволоса — Янкина, были Георгий Янкин, Василий Ноздрачев, Балпан Тайжанов, Ахметгали Ахметжанов, Василий Ларкин, братья Петр и Георгий Нефедовы, Василий Скосырев, Василий Слабухаи другие. Производительность труда на ряде участков повысилась в 3—4 раза. Г. Хайдин, например, выполнял норму в отдельные смены на 500 процентов, и он гордился, что за такую рекордную выработку получил поздравительную телеграмму от первого секретаря ЦК КПК Скворцова. Знатные бурильщики Тайжанов и Сарманов систематически выполняли норму на 250—280 процентов. Бурильщик В. Ноздрачев, готовя встречу 18-й партийной конференции, двумя телескопными перфораторами в одну смену обурил всю секцию в 55 квадратных метров, выполнив норму на 1000 процентов. Новые методы добычи дали толчок механизации работы по уборке руды и закладки. Заканчивались работы по перевозке руды электротягой. Умением придать огня соревнованию отличались коммунисты. Добрым словом я вспоминаю секретаря парткома рудника И. Д. Фадеева, председателя рудничной профсоюзной организации Кожемяко, которого я знал еще по совместной работе на Коунраде.

Следует отметить, что особенность горных работ состоит в том, что рабочее место — забой постоянно находится в движении, ежечасно меняется обстановка и для того, чтобы оперативно управлять производством, надо владеть полной информацией. В одном забое появилось, например, повышенное давление, в другом — брак взрывных работ, а третьем —.непредвиденное обрушение, все это требует сиюминутного вмешательства и решения от начальников участка. Словом, забот у них хоть отбавляй! И до всего им есть дело: и как подготовлено рабочее место, и как обеспечено материалами, и какой настрой у смены, и десятки прочих забот. В этой беспрерывной «буче кипучей» варились начальники участков, подчиненные им горные мастера, которых тогда называли штейгерами, механики участка, маркшейдеры, геологическая служба. Цель у всех одна: дать план. Любой ценой. Никакие ссылки на субъективные и объективные причины в расчет не принимались. Дал план, значит, рудник сработал правильно, нет — ответишь должностью, партийным билетом. Предвоенный год завершили с хорошими показателями, и мы получили от наркома П. Ф. Ломака приветствие и переходящее Красное знамя с денежной премией. Такие знаки внимания для горняков становились праздниками.

В Риддер часто приезжали руководители ЦК КПК и обкома, Министерства цветной металлургии. В год два-три раза бывал у нас секретарь обкома Рванцев — инженер- металлург, старый мой знакомый. (Он раньше окончил институт, где я учился). Рванцев был очень популярным и активным секретарем обкома. Однажды он приехал, сопровождая Шаяхметова — второго секретаря ЦК КПК. Шаяхметова я знал по газетам, но лично знаком не был. Шаяхметова и Рванцева я встретил на руднике. Как водится, пригласил гостей в забой, чтобы познакомить с методами работы передовых горняков рудника. Мы спустились на девятый горизонт рудника, где работал известный бурильщик-новатор Тайжанов. Тайжанов хорошо знал буровую технику. Он показал методы многоперфораторного и мокрого бурения. Любопытная деталь: Тайжанов был высококлассным рабочим, мастером своего дела, долгие годы работал на шахте, но... ни слова не знал по-русски. Рабочие подшучивали над ним, поскольку у него жена была русская. Подтрунивали: как, мол, ты объясняешься с ней, на пальцах?

Шаяхметов поблагодарил Тайжанова за хорошую работу и пожелал новых успехов. После ознакомления с рудником Шаяхметов собрал руководителей предприятий города в горкоме партии и сказал им добрые слова за труд, за предоставленную возможность ознакомиться с работой промышленных предприятий. Оказалось, что он был в Риддере первый раз. Шаяхметов пожелал нам с хорошими результатами встретить 20-летие образования КазССР.

Неожиданной была встреча в Риддере с Мухтаром Ауэзовым. Я не был с ним знаком, но хорошо знал его как крупного писателя, драматурга и ученого. Ауэзовскую пьесу «Каракоз» я смотрел еще будучи учеником 14-й школы г. Алма-Аты. Хорошо помню, что роль Каракоз исполняла замечательная актриса Зухра Атабаева, к сожалению, рано сошедшая со сцены. Срыма играл известный артист, муж Атабаевой — К. Джандарбеков. С Ауэзовым я познакомился на руднике. В этот день я вел прием по личным вопросам. И тут мне передали, что со мной хочет встретиться «какой-то Ауэзов». Я тут же вышел, чтобы пригласить его в кабинет. Он сидел среди посетителей и о чем-то оживленно беседовал с ними. Одет он был в рабочую одежду, на ногах сапоги.

С писателем мы проговорили не один час. Его интересовала история Риддера, деятельность первых хозяйственных руководителей, как изменилась жизнь горняков после ухода концессионеров. Его интересовали биографии рабочих, проблемы рудников —- да и о многом другом говорили мы тогда с Мухтаром Омархановичем.

В последние годы я часто встречался с Ауэзовым и все забывал спросить его, что он написал тогда о Риддере и его людях. Быть может, все это легло в его писательскую «копилку» и позволило ему зорче и увереннее понимать ту непростую жизнь.

Вскоре республика отметила 20-летний юбилей, где я участвовал как представитель трудящихся Риддера. Торжественное собрание проходило в Алма-Ате в Доме культуры, где сейчас после капитального ремонта разместился Центральный концертный зал.

После возвращения с торжеств началась новая кампания — подготовка к выборам в Верховный Совет СССР. Нашему коллективу, как передовому предприятию республики, разрешили выдвинуть кандидатов в депутаты. Нам посоветовали в горкоме выдвинуть кандидатом в депутаты первого секретаря ЦК КПК Скворцова и он дал согласие баллотироваться по нашему округу. На встречу с избирателями Скворцов приехал с солидной свитой. Его сопровождали: Рванцев, нарком госбезопасности Бабкин, ответственные работники ЦК КПК и обкома, нарком внутренних дел Богданов, редактор «Казахстанской правды» Нефедов, группа корреспондентов республиканских и областных газет. Вместе с секретарем парткома Фадеевым я встретил Скворцова в парткоме. Скворцов спросил меня, как я себя чувствую на Алтае после жаркого Балхаша. Не дожидаясь моего ответа, обращаясь ко всем, во всеуслышание сказал: «ЦК не ошибся, направляя Кунаева на работу в Риддер». В ответ я поблагодарил его за добрые слова.

Встреча с кандидатом в депутаты проходила в клубе рудника. Зал, вмещающий свыше трехсот человек, был переполнен. Свою роль тут, конечно, сыграли и агитационная работа, и личность первого секретаря, и небывалая свита и, наконец, желание увидеть и услышать человека, который близок к Кремлю. Выступление Скворцова не было парадным: говорил он толково, по делу, и, что поражало, он до тонкостей знал технологию добычи и обогащения руд, плавки и выпуска металла. А вечером состоялось расширенное заседание бюро горкома партии. Как водится, сначала выступили мы, производственники (поменьше об успехах, побольше о проблемах и болячках), затем слово взял Скворцов. Он умел глубоко понимать и анализировать ситуацию, поддерживать перспективные идеи и, что называется, с порога отметать нереальные притязания... В тот свой приезд он во многом помог Риддеру и, как будущий депутат, и как секретарь ЦК. И еще запомнилось: он призывал резко улучшить социально-бытовые условия трудящихся Риддера. Приезд Скворцова в Риддер, встречи с горняками, обогатителями, металлургами, строителями, партийным активом, его мобилизующие выступления имели большое значение для улучшения работы промышленности Рудного Алтая.

К концу 1940 года закончилась реорганизация Риддерско-го полиметаллического комбината. Риддерскому рудоуправлению подчинили рудники, обогатительные фабрики и другие производства. Были созданы Риддерское заводоуправление и Риддерское энергоуправление. Приказом наркома цветной металлургии под самый Новый год я был назначен директором рудоуправления, директором заводоуправления В. Л. Немеша-ев и директором энергоуправления — И. Е. Клименко.

Признаюсь, жалко было расставаться с замечательным коллективом. Никакого желания переходить на другую работу не было. Рудник был передовым предприятием в цветной металлургии страны и занимал почетное место в отрасли. Будь моя воля, другой судьбы себе я бы не желал. Но мне как коммунисту предлагалась новая ответственная работа, и я не имел права отказаться. Знал, дел будет невпроворот, но работа есть работа. Перед горняками и обогатителями стояли сверхсложные задачи, основной объем выпуска цветных металлов и прирост его на комбинате «Алтайполиметалл» приходились на предприятия Риддерского-Сокольного месторождения. А это значит, строить, увеличивать, наращивать.

Обстановка требовала оперативно и быстро наладить нормальную и взаимосвязанную работу между рудниками, обогатительной фабрикой, внутризаводским транспортом. И в придачу тысяча других крупных и малых проблем. Главным инженером был назначен Д. А. Бабич. Денис Алексеевич имел основательную инженерную подготовку. Долгое время работал в «Севкавказполиметалле». За хорошую работу на Кавказе Орджоникидзе премировал его легковой машиной и поездкой в США для ознакомления с опытом работы металлургических предприятий. С Д. А. Бабичем работать было легко, к нему я много раз обращался, когда работал еще на руднике, и всегда получал добрые советы. Его богатый опыт, уравновешенный характер создавали деловую, творческую обстановку. С первых дней моей работы в рудоуправлении я чувствовал его поддержку и очень сожалел, когда он был переведен в Москву. Директором Риддерского рудника был назначен инженер Г. Сыразутдинов, работавший моим заместителем — главным инженером рудника. Директором Сокольного рудника назначен инженер Степанищев. Главным механиком начал работать Азбель. Директором фабрики работал инженер Кутепов, главным инженером фабрики Я. Д. Пиченюк. Командный состав рудоуправления работал дружно и организованно. Предприятия стали работать ритмично: выполнялись планы добычи руды, ее пе-реработки на фабрике, по графику выпускались концентраты.

6 февраля 1941 г. Риддер был переименован в г. Лениногорск. 21—22 мая в Лениногорске состоялось совещание партийного, хозяйственного актива, стахановцев предприятий цветной металлургии Рудного Алтая. С докладами об итогах работы и задачах в свете решений 18-й партийной конференции выступил директор Белоусовского рудоуправления Петров, главный инженер Лениногорского свинцового завода Симаков, управляющий трестом «Алтайзолото» Чернов, директор Иртышского медеплавильного завода Петухов и я. На совещании были подвергнуты острой критике руководители отстающих цехов и предприятий, Главцинксвинец и Наркомат цветной металлургии. Подводя итоги совещания, заместитель наркома Антропов критику Наркомата признал правильной и поставил перед нами более ответственные задачи. Это совещание сыграло большую роль в выполнении установок и директив 18-й партийной конференции.

В конце мая 1941 г. главный инженер рудоуправления Д. А. Бабич был переведен на работу в Москву, в техническое управление Наркомцветмета. Главным инженером рудоуправления назначили Д. Вербицкого, работавшего главным инженером комбината «Ачполиметалл», а до этого он работал в Москве, в институте, где я учился. Вместе с Вербицким начали рассматривать и решать накопившиеся вопросы, связанные с созданием нормальных условий работы основных предприятий — рудников и обогатительных фабрик. Главная задача была—увеличение объема добычи руды, с учетом большого отставания Сокольного рудника и улучшение всех качественных показателей. Обогащение руд, их переработка и получение качественных концентратов не вызывало большого беспокойства. Квалицифицированно руководили работой фабрик Кутепов и Пиченюк.

Вместе с новым главным инженером Д. Вербицким мы написали большую статью: «Перевести бурильщиков на новые стахановские методы труда». Статья была опубликована в «Риддерском рабочем» 19 июня 1941 года, хотя Риддера как такового уже не было: 6 февраля он был переименован в Лениногорск. Так вот в нашей статье (за три дня до войны!) рекомендовалось: работать в две смены, перейти на многозабойное бурение, резко улучшить материально-техническое снабжение горняков. Статья, как сейчас говорят, получила широкий отклик. Она была обсуждена на каждом руднике «Алтайполиметалла». Десятки бурильщиков изъявили желание работать по методу Семиволоса-Янкина и просили им помочь. А это было главным, во имя чего писалась статья.

По воскресеньям в шахтах обычно проводили ремонтные работы. В тот день, 22 июня, я побывал на Сокольном руднике, а когда вернулся домой, то прямо на пороге встревоженная жена сказала, что только что по радио выступил Молотов: началась война с Германией. Не сговариваясь, через каких-то 20—30 минут все руководители партийных, советских, хозяйственных органов пришли в горком партии и получили указания, какие проводить меры. Работа началась с митингов. Они состоялись во всех цехах. В принятых решениях говорилось: «В ответ на разбойничье нападение мы, горняки-металлурги Лениногорска, будем работать с максимальной производительностью труда, отдадим все силы на защиту Родины».

Городской комитет партии (первым секретарем был тогда М. И. Кудрявцев) возглавил организаторскую работу по перестройке работы предприятий на военный лад. Итоги работы последней декады июня показали, на что способны трудящиеся Лениногорска. Полугодовой план по выпуску свинца и цинка будет выполнен досрочно. В первые годы войны выпуск металла, по сравнению с 1940 годом, увеличился по свинцу на 21 процент, цинка в концентрате — на 8, кадмия — на 9, золота — на 26, серебра — на 12 процентов.

Из управления ушли на фронтЗо52 рабочих, в том числе бурильщиков — 275. На Урал, в Сибирь, Караганду были направлены 1500 человек на монтаж эвакуированных с запада страны заводов. Надо сказать, что многие инженерно-технические работники, руководители просились (да что просились — требовали) отправки на фронт, но неизменно получали ответ: «Вы здесь нужнее». Тем временем предприятия испытывали острейшую нужду в рабочих. Мы видели выход из создавшегося положения в том, чтобы каждый горняк трудился за двоих и за троих.

Так родилось новое патриотическое движение двухсотников. Многие горняки становились двухсотниками, трехсотниками, и это народное движение позволило с первых дней войны значительно перевыполнять суточные задания. Первыми стали работать за двоих рабочие смены горного мастера Рысбека Оспанова. Тон в работе стали задавать бурильщики: Хайдин, Тайжанов, Дементюк, Ноздрачев. Старались не отстать и горняки других участков и цехов управления. Но фронт требовал от нас все большей и большей отдачи. Не знаю, как бы мы справились со своими задачами, если бы на помощь не пришли женщины. В войну женщины впрягались в плуги, варили сталь, а у нас, в Лениногорске, добывали руду. Адская работа, она под силу не каждому мужчине, а вот женщины безропотно, находя еще силы на воспитание детей, показывали чудеса трудового героизма.

Мы располагаем данными, что за время войны на рудниках было принято на работу 3700 женщин. К концу 1941 года среди бурильщиков работали 110 женщин, 100 процентов подкидчиков, машинистов электровозов. Женщины стали главной силой на обогатительных фабриках и освоили профессии токарей, слесарей. Вот так переплелись драма и героика военных будней.

Вести с фронта были все горше и горше. Но это не расслабляло нас, а наоборот, придавало силы. Каждый был заряжен на то, что именно он, рабочий или инженер, здесь, в тылу, помогает успеху на фронте. А значит, трудиться надо еще самоотверженней.

Главной нашей задачей стало быстрое вовлечение в добычу наиболее богатых по содержанию участков, совершенствование техники и технологии производства, не допуская при этом хищнических методов разработки месторождений. Организация напряженного труда, стахановских методов работы стала непреложным законом, гарантирующим выполнение плана. Дух времени требовал укрепления дисциплины, порядка на каждом участке, в каждом цехе. Передовики производства изо дня в день повышали добычу руды. Знатный стахановец Г. Г. Хайдин 9 января 1942 года в ознаменование успехов Красной Армии под Москвой установил небывалый рекорд. Один, без подручного он отбил 151 кубометр руды, выполнив сменнную норму на 2389 процентов, 24 января он установил новый рекорд, выполнив норму на 3322 процента, выполнив за смену месячную норму. Г. Хайдин был назначен инструктором стахановских методов труда. Многие бурильщики рудников Ленино-горска своим искусством и квалификацией обязаны Хайдину. Ученик Хайдина В. И. Дементюк 25 марта 1942 года выполнил сменное задание на 5470 процентов, за восемь часов он отбил 1395 тонн руды, установив новый всесоюзный рекорд выработки. За выдающиеся успехи Г. Хайдин в 1942 году был награжден орденом Ленина.

Самая привлекательная сила рекордов состоит в том, что для других рабочих они являются своеобразной вершиной, достичь которой можно, собрав воедино все мастерство, волю, самоотверженность. Достиг ведь Хайдинили Дементюк почти фантастического результата. Почему и мне, рассуждает рабочий, не потягаться с ними? Слабее я, что ли? В этом кроется мобилизирующая роль рекорда. Задача партийной организации, инженеров, руководителей в этот момент заключается в том, чтобы и словом и делом помочь кандидатам в рекордсмены добиваться наивысшей выработки. Другими словами, сделать рекорд нормой. При этом хотелось бы отметить то обстоятельство, что для достижения рекордов руководителями рудника тщательно готовились все соответствующие условия, включая рабочее место. Вместе с главным инженером рудника Сыразутдиновым мы наблюдали за ходом рождения рекорда и не покидали шахты до окончания всей работы.

Горком партии обобщал наш опыт, провел совещание передовиков, которое обратилось с письмом ко всем горнякам Алтая широко применять опыт многозабойности, многоперфораторного бурения, работать по-военному с удесятиренной энергией, организованно и железной дисциплиной крепить советский тыл.

Работа рудников, обогатительных фабрик и свинцового завода строго контролировалась ЦК КПК и одновременно со стороны ЦК мы своевременно получали помощь и поддержку.

В Лениногорске находились уполномоченные ЦК для оказания практической повседневной помощи.

22 октября 1941 года состоялась конференция технической интеллигенции города. Конференция заслушала мой доклад, доклады Немешаева, директора заводоуправления, Клименко, директора энергоуправления, главного инженера «Алтайстроя» Кензерского: «О работе предприятий и строек в условиях Отечественной войны». Чуть позже в местной, а потом в республиканской печати было опубликовано открытое письмо коллектива свинцового завода под заголовком «Приведем в действие все резервы промышленности Казахстана», которое сыграло, думаю, свою роль в досрочном выполнении планов.

А фронт требовал от нас все новых и новых усилий. Казалось бы, все резервы задействованы, напряжение в коллективах достигло наивысшей отметки, еще чуть-чуть, думалось, и туго натянутая тетива не выдержит, лопнет... Но нет. И в этом я не раз убеждался за свою долгую жизнь: резервы человеческого духа неисчерпаемы. А, значит, и дела его не имеют предела.

Я мог бы рассказать о десятках и сотнях инженерных решений, которые не вычитаешь ни в каких книгах и диссертациях, о рабочей смекалке, которая подсказывала и выводила нас, специалистов, на самые дерзкие проекты, осуществленные на производстве — мысль пульсировала и выдавала идеи ежедневно, ежечасно. Это были годы безудержной мозговой атаки.

Мы бились над проблемами днями и ночами. Порой не расходились по двое, по трое суток и, как правило, находили искомое. Например, такая проблема: как увеличить добычу руды? Ведь все высмотрено, все высчитано. Оказывается — не все. Инженеры А. Прохоров и Г. Сыразутдинов раскопали в архивной документации, что при царе выемка руды проводилась не столь тщательно, как нынче. В отработанных блоках сохранились так называемые «целики», состоящие из руды для поддержания кровли. И мы взялись за эти «целики», подняли руду «на-гора» и в итоге увеличили добычу (в 1941—1942 годах) на сто сорок процентов!

Другая проблема. Приблизилось окончание работ на шахте «Новая». Однако ее ввод задерживался из-за отсутствия листовой стали для изготовления дозаторных устройств. Не было подъемных машин. На техсовете было поручено главному механику Азбелю подумать, как выйти из такого положения. Он предложил использовать находящуюся на складе подъемную машину фирмы «Исельбюргер» для установки на вспомогательной шахте, после некоторой ее переделки. Предложение Азбеля было принято. Скиповым подъемом вопрос был решен. Для клетьевого подъема А. А. Азбель предложил использовать освободившуюся проходческую машину. Эти примеры я привел как образец того, что инициативные работники осуществляли много хороших дел, связанных с его именем. А. Азбель умер, работая главным механиком Балхашского горно-металлургического комбината после войны. Шахта была сдана в эксплуатацию после моего отъезда из Лениногорска.

В период войны большой и неоценимый вклад по выпуску концентратов внесли обогатители. Одним из больших достижений было внедрение принципиально новой селективной флотации по разделению свинцово-медного концентрата. На фабриках широкое распространение нашли совмещения профессий. На флотации применяли ряд мер по экономному расходованию дефицитных реагентов. Сверхплановое извлечение металлов — лучший подарок фронту, под таким девизом развернулось соревнование. Хороших результатов добивались флотаторы Рыжкова, Троеглазова и др.