О нашем жилище

МОЙ ДОМ - МОЯ КРЕПОСТЬ

В этом давнем выражении закреплена одна из важнейших черт цивилизации - закрепленная конституционно неприкосновенность жилища: без согласия живущих в доме людей, без специального ордера, подписываемого прокурором, никто не имеет права открыть дверь и перешагнуть через порог. И дверь, и порог могут быть сугубо символическими преградами, скажем, занавеской и ковриком перед ней - суть дела от этого не меняется. Вполне естественно, что наиболее полно, абсолютным образом этот структурный признак цивилизации оказывается выражен тогда, когда понятия дом и здание совпадают. Речь, естественно, идет об отдельном доме, являющемся собственностью семьи.

Это очень древнее произведение человеческой культуры, куда более древнее, чем слово «собственность», но не менее, чем слово «владение». На самых ранних ступенях развития общества собственности не было, но семья владела орудиями труда и хижиной. У рабов и крепостных не было собственности, но и в собственных глазах и в глазах тех, чьей собственностью были они сами, они все же оставались владельцами дома и домашнего скарба. Во всех древнейших религиях мир - круглый; все самые древние дома тоже круглые: дом - говоря современным языком - был моделью мироздания.

Мысль о том, что мир прекрасен, хотя силы природы грозны, была, может быть, самой первой подлинно высокой человеческой идеей. Нет поэтому ничего удивительного в том, что, возводя свой простейший еще дом как подобие Вселенной, человек стремился достичь совершенства. Совершенство никогда не давалось сразу, но и охотник на мамонтов в евразийских саваннах, и охотник на китов северных побережий, и, наконец, первый земледелец в долинах Ближнего Востока стремились придать округлому плану жилища форму правильного круга. Одни использовали черепа и кости огромных животных для сооружения каркаса дома, другие - жерди, третьи - примитивные поначалу кирпичи, отформованные из глины, смешанной с соломой, четвертые укладывали камни на глиняном растворе или всухую, но идея определенности, правильности формы дома разделялась всеми.

Остатки сотен подобных домов сохранились на острове Кипр и в предгорьях южноамериканских Анд, и хотя первые были возведены в V тысячелетии до н. э., а вторые - «лишь» тысячу лет назад, принцип тот же. Учеными не найдены до сих пор переходные формы от круглого жилища к прямоугольному и, скорее всего, такой переход осуществился скачком. Казалось бы, ответ должны были дать лесные пространства Европы, но увы: каменные и кирпичные дома прямоугольного плана строились за несколько тысяч лет до того, как в Европе появилось оседлое население, тогда как охотники на оленей постоянных домов не строили.

Тайна остается, но, изменив «круглому» дому-миру в пользу четырехугольного, приблизительно ориентированного по странам света, человек во всяком случае остался верен идее совершенства формы. Судя по результатам археологических раскопок, выкладка стены «по шнуру» возникает не позже семи тысячелетий назад. Любопытно, что давняя идея уподобления внутреннего пространства небосводу никогда не была утеряна полностью. Ее воплощали в храме, то есть доме божества (достаточно вспомнить Пантеон в Риме), в мавзолее, то есть доме, в котором обитает слава героя (купол собора св. Петра в Риме, купол Дома инвалидов в Париже, под который были перенесены с острова Святой Елены останки Наполеона), ее и сегодня воплощают в спортивных или выставочных сооружениях. Однако хотя попытки возродить круглый план жилого дома периодически предпринимались до последнего времени, шестигранная призма господствует в жилищном строительстве безраздельно.

И все же это не совсем точно: пять граней - четыре стены и пол - присутствуют почти всегда, а вот у потолка гораздо более сложная история. Историко-этнографические музеи Закавказья донесли до нас любопытнейшую переходную форму: из четырехугольника стен вырастает хитроумный многогранный «купол». В Колхиде такой «купол» возводили из дерева, на территории Армении - из кирпича, в ряде африканских стран - из хвороста и мятой глины. В этнографических заповедниках заново собраны (кое-где сохранились на месте) постройки относительно недавнего времени, не позже начала XIX века; у римских же писателей, об интересе которых к происхождению и разнообразию жилищ уже говорилось ранее, нетрудно найти описания тех же жилищ. Так, у Диодора, повествующего о народе, населявшем горы нынешнего Ирака, можно прочесть:

«Крыши домов сделаны из кирпичей в виде свода, заостряющегося кверху. Посредине в потолке оставлена отдушина, через которую выходит дым, и, так как сооружение со всех сторон замкнуто, оно дает своим обитателям достаточную защиту от холода. Глубокий снег заставляет людей проводить большую часть года в жилищах, где они хранят и запасы для своего пропитания».

Это записано на пороге нашей эры, описание же подходит к совсем недавним постройкам, следовательно, раз сложившись и дойдя почти до совершенства, определенный тип жилища мог воспроизводиться вновь и вновь без перемен. Это так, если иметь в виду культуры, силой обстоятельств заторможенные в своем развитии: так, башенные дома-крепости, хорошо известные у нас в Сванетии, можно обнаружить и в Йемене, и в Испании, и в горах североамериканского штата Невада. Но это не так или не совсем так, если иметь в виду главные перекрестки истории, где контакт и обмен ценностями между разными культурами были интенсивны, а темп социальных изменений относительно высок.

Итак, нашим «героем» является односемейный жилой дом, при всем разнообразии своем занимающий среднюю позицию между двумя крайними. На одном полюсе окажутся замок, или дворец, или вилла - в юридическом смысле это всегда владение одной семьи, но практически оно всегда населено множеством обнищалых родичей, очень часто - гостей, всегда - слуг разного ранга, от дворецкого до водоноса. Заглядывать в окна дворца мы будем только в тех случаях, когда в нем рождалось что-то из того, что в дальнейшем обнаруживается в рядовых городских или крестьянских домах. На другом полюсе - хижина отшельника, немаловажной фигуры в истории культуры. Поскольку отшельник-монах, философ или поэт (нередко соединенные в одном лице) - все же человек, как-то вынужденный организовать даже упрощенный быт, его келья представляет собой некоторый абсолютный минимум, точку отсчета.

31. Жилой комплекс Скара-Брей. Остров Мейнленд, Великобритания. XX - XVIII века до н. э. Совмещенное изображение. План, общий вид

Коллективное жилище возникло, по-видимому, одновременно с индивидуальным. Во всяком случае дом-поселок Чатал-Хююк (современная Турция) начал создаваться в VII тыс. до н. э. Обычно жилой «улей», вернее, жилой «лабиринт», словно высеченный в камне, служил в первую очередь целям защиты от нападения.

Северный поселок, а скорее «семиквартирный дом» Скара-Брей не от кого было оборонять, и главным при его сооружении было, по-видимому, стремление сберечь тепло и освободить жителей маленькой колонии от страха перед одиночеством. Благодаря тому, что и стены домов, и вся «мебель» были изготовлены из глыб слоистого гнейса, жизнь «северной Помпеи» (на поселок наползла песчаная дюна) проступила перед глазами ученых во всех деталях.

Очень толстые стены, в их толще оставлены пазухи-кладовые, крошечные «однокомнатные квартиры», закрывавшиеся, однако, дверью, площадью около 10 м2 каждая. Очаг в центре - дым выходил через отверстие в кровле; позже, когда на кровлю навалили кучу мусора для добавочного тепла, - через примитивную трубу.

32. Пуэбло Бонито. Штат Нью-Мексико, США. X - XII века. Фрагмент. Перспективный разрез

Это уже скорее дом-город, чем дом-поселок. В подобных сооружениях, именуемых испанским словом пуэбло, проживало до 2000 жителей. Часть пуэбло была заброшена задолго до прихода белых завоевателей, часть - разрушена во время восстания индейцев-земледельцев против испанских поработителей.

Пуэбло Бонито, насчитывающее до 800 помещений, имеет в плане форму подковы, почти вплотную прижавшейся вершиной дуги к скальному обрыву. Поперечник «подковы» - 150 м, поперечник «жилой лестницы» - около 27 м в уровне земли; таким образом в центре пуэбло находится довольно большая незастроенная площадка.

На рисунке видно, что двери соединяют помещения внутри этажа, тогда как входы в «квартиры» устроены через люки в крыше, и пуэбло четырежды опоясано улицами-террасами, верхняя из которых служила в случае необходимости «площадкой» оборонительной стены. Большая часть темных помещений нижних этажей была занята складами кукурузы и бобов, кож и шерсти.

Круглое, заглубленное в землю сооружение, верхний уровень которого расчленен столбами, поддерживавшими кровлю, - это так называемая кива, помещение для мужских собраний. В пуэбло Бонито около тридцати кива, что указывает на сложную социальную организацию «дома». Наиболее крупное из кива расположено в центре «подковы» и служило, наверное, местом собрания старейшин дома-поселка

Описание келий российских отшельников монотонно и малоинформативно. Интереснее заглянуть далеко на Восток. Вот стихи Тао Юань-мина, поэта, после краха придворной карьеры удалившегося в глушь в 403 году:

«Укрыл я следы

за бедной дощатой дверью.

Уйдя далеко

от мира, порвал я с ним.

Вокруг погляжу,

никто обо мне не знает.

Простая калитка

захлопнута целый день…

И бедно, и тихо,

и пусто в моей каморке.

Здесь нет ничего,

что бы радость давало мне.

И только читаю тысячелетние книги.

Все время, все время

вижу подвиги старины…»

В этих стихах больше горечи об оставленном, чем наслаждения сущим, недаром дверь, калитка и книги - единственные названные предметы. Но через три года поэт словно обостряет зрение и слух:

«Целину распахал я

на далекой окраине южной,

Верный страсти немудрой,

воротился к садам и полям.

Вся усадьба составит

десять му или больше немногим.

Дом, соломою крытый,

восемь-девять покоев вместит.

Ива с вязом в соседстве

тень за домом на крышу бросают,

Слива с персиком рядом

вход в мой дом закрывают листвой.

…Во дворе, как и в доме,

ни пылинки от внешнего мира,

Пустота моих комнат

бережет тишину и покой.

Как я долго, однако, прожил

узником в запертой клетке

и теперь лишь обратно

к первозданной свободе пришел».

Это написано в 406 году, но и почти через полторы тысячи лет жажда одиночества, вернее, одинокого контакта с миром природы время от времени просыпается в сердце почти каждого человека. Каждый почти современный дом, особенно в большом городе, имеет в нашем сознании своеобразную «тень» - хижину в горах, в лесу или у моря. Как чисто умозрительной идеей - жаждой жизни на природе увлекались литераторы-романтики начала XIX века, не знавшие, что они лишь повторяли то, что в реальности воплотил японский писатель XII века Камо-но Темэй,

«По сравнению с жилищем в средний период моей жизни это новое не будет равно даже одной сотой его части… На этот раз мой домик совсем уж необычен: площадью едва в квадратную будет сажень, вышиной же футов в семь, не больше… Из земли воздвиг я стены, покрыл простою кровлей, на местах пазов прикрепил металлические скрепы. Случись не по душе что, чтоб можно было с легкостью в другое место все перенести… Теперь… на южной стороне жилища я построил легкий навес от солнца и настлал там подстилку из бамбука, на западе которой устроил полку для воды священной. В хижине самой у западной стены установил изображение Амида (Будды - В. Г.)… На половинках той занавески, что была пред ним, я прикрепил изображение Фугэн (божества милосердия - В. Г.) и рядом с ним Фудо (грозное божество, отгоняющее демонов - В. Г.). Над северной перегородкой устроил маленькую полку и поставил там три иль четыре шкатулочки, плетенных из черной кожи; вложил туда собрание стихов, музыкальных пьес, сборник Одзёёсю (сборник поучений X века - В. Г.), а подле поставил по инструменту - кото и бива… У восточной стены настлал подстилку из стеблей папоротника, расстелил рогожу из соломы, и - вот оно, мое ночное ложе. В восточной же стене проделал я окно, тут же рядом поставил столик для письма. У изголовья стояла жаровня для углей. Ее я приспособил для топки хворостом. Заняв местечко к северу от хижины, его обнес я редким низеньким плетнем, и - вот он, садик мой. Здесь я садил различные лекарственные травы… Если описать картину всей той местности, то к югу был устроен водосток, и, сложив из камней водоем, я собирал себе там воду…»

Жаль расставаться с Тёмэем, но главное он нам уже поведал: и простейшая хижина добровольного Робинзона отнюдь не просто устроена. И эта «минимальная жилая ячейка» (позже мы столкнемся с новым значением этих слов) на самом деле простирается за пределы крошечного периметра своих стен. Между единственной комнатой и безмерностью пейзажа нет совершенно непреодолимой границы, хотя границу сада и природы поэт все же вынужден для самого себя установить; дом вбирает, включает в себя ближайшее окружение.

Если для хижины пустынника это необходимо, то в случае более суетной, более нормальной человеческой жизни границы дома простираются существенно дальше, и на самом деле перед нами всегда дом и его участок, дом и двор, двор как часть дома, дом как часть двора - основной статистической единицы российской действительности в течение столетий. Если в мире Средиземноморья или Средней Азии двор включен в периметр дома, служит своего рода залом под открытым небом, откуда почти вся хозяйственная деятельность вынесена вовне, то на севере все обстоит гораздо сложнее. Но об этом мы поговорим несколько позже, вернувшись сначала к хронологическому порядку событий в истории дома.

В Древнем Египте в строгом смысле слова свободных не было: крестьяне и ремесленники были на положении государственных крепостных. Благодаря тому, что до нашего времени дошли огромные архивы царского некрополя в Фивах, тщательнейшим образом изученные специалистами, выяснилась любопытная особенность. Слову «жилище» соответствуют два разных иероглифа - мы говорим не о дворце или усадьбе, а о самом заурядном жилище. Одному иероглифу соответствуют согласные (гласных древнеегипетского языка мы не знаем) «пр», другому - «т», вернее, очень коротенькие «ут» или «ыт». В чем же дело? После тщательных розысканий выяснилось: «пр» - это жилище, выдававшееся любому члену рабочей бригады, будь то живописцы, камнесечцы или рыбаки, как обиталище, сопряженное именно с отбыванием трудовой, специализированной деятельности. Это, так сказать, казенная квартира.

33. Доходный дом. Петербург. 1872 год. Архитектор В. А. Шретер. Совмещенное изображение. Фасад, планы первого и четвертого этажей

Квартиры сдавались внаем и в XVII и в XVIII веке, однако только рост капиталистического города в XIX столетии вызвал рождение типа: многоквартирный дом, специально проектируемый так, чтобы приносить владельцу максимальный доход.

Интересы владельца диктовали архитектору принцип решения - «выжать» из участка все, что можно. Последовательно совершенствуя приемы планировки, архитекторы разработали сложную систему дворов-колодцев, через которые в комнаты нижних этажей поступал некоторый минимум света и воздуха. Изображенный на рисунке доходный дом В. Ф. Штрауса по 2-й линии Васильевского острова, то есть в весьма респектабельном районе Петербурга, еще не достиг «идеала». К узкому главному фасаду примыкает почти кубический объем, занятый просторными квартирами наиболее богатых жильцов. Эти квартиры занимают целый этаж (на первом этаже отрезан проезд во двор, под аркой). В глубь участка, за блоком хозяйственных помещений (выше над ними устроены, квартиры второго класса) расположен блок квартир третьего класса, а за узкой «щелью», над каретным сараем, коммунальные квартиры, каждая комната которых сдавалась жильцам по отдельности. Самым лучшим и, естественно, самым дорогим был второй этаж, по французскому образцу именовавшийся бельэтажем. Доходные дома (в большинстве их квартиры перепланированы после 1917 года) четко отражали классовую структуру города

Жилище выдавалось работнику так же, как ему выдавались зерновой паек, одежда, обувь, и потому не могло наследоваться семьей. Сохранился папирус следующего содержания: «Человек подразделения Хрв-м-вдж сказал горожанке Тдж-нт-дерт, своей дочери: Если мою дочь добрую человек (начальник) подразделения выбросит вон из дома «пр», сделанного как дом «пр» фараона, ты поселись в наружном помещении, в моей кладовой, которую я сам себе сделал, так что никакой человек земли не выбросит тебя вон». Обнаруживается, что взрослый работник не заботился, да и не мог заботиться о сыновьях - после успешного прохождения квалификационных испытаний взрослый сын получал свою казенную квартиру, однако государственная канцелярия не брала на себя заботу о женщинах. Для них-то, для вдов или дочерей египетский работник строил жилище «ут» за пределами основного поселка, в отдельной слободе. При хижине «ут», остававшейся наследуемой собственностью, имелись подвал «мхр» и стойло для скота. По-видимому, существовала постоянная угроза того, что такая личная собственность могла, в силу злоупотребления властей, превратиться в «царскую». Поэтому так тщательно составлялись документы на владение, и некий отец, передавая сыну (бывало, значит, и такое наследование) кирпичную постройку, оговаривал специально: «что касается всех кирпичей, которые я уложил, то они принадлежат Нб-джмн, моему сыну». Как видим, подчеркивается не только то, что «ут» построен собственными руками или на собственные средства, но и то, что сами кирпичи для строения были собственностью отца.

Жилище «ут» возводилось либо на покупной (сохранились свидетельства купли-продажи), либо на «ничейной», незанятой земле; даже дверь для хижины нужно было приобрести на рынке. Собственным владением семьи была обычно и какая-то хозяйственная постройка «хнв», но уже гробница, а мы помним, как важно было для древнего египтянина обеспечить «вечную» жизнь своим останкам, была лишь наследуемым владением, сохраняемым до тех пор, пока наследовалась должность, с которой было сопряжено такое владение.

Непростой оказывается история связи дома и двора даже на ранних этапах истории (заметим, кстати, что и высшие сановники Египта должны были подчиняться тем же правилам: они получали усадьбу как «казенное» временное владение, гробницу как дар за заслуги, но наследуемый семьей дом должны были строить сами на купленном участке). Но в Египте хотя бы прослеживается ясное различие места проживания «пр» и «ут» от места работы в поле или мастерской. Даже если речь идет о деревне, ее жилая и хозяйственная части были строго отделены одна от другой. Совсем иначе выглядела история дома и двора в Месопотамии, где на орошаемой каналами территории плотность населения была чрезвычайной (более 1000 человек на 1 км2) и «пустых» мест не было.

Помимо свода законов Хаммурапи, который нами уже упоминался, от глубокой древности Двуречья остались несчетные глиняные таблички юридических документов, благодаря которым мы знаем о повседневной жизни шумеров или вавилонян куда больше, чем, скажем, о жизни и доме этрусков или майя, появившихся на исторической арене гораздо позже. Раскопки лишь подтверждают сведения табличек, и мы узнаем, например, что под словами «строительство нового дома» следует понимать чаще всего периодическое восстановление старого: новые стены ставились на площадку, образуемую после разрушения и заравнивания старых. Поэтому-то «города» Месопотамии так быстро росли вверх. В полном смысле слова новый дом просто негде было поставить, и если после смерти отца происходил раздел, то это означало лишь, что дверь в срединной стене заделывалась кирпичом, а в одной из внешних стен пробивали новую дверь.

Мы читаем: «1 1/2 сар жилого строения возле дома Синбельаплима, одна дверь из дощечек - доля Шамаш-раби. 1 1/4 сар жилого строения возле дома Хаббур-Сина, одна дверь из дощечек - доля Илулу и Шамашили. (После того как) имущество дома они поделили (в том что) в будущем брат брату претензий предъявлять не будет, именем бога Нанны, бога Шамаша и Рим-Сина, царя, они поклялись. (Список свидетелей, дата)». Из текста с очевидностью следует, что здания примыкают вплотную друг к другу, иначе половины одного дома не называли бы по домам соседей. Видно и то, что участок не так уж мал: 80 м2 только по первому этажу. Легко ощутить, какой ценностью была дощатая дверь, если она специально оговаривается в документе.

Раскопки показывают, что центральные кварталы городов представляли собой сплошной лабиринт узких проходов между глухими стенами кварталов, - как утверждал Геродот, и трех- и даже четырехэтажных, что все же маловероятно, учитывая, что строительный материал - глина и не очень-то прочные стволы пальм для балок перекрытий, но в наличии второго жилого этажа и террасы с навесом в роли третьего этажа не сомневается никто. Раскопки предъявляют нам, однако, обычно лишь «момент» жизни домов перед их гибелью, а вот из юридических документов проступает подвижная картина бытия жилого лабиринта. Внешний вид может не меняться совершенно, но благодаря легкости работы с глиной части дома, отдельные комнаты продаются, покупаются, наследуются, то соединяются, то разъединяются… по сути дела архитекторы нашего времени такую пространственную систему называют мобильным жилищем!

Из библейских текстов VII - V веков до н. э. можно вычитать то, что в наши дни выявила только специальная аэрофотосъемка: между городом и селом в Двуречье не было пространственной границы, хотя была резкая грань в социальном положении крестьян и горожан. Сверху можно было заметить, что города - это лишь самые плотные сгустки застройки, все более разреживающейся по мере движения от центра, где были дворцы и храмы, к периферии. Пространственного барьера не было, хотя были городские стены: просто участки зелени - огороды, маленькие поля, рощи финиковых пальм, водоемы, где рос необходимый для строительства камыш, - занимали все большую долю поверхности земли. Это подтвердили фотографии с воздуха, но об этом же можно прочесть у библейского пророка Ионы, когда он обозначил, что «Ниневия же была город великий… на три дня ходьбы». Очевидно, речь идет о всей территории «города», отвоеванной у пустыни.

Мы не знаем свидетельств сколько-нибудь заметного комфорта в рядовом жилище древних восточных цивилизаций Египта и Месопотамии, однако в долине Инда раскопки городов Мохенджо-Даро, Хараппа и десятка других предъявили глазам изумленных ученых квартал за кварталом правильной прямоугольной формы, капитальные дома которых демонстрируют жизнь, может быть, несколько скучноватую, но во всяком случае вполне комфортабельную. Тот же, что и в Двуречье, тип дома с глухими внешними стенами, тогда как все помещения двухэтажных зданий раскрыты во внутренний дворик. Но стены здесь выложены не из сырцового, а из хорошо обожженного кирпича; в каждом доме были устроены керамическая ванна и туалет, сливы которых выведены через толщу стены в уличный коллектор - глубокую щель, обложенную кирпичом, накрывавшуюся сверху каменными крышками. Более того, дождевая вода с плоских крыш также отводилась через сток, устроенный в стене, завершавшийся правильно устроенным «водометом» - наклонной плоскостью, отбрасывавшей воду подальше от фундамента. И, наконец, вдоль улицы были устроены также обложенные кирпичом ящики для отбросов, в которые выведены каналы из кухонь, - настоящие мусоропроводы.

Цивилизация долины Инда была открыта только в 1856 году. Чуть позже удалось установить, что она существовала по меньшей мере тысячелетие между 2500 и 1500 годом до н. э., и это произвело подлинную сенсацию, ведь в 60-е годы прошлого века даже в богатых домах Лондона, Парижа или Петербурга такая же мера удобств, как правило, была новинкой. Лишь в самом конце XIX века раскопки на Крите показали, что и на этом острове так называемая мйнойская цивилизация достигала близкой степени комфорта, во всяком случае во дворцах, и только в наше время исследования засыпанного вулканическим пеплом города минойцев на острове Санторин вновь заставили изменить представления об истории жилища. Выяснилось, что трех- и даже четырехэтажные жилые дома, возведенные в Акротири, ничем существенным не отличались от современных нам построек.

В самом деле, в первых этажах домов были устроены мастерские и лавки, большие гостиные, спальни располагались на верхних этажах. Дома почти вплотную обстроили неширокую улицу и маленькую треугольную площадь, но это не типовые здания - их планы не повторяют друг друга. В домах были ванные комнаты с выводом воды в подземный коллектор, идущий посреди улицы. Наиболее удивило археологов то, что в домах были вполне привычные для нас окна с подоконниками, на которых стояли горшки с цветами (могущество минойского флота делало излишним укрепление городов), и, по-видимому, серьезных внутренних конфликтов в них тоже не было, иначе дома не были бы так раскрыты вовне. И все же самое восхитительное то, что гостиные, маленькие спальни и даже ванные комнаты оказались покрыты замечательными фресками с жанровыми сценами и декоративными мотивами. Фрески были найдены во дворцах Крита, и это поразило не слишком: все дворцы были украшены, но вот обнаружить, что росписью покрыты помещения заурядных домов, что эти росписи практически не повторяются, не ожидал никто. Человек всегда заботился не об одной лишь чистоте своего жилища: так, идеально затертой цветной штукатуркой были покрыты стены комнат и в Иерихоне VII тысячелетия до н. э., однако художественная роспись стен, выполненная по индивидуальному заказу обитателей дома не позже середины XV века до н. э., когда минойская цивилизация была уничтожена взрывом вулкана на Санторине, остается и сегодня удивительным памятником искусства устраивать себе жилище.

История не развивается по прямой восходящей линии, и греческие племена, устроившиеся на руинах крито-микенских городов, так и не сумели и даже не хотели (их религия, их этика были суровые) восстановить уже, казалось бы, отработанный тип жилого дома. Вновь утверждается в правах «месопотамский» тип жилища с внутренним двориком и глухими двухэтажными стенами на улицу; нет и речи о бытовой канализации, коль скоро сооружение первых стоков для ливневых вод, грозивших всякий час подмыть фундаменты домов, отмечалось историками и поэтами как великое событие. Не везде, но во множестве городов-государств, включая знаменитые Афины, внутреннее пространство дома разделяется на мужскую и женскую половины, и женщины обрекаются на замкнутую жизнь в светелках второго этажа.

Даже в эпоху наибольшего расцвета греческой культуры, после победы над персами в освободительных войнах, вкладывая огромные силы и средства в строительство общественных зданий, в театральные представления, обитатель дома остается довольно равнодушен к его пространственному устройству, вновь и вновь повторяя старую схему. Правильнее будет сказать, что «дом» и «здание» отличаются один от другого будто бы сильно: «дом» - это разнообразная, замечательно украшенная керамическая посуда для мужских пирушек - симпозиев; это высоко ценимое оружие, свитки любимых поэм; это кладовая для необходимых припасов; это, как правило, недорогая и простая, но отличной формы мебель, а вот «здание» - это лишь пространственная коробчатая оболочка для всего этого содержимого. Это тем более так, что в классическую эпоху «домом» в наибольшей степени для свободного горожанина было публичное пространство площади собраний или торговой площади (иногда соединявшихся в одну), окружавших эту площадь портиков, называвшихся стоями, обособленно стоявших гимнасиев для спортивных упражнений, театров, устроенных на склоне горы.

34. Я. П. Оуд (1890 - 1963). Проект дома для застройки экспериментального квартала Вайсенхоф. Штутгарт. 1927 год. Совмещенное изображение Якобур Йоханнес Питер Оуд - голландский архитектор, сыгравший весьма значительную роль в становлении так называемого современного движения в архитектуре. Наряду с В. Гропиусом Оуд вложил огромные усилия в профессиональную разработку темы «рабочего жилища». Архитекторы-новаторы стремились соединить идею города-сада (каждое жилище должно иметь примыкающий к дому земельный участок) с задачей максимальной экономии строительных затрат и городской территории. Отсюда внимание к традиционной английской теме сблокированных жилищ, образующих непрерывный фронт застройки по обеим сторонам неширокой улицы.

Компромисс между, казалось бы, взаимоисключающими идеями отдельного жилища и многоквартирного дома породил вариант «жилой улицы», привлекавшей архитекторов возможностью экономно и достаточно комфортабельно застраивать целые кварталы на окраинах городов, где земля была дешевле, чем в центре. Неустранимая монотонность облика «жилой улицы», бросающаяся в глаза современному горожанину, в середине 20-х годов, когда это было не правилом, а исключением из правила, приобретала в глазах критиков положительное звучание

Поскольку после персидских войн множество городов следовало фактически выстроить заново на руинах прежних (только Афины полностью сохранили совершенно хаотическую застройку), поскольку возникали сотни новых городов-колоний во всех уголках Средиземноморья, градоустроение, естественно, приобрело глубоко дисциплинированный характер. Одинаковые (иногда два-три типа в разных частях города, как в Милете) кварталы расчерчивались строго и расчленялись на совершенно одинаковые участки, а те, в свою очередь, застраивались практически одинаковыми жилыми зданиями. В целом греческий дом малоинтересен, а там, где исключение становилось правилом, как на священном острове Делос, многоэтажные, сложные в плане дома, облик которых перекликается с домами минойцев, строились столь богатыми торговцами, что их следует считать скорее виллами или малыми дворцами, чем рядовыми домами.

Жилища раннего республиканского Рима в целом повторяли дома греков и этрусков (все тот же «средиземноморский» тип с внутренним двором-атриумом), но были, кажется, еще скромнее. По мере того, как бесчисленные войны расширяли римские владения, римляне все теснее вступали в контакт с эллинистическими культурами Востока и суровые воинские нравы постепенно смягчались. Если вчитаться в книги древнеримских писателей, вслушаться в речи политиков, направленные против роскоши, то становится очевидным: пристрастие к комфорту распространяется быстро. Причитания моралистов помогали мало, и великому историку Плинию, погибшему при оказании помощи беглецам из засыпанной пеплом Помпеи, оставалось только меланхолично констатировать: «Иначе было у наших предков: у них в атриумах на показ были выставлены не произведения чужеземных мастеров, не работы из меди и мрамора, - по отдельным шкафам были расположены восковые лики, чтобы образы тех, кто умер раньше, присутствовали… На родословном древе отдельные нарисованные портреты соединялись расходившимися в разные стороны линиями. Таблинумы наполнялись свитками и памятниками того, что было совершено при отправлении должностей…» и т. п.

35. А. Сильченков, Т. Варенцов, С. Гельфельд. Жилая ячейка на одного человека. 1929 год. Аксонометрия

Начало социалистической индустриализации, приток тысяч новых горожан и связанное с ним обострение жилищного кризиса нашли живейший отклик в деятельности советских архитекторов. В обстановке нехватки материальных ресурсов напряженная изобретательность проектировщиков получила специфическую идеологическую окраску за счет популярности идеи «дома-коммуны». Крайние предложения относительно полного обобществления быта, как тогда говорилось, были отвергнуты жизнью, однако разработка темы общежития и так называемой минимальной жилой ячейки дала весьма интересные практические результаты.

На рисунке - фрагмент общежития с максимальной рационализацией пространственной схемы и предельной экономией площади и объема. Две смежные «ячейки», каждая из которых имеет габариты 1,6x3,75 м, сблокированы через крошечный (65x65 см) тамбур, общую душевую кабину и туалетную комнату-кабину. От смежной пары жилых ячеек этот блок отделен тонкой, 8 см перегородкой, в которую встроен шкафчик (45х Х50 см на каждую сторону). Ширина коридора, идущего по длине здания и лестниц, без промежуточных площадок, ведущих с этажа на этаж, - всего 65 см. Рациональность и специфическая эстетика максимальной экономии вступала в подобных проектах в разительное противоречие с соображениями пожарной безопасности - при осуществлении они нуждались в значительной корректировке

Структура традиционного римского городского жилища (домуса) достаточно подробно отображена на наших иллюстрациях. Добавим лишь, что наряду с атриумом, в центре которого находился маленький бассейн-имплювий, куда стекала вода с крыш, в состав домуса непременно входил, пусть и очень маленький, сад. Добавим еще, что расчетливые домовладельцы почти всегда сдавали внаем помещения вдоль улочки, получавшие отдельные входы, под лавки, мастерские (нередко с маленькими квартирами над ними, на втором этаже). Работа археологов извлекла на свет достаточный объем знаний, так что о зажиточном городском доме мы знаем сегодня почти все. Многочисленные издания архитектурных памятников Помпеи и Геркуланума, подробные публикации росписей в покоях этих домов доступны всем заинтересованным читателям.

Необходимо, однако, дополнить эти чисто зрительные впечатления сведениями о некоторых особенностях римского жилища, уяснить не только то, что нам сегодня близко и понятно в устройстве жилища (в начале нашей эры в римских домах появляются и ванные комнаты, и туалеты с проточной водой), но и то, что нам глубоко чуждо. Следует знать, что веками и при республике, и при империи жизнь римской семьи полностью находилась в руках главы семейства. Не будет преувеличением сказать, что все члены семейства, не говоря уже о рабах-прислужниках, были в своеобразной крепостной зависимости от главы дома, и когда говорилось «фамилия» такого-то, это означало всех домочадцев, включая жену, детей, слуг-вольноотпущенников и рабов. Чрезвычайный консерватизм семейно-бытового права означал постоянную отсылку к авторитету прошлого опыта, к тому, что в юридическом языке называется прецедентом. Именно благодаря этому в текстах II - III веков н. э. мы обнаруживаем цитаты из очень древних уже тогда юридических норм. Некоторые из них для нашей темы очень важны, так как теснота города, плотность застройки и в связи с этим примыкание отдельных домовладений друг к другу порождали, естественно, множество проблем.

36. Ф. и М. Десланд. «Башня молодоженов». Сержи-Понтуаз, Франция. 1970-е годы. План

В 70-е годы вкусы жителей новых городов и районов, городских властей, да и самих архитекторов решительно меняются. Реакцией на строгость, сухость рациональных схем, характерных для «современного движения», становится всеобщее тяготение к разнообразию остроиндивидуальных архитектурных форм. Это стремление не преминуло сказаться на архитектуре жилища.

Сержи-Понтуаз - один из городов-спутников Парижа, возникших на «пустом месте». Стремясь обогатить облик жилых районов, архитекторы попытались разделить многоквартирные дома по составу семей: отдельно в двухэтажных сблокированных домах - многодетные семьи, в многоэтажных домах-пластинах - малые семьи и, наконец, своего рода семейные общежития, состоящие из одних только однокомнатных квартир.

Казавшаяся столь рациональной схема быстро обнаружила свои неудобства: дома из одних однокомнатных квартир значительно дороже разнообразных по планировке, тогда как состав семей меняется достаточно быстро и далеко не всем нравится идея непрестанного переезда из дома в дом с каждым таким изменением. Сложная, экстравагантная «органическая» форма зданий, нравившаяся поначалу многим, быстро приелась и начала раздражать. К 80-м годам подобные проектные схемы повсеместно исчезают

Часть этих проблем оказалась «вечной» для городской застройки. Так, римским юристам пришлось различать свет (люмен) и вид (проспектус) - «ибо вид может открываться и книзу, а свет снизу идти не может». Приходилось формулировать очень тонкие правила-сервитуты: «Между сервитутами, воспрещающими преграждать свет и портить вид, существует разница: во втором случае предоставляются большие преимущества, чем в первом. Никто не должен преграждать более приятного и свободного вида; что же касается света, то в этом случае запрещается преграждать или затемнять его». Дома, вернее их владельцы, борются за свет, как деревья в лесу, и естественно, что городскому самоуправлению приходилось вырабатывать нормы, требовавшие безусловного исполнения. Источником для установления все новых правил служили давние (V век до н. э.) Законы XII таблиц, среди которых было требование обрезать деревья на высоте более пятнадцати футов со всех сторон, чтобы их тень не причиняла вреда растениям на соседнем участке. Сельскохозяйственное по происхождению правило пришлось применить к городской жизни, и, например, можно вычитать: «Кто намерен преграждать соседям свет или делать что-либо иное в ущерб их удобствам, пусть знает, что он должен сохранять старые здания в их прежнем виде и состоянии. Если между тобой и твоим соседом не будет достигнуто соглашение относительно высоты намеченного тобой здания, ты сможешь обратиться к посредничеству третейского судьи». Дело не только в праве на свет и вид, но и в праве на защищенность от постороннего взгляда - во всяком случае в книге «дигестов», то есть выписок из древних текстов римского юриста Ульпиана, мы обнаружим и такое суждение: «Я полагаю, что те, кому не принадлежало право вывести окно на участок соседа, не имеют никакого права выводить окно в общей стене» и т. д.

Все эти выписки нужны нам для того, чтобы осознать, сколь многое в том, что предписывает и сегодняшнее градостроительное поведение, было рождено в тесных улицах Древнего Рима. Римское городское право было унаследовано Византией, через балканские страны оно (в греческих переводах) достигло Руси, причем дважды. Впервые - в Киевскую Русь многие правила застройки (с сохранением упоминаний о виде на море) пришли в X или XI веке. Вторично, благодаря просветительской деятельности ученых XVII века, те же по смыслу тексты оживают заново, и застройка улиц где-нибудь в Торжке в «шахматном» порядке расположения зданий по сторонам улицы отражала все то же римское правило сохранения вида (в русских текстах - прозора). Все то же правило было положено в основу городского законодательства, возрождавшегося в Европе со времен Карла Великого; оно легко проступает в статьях городских законов - статутов средних веков и Возрождения.

Разумеется, по мере того, как в Рим стекалось население не только из всей Италии, но и из других провинций империи, росло число богатых домусов, но столь же очевидно, что быстрее всего росло число людей, которым строительство даже скромного собственного дома оказывалось не по средствам. О том, где и как жили эти сотни тысяч людей, мы будем говорить в следующей главе. Здесь нам достаточно отметить, что и городской тип римского дома, и римская вилла, несколько меняясь в условиях более сурового климата, возводились и в испанской Барсино (Барселоне), и в германской Колонна Агриппина (Кельне), и в галльской Лютеции (Париже), и в столице страны бриттов Лондиниуме. В V веке империя распалась, разрываемая внутренними противоречиями, под ударами «варваров», наступила долгая пауза в эволюции жилища, но римское наследие полностью не было забыто нигде. О нем вспомнили, как только для этого созрели условия.

Хотя поквартальная планировка центров множества европейских городов выдает их римское происхождение, добрых полтысячелетия римские постройки, в том числе и жилые, служили казавшейся неисчерпаемой «каменоломней». Дело в том, что римские города, как правило, не имели укреплений, а жизнь новой феодальной Европы предполагала обеспечение безопасности в первую очередь. Городская жизнь словно съежилась, сжалась, города стали столь крошечными, что в пределах внешней стены знаменитого римского Колизея одно время существовали два враждующих городка! Основным типом жилища подавляющего большинства населения становится примитивная сельская хижина, известная нам по книгам Тацита о древних германцах. Характер рядового городского дома установить для периода с V по XI век чрезвычайно трудно, но по некоторым словам, оброненным церковными писателями той эпохи и хронистами времени Карла Великого, можно понять, что главным было приспособление для жизни уцелевших стен римских построек.

Любопытно, что древний тип «жилой башни», дома-крепости, сохранявшийся на Ближнем Востоке неопределенно долгое время, перенесенный арабскими завоевателями в Испанию, становится чрезвычайно популярным. В небо маленьких городков одно за другим поднимаются горделивые сооружения. Площадь их «подошвы» невелика и на 3/4 занята толстыми стенами, но с каждым последующим уровнем стены становятся тоньше, а площадь внутренних помещений больше. Над кровлями двух - и трехэтажных зданий ремесленников и купцов поднимаются «небоскребы» того времени высотой 30, 40, 70 и даже 90 метров. Эти странные жилища баронов оспаривают высоту у башен уже возведенных тогда романских соборов, у их колоколен… Когда крепнут городские коммуны XIII века, горделивые башни сносятся одна за другой, и только на старых фресках, да в маленьком итальянском городке Сан-Джиминьяно, да в центре Болоньи сохранились эти следы минувшей эпохи.

К середине XIV века три типа западноевропейского жилища получают уже совершенно развитые формы. Это дом и двор городского подмастерья или зажиточного крестьянина, выстроенные, как правило, из кирпича (хижины бедноты не меняются совершенно - их облик дошел до нас в живописи, через непрестанно возобновляющуюся в новых формах сцену Рождества) в два этажа. Это дом мастера одного из ремесленных цехов или члена купеческой гильдии, почти всегда трехэтажный, с высоким чердаком, используемым как склад. Первый этаж всегда занят мастерской или лавкой; второй служит для приема гостей (кухня устраивалась на первом и иногда на втором этаже, имея прямую связь с погребом); третий - жилой, а балка с железным блоком, то есть простейший подъемник для грузов, ясно указывает на назначение огромного, иногда в два уровня, чердачного пространства. Наконец, это городской или чаще внегородской дом-замок.

Назвать такой замок семейным жилищем сложно. В самом деле, вот как описывает хозяйство графа Гастона де Фуа французский хронист XIV века Жан фруассар: «… Он избрал двенадцать наиболее способных своих вассалов, чтобы они следили за состоянием его финансов: двух на каждые два месяца, с тем чтобы один проверял другого. Он держал в кабинете денежные сундуки, откуда одаривал рыцарей, пажей и джентльменов, которые собирались в прихожей, и никто не уходил от него без подарка… Он был легко доступен и охотно вступал в разговор, будучи, впрочем, лаконичен в ответах и советах своих. Он держал постоянно четырех секретарей, писавших его письма и делавших копии, и каждый из них должен был быть под рукой, как только он выходил из опочивальни… Когда в полночь он выходил из своих покоев, чтобы проследовать на ужин, двенадцать слуг с факелами шли, освещая ему путь. Зал (столовой) был полон рыцарей и вассалов…» и т. п.

Очевидно, что и тогда, да и позже жизнь владельца замка была подчинена строгому ритуалу, исполнение которого было социальным правилом. Помимо семьи графа в «доме» постоянно пребывало не менее полутора - двух сотен человек.

Впрочем, необходимо иметь в виду, что и дома нарождавшейся буржуазии, будь то в Лондоне или Амстердаме, были в известном смысле уменьшенными подобиями баронских или графских замков. Дело не только в том, что буржуа стремились по возможности воспроизводить манеры, костюм, стиль поведения аристократов, хотя и это существенно. Следует помнить, что низкая цена труда и избыток рабочих рук на рынке труда и тогда, и много позже приводили к тому, что любой зажиточный дом был полон прислуги. О характере, о масштабе крупных городских жилищ в конце средневековья или в начале эпохи, которую принято называть Возрождением, нам повествуют не столько книги (только в XVII веке недворяне станут героями литературы, хотя «плутовской» роман, наполненный людьми из социальных низов, возникает столетием раньше), сколько живопись и в особенности сухие тексты документов. Так, в одном из контрактов на строительство лондонского дома в 1308 году можно прочесть:

«Симон из Кентербери, плотник, предстал перед мэром и олдерменами в следующую субботу после дня св. Мартина, во второй год правления короля Эдуарда, сына короля Эдуарда, и заявил, что он построит из собственных средств, «под ключ», для Уильяма из Хейнингтона, меховщика, до праздника Пасхи следующего года «зал и комнаты с трубой (камином), и кладовую между названными залом и комнатой; и «светлицу» (соллар) над комнатой и кладовой; а также «ориоль» (эркер, большое окно, сильно выдвинутое из плоскости стены) в конце зала, над высокой скамьей (помостом); и еще одну ступень с «ориолем» от уровня земли до дверей в названный зал; и два помещения, одно супротив другого, для погребов под залом; и нишу для водостока, с двумя трубами, ведущими в названный водосток; и одну конюшню… длиной, между названным залом и старой кухней, двенадцати футов шириной, с малой «светлицей» над каждым стойлом; и высокий чердак над названной «светлицей»; и с одного конца «светлицы» должна быть кухня с трубой; и еще должен быть устроен «ориоль» между названным залом и старой комнатой, шириной восемь футов… И названный Уильям из Хейнигтона заявил, что он обязался заплатить вышеупомянутому Симону за вышеперечисленные работы сумму в 9 фунтов 5 шиллингов 4 пенса, полсотни шкурок весенней куницы, мех на женский плащ и мех на платье для названного Симона…»

Было бы жаль сокращать выписку еще больше, ведь она весьма красноречива. Мы говорили о низкой цене даже квалифицированного труда, и действительно: вместе со стоимостью меха гонорар мастеру, его подмастерьям, плата за материал составили около 20 фунтов стерлингов. На 1308 год это была немалая сумма, эквивалентная целому стаду коров, но боевой рыцарский конь, к примеру, мог цениться и в два раза дороже. Из текста видно подтверждение и тому, что в строгом смысле строительство дома совершенно заново, на новом месте было делом нечастым - обычно речь идет о перестройке и расширении куда более древнего здания. Все из того же текста следует привычность распределения функций между разными помещениями, точность знания заказчиком того, что и в каких объемах ему нужно; заметны несомненная привычность использования довольно больших поверхностей остекления (пусть еще в мелкоячеистых переплетах), раз речь идет о двух больших эркерах, внимание к устройству кухонь и отводу воды. Но заметно также и отсутствие упоминания о ванной комнате - ее роль выполняла кухня, где для этой цели стояла огромная деревянная кадка.

37. Л. Брусиловский, Н. Матусевич, К. Пентешин, А. Товбин. Жилой дом. Сестрорецк. 1983 год. Планировочная схема

Понадобилось два десятилетия, чтобы советским архитекторам удалось сделать «гибкой» мощную строительную индустрию и научиться монтировать композицию многоэтажных домов из крупных сборных элементов. Оперируя ограниченным набором строительных деталей, наиболее творчески мыслящим проектировщикам удалось перейти от идеи типового дома к идее жилого комплекса, формируемого из набора так называемых блок-секций, соединяемых друг с другом в различных сочетаниях. В 70-е и особенно 80-е годы в Москве, Ленинграде, Минске, Киеве и других городах возникают жилые районы, каждый из которых обладает собственным характером. Стремление к рациональности и экономности решения объединяется теперь со всеобщим тяготением к разнообразию жилой среды, в результате всякий раз складывается специфический компромисс. В настоящее время интенсивно продолжается поиск таких «гибких» технологий, которые позволили бы каждый жилой комплекс собирать на основе индивидуального творческого решения. Трудность этой задачи проступает со всей ясностью, если учесть, что ежегодно в стране вводятся в строй более двух миллионов квартир

38. Н. Пальяра. «Деревушка». Салерно, Италия. 1969 - 1975 годы. Аксонометрия. Фрагмент Никола Пальяра - современный архитектор (родился в 1933 году), работающий преимущественно над жилыми и общественными сооружениями среднего размера. Для современного профессионала характерно одновременно глубокое изучение опыта предшественников (итальянец Пальяра называет учителями немца Беренса, австрийца Вагнера, шведа Асплунда) и обращение к древней архитектурной традиции античного Средиземноморья.

«Деревушка» представляет собой летний кооператив - компактный дачный поселок в миниатюре, квартиры которого расположены в один, два и три уровня. Этот «многоквартирный дом» относится к типу, известному под названием «хабитат» (обиталище), когда при относительно малых затратах удается достичь сложной индивидуальности целого. Это достигается за счет гибкого использования рельефа и благодаря сочетанию сблокированных жилых квартир и общественных помещений - магазинчиков, прачечных, гаражей, бассейнов. При богатстве композиции единство материала (большемерный «кирпич», резанный из местного известняка) придает всему сооружению монолитность и связанность с горным склоном, на котором расположилась уступами «деревушка»

В богатых бюргерских домах Западной Европы вплоть до середины XVI века господствовал тот же «стандарт»: тяжелая мебель - прежде всего сундуки, украшенные готической резьбой или позже изысканными росписями; занавешенные коврами каменные стены; остекленные окна с очень частыми решетками переплетов; серебряные или бронзовые небольшие зеркала; сначала факелы, затем масляные лампы и, наконец, свечи из русского и польского воска; замечательная по красоте майолика и металл парадной посуды на многочисленных полках. Поскольку слуги трактовались как живое «оборудование» дома, никому не приходило в голову их стесняться, и понятие об отдельности спальни показалось бы странным.

Так было в Западной Европе, где немногочисленное городское население тем не менее задавало тон всей жизни. В Северной и Восточной Европе структура жилого дома длительное время развивалась обособленно и иначе. И в скандинавских странах, и в Киевской Руси дерево остается практически единственным строительным материалом как для бедного крестьянского двора, так и для княжеских хором, хотя великокняжеские дворцы Стокгольма, Киева или Владимира бывали и каменными (во всяком случае по первому этажу). Дворы князей и бояр были часто огромными, занимая большие кварталы в кремлях и за пределами их стен, - это и не удивительно, ибо в них, как и в замках Запада, обреталось великое множество народа. Раскопки в Новгороде, этой боярской республике, сохранявшей до погрома, учиненного Иваном Грозным, немало черт далекой старины, показали огромность дворов и крепких ремесленников (усадьба иконописца Алексея Гре-чина показана на нашей иллюстрации).

Однако, чем ниже было социальное положение посадских людей, тем меньше были участки, тем уже переулки, тем теснее подступали друг к другу дома. Вплоть до крупномасштабной реконструкции российских городов, предпринятой в конце XVIII века, теснота в городе, окруженном безмерными просторами, была чрезвычайной, а урон от неотвратимо частых пожаров - грандиозным. Вот, скажем, сведения середины XVII века, приведенные в историческом сочинении Владимира Соловьева: «Пожары продолжали истреблять не только строения, но и людей: 27/VII (речь о 1754 г. - В. Г.) в Калуге был пожар, сгорело обывательских 1191 двор и ряды, причем погибло до 65 человек, потому что на 15 саженях стояло по 3 и по 4 двора на жилых подклетях, улицы были не шире 4, а переулки 2 сажен». Данные по другим городам свидетельствуют о том же, и только в тех случаях, когда город погружался в долгий период экономического упадка, он несколько разреживался за счет запустения. В чем же дело?

Как ни обидно, из-за тех же пожаров XV и даже XVI веков нашей истории до нашего времени дошло меньше документов, чем от бесконечно древней Месопотамии, где обожженная глина покрытых клинописью табличек оказалась вечной. К счастью, среди немногих других полностью уцелела «писцовая книга» - подробная опись владений небольшого города Торопца, материал которой относит нас к концу XV столетия. Листаем эту, на первый взгляд, скучную книгу:

«…двор Савостея Петрова да брата его Митки да Марьяна Иванова да Ивана да Оницыфора да Митьки да Петрока да Михалка да Юрки Гридиных детей да Васька Овдокимова из Порецкой волости…»

«А с мосту улицею к наместникову двору: двор Бонды Зеленого да брата его Степанова, а в нем живет дворник Иванко Федоров; двор Федка Климятина, а в нем дворник Иванка Спирид».

Современному читателю, не занимающемуся историей котя бы по-любительски, понять нехитрые эти записи, а их многие сотни, не так просто. В первой выписке упомянут двор на Большой улице, принадлежавший «детям боярским», т. е. торопецкой знати. Размеры двора не указаны, но даже если он был велик, перечислено столько самостоятельных владельцев (лишь они учитывались в описи), что в пределах двора творилось очевидное «столпотворение». Даже если многим из десяти дворовладельцев принадлежали не целые дома, а только части дома после раздела, то при наличии множества необходимых тогда служебных построек окажется, что все пространство, не занятое огородом «на задах», было застроено. Во второй выписке упомянутые «дворники» - это, разумеется, не. дворники в современном понимании, вооруженные метлой или лопатой; это - жильцы, занимающие избы или части изб двора по специальному контракту с владельцем.

Обнаруживается, что кажущаяся иногда чрезмерной просторность российского дореволюционного города за пределами капиталистического его центра представляет собой довольно позднее явление. Это продукт реконструкции городов, начатой губернаторами во время царствования Екатерины II.

Если говорить о городском посадском доме как таковом, то до самого конца XVII века мы повсюду встречаемся с типовым сооружением: это горница, возведенная над высоким «подклетом», служившим и складом для инвентаря, и своеобразным холодильником. Основу жилого дома, от самого бедного до самого богатого, составляла так называемая клеть, четырехугольный сруб, сложенный из шести-семи «венцов», на которые шли солидной толщины (в среднем до 30 сантиметров в диаметре) бревна. Обычно длина бревна 3 или 3,5 сажени, то есть до 7 метров, но попадались и крошечные, двухсаженные избушки, на фасаде которых было всего два «волоковых» (задвигавшихся задвижкой) окошка и одно дымовое - наверху, под самым коньком крыши. Дым от печи в «курной» избе выходил через это единственное отверстие, тогда как настоящие печи устраивались только в хоромах купцов и боярских палатах.

У зажиточных горожан жилые помещения (горницы - из самого слова явствует, что они располагались наверху, на втором этаже), поставленные на подклет, сенями были связаны с «повалушей», сооружением башенного типа в три-четыре яруса. Когда-то и складские помещения, и жилые размещались только на нижнем (но все же втором, над подклетом) этаже, а верхние служили для защиты, для «верхнего боя». С концом разрухи «смутного времени» верхний этаж повалуши был уже занят жилыми помещениями - «светлицами».

Разумеется, жилой дом не стоял один на участке и в тех редких случаях, когда весь двор был в руках одной неразделенной семьи: городская усадьба в значительной степени кормила себя сама, и потому на дворе были и хлев, и сеновал, и отдельные клети-амбары. Если на всем севере Европы, включая и русский север, двор тяготел к объединению под одной крышей (на наших иллюстрациях представлены такие дома, где жилая часть занимает менее трети постройки), то ближе к югу строевого дерева было меньше, крестьяне и посадский люд - беднее, украшающей дом резьбы - меньше, тесноты - больше.

В XVII веке бывшие ранее исключением каменные хоромы знатных и богатых горожан встречаются в России все чаще. Образец был задан боярством и купечеством Пскова и Новгорода, потерявших последние следы былой самостоятельности при Иване Грозном, - насильственно переселенные в Москву новгородцы и псковичи привезли с собой и моду на строительство каменных палат. В целом (наши иллюстрации это показывают вполне ясно) в каменных зданиях практически полностью возобновлялась традиционная планировка деревянных срубов, даже привычные размеры помещений не менялись сколько-нибудь существенно. Облик зданий, однако, изменился чрезвычайно, но об этом - далее: здесь же достаточно заметить, что и до петровских реформ русское жилище зажиточных горожан испытывало немалое влияние европейских образцов и, судя по завещаниям или описям имущества, все интенсивнее наполнялось предметами быта, изготовленными ближними и дальними соседями Руси. С другой стороны, и после преобразований начала XVIII века среднее, а тем более бедное жилище в городе и деревне все продолжает воспроизводить прежние формы. Более того, если сопоставить жилые дворы северных крестьян

XVII века с крестьянскими дворами нечерноземного центра России и тем более черноземных пространств Центра и Юга на конец XIX века, то вместо прогресса мы обнаружим скорее упадок. К тому же, как это ни странно на первый взгляд, заметных различий между домами беднейших горожан (мещан), так называемых государственных крестьян и крепостных крестьян найти не удается до самого конца крепостного права. После его формальной отмены положение на длительный период еще ухудшается - почему?

Здесь нет возможности вникать в содержание сложного исторического процесса: происходило поступательное обнищание большей части крестьянства, сопряженное с ним «отходничество» (обычно семья не могла справиться с податями и повинностями, не отсылая на заработки кормильцев в город) и непрерывность раздела двора и имущества между наследниками. Наконец, и помещики, и царская администрация в равной степени перекладывали заботу о больных, увечных, сиротах на односельчан - и родственников, и соседей. Почему-то широко распространено представление, будто «раньше» повсеместно существовала огромная патриархальная семья, но факты этому решительно противоречат. Большая, неделенная семья периодически возникает в тех условиях, когда нужно было устраиваться на необжитом месте, поднимать целину, корчевать и выжигать для этого лес, наконец, в опасных пограничных районах Северного Кавказа, Нижнего Поволжья, Сибири или Приамурья.

В других ситуациях, да и на тех же местах, но двадцать - тридцать лет спустя начинался неудержимый процесс «отпочкования» малых семей. Уже к концу XVIII века постройка весьма скромного двора обходилась в весьма крупную по тем временам сумму от 40 до 150 рублей. Тщательные сегодняшние исследования выводят на свет не предположения и домыслы, за которые некогда резко критиковал народников В. И. Ленин, а факты, факты, факты… И вот, скажем, в 1797 году крестьянин Лукьян Иванов (крепостной) за «умножением семейства», выделяя старшего сына Василия, дал ему в «надел» часть дворовой и «тяглой» (то есть пахотной, с которой платилась подать) земли, лошадь, корову, запас ржи, овса и соломы. На постройку двора отец передал ему 45 рублей и право на деньги, розданные им в долг в Петербурге в отхожем промысле. Спустя 10 лет, при выделе младшего сына Федора, Лукьян также обеспечил его дворовой и тягловой землей, лошадью, коровой, хозяйственным инвентарем, посудой, дал ему право на часть еще не собранного с полей урожая и вновь полностью сохранил за собой (и дочерьми) весь двор. В виде компенсации за жилище, которое сын должен был построить самостоятельно, он (наличных денег у Иванова-старшего уже не хватало) был освобожден навсегда от участия в уплате семейных долгов. Все это фиксировалось в документах, и из совокупности следует со всей очевидностью: реальных условий для развития жилища в пределах, как тогда говаривалось, «подлых сословий» - подлых значило «подлегающих» обложению податью, телесным наказаниям и пр. - в дореволюционной России не было. Во всяком случае, их не было для девяти человек из десяти.

В Западной Европе, столетием раньше вставшей на путь капиталистического развития, та же ситуация для самостоятельных домохозяев (о жителях наемных жилищ речь пойдет в следующей главе) начинает постепенно меняться к середине XVIII столетия. В Голландии и Англии нарождающаяся техническая интеллигенция, конторские служащие и прослойка наиболее квалифицированных рабочих начинают селиться в новых жилищах. Англичане по сей день называют этот тип «террасами», а по сути этот новый тип представляет собой не что иное, как прямое развитие «жилой улицы» готического города. Если плотно приставить один к другому узкие, чаще всего на одну лишь комнату по фасаду, но зато «длинные» в глубину дома, придать им однотипное оформление фасада и одну высоту в два или три этажа, а перед отдельным входом в каждый дом устроить крошечный садик, то это и будет классическая «терраса». Они целы и сегодня в большинстве британских городов - еще недавно казалось, что их снесут, чтобы расчистить место под строительство многоквартирных домов, однако деятельность молодых архитекторов и активное участие населения привели к сохранению и реконструкции «террас», соединяющих достоинства отдельного дома и экономичность многоквартирных.

Получив новое, «континентальное» наименование, «блокированный дом» приобрел в последние десятилетия огромную популярность, и теперь его строят уже заново в кварталах множества западноевропейских городов (в последнее время наши архитекторы все чаще используют этот тип жилища при работе в малых городах и реконструкции поселков). Разумеется, сегодняшняя «терраса» многим отличается от своего прототипа, в котором не было ни ванных комнат, ни туалетов, выносившихся в дворовые пристройки. Более того, архитекторы нашли возможным и доказали выгодность возрождения готической схемы дома, растянутого по вертикали; только нижний этаж занимает, как правило, не лавка и не мастерская (мастерские и гаражи чаще всего переносят в подвал), а почти самостоятельная квартира, предназначенная для взрослых сына или дочери, а иногда сдаваемая внаем. По сути, в один тип жилища удалось вместить признаки и старой «террасы», и так называемого особняка с флигелем.

39. Т. Андо. Жилой комплекс «Рокко». Кобэ, Япония. 1983 год. Разрез

Использование монолитного железобетона, особенно оправданное в регионах с высокой опасностью землетрясений, открывает безграничные художественные возможности перед авторами жилых комплексов - хабитатов. Благодаря этой технике возникла и все шире используется возможность застраивать территории, ранее считавшиеся непригодными для строительства.

«Вписываясь» в сильный рельеф, Тадао Андо, представляющий среднее поколение мастеров японской архитектуры (родился в 1941 году), «вторит» горному склону, увеличивая его зрительное богатство архитектурными формами. Одновременно (что хорошо видно на разрезе) строительство жилого комплекса укрепляет склон, ранее грозивший постоянными осыпями жилому району у его подножия.

Монолитный бетон - лишь одна из новейших технологий строительства современного жилья: кроме сборного строительства из тяжелых и легких элементов развивается техника подъема этажей мощными домкратами, когда дом растет сверху вниз, монтажа жилых комплексов из объемных блок-квартир и одновременно возвращение к строительству малоэтажных домов из традиционных материалов в сельской местности и в малых городах

Упоминание особняка с флигелем возбуждает немедленную ассоциацию с одной занятной историей, сыгравшей весьма примечательную роль в долгой эволюции односемейного дома. Разумеется, у коттеджа (от французского «кот» - хижина, убежище) было уже солидное прошлое, ибо он ведет свою родословную от капитального сельского жилища средневековья. Разумеется, и раньше были нередки случаи, когда архитектор или, как его чаще именовали, если речь шла об обыденном жилище, мастер-каменщик, строил дом для себя и семьи. Однако документированные случаи, когда архитектор-художник строил для себя дом по собственному проекту, до XVIII века относятся к числу исключений. Только о доме-мастерской, спроектированном для себя знаменитым Рубенсом, известно все, да он, к тому же, бережно сохраняется по сей день в родном его Антверпене. Впрочем, к тому времени, когда, вернувшись из странствий по Европе, Рубенс строит себе новый дом, он был богат, и возник скорее небольшой дворец, чем большой дом.

Совсем иначе обстояло дело, когда в последний год XVII века Джон Вэнбрю, сначала капитан британской армии и французский пленник, затем блистательный драматург, а в скором будущем один из крупнейших мастеров архитектуры XVIII столетия, получил у короля разрешение на строительство собственного дома. Вэнбрю был небогат, и для него весьма важным был один пункт этого документа: дом разрешили построить на участке, где страшный пожар 1666 года уничтожил дворец Уайтхолл, с использованием кирпича и камня, оставшихся на пожарище. Вэнбрю, и в дальнейшей своей архитектурной карьере всегда поступавший «не по правилам» (он создавал новые правила, на будущее, будучи одним из создателей пейзажного «английского» парка, автором «романтического» замка за сто лет до расцвета романтизма и пр.), нарушает их и при создании своего дома.

Участок был мал - всего 20x20 метров, и его следовало по тогдашним неписанным правилам застроить целиком, однако Вэнбрю оставляет по краям довольно широкие «поля», а в центре возводит маленькое здание, почти точно вписывающееся в куб (на нашей иллюстрации дом архитектора виден уже после его расширения в связи с женитьбой, когда к «кубику» были пристроены миниатюрные «крылья»). Дому, все по тем же неписанным правилам, надлежало быть массивной стеной, обращенной на улицу, а Вэнбрю создает сочную лоджию-аркаду перед входом, прочими деталями, хорошо видными на нашем рисунке, создавая впечатление маленького «палаццо». Наконец, ко всему прочему, новый домовладелец устраивает редкое по тем временам и во дворцах новшество - туалетную и ванную комнаты на втором этаже. Заметим, кстати, что первая настоящая ванная комната возникает, кажется, после римских времен в флорентийском древнем дворце Палаццо Веккио, когда замечательный художник и историк искусств Джорджо Вазари перестраивает его для герцога Козимо I Медичи в 1550-е годы. В Версальском дворце ванных комнат не было и в то время, когда дом Вэнбрю успел состариться.

Необычная форма, непривычный стиль постройки, казавшейся особенно маленькой на огромном тогда пустыре (дом, к сожалению, не сохранился, тогда как пустырь давно застроен), вызвали в Лондоне сенсацию. В подписи к рисунку приведен перевод стихотворения Джонатана Свифта по поводу дома «Вэна», как все именовали автора, но это было второе; здесь приведен перевод первого, написанного Свифтом тремя годами раньше:

«Строенье возрастало это

по мерке выдумки поэта.

Пролог - забор сооружал,

который разом окружал

всю сцену. Прежде, слово чести,

кусты густились в этом месте.

Снять занавес терзает зуд -

был погреб выкопан внизу.

Труд был тяжел, что спорить с фактом -

он под землей провел два акта,

Еще два акта (я состражду)

ушли: по комнате на каждый.

Столь преуспев, он, малой кровью,

как пятый акт возвысил кровлю.

А эпилог? - На помещенье

для… впрочем, я прошу прощенья.

Со всех сторон поэты мчат

глядеть, что выстроил собрат».

Стихи забавляли, публика тешилась, однако история скромного по размерам и стоимости «особняка», односемейного дома на участке подтвердила в дальнейшем прозорливость Джона Вэнбрю, создавшего жизнеспособный образец. Архитектура особняка или коттеджа отрабатывается уже почти триста лет. Казалось бы, все мыслимые композиционные возможности уже использованы, но творческое воображение архитектора, вступая в сложные отношения с финансовыми возможностями заказчика, порождало все новые компромиссные решения.

Естественно, что именно в Англии с середины прошлого века все большее число промышленников и банкиров осознает, что неимущим классам необходимо кое в чем уступить ради предотвращения социального взрыва. К. тому же весьма «кстати» приходится развитие железнодорожной сети, особенно пригородных линий. Города впервые получают возможность расползтись в пространстве. Земля за городской чертой значительно дешевле, и вот начинается длительная эпопея «жилища для рабочих» - недорогого коттеджа. Примеры приведены на иллюстрациях: используя как бы вынутые из «террас» фрагменты, архитекторы создают наиболее дешевый сдвоенный двухэтажный дом с общей центральной стеной. Между этим предельным образцом и богатой городской «виллой» простирается широчайший диапазон вариантов. В США с начала нашего века роль пригородных железных дорог берут на себя автомобильные дороги, и именно здесь возникает мифология «города широких просторов», автором которой был замечательный художник-архитектор Франк Ллойд Райт.

Райту лучше всего удавались виллы для достаточно богатых клиентов, словно по плечам креста расходившиеся в плане от единого центра, который Райт именовал «сердцем» дома, - от большого каменного очага. В этих утонченных композициях воскрес древний миф жилища, сросшийся с японским идеалом дома, не имеющего четко очерченной границы с живой природой снаружи. Однако Райт, Сын бедного провинциального пастора, всю свою долгую жизнь не оставляет страстной пропаганды в пользу своего идеала: каждой семье - собственный дом на участке обрабатываемой земли в 1 акр (0,4 гектара).

Жизнь жестоко подшутила над мечтателем: в послевоенные десятилетия утопия Райта была реализована, хотя и не для каждой семьи, и вот на сотни квадратных километров протянулся по Америке бесконечный «пригород». Лишь кое-где отдельные дома стоят на участках и в один, и в несколько акров; невидимые стены стоимости разделили обжитую полосу страны на зоны, где домики разной стоимости выглядят строго сообразно своей цене и раздвинуты на одинаковые, но в каждом месте обусловленные ценой расстояния. Монотонность, нестерпимая скука воплощенной (с поправками) утопии Райта проступает в равной степени и при взгляде с воздуха, и при движении по дорогам.

Проектируя для себя или для экстравагантного заказчика, архитекторы Европы создали и продолжают создавать все более изощренные комбинации форм, часть которых вошла в иллюстративный ряд книги. Многие из этих домов, честно говоря, гораздо более пригодны для пробуждения зависти соседей или восторга гостей, чем для повседневной жизни, и этим они парадоксальным образом возобновили принцип «представительного» жилища, некогда характерный для роскошных, но неуютных дворцов. В целом же, если говорить о подлинно массовом, демократическом жилище, то избежать повторяемости и скуки оказывается гораздо легче при сооружении «второго жилища» - дачных или садовых домиков, владельцы которых дают волю собственной фантазии. А вот основным, перспективным типом удобного, относительно недорогого и художественно совершенного жилища оказывается все же тот или иной вариант «террасы», жилой улицы, сблокированной из вплотную соседствующих зданий.

А что в России? С того момента, когда Петр I сменил домик на набережной Петроградской стороны, рубленный из бревен, но раскрашенный под кирпич, на уютные помещения малого дворца в Летнем саду новой столицы, начинается процесс адаптации, приживления западноевропейского (в первую очередь, голландского) дома к российским условиям. Не будем здесь говорить о дворцах знати, оставим ненадолго в стороне многочисленные попытки повсеместно внедрить в жизнь «образцовые», то есть типовые проекты жилищ для разных сословий. Из этих попыток не вышло, естественно, ничего: кроме привязанности к древнему типу жилого дома обитатели Петербурга, Москвы и иных городов в абсолютном большинстве не имели средств для воплощения государевых фантазий. О жилище крестьян и небогатых мещан мы уже рассуждали, но остался еще один предмет - дома небогатого дворянства как в обеих столицах, так и в имениях, разбросанных по всей стране от западных границ до Урала.

Именно это небогатое, а то и просто бедное дворянство составляло большинство сословия, именно из его среды сформировалась основная российская интеллигенция конца XVIII - первой половины XIX века. Его представители - основные герои поэтов и прозаиков, которые и сами были из того же круга. Это все «Ларины» пушкинского «Евгения Онегина». Достаточно вспомнить, что музыки на роковом для романтика Ленского балу не было бы, когда б неподалеку не был расквартирован полк; что сосед, убеждавший маменьку Татьяны везти дочь на «ярмарку невест» в Москву, предлагал ей денег в долг на это путешествие и т. п. Что же такое дом Лариных? Когда несколько лет назад готовилась огромная выставка. «Интерьер в русской живописи» в Третьяковской галерее, выяснилось как-то неожиданно, как мало богатых интерьеров в бесчисленных изображениях убранства господских домов; как много грубой домашней работы мебели; как немного сколько-нибудь ценных предметов. Оказалось, что гоголевских мани-ловых в сто раз меньше, чем коробочек, земляник, ноздревых. Чтобы убедиться в этом, предоставим слово внимательному и холодному наблюдателю, происходившему из того же мелкопоместного дворянства и блистательной карьеры так и не сделавшему. Это Ф. Ф. Вигель, в юности член «Арзамаса», когда туда принимали Пушкина, в зрелом возрасте секретарь главы Архитектурного кабинета в Петербурге, затем начальник второстепенного департамента и, главное, автор проверенно точных мемуаров.

«На самом темени высокой горы, на которой построена Пенза, выше главной площади, где собор, губернаторский дом и присутственные места, идет улица, называемая Дворянскою. Ни одной лавки, ни одного купеческого дома в ней не находилось. Не весьма высокие деревянные строения, обыкновенно в девять окошек, довольно в дальнем друг от друга расстоянии, жилища аристократии украшали ее. Здесь жили помещики точно так же, как летом в деревне, где господские хоромы их также широким и длинным двором отделялись от регулярного сада, где вход в него находился также между конюшнями, сараями и коровником и затрудняем был сором, навозом и помоями, Можно из сего посудить, как редко сады сии были посещаемы: невинных, тихих наслаждений там еще не знали, в чистом воздухе не имели потребности, восхищаться природой не умели». Не правда ли, Гоголь на фоне такого описания выглядит отнюдь не сатириком, а скорее бытописателем? Последняя фраза абзаца так же точна, как и предыдущие: Жуковский, Фет, Пушкин, Вяземский показали и научили своих читателей многому из того, что раньше им в голову не приходило. Вигель пишет о конце XVIII века, о Пензе, но его картина вполне универсальна и, право, стоит того, чтобы продолжить:

«Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих: так велико было их единообразие. Невысокая лестница обыкновенно сделана была в пристройке из досок, коей целая половина делилась еще надвое, для двух отхожих мест: господского и лакейского. Зажав нос, скорее иду мимо и вступаю в переднюю, где встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет ее; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьется или починивается; в другом подшиваются подметки под сапоги, кои иногда намазываются дегтем… За сим следует анфилада, состоящая из трех комнат: залы (она же и столовая) в четыре окошка, гостиной в три и диванной в два; они составляют лицевую сторону, и воздух в них чище (см. нашу иллюстрацию - московский домик 1814 года - В. Г.). Спальная, уборная и девичья смотрели во двор, а детские помещались в антресоле. Кабинет, поставленный рядом с буфетом, уступал ему в величине и, несмотря на свою укромность, казался еще слишком просторным для ученых занятий хозяина и хранилища его книг». - выписка длинновата, но так как в дальнейшем Вигель писал уже о довольно богатых петербургских квартирах, здесь хочется позволить мемуаристу довершить картину:

«Внутреннее убранство было тоже везде почти одинаковое. Зала была обставлена плетеными стульями и складными столами для игры; гостиная украшалась хрустального, люстрою и в простенках двумя зеркалами с подстольниками из крашеного дерева; вдоль стены, просто выкрашенной, стояло в середине такого же дерева большое канапе, по бокам два маленьких, а между ними чинно расставлены были кресла; в диванной угольной, разумеется, диван. В сохранении мебелей видна была только бережливость пензенцев; обивка ситцевая, или из полинялого сафьяна, оберегалась чехлами из толстого полотна. Ни воображения, ни вкуса, ни денег на украшение комнат тогда много не тратилось».

Нужно понять режиссеров и художников многочисленных экранизаций последних лет: в их кинолентах дома обломовых или дома антагонистов Базарова (да и отца Базарова тоже), или даже дачи героев Чехова выглядят гораздо просторнее, богаче, красивее, чем это было в действительности для абсолютного большинства случаев. Не нужно только смешивать при этом правила изобразительного и актерского искусства с правилами самой истории.

В то же время было бы неверно упускать из виду, что устройство и облик жилого дома с конца XVIII века несут все возрастающую идейную нагрузку. Для архитекторов и их заказчиков становится все важнее идея достоинства, выраженного через внешние, легко опознаваемые признаки. Если в начале XIX века облик и устройство дома сугубо сословны и даже богатое купечество лишь рабски подражает структуре дворянского жилища (на фронтоне «классического» дома нередко возникает образное подобие герба, на который не имел права владелец), то со временем на облик дома начинает возлагаться совершенно иная задача - выразить личность владельца. К концу XIX века эта тенденция приведет к формированию особняка в стиле «модерн», стандартно комфортабельного и вместе с тем всегда непохожего на соседние строения. Стоило убрать украшения, сочтя их ненужными и даже «неэтичными» (А. Лоос, одна из работ которого приведена в числе наших иллюстраций, называл орнамент «преступлением»), так называемая современная архитектура готова была вступить в свои права, создав поэтику гладких плоскостей, тонких ограждений, сложной структуры внутреннего пространства дома и нарочитой «простоты его облика, господства белого цвета и свободно вьющейся зелени. В начале XX века сложатся условия для формирования так называемой интернациональной архитектуры, когда нелегко стало отличить здание, построенное в Голландии, от здания, построенного в Австро-Венгрии, и - когда империя Габсбургов распалась - в Чехословакии. Однако задолго до этого маятник качнулся в другую сторону, и в протесте против интернациональности классицизма с его схематичностью повсеместно были предприняты попытки выразить через облик и структуру жилого дома его принадлежность к национальной, местной культуре. В Англии это был возврат к «тюдоровской», то есть начала XVII века, образной структуре, в США - к «колониальной» архитектуре XVIII века, в России - к допетровской архитектурной традиции. И вот, скажем, во втором выпуске нового журнала «Зодчий» (1872 год) можно обнаружить чертежи и описание дома Пороховщикова в Москве, в Староконюшенном переулке, автором-архитектором которого был А. Л. Гун.

Дом сохранился до нашего времени, но лишился, большей части своего резного убранства и сегодня не бросается в глаза, тем более что позже возникли постройки «в русском стиле» в усадьбе Абрамцево, знаменитый домик (ныне музей) В. Васнецова - выстроенная из дерева иллюстрация к сказке. Для своего же времени дом Пороховщикова воспринимался как вызов господствовавшему в центре города вкусу и задуман был именно так. В то же время, возрождая, вернее сочиняя заново «русский стиль» архитектуры жилища, дом в Староконюшенном переулке вобрал все последние по тому времени новинки. Вот что написано в «Зодчем»: «Парадная лестница, кабинет, зал, гостиная, столовая.и комнаты для прислуги, находящиеся внизу, в подвальном этаже, отапливаются духовыми печами; детские и спальни - голландскими. Во всех комнатах для проветривания воздуха при печах сделаны вытяжные каналы. В доме проведена вода, устроены ванная комната и ватерклозеты: два вверху и один внизу для прислуги». Отмечая новизну дома Пороховщикова, редакция журнала явно стремилась всемерно поддержать ее, и вот наряду с именами заказчика и архитектора опубликованы имена подрядчика и мастера, взявшегося за выполнение сложной резьбы по дереву: «Иван Алексеевич Колпаков, у Яузской части, в Фурманном переулке, дом г-жи Коробовой».

Пережив увлечение «национальными» стилями, архитектура рядового жилого дома пережила в наш век и увлечение «интернациональным» стилем, разойдясь на две совершенно определенные линии.

Одна - это разрастание системы дешевого типового жилища, как основного, так и второго, будь то дачи или домики на садовых участках или даже автомобильные прицепы, специально спроектированные как компактное, но совершенно комфортабельное жилище. В этом случае дом - товар, стандартный продукт промышленного производства, рассчитанный на разный карман покупателя и несколько вариаций его вкуса. Говорить здесь о выражении личности обитателя приходится с очевидностью лишь на уровне бытового наполнения и художественного вкуса в «обживании» стандарта. Еще недавно могло казаться, что это основная, генеральная линия развития.

Другая - расширение практики самостоятельного строительства первого или второго жилища, где, опираясь на индустрию строительных заготовок, семья формирует свой собственный предметно-пространственный мир в полном смысле слова по образу и подобию своему. Выраженная в деньгах стоимость такого дома может быть и меньше, чем в первом случае, но зато неизмеримо возрастает расход труда, времени, духовных сил. Недавно казалось, что этот перерасход «нерационален», но мы все больше убеждаемся в том, что это не так уже потому, что, строя свой дом, человек строит и самого себя. Иное дело, что для такого «двойного» строительства образованность разума и чувств исходно должна быть довольно высокой, чего в историческом прошлом в массовом масштабе быть не могло.