О, счастливица!

Шесть

Мэри Андреа Финли Кроум не сидела на прозаке и вообще ни на чем. А также не отличалась хроническими депрессиями, нестабильной психикой, шизофренией или суицидальными наклонностями.

Однако она была упряма. И весьма упорно желала не оказаться разведенной женщиной.

Ее брак с Томом Кроумом не был идеальным – на самом деле он попросту превратился в более-менее пустой скетч. Тем не менее у женщин Финли была традиция цепляться за симпатичных эгоцентричных мужчин, быстро терявших к ним интерес.

Они встретились на Манхэттене, в кофейне рядом с «Радио-Сити». Мэри Андреа сама спровоцировала знакомство, заметив, что сосредоточенный привлекательный молодой человеку края стойки читает биографию Ибсена. Мэри Андреа не знала, что книгу эту Тому Кроуму всучила девушка, с которой он встречался (изучавшая драму в Нью-Йоркском университете), и что он с куда большим удовольствием зарылся бы в полное жизнеописание Лося Скаурона [9]. Но, несмотря на это, Кроум был польщен, когда рыжеволосая незнакомка пересела тремя стульями ближе и сказала, что как-то раз прослушивалась на маленькую роль в «Кукольном доме».

Влечение было мгновенным, хотя и более физическим, чем им обоим хотелось допускать. В то время Кроум работал над газетным расследованием деятельности больниц программы «Медикэйд» [10]. Он выслеживал мошенника-рентгенолога, который по утрам в четверг обычно играл в сквош в клубе «Даунтаун Атлетик» – вместо расшифровки миело-грамм, за которые выставлял государству тысячедолларовые счета. Мэри Андреа Финли прослушивалась на роль неугомонной фермерской жены в пьесе Сэма Шепарда.

Они встречались с Томом пять недель, а потом поженились в католической церкви в Парк-Слоуп. После этого они долго не виделись, так что им понадобилось довольно много времени, чтобы понять: у них нет ничего общего. Том весь день был занят своими журналистскими делами, а у Мэри Андреа сцена отнимала вечера и выходные. Умудрившись оказаться вдвоем, они как можно чаще занимались сексом. То было единственное занятие, в котором они совпадали во всех отношениях. Усердно предаваясь ему, они были избавлены от необходимости выслушивать болтовню друг друга о своих карьерах, которые, честно говоря, ни одного из них не интересовали.

Мэри Андреа едва ли замечала, как все распадается на части. По ее воспоминаниям, однажды Том просто вошел с грустным лицом и попросил развода.

Ее ответ:

– Не смеши меня. За пять сотен лет в семье Финли никто не разводился.

– Чем и объясняются, – сказал Том, – все эти психозы.

Мэри Андреа пересказала этот разговор своему консультанту из «Реабилитационного центра и санатория минеральных вод "Мона Пасифика"» на Мауи, заведения, особо рекомендованного несколькими ее приятелями-актерами с обоих побережий. Когда консультант спросил, доводилось ли Мэри Андреа с мужем быть когда-нибудь безумно счастливыми, она ответила – да, где-то месяцев шесть.

– Может, семь, – добавила она. – Потом мы достигли плато. Это нормально для молодых пар, разве нет? У Тома не плато-тип личности. Ему нужно или идти вверх, или спускаться вниз. Карабкаться или падать.

– Я понял, – кивнул консультант.

– А теперь меня преследуют его юристы и судебные исполнители. Это очень опрометчиво. – Мэри Андреа была гордым человеком.

– У вас есть причины полагать, что он изменит свое мнение относительно брака?

– Да кому тут нужно менять его мнение?! Я просто хочу, чтобы он бросил эту абсурдную идею развестись.

Консультант смутился. Мэри Андреа продолжала объяснять свою точку зрения: развод как институт уже начал устаревать.

– Он избыточный. Излишний, – добавила она.

– Уже поздно, – сказал консультант. – Хотите чего-нибудь, чтобы легче уснуть?

– Посмотрите на Ширли Маклейн [11]. Она не жила с мужем – сколько там? тридцать лет? Многие даже не знали, что она была замужем. Вот как с этим надо управляться.

Теория Мэри Андреа заключалась в том, что развод оставляет человека беззащитным и ранимым, а сохранение брака – даже если ты не живешь с супругом, – обеспечивает купол безопасности.

– И тогда никто не сможет вонзить в вас свои крюки для туш, – уточнила она. – Юридически выражаясь.

– Никогда это не рассматривал таким образом, – сказал консультант.

– Ну хорошо, это просто глупый кусок бумаги. Но не считайте его ловушкой, считайте его пуленепробиваемым щитом, – заявила Мэри Андреа Финли Кроум. – Ширли была права. Можете попросить принести мне чашку «эрл грея»?

– Вам лучше?

– Намного. Я избавлю вас от своего общества через день-другой.

– Не спешите. Вы здесь, чтобы отдыхать.

– С долькой лимона, – сказала Мэри Андреа. – Пожалуйста.

Синклер пил кофе и обжег язык – при виде Тома Кроума, пересекающего отдел новостей, у него срабатывал глотательный рефлекс. Прижимая ко рту мятый носовой платок, Синклер поднялся, чтобы поприветствовать своего знаменитого репортера – с фальшивым радушием, очевидным для всех, кто это видел.

– Сколько лет, сколько зим! – стелился Синклер. – Хорошо выглядишь, старик!

Кроум проследовал к кабинету редактора.

– Нам надо поговорить, – сказал он.

– Да, да, я знаю.

Когда они остались за стеклом одни, Синклер сообщил:

– Сегодня утром звонили Джоан и Родди. Судя по всему, уже весь Грейндж в курсе.

Это Кроум уже знал.

– Мне нужна неделя или около того, – ответил он. Синклер насупился:

– Зачем, Том?

– Для репортажа. – Том невозмутимо посмотрел на него. Он ожидал подобной реакции, слишком хорошо зная невысказанное кредо Синклера: серьезные статьи – серьезные проблемы.

Редактор в нарочитой задумчивости откинулся на спинку кресла:

– Наверное, нам больше не нужна вкладка, а?

Кроума позабавило это собирательное «мы». Газета отправляла своих редакторов средней руки в школу менеджмента, где их научили, помимо прочих скучных трюков, использовать слово «мы», выражая несогласие с персоналом. По тамошней теории, местоимение во множественном числе подсознательно придавало аргументам корпоративную силу.

Синклер продолжил:

– Думаю, нам нужна дюймов на десять максимум, в ежедневном выпуске, в городских новостях. ГРАБИТЕЛИ КРАДУТ ЛОТЕРЕЙНЫЙ БИЛЕТ, ФОРТУНА ОТВЕРНУЛАСЬ ОТ ЛЕДИ ФОРТУНС.

Кроум склонился ближе:

– Если такой заголовок хоть когда-нибудь появится в «Реджистере», я лично явлюсь к тебе домой и вырежу тебе легкие секатором.

Синклер задумался, не лучше ли было оставить дверь открытой, на случай если придется спасаться бегством.

– Никакой статьи в ежедневном выпуске, – отрезал Кроум. – Эта женщина не собирается делать никаких публичных заявлений. Она даже не стала сообщать в полицию.

– Так ты с ней говорил?

– Да, но не записывал разговор.

Синклер подкрепился очередным глотком кофе.

– Тогда я точно не вижу смысла в статье. Без ссылок на ее слова и полицейских – не вижу.

– Увидишь. Дай мне время.

– Знаешь, что сказали Родди и Джоан? По слухам, эта дамочка Фортунс сама посеяла свой билет, а потом сочинила байку о грабителях. Ну знаешь, чтобы люди посочувствовали.

– Со всем должным уважением к Родди и Джоан – они несут хуйню.

Синклер ощутил безрассудный порыв защитить сестру и ее мужа; порыв, однако, быстро прошел.

– Том, ты же знаешь, какая у нас нехватка кадров. А неделя скорее тянет на расследование, чем на простой очерк, разве нет?

– Это статья. Точка. Хорошая статья, если у нас хватит терпения.

Политикой Синклера в отношении сарказма было не замечать его. Он сказал:

– Пока эта леди не захочет говорить с копами, мы мало что сможем сделать. Может, лотерейный билет украли, а может, и нет. Может, его у нее и не было никогда – крупные джекпоты всегда привлекают шизанутых.

– Кому ты это рассказываешь?

– У нас для тебя другие темы, Том.

Кроум потер глаза. Он подумал об Аляске, о медведях, взбивающих радуги брызг на реке.

И услышал, как Синклер говорит:

– Есть тут одни курсы для холостяков в местном колледже. «Холостяки в девяностых». По-моему, то что надо.

Кроум оцепенел от презрения.

– Я пока не холостяк. И, если верить моему адвокату, еще какое-то время холостяком не буду.

– Несущественная деталь. Обойдешь как-нибудь этот вопрос, Том. Ты живешь один, вот что главное.

– Да. Я живу один.

– Почему бы тебе не побывать на этих уроках? На этой неделе они шьют – может выйти очень мило, Том. Разумеется, от первого лица.

– Шитье для холостяков?

– Именно, – ответил Синклер.

Кроум вздохнул про себя. Снова «мило». Синклер знал, как Кроум относился к тому, что мило. Он скорее займется некрологами. Он скорее будет рассказывать о погоде, мать ее. Он скорее позволит забить себе в ноздри железнодорожные костыли.

Синклер с необоснованным оптимизмом дожидался от Кроума ответа. Который гласил:

– Я тебе звякну с дороги.

– Нет, Том, извини. – Синклер обмяк.

– Говоришь, я отстранен от этой статьи?

– Говорю, что сейчас нет никакой статьи. Пока у нас не будет отчета полиции или заявления этой Фортунс, нам нечего печатать, кроме слухов.

Говорит как настоящий охотник за новостями, подумал Кроум. Ну просто вылитый Бен Брэдли [12].

– Дай мне неделю, – повторил он.

– Не могу. – Синклер суетился, приводил в порядок стопку розовых бумажек с телефонными сообщениями у себя на столе. – Я бы с радостью, но не могу.

Том Кроум зевнул:

– Тогда, полагаю, мне придется уволиться.

Синклер остолбенел.

– Это не смешно.

– Хоть в чем-то мы единодушны.

Кроум непринужденно отдал честь, потом неспешно вышел за дверь.

Дома он обнаружил, что кто-то высадил все окна из крупнокалиберного оружия. На дверь была прикноплена записка от Кэти:

К ее приезду час спустя он уже вымел почти все стекло. Она поднялась по ступенькам и вручила ему чек на 500 долларов.

– Мне так стыдно, честно.

– Это все из-за того, что я не позвонил?

– Ну типа.

Кроум предполагал, что больше разъярится из-за выбитых окон, но, поразмыслив, счел это своего рода личной вехой: впервые сексуальные отношения привели к крупному страховому иску. Интересно, думал Кроум, неужели я наконец вступил в преисподнюю романтики белой швали.

– Давай, заходи, – сказал он.

– Нет, Томми, мы не можем здесь оставаться. Это небезопасно.

– Но тут такой замечательный бриз, нет?

– Следуй за мной. – Она развернулась и порысила к своей машине – чертовски хорошая скорость для человека в сандалиях. На шоссе она дважды чуть не потеряла его машину в потоке. Они оказались у мексиканского ресторана рядом с третьесортной площадкой для гольфа. Кэти заняла укромное место в угловой кабинке. Кроум заказал обоим пиво и фахитас.

Она сказала:

– Я должна тебе объяснить.

– Дай угадаю навскидку: ты сказала Арту.

– Да, Том.

– Могу я узнать, зачем?

– Я расстроилась, потому что ты не позвонил, как обещал. А потом грусть превратилась в вину – я лежала в постели рядом с этим человеком, моим мужем, и скрывала ужасную тайну.

– Но Арт же годами трахает своих секретарш.

– Это другое дело, – сказала Кэти.

– Очевидно, да.

– К тому же две лжи не дают одну правду.

Кроум отступил – в вопросах вины он был профи.

– Какой у Арта ствол? – спросил он.

– О, он это не сам сделал. Он попросил помощника.

– Вышибить мои окна?

– Мне очень жаль, – снова сказала Кэти.

Принесли пиво. Кроум пил, а Кэти объясняла, что ее муж, судья, на деле оказался ревнивым маньяком.

– К моему немалому удивлению, – добавила она.

– Не могу поверить, что он заплатил своему служащему за налет на мой дом.

– Нет же, он не платил. Это было бы преступление – Арт очень, очень осторожен, когда дело касается закона. Молодой человек сделал это в качестве одолжения – ну, более или менее. Чтобы лишние очки у босса заработать, как мне кажется.

– Хочешь знать, что мне кажется?

– Том, я в воскресенье всю ночь не могла заснуть. Мне нужно было признаться Арту.

– И, не сомневаюсь, он тоже немедленно признался.

– Он признается, – сказала Кэти. – А тем временем тебе, возможно, захочется залечь на дно. По-моему, он хочет, чтобы тебя убили.

Принесли фахитас, и Кроум налег на еду. Кэти отметила, как спокойно он воспринял новости. Кроум согласился – он был исключительно невозмутим. Уход из газеты вселил в него странное беспечное спокойствие.

– Что именно ты сказала Арту? Мне просто любопытно.

– Все, – ответила Кэти. – Все подробности. В этом суть настоящей исповеди.

– Понятно.

– В общем, я встала где-то в три часа ночи и составила полный список, начиная с первого раза. В твоей машине.

Кроум потянулся за тортильей.

– То есть…

– Минет, да. И каждый раз после. Даже когда я не кончала.

– И ты внесла все это в список. Все подробности? – Он взял еще лепешку и зачерпнул ею сальсу.

– Вчера утром я первым делом отдала ему этот список, перед тем как он ушел на работу. И, Том, мне сразу стало лучше.

– Я очень рад.

Кроум пытался вспомнить, сколько раз они с Кэти занимались любовью за те две недели, что были знакомы, представить, как этот подсчет выглядит на бумаге. Кроуму представлялась таблица итогов игры крошечным шрифтом «агат», как на страницах спортивной хроники.

– Чуть не забыла, ты сделал для меня фото? – спросила она. – Плачущей Девы Марии?

– Еще нет, но сделаю.

– Это не срочно.

– Все в порядке. Сегодня вечером я еду обратно.

– Тот еще сюжет вырисовывается, да?

– Все относительно, Кэти. Не то чтобы я менял тему – но ты упомянула, что Арт хочет меня убить.

– Нет, чтобы тебя убили.

– Точно. Конечно. Уверена, что это не пустые разговоры?

– Возможно. Но он довольно-таки в ярости.

– Он тебя обижал? – спросил Кроум. – Может обидеть?

– Никогда. – Кэти, казалось, позабавил этот вопрос. – Если хочешь знать правду, его это, кажется, завело.

– Признание?

– Да. Он будто внезапно осознал, что теряет.

– Ну ты подумай, – сказал Кроум.

Он оплатил счет. На стоянке Кэти дотронулась до его руки и попросила известить ее, пожалуйста, если 500 долларов не хватит для замены выбитых окон. Кроум попросил ее на этот счет не волноваться.

Потом она изрекла:

– Томми, мы больше не сможем видеться.

– Согласен. Это неправильно.

Идея, казалось, ее подбодрила:

– Рада, что ты это говоришь.

Судя по нотке триумфа в голосе, Кэти верила, что, неоднократно переспав с Томом Кроумом, а потом признавшись своему гнусному неверному супругу, она помогла всем троим стать лучше. Их совесть проснулась и возвысилась. Все они получили урок. Все выросли духовно.

Кроум милосердно предпочел не развенчивать это нелепое мнение. Он поцеловал Кэти в щеку и попрощался.

Деменсио сел на соседний стул с Домиником Амадором за стойку в «Харди» [13]. Доминик следовал своему утреннему ритуалу начерпывания «Криско» [14] в пару серых спортивных носков. Носки надевались на руки Доминика, чтобы прикрыть фальшивые стигматы. «Криско» смачивал раны, чтоб не заживали, – пропитание Доминика зависело от того, насколько свежими и кровоточащими, будто недавно прибивали к кресту, казались эти дыры в ладонях. Если раны когда-нибудь зарубцуются, ему крышка.

– У меня есть большая просьба, – сказал он Деменсио.

– И что на этот раз?

– Э, да что с тобой сегодня?

– Эта ненормальная женщина потеряла лотерейный билет. Ты, небось, не слышал.

Деменсио растягивал носки, а Доминик засовывал в них руки. Один носок протерся на месте большого пальца, через дырку сочился белый жир.

Доминик пошевелил пальцами:

– Теперь порядок. Спасибо.

– Четырнадцать миллионов долларов в жопу, – проворчал Деменсио.

– Я слыхал, это было ограбление.

– Я тебя умоляю.

– Э, да все в городе знали, что у нее был этот билет.

– Но у кого при этом хватило духу, – размышлял Деменсио, – такое сотворить? Серьезно, Дом.

– Сечешь фишку.

Единственные грабежи, случавшиеся в Грейндже, оказывались кражами, которые совершали мошенники-гастролеры по пути в Майами.

Деменсио сказал:

– Моя версия? Она как-нибудь по-глупому посеяла билет, потом состряпала эту историю с грабежом, чтоб над ней люди не потешались.

– Говорят, она со странностями.

– С шизой, если точнее.

– С шизой, – повторил Доминик. Он ел пончик с желе, сахарная пудра засыпала носки, надетые на руки.

Деменсио рассказал ему про черепах Джолейн:

– Наверное, сотня этих проклятых тварей в доме. И скажи мне, что это нормально.

Брови Доминика сосредоточенно нахмурились.

– А в Ветхом Завете черепахи были? – уточнил Доминик.

– А мне-то откуда знать?

Из того, что Деменсио владел плачущей Девой Марией, еще не следовало, что он помнил всю Библию или хотя бы целиком ее прочитал. Через этих коринфян фиг продерешься.

– Я вот думаю, – сказал Доминик, – может, она собирается устроить что-то вроде выставки. Ну, знаешь, для туристов. Вот только не припоминаю я никаких черепах в Писании. Там есть ягнята и рыбы – и большой змей, конечно.

Прибыли блинчики Деменсио. Поливая тарелку сиропом, он заметил:

– Ерунда это все.

– Но разве у Ноя не было черепах? У него было всех по паре.

– Во бля. Джолейн строит ковчег. Это все объясняет. – Деменсио раздраженно атаковал завтрак. Он упомянул этих злосчастных черепах, только чтобы показать, насколько Джолейн не в себе, – совсем не от мира сего, умудрилась потерять лотерейный билет на 14 миллионов долларов.

И ведь надо же было выиграть именно ей! – негодовал Деменсио. Теперь не меньше тысячи лет ждать, пока в Грейндже кто-нибудь снова сорвет джекпот.

– А ты-то что бесишься – это были не твои деньги, – заметил Доминик. Он не слишком близко знал Джолейн, но она всегда хорошо относилась к его коту Рексу. Кот страдал неприятным заболеванием десен, из-за которого каждые две недели приходилось посещать ветеринара. Джолейн – единственная, кроме дочери Доминика, – могла справиться с Рексом без специальной кошачьей смирительной рубашки.

– Ты по правде не понимаешь? – не унимался Деменсио. – Мы бы все озолотились – ты, я, весь город. Какая бы у нас вышла история, только подумай, а? Джолейн выиграла в «Лотто», потому что живет в святом месте. Может, она даже молилась моей плачущей Марии, или, может, ее коснулись твои распятые руки. Разлетелась бы молва, и все, кто играют в лотерею, приезжали бы в Грейндж за благословением.

Об этом Доминик не подумал – бум на услуги благословления!

– А что лучше всего, – продолжал Деменсио, – приезжали бы не только христиане, а все, кто играет в «Лотто». Иудеи, буддисты, гавайцы… не важно. Игроки есть игроки – их только фортуна волнует.

– Золотая жила, – согласился Доминик. Рукавом он стер след желе с подбородка.

– И теперь все коту под хвост, – буркнул Деменсио. Он раздраженно швырнул вилку на тарелку. Как вообще можно потерять билет на 14 миллионов? Даже Люси Рикардо [15] не потеряла бы билет на 14 миллионов.

– Нам явно не все говорят, зуб даю, – сказал Доминик.

– Ну да, ну да. Может, это были марсиане. Может, посреди ночи спустился НЛО…

– Нет, но я слышал, что она вся избита.

– Не удивлен, – сказал Деменсио. – Моя теория? Она до того возненавидела себя за потерю билета, что взяла бейсбольную биту и настучала себе по своей дурьей башке. Лично я именно так бы и поступил, если б настолько все профукал.

– Ну, не знаю, – ответил Доминик Амадор и продолжил потрошить пончики. Через несколько минут, когда Деменсио вроде бы остыл, Доминик попросил еще об одном одолжении.

– Насчет моих ног, – сказал он.

– Мой ответ – нет.

– Нужно, чтобы кто-нибудь их просверлил.

– Ну так поговори с женой.

– Пожалуйста, – настаивал Доминик. – У меня уже все инструменты готовы.

Деменсио выложил на стойку шесть долларов и слез со стула.

– Сам сверли свои ноги, – проворчал он. – Я не в настроении.

Джолейн знала, о чем думал доктор Кроуфорд.

Наконец-то девочка заполучила себе парня, и он избил ее до полусмерти.

– Пожалуйста, не смотрите так. Сама знаю, я то еще зрелище, – сказала Джолейн.

– Хотите мне рассказать?

– Честно? Нет. – Это окончательно убедит дока Кро-уфорда – тот факт, что она не хочет говорить. Поэтому она добавила: – Это не то, что выдумаете.

Доктор Кроуфорд сказал:

– Спокойнее, ты, маленькая зараза.

Он обращался к Мики, вельш-корги, на смотровом столе.

Джолейн изо всех сил старалась удерживать собаку, но та извивалась, как червяк на сковородке. С маленькими – кокерами, пуделями, шпицами – всегда труднее всего справиться, труднее и мучительнее. Проклятые кусаки, все как один. Дайте мне наконец 125-фунтового добера, подумала Джолейн.

Корги Мики она пробормотала:

– Веди себя хорошо, крошка. – На что Мики вонзил желтые клыки в ее большой палец и не пожелал отпускать. Эта фиксация, сама по себе чрезвычайно болезненная, позволила Джолейн удерживать голову пса, и доктор Кроуфорд получил свободный доступ к месту вакцинации. Как только Мики почувствовал иглу, он ослабил хватку. Доктор Кроуфорд похвалил Джолейн за то, что не потеряла самообладания.

– Ни к чему принимать это на свой счет, – ответила Джолейн. – Вы бы тоже кусались, будь у вас мозг собаки. Я встречала людей, у которых не было такого оправдания, но они делали вещи и похуже.

Доктор Кроуфорд смазал ей палец бетадином. Джолейн заметила, что бетадин на вид – точь-в-точь соус для стейка.

– Не хочешь помазать губу? – спросил доктор.

Она покачала головой, готовясь к следующему вопросу. Как это случилось? Но доктор Кроуфорд сказал лишь:

– И пара швов не повредила бы.

– Ой, да не нужно.

– Ты мне не доверяешь.

– Не-а. – Свободной рукой она похлопала дока Кроуфорда по лысине и заверила: – Со мной все будет хорошо.

Остаток рабочего дня Джолейн: кошка (Дейзи), три котенка (безымянные), немецкая овчарка (Кайзер), попугай (Полли), кот (Шип), бигль (Билко), лабрадор-ретривер (Контесса), четыре щенка-лабрадора (безымянные) и одна игуана-носорог (Кит). Джолейн больше никто не кусал и не царапал, хотя игуана от души облегчилась на ее лабораторный халат.

Вернувшись домой, Джолейн узнала синюю «хонду» Тома Кроума, припаркованную на дороге. Он сидел на качелях у крыльца. Джолейн села рядом и оттолкнулась. Качели со скрипом покачнулись.

– Похоже, мы договорились, – заметила Джолейн.

– Угу.

– Что сказал твой шеф?

– Он сказал: «Потрясающая история, Том! Приступай!»

– Правда?

– Слово в слово. Эй, а что это с твоим халатом?

– Игуана описала. А теперь спроси про мой большой палец.

– Дай-ка глянуть.

Джолейн протянула руку. Кроум с притворной серьезностью изучил отметины зубов.

– Гризли! – заявил он.

Она улыбнулась. Боже, каким оно было приятным, его прикосновение. Сильное, нежное, и все такое. Вот так оно все всегда и начиналось, с теплой беззвучной дрожи.

Джолейн спрыгнула с качелей:

– У нас есть час до заката. Я хочу тебе кое-что показать.

Когда они добрались до Симмонсова леса, она указала на щит «Продается».

– Вот поэтому я и не могу полгода ждать, пока поймают этих уродов. Кто угодно может в любой день прийти и купить это место.

Том Кроум последовал за ней через забор, через сосны и пальметто.

Она остановилась, чтобы показать помет рыси, следы оленя и красноплечего сокола в кронах деревьев.

– Сорок четыре акра, – сказала Джолейн.

Она говорила шепотом, поэтому Кроум тоже прошептал в ответ:

– Сколько за него хотят?

– Три миллиона с мелочью, – ответила она.

Кроум спросил о районировании.

– Розница, – с гримасой сказала Джолейн.

Они остановились на песчаном обрыве над протокой. Джолейн села и скрестила ноги.

– Автостоянка и торговый центр, – сказала она, – прямо как в песне Джони Митчелл [16].

Том Кроум чувствовал, что должен записывать каждое ее слово. Блокнот в заднем кармане джинсов не давал ему покоя. Как будто Кроум все еще работал в газете.

Джолейн показала на ленту воды чайного цвета:

– Отсюда и взялись черепахи. Они сейчас прячутся в бревнах, но ты бы посмотрел, когда солнце высоко…

Она по-прежнему говорила шепотом, будто в церкви. Отчасти это церковь и есть, подумал он.

– Как тебе мой план?

– По-моему, фантастика, – сказал Кроум.

– Смеешься?

– Вовсе нет…

– Да-да. Думаешь, я чокнутая. – Она подперла подбородок руками. – Хорошо, умник, а что бы ты сделал с деньгами?

Кроум начал было отвечать, но Джолейн знаком велела ему умолкнуть. У протоки появился олень – олениха, пришла напиться. Они смотрели, пока не опустилась темнота, потом тихо вернулись к шоссе, Кроум следовал за белизной лабораторного халата Джолейн, мелькавшего среди деревьев и кустарника.

Они добрались до дома, и она исчезла в спальне, чтобы переодеться и проверить сообщения на автоответчике. Когда она вернулась, он стоял у аквариума, наблюдая за малютками-черепахами.

– Зацени-ка! – сказала она. – Звонили из «Чейз-банка». Эти козлы уже сняли кучу налички с моей «Визы».

Кроум обернулся:

– Ты не говорила, что они забрали твою кредитку.

Джолейн потянулась за кухонным телефоном:

– Надо заблокировать номер.

Кроум схватил ее за руку:

– Не смей. Это же прекрасная новость – у них твоя «Виза», и плюс они, кажется, полные идиоты.

– Да уж, я должна прыгать от счастья.

– Ты же хочешь их найти, так? Теперь у нас есть след.

Джолейн была заинтригована. Она села за кухонный стол и открыла коробку крекеров «Голдфиш». Соль обожгла порез на губе, глаза увлажнились.

– Вот что ты сделаешь, – сказал Кроум. – Позвонишь в банк и точно узнаешь, где использовалась карта. Скажи, что одолжила ее брату или дяде, что-нибудь типа того. Но не блокируй ее, Джолейн, – пока мы не узнаем, куда эти ребята направляются.

Она поступила, как он велел. Служащие «Чейз-банка» были милы как никогда. Она записала информацию и вручила Кроуму, который выдохнул:

– Ухты…

– Кроме шуток, ух ты.

– Они потратили две тысячи триста долларов на оружейной выставке?

– И двести шестьдесят в «Ухарях», – заметила Джолейн. – И я даже не знаю, что ужаснее.

Оружейная выставка проводилась в зрительном зале Военного мемориала в Форт-Лодердейле, ресторан «Ухари» располагался в Коконат-Гроув. Грабители, похоже, ехали на юг.

– Собирайся, – сказал Том Кроум.

– Господи, я забыла про черепах. Ты же знаешь, как они способны оголодать!

– Они с нами не едут.

– Конечно, нет, – согласилась Джолейн.

Они остановились у банкомата, и она сняла немного наличных. Вернувшись в машину, она зачерпнула горсть «Голд-фиш» и скомандовала:

– Гони как ветер, напарник. Моей «Визы» хватит максимум на три тысячи баксов.

– Тогда давай пополним счет. Завтра первым делом отправишь чек – хочу, чтобы у наших мальчиков совсем крышу снесло.

Джолейн игриво ухватила Кроума за рубашку:

– Том, у меня на счете ровно четыреста тридцать два доллара.

– Расслабься, – заявил он. И потом, глянув косо: – Пора начинать думать как миллионерша.