О Воскресении, Смерти и Сатане

ГИМН XXXIX

Благословен, Чей горний глас Шеола склепы расколол!

₁

«Я получала, и не раз, от праведников раны,

Но ни один мне не нанес таких, как Сын Марии,

Жестоких и глубоких язв и нестерпимой боли.

Да, дня сиянье Илия открыл когда-то трупу,

Мертвец предел покинул мой, но я не горевала,

И вновь утешилась сполна, поймав его вторично,

Ведь возвращенье в жизнь еще от смерти не хранило.

Двум мертвецам дал Елисей, Сафатов сын[36], сокрыться,

Двумя касаньями жезла свершил побег их тайный.

Одним касаньем я его восхитила из жизни,

Взмахнув жезло́м своим, его у мира я украла

И с ними трупы тех двоих, что он ко свету поднял.

₂

Мученьем был Гиезий мне, когда я увидала,

Как возлагает он свой жезл на мертвый лик младенца[37],

Гиезий-вор забрал свой жезл и мир живых покинул.

Явился Елисей-пророк, смиряясь, возрастал он, –

Сей удивительнейший муж во глубь пустынь сокрылся!

Но я его и там нашла, поймала взглядом облик

Того, кто жизни светлость дал угасшему дитяти.

Ах, как я счастлива была, хотя бы и на время,

Не ведая, что мертвецов мятеж меня низвергнет.

В смятенье свет узрела я на лике Моисея,

Сиянья славы. Первый взгляд исполнен был смущенья,

Зато второй бесстрашен был, последний, смертоносный.

Когда явился Моисей, весна цвела в Шеоле!

Паслась на нежных трупах я, как на лугах привольных,

Шестьсот ведь тысяч[38], как один, тогда расстались с жизнью.

Тогда презренный Иисус, и кроткий, и бессильный,

Ничто не значил для меня. Пускай больных целил Он,

Расслабленных Он поднимал, и множил люду хлебы…

А ныне хлеба нас лишил, отнявши пропитанье,

И Смерть и сумрачный Шеол познали муку глада.

Сколь громким было торжество безлунного Шеола,

Когда я в бездну низвела всех сыновей Корея.

Мне Сатана великий пир устроил и роскошный,

Когда левитов разделил[39]. То крин медовомлечный

Забил мне из песков пустынь. И грешных мириады

Втекали в сумрачный Шеол. А ныне правых толпы

Живыми из него грядут к сиянью горней жизни.

Да, Моисей в Шеол низверг живых, в ловушку смерти,

Но воскрешает Иисус, и мертвые восходят

От смерти к милой жизни вдруг, восстав из рва истленья.

₅

О, сколько счастья дал мне день фанатиков-зелотов,

Они насытили меня клинков багряной влагой!

Ревнитель Финеес, пронзив стремительною медью,

Мне на конце копья принес изысканное блюдо[40].

Сплетенье сладострастных тел Зимри́ и нежной Хазвы

На вертел насадили мне – тельцов двух тучных разом.

И так вкусила Хазву я, начальникову дочку,

Не тронув Иаира дочь[41], что Иисус похитил.

₆

Кадила Аарона дым[42] меня повергнул в ужас –

Его меж мертвых и живых победно утвердили.

Но худшим был мученьем Крест, отверз гробов он входы[43].

Он, Крест, который гибель нес святому Иисусу,

Сгубил меня. Стыдится ль тот воитель пораженья,

Над кем победу одержал могучий ратник смелый?

Но я испытываю стыд моей сильнейший скорби,

Ведь власть повержена моя Мятежником распятым.

Я Финеесовым копьем печали улучила:

Остановило острие чумы набег ужасной[44].

Тот меч, который охранял от века древо жизни[45],

Меч утешенья и скорбей, лишил Адама Рая.

Дрот Финееса отдалил народ от смерти лютой.

Но копие, что на Кресте пронзило Иисуса[46],

Какою мукою меня пронзило нестерпимой!

Христу был нанесен удар: я тяжко восскорбела.

Из Иисуса истекли кровь и вода по смерти:

Омытый ими, жизнь обрел Адам и в Рай был принят.

Жрецами моих уст живых являлись Саддукеи.

За мыслью гналися моей ученые их споры,

Им предводительницей я, Смерть мудрая, служила:

„Нет воскресения“ – они уверенно вещали.

Но Иисус ответил им словами из Писанья.

Постигла я ответа смысл, и возопила в страхе:

Он рек: „Я Авраамов Бог, живых, а не истлевших!“[47]

Я ликовала бы тогда, когда слова простые

Реченья звучного Его остались только сказкой.

Но Он на деле воскресил истлевших трупов ткани,

И все деянья вопиют Его о Воскресенье.

₉

Против тридесяти́ царей восстал Навина отпрыск[48],

Всех заколол тот Иисус, наполнив мрак могильный,

И переполнив склепы все гниющими телами,

Опустошив Иерихон, в Шеол направил толпы.

Но вот явился Иисус, опустошил гробницы,

И населил Небесный Град[49]. Есть сходство между ними

Лишь только в имени лица, не по деяньям вовсе!

Ахана[50] первый подарил, царице трупов – вора,

Второй же Лазаря потом исхитил из Шеола.

Со справедливостью добро слилося в Моисее,

Он Египтянина сразил[51], но спас народ невинный.

Но заповедь иная всем пришла от Иисуса:

„Кто даст пощечину тебе, тому подставь другую

Смиренно щеку“[52]. Убегай от ненависти лютой,

Не будь зелотом, ярым львом, фанатиком холодным,

Который мучает и бьет, лишает жизни злобно,

Но милосердья красоту ты покажи святую.

Так гордый Самуил казнил несчастного Агага[53],

А Иисус наш исцелил расслабленного словом[54].

И оскудение росло святого милосердья,

А ныне изобилен плод его несокрушимый.

Но и сейчас порой его жестоко ненавидят:

„Не следуйте, – рекут, – словам и нраву Иисуса,

Будьте безжалостно крепки!“ Саул, Ахав убиты

Как проявившие приязнь к неправедным и скверным,

Смерть наказанием для них заслуженным явилась.

Но изменились времена, по-новому глаголет

Язы́кам ныне Иисус: „Да будет жив всяк смертный,

И даже жалость пусть явит ко своему убийце“.

₁₂

Я и Самсона помяну, сего младого скимна[55],

Что истребил онагров всех и одарил столь щедро

Дарами всех Филистимлян; реку об Авенире,

О сыне Нира, том, что был воинственным владыкой[56],

Кто быстрой серны взявши след, младого Асаила,

Саруи сына[57], увлечен кровавой был охотой:

Пронзен был дерзкий Асаил и распростерся в прахе.

У жертвенника Ванея, презревши святость храма,

Творя возмездие, убил жестоко Иоава[58].

О сем Писание речет: прочти и поразмысли.

Но в ножны ныне прячет меч разящий справедливость,

Раскаявшихся хоровод беспечно пляшет с Благом.

₁₃

Давид смирил моавитян, и вервием отмерен[59]

Жестокий рок их, и они лишились милой жизни.

Ты милосерден, кроток Ты, о горний Сын Давида,

Тому, кто карою двойной возмездие удвоил,

Отмерив вервий двух на смерть захваченным отрезки,

Одним же вервием на жизнь мужам – промолвил тихо

Давида пренебесный Сын: „Прости своему брату

Семь раз по семьдесят“[60]. Давид отмерил справедливость.

А Иисус Сам есть добро, не знающее меры.

Давида долею была пылающая ревность,

Он убивал жестоко льва пустынного и волка[61],

Оставив скимна, принял он единоборца вызов

Могучего, и из пращи стремительным осколком

Сиянье дня он угасил нежданно Голиафу,

Жизнь отлетела от него, его направив к смерти,

Но Иисус, возвысив глас, ко трупу обратился:

„О юноша!“[62] Ведь для Него как спящие, кто умер[63].

У смерти юношу украв, Он дал ему свет жизни,

Но утопил в морских зыбя́х больших озер пустыни

Он отвратительных свиней, исполненных порока[64].

₁₅

Златой телец причиной был того, что смерть левиты

Несли и братьям и отцам[65], родную кровь презревши.

Так Иеффай своей рукой зарезал дочь родную[66],

Царь Моавитский на стене принес кровавой жертвой

Младенца-первенца[67], свое дитя не пожалевши,

Во утешенье взяв лишь меч. Но Иисус, пришедши,

Взял в долонь меч и острие вдруг затупил любовью.

Сестру Шеолову смирил – Горячку обездвижил,

И теща поднялась Петра, и здравие стяжала[68].

Шеол же в немощь тут же впал из-за целений Божьих,

Из-за чудес, что Иисус свершил по милосердью.

₁₆

Провозглашает доброту всем Иисус священный,

Сын Справедливого Отца приносит справедливость.

А для меня вся доброта Его – одно мученье.

Ведь ревность черная всегда мила мне и любезна,

И радость для меня дарит. Ведь пролилась когда-то

Кровь первая из-за нее… И в чем моя ошибка,

О Сын Марии, для чего ж Ты повелел всевластно:

„Не емли гнев на своего ты родича и брата[69],

Не вынет острый меч из ножи любимый брат на брата“,

Ведь Каина клинок мне был крушцовый первым счастьем.

Мед в трупе львином[70] вдруг обрел Самсон, могучий воин,

Знамением чего была та сладость, что точилась

В останках жизни? Иисус знамения умножил:

Тону я в бездне тайн Его: о воскресеньи притчи,

Как сени неспокойный зрак, как образ говорящий.

„Из пожирающего вдруг снедь чудно появилась“, –

Загадку задал всем Самсон. Загадка поменялась:

„Се, пожирающее смерть, из смерти выступает“,

Из моей снеди вдруг пришло ядущее меня же:

Меня пожрал Адама Сын, рожденный от Адама.

Порою ранили меня все праведники словом:

Они, ликуя и шумя, рекли о Воскресенье,

Но сила утешенья их к моим слезам мешалась:

Молитвы Аса[71] воссылал, моленья Езекия

Свои ко Господу стремил, и смерть их отлагалась[72],

Но страстно трупов их ждала; вот Илия зарезал[73]

Вааловых жрецов и мне принес их у потока,

Сиих откормленных на зло Иезавели хлебом.

Но я навыкла голодать, всех яств меня лишили

Сами́ же праведники: я алкала и скиталась.

То Иисус заставил все, что проглотила, алча,

Назад ко свету изблевать, людей сладчайших блюдо.

₁₉

Кровь очистительная мне как ужас неизбывный,

Помазал ею Моисей домов Еврейских двери,

И агнца сохранила кровь от смерти в них живущих.

Но что для Смерти значит кровь – кроме кровавых знаков

На косяках дверей домов и на Кресте страданий?

Се – наслажденье для меня, се – фимиам убитых,

Благоуханье мертвых тел и таяние трупов.

Но кровь, что Иисус пролил, мне навевает ужас.

Когда вдохнула запах я ее невыносимый,

Дух Жизни, веющий над ней, исполнил меня страхом.

₂₀

Все те священники, цари, помазанники Божьи,

Что были у истоков тайн святого Воскресенья,

Не обрели, подъявши крест, ни малого богатства.

На их главах венцы лежат, сверкают диадемы.

И все же мне нанесены ответные удары.

Сын плотника[74] увенчан был терновой диадемой,

Но сокрушил мою главу, Смерть нагло обезглавил,

Хоть умаленье Он приял и гибельную участь,

Его священный лик поверг Шеол во страх и трепет.

Лик Моисея испугал валы морской пучины,

Заставил море отступить во трепете пред жезлом,

Что славой Божию блистал в деснице у пророка.

Его величье зрела я, жезл дивный, власть от Бога,

Что разбивала крепость скал. Шеоловы гробницы

Разбил несчастный Иисус, смертельно бледный, чахлый,

Ни вида славы, ни зарниц, ни горнего сиянья

Тогда ведь не было на Нем, но и в таком обличье

Он страх у Смерти вызывал. Цвет мертвенного лика,

Цвет самой смерти поразил Шеол, как блеск оружья…

Так мертвый Бог Шеол убил. И что грозит в дальнейшем

Во славе Иисус грядет дать жизни цвет умершим».