О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью

ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ

Первые четыре года мы с сыном прожили без особых проблем. Он рос и развивался нормально. Был очень общительным мальчиком, и его любила вся наша большая и дружная улица. В нашем доме всегда обретались соседские ребятишки. Иногда их было до того много, что я сбивалась со счета. Они возились, играли, кормились. Дети носились шумной стаей по двору и по дому, я же наблюдала за тем, чтобы никто из них не был обижен, чтобы игры протекали мирно, без ссор и драк. Я считала и считаю, что лучше мне навести порядок в доме после нашествия «золотой орды», которая перемещается в поле моего зрения так, что я всегда могу видеть, чем заняты ребята, нежели гадать, где и с кем и чем занимается мой сын «со товарищи». Да, они шумят, не дают покоя, мусорят, постоянно призывают меня быть «третейским» судьей или основным строителем их сооружений, за один присест съедают в доме то, что приготовлено на два дня, но я всегда вижу, что они делают. На дни рождения сына собирались как его ровесники, так и дети более старшего возраста (подростки лет десяти-четырнадцати), и старалась накрыть хороший стол, пекла два-три красиво украшенных торта, которые пользовались неизменным успехом у детворы. Мы жили спокойной и размеренной жизнью, потихоньку, с Божьей помощью, справляясь с небольшими трудностями, которые встречаются почти в каждой семье.

Беда подкралась к нам совершенно неожиданно. Вдруг занемог дедушка. Его обследовали и окончательный диагноз был страшен своей неизбежностью: неоперабельный рак левого легкого. Жизни папе отвели, от силы, полгода. Это были тяжкие месяцы. Но беда, как известно, не приходит одна. Почти в то же время с папой заболела и его мать (моя бабушка, Илюшина прабабушка), которая жила в нашем же доме, но в своей квартире с отдельным входом. У нее так же была обнаружена лимфосаркома, которая локализовалась у нее в горле. Однако после скольких-то сеансов облучения ей (в отличие от ее сына, моего отца) стало легче, опухоль спряталась, и бабушка еще как-то могла вести привычную жизнь, насколько позволяли ей убывающие силы. С отцом же творилось страшное. Обезболивающие лекарства не помогали, и мама не спала ночей все полгода, пока он умирал, чтобы в нужную минуту оказаться рядом с мучающимся мужем. Дом как будто замер от обрушившегося на всех горя.

В эти тяжкие дни я впервые услышала, как молится мой маленький сын. Никому ничего не говоря, он уединялся в комнате, становился на коленочки, крестился своими маленькими пальчиками, старательно сложенными в щепотку, и повторял, подолгу кланяясь в землю: «Господь наш Иисус Христос, Матушка Пресвятая Богородица Приснодева Мария! Помоги моему дедушке, пусть он поправится, пусть у него ничего не болит, я Вас так люблю, и дедушку тоже я люблю... Полечите дедушку, пожалуйста, пожалуйста! Вы ведь все можете!».

Папа, никогда не говоривший о том, верит он в Бога или не верит, уходил из жизни достойно, по-христиански. Боли он переносил стоически, не капризничал и не раздражался, даже изредка ходил в гараж и что-то там делал с машиной. Мама не стала скрывать от него то, что болен он смертельно и что жить ему осталось очень недолго. Папа у всех нас попросил прощения за все обиды, которые причинил нам за всю жизнь. Приходили проведать его друзья, знакомые, соседи. Он со всеми прощался тепло и сердечно. В конце концов, он исповедался (первый и последний раз в жизни), причастился Святых Христовых Таин, а затем и соборовался.

Умер он на четвертый день после того, как исповедался, причастился и соборовался. С утра (а это было первое апреля) по-доброму подшутил надо всеми, кто приходил его навестить, а в полдень умер. Умирал при полном сознании до последнего вдоха. Мы старались не плакать, пока он дышал, мама шептала молитвы, какие знала. Илью мы заранее отправили со знакомыми в город, и он не видел смерти обожаемого им и обожающего его деда. Но они успели попрощаться, сидели долго, о чем-то шептались, потом папа сам отослал мальчика, видимо, ему было тяжело. До соборования было видно, что папа боится смерти, хотя ничего и не говорит.

Однако потом все изменилось. Он спокойно говорил о том, что умирает, и просил нас молиться о прощении его грехов, помочь ему пройти мытарства. Отца отпели, над ним читалась Псалтырь, впоследствии часто заказывали сорокоусты, панихиды. Все это исполняется и по сей день. Теперь за этим ревностно следит Илья, у него есть свой «помянник», в котором записаны имена тех, о ком он сугубо молится о здравии и об упокоении, записано там и имя любимого дедушки. Ни я, ни мама не помним похорон. Помню, что было очень много людей: папу все любили, он был великолепный механик и никогда и никому не отказал в помощи, кто бы и зачем бы к нему ни приходил.

Так мы остались одни, без взрослого мужчины в доме. Вскоре на мамины плечи легли заботы об умирающей свекрови. Она пережила своего сына всего на полтора месяца, и на мамину долю снова выпали все тяготы ухода за больной, умирающей от рака.

Я вынуждена была оставить учебу в медицинском училище (где училась на вечернем отделении) за три месяца до выпуска и начать искать хорошо оплачиваемую работу, что с моим средним образованием было сделать совсем непросто. Но однако, по великой Своей ко мне милости, Господь все управил. У меня нашлась работа, вполне приличный заработок, мы быстро расплатились с долгами, оставшимися после похорон отца и бабушки. Теперь возникло одно «но»: работа отняла у меня то время, которое я обычно посвящала сыну.

Конечно же, трагические и скорбные эти события свалились на мальчика, как снег на голову: все было так хорошо, спокойно и уютно, как вдруг нет ни дедушки, ни прабабушки, да и мама появляется только к вечеру и к тому же очень усталая.

Илья немедленно отреагировал. Появились сложности. Теперь он оставался дома с бабушкой, которая тяжело переживала смерть мужа. К тому же он еще подрос, стал высказывать свое, не всегда верное отношение к тем или иным вещам и событиям, пытаться навязать собственное, зачастую ошибочное мнение (если оно имелось), стал конфликтным, чего за ним никогда раньше не наблюдалось.

Он вдруг стал «мальчик-наперекор». Все, что ему ни говорилось и что ни предлагалось, он старался сделать наоборот Все было «не буду» и «не хочу», видимо, сын сильно тосковал без меня и без деда, и таким поведением сигнализировал о своем внутреннем стрессовом состоянии. С этим «наперекором» мы справились, действуя «от противного»: если он говорил, что не хочет есть, то я (или бабушка) немедленно вторила ему и говорила, что, конечно же, не хочет—не надо, не будет он сегодня есть вообще. Тут же оказывалось, что теперь ему просто необходимо поесть. Точно так же я реагировала на любое другое «не буду» или «не хочу» или на молчаливый отказ выполнить то, что я или бабушка просили его сделать (или не делать). Постепенно «наперекор» пропал.

Винюсь, я пропадала на работе с утра и до вечера. Боялась, что останемся без средств к существованию, ведь до этого времени главным кормильцем в семье был папа. А Илья рос.

В те минуты, которые мы с сыном проводили вместе, я старалась восполнить нехватку общения. Мы ходили в походы в лес, я брала его с собою на работу, ходили в Парк отдыха. Но этого было явно недостаточно. Тем не менее наша внутренняя связь с сыном была крепкой, и он с нетерпением ждал меня с работы, спешил выложить все события, все свои поступки и проступки. Как часто бывает так, что работающим матерям по возвращении с работы хватает сил лишь на то, чтобы справиться с домашними хлопотами: обстирать, приготовить, покормить и поцеловать ребенка перед сном. Ребенок требует внимания к себе, он скучает, спешит пообщаться, а тут — только бы успеть управиться с домашними делами, да и от усталости валишься с ног. Даже если и есть помощник (в нашем случае — бабушка), все равно находится что-то, что можешь сделать только ты сама. Или бабушка вдруг занедужила и не успела управиться по дому.

У нас случалось и такое: придешь с работы, дел непочатый край, и сын, наскучавшись, буквально цепляется за подол. Однако и здесь нашелся выход: я стала привлекать мальчика к домашнему труду. Давала тупой нож (дабы не порезался), чтобы мы вместе чистили картошку, поручала полоскать его мелкое бельишко, протереть пыль или помыть овощи для салата. Давала тесто, и сын «стряпал» вместе со мной и бабушкой пельмени или пирожки. Словом, мы общались в процессе совместного труда, у него была возможность выговориться и при этом не «путаться под ногами».

Он ничего не утаивал. Если не слушался бабушку, так и говорил, что не слушался. Если переговаривался (огрызался) с нею, то не скрывал этого. Безусловно, за такого рода исповедью следовало обещание «никогда так не делать». И делал.

В то же самое время возрос его интерес к религии. Стал спрашивать: «Кто Такой Господь? Где Он находится —на иконе (а икон много, в которой из икон Он конкретно живет), на небе, в церкви? Что Он делает? Почему Его никто не видит?»

Я объяснила ему, что Господь — это Творец нашего мира, Тот, Кто создал нас по Своей безмерной любви, что Он —наш Отец; Бог заботится о нас, посылает нам ангелов (наших добрых стражей и защитников), у нас есть наши святые небесные покровители: это святые люди, которые когда-то жили на земле и были добродетельны, теперь же они находятся с Богом в Его Небесном Царствии и по нашим молитвам помогают нам; рассказала, что святой небесный покровитель сына — пророк Божий Илия, объяснила, как переводится на русский язык это имя, рассказала о его жизни, а так же и о святых покровителях, моем и бабушки. Рассказывала, что Господь всех нас любит, любит так сильно, что подвергся страшным мучениям, распятию (это когда Его живого прибили гвоздями к Кресту) и принял безвинную смерть только ради того, чтобы мы не погибли.

Купила мальчику детскую Библию, рассматривали картинки, читали. Он стал спрашивать, любит ли нас всех Бог так, как мамы любят своих малышей (если Бог —наш Родитель)?

Я же сказала, что Бог нас любит несравненно сильнее, потому что никогда нас не оставляет (даже если и мы оставляем Его), Господь никогда-никогда не забывает ни об одном человеке и всегда ждет, когда мы придем к Нему Читала сыну Заповеди и объясняла их смысл. Беседы были короткими: его маленькая головка еще не в состоянии была осмыслить всех премудростей богословия. Однако из бесед он вынес, что существует грех и что Господь, Который нас безгранично любит (несмотря на то, что мы иногда забываем Его), огорчается, когда кто-то грешит. Это глубоко запало в душу ребенка. С этих пор стоило мне сказать, что какое-либо действие или помысел — грех, он обещал не грешить и не огорчать Господа и сдерживал свое обещание. Или, по крайней мере, старался сдержать.

Помню, как по телевизору в то время часто показывали какой-то сюжет об Иоанне Крести-геле с песней. Не помню содержания песни, но съемки были потрясающими: Евангельские события, распятие и смерть Спасителя. Телевизор по утрам, собираясь на работу, в полглаза, смотрела я. Илья же услышал эту песню один раз и запомнил на всю жизнь. С ним случилась истерика, когда он увидел, как мучают и распинают Господа, и всякий раз, когда он слышал знакомую мелодию, то забивался под кровать или под одеяло и кричал, что не может ни видеть, ни слышать этого. Думаю, что в его сознании произошел определенный перелом: иконы иконами, мои рассказы —это одно, но на иконах Господь как бы и далек и не совсем реален для детского сознания. Тут же он увидел, что Иисус Христос — живой Человек, что Он жил и чувствовал, подобно нам, Он ходил по земле, у Него была Мама, которая страдала вместе с Ним, когда Его мучили и распинали. Илюша все повторял: «Почему, за что они Его мучили, прибивали гвоздями и за что убили?! Ведь Он не сделал ничего плохого, Он их любил!! Мамочка, мамочка, почему люди так с Ним поступили?»

Не скрою, я и сама не могла сдержаться и не плакать. Мы с сыном плакали вместе и не стеснялись своих слез. Я уговаривала его не плакать, рассказывала о Пасхе, о Светлом Христовом Воскресении, говорила, что Господь воскреснет спустя три дня. Но мой мальчик был неутешен. Его потрясли муки, которым подвергли Господа. Почему? И за что люди так жестоко обошлись с Ним? Я отвечала сыну, что люди бывают злы и грешны, и поэтому оказываются неспособными оценить Божьей Любви к ним. Тогда сын мне сказал, что ненавидит грех. Но ненависть к греху — ненавистью, а не грешить-то тяжелехонько, не всегда получается быть таким, как тот, кто «ходяй непорочен и делаяй правду, храняяй истину в сердце своем».

Тогда же сын стал спрашивать меня, почему люди грешат и откуда грех. Я рассказала ему о лукавом, о том, что он падшее, искаженное создание Божие и потому по сравнению с Богом ничтожно мал, но безмерно зол, однако, таким он был создан; рассказала о грехопадении первых людей и о кознях падшего ангела против человека. Сказала, что человек становится сильнее его, если осеняет себя крестным знамением, старается жить по Заповедям, постится, молится, исповедуется и причащается Святых Христовых Таин. Человек способен противостать духам злобы, если прибегает к Божьему заступничеству, следит за своими мыслями и поступками, не допускает того, чтобы зло проникало в человеческие помыслы. Я рассказала мальчику, что лукавый всячески старается навредить человеку и подстерегает его на всех путях, стараясь вызвать в человеке злобу Даже если ты упал и рассердился, это лукавый соблазнил тебя. Ведь надо благодарить Бога за то, что упал и остался целым и невредимым, а не злиться и не ругаться. Сказала, что лукавого бояться не надо (ибо мы христиане, с нами Крестная Сила), надо бояться поддаться ему Нужно жить так, как будто Господь всегда-всегда видит тебя. Ведь стыдно будет после всех тех мук, которые Он претерпел ради нас, поступить грешно и недостойно. Илюша повел себя странно и неожиданно для меня: он стал везде и всюду крестить пространство вокруг себя и приговаривать: «Бойся Святого Креста, лукавый, ты меня не искусишь!».

Однако искушения были. Причем настолько страшные, что я боюсь и вспоминать об этом. Господь нас уберег от непоправимого, слава Богу и за то, что мой мальчик полностью доверял мне и открывал свои мысли и поступки.

Вдруг ему вздумалось научиться летать. Он забирался на возвышения и прыгал оттуда, отчаянно размахивая руками. Ничего, естественно, не получалось. Тогда он стал предлагать, чтобы и сделала ему различные конструкции крыльев из легких трубочек и из склеенных перышек. Я рассказывала ему об истории воздухоплавания, рассказала, что при помощи взмахов человеку так и не удалось подняться в воздух. Но однажды вечером малыш спросил меня, а что, если они с Костиком (его закадычным дружком) заберутся на крышу близстоящей пятиэтажки и прыгнут оттуда вниз — ведь тогда, возможно, и полетят

Тогда, кроме разговоров об истории воздухом плавания, пришлось поведать ребенку и о том искушении, которому он подвергается. Ибо если в его голове возникли мысли о том, чтобы полететь, используя никуда не годные крылья, прыгнув с большой высоты, то он должен знать —такие мысли внушил ему лукавый. Поскольку итогом станет смерть. Я сказала ему, что нечистый охотится за людьми и всячески старается их соблазнить, чтобы завладеть их душами. Поэтому-то, поддавшись внушению лукавого, человек часто решает, что для него и безобидно, и интересно такое дело, которое на самом деле гибельно. Так и в данном случае: казалось бы, есть крылья, есть высота, есть интерес к полетам, но нет достаточного разумения. Нет полного представления о последствиях данного шага. А поэтому лучше будет сначала все досконально узнать о предстоящей затее, а потом только решить, делать или не делать. Тогда мы договорились с сыном, что прежде, чем попробовать что-либо сделать, он будет приходить ко мне и спрашивать, насколько безопасно задуманное им. Это правило существует и до сих пор, и во многом помогает нам обоим. Однако об этом чуть позднее.

Нужно сказать, что ко времени тяги к полетам у нас с сыном уже состоялся разговор о том, что все люди смертны. Илья спрашивал меня, умрет ли он. Я сказала, что умрет для этого мира и для этой жизни с тем, чтобы пребыть с

Господом в жизни Небесной, которая никогда не кончается. Он спросил вновь, умрет ли он. Я поняла, что ему безумно страшно. Тогда я рассказала ему о том, что человек — величайшее Божие творение, что у каждого человека есть душа, которая, в отличие от тела, бессмертна. Что тело умирает, а душа после смерти оставляет свой храм —тело. Показала, что душу можно чувство-мать (например, когда очень радостно или, наоборот, горько и обидно). Рассказала о совести (что это непрестанная память о Боге, сторожевой пес над грешными мыслями) и привела пример, когда совесть в человеке напоминает ему о том, что поступает человек грешно. Успокоила, сказав, что он — христианин, он —Христов, Божий, а у Бога все живы и он не умрет. Конечно, свое посмертье всякий человек проводит по заслугам: праведники в блаженстве Богообщения, а грешники в адских муках. Поэтому-то так важно не грешить, ибо твоя теперешняя жизнь — временное явление. Гораздо важнее то, что с тобою произойдет после смерти тела.

В то время мы часто ходили в церковь, общались с батюшкой, которого сын любил и боялся как огня. Стоило только ему, когда мы бывали в центре города, увидеть купола «нашего» храма или батюшку, едущего на машине по своим делам, Илья становился тихим, спокойным и послушным на долгое время. Я брала его в храм на всю службу. Конечно, ему было трудно выстоять, к тому же он не понимал ни единого слова из того, что пели или произносили во время богослужения. Маялся, слонялся, сидел на полу или солее, но дожидался Святого Причастия. В такие дни мы устраивали дома праздник, я старалась сделать сыну какой-нибудь подарочек (совсем недорогой) в честь такого радостного события, как Святое Причащение. Не могу сказать, что все походы в церковь проходили гладко. Бывало, он не хотел туда идти из-за того, что не посмотрит любимых мультиков по телевизору (к сожалению, я не смогла должным образом противостать «телевизорной болезни», ибо все его друзья говорили только о героях мультфильмов, и сын не мог устоять против искушения и не посмотреть то, о чем говорят его друзья; единственное, что я могла сделать, так это объяснять сыну, насколько герои мультфильмов «не герои», насколько глуп и зол сюжет, но отвратить от просмотра до конца тогда так и не сумела). Я тотчас же «соглашалась» с его решением не идти к Литургии ради мультфильмов, говоря, что, так уж и быть, в гости к Господу пойду сегодня одна, без него. Он тут же начинал собираться со мною, приговаривая, что мультики подождут, а вот Господь огорчится, не увидев его в храме, да и батюшка будет спрашивать, где же Илюша.

Мой сын стал регулярно исповедываться с пяти лет. Я просила нашего духовного отца начать исповедывать мальчика с этого возраста, поскольку к искушениям добавлялись искушения, и я чувствовала, что с некоторыми из них одной только силой моего убеждения я не справляюсь. Кроме того, с началом регулярной исповеди у нас с сыном возникла некоторая новая форма общения — исповедная, церковная. Как-то так вышло, что и сын, и я стали помогать друг другу не согрешить. В частности, это касалось наших с ним отношений. Вновь и вновь перечитывали с ним Заповеди и в том месте, где речь шла об отношении отцов и детей, пришли к взаимному согласию, что не должны вести себя так, чтобы один раздражал другого (я или бабушка — его), а второй бы не почитал и перечил первому (он —бабушке или мне), поскольку так мы не спасаем, а губим друг друга. И я считаю, что раннее начало исповеди пошло ему только на пользу. С тех пор, прежде чем сделать что-либо, он задумывался, придется ли краснеть на исповеди за то, что было им сделано. Собираясь на службу, я спрашивала его, намерен ли он исповедаться сегодня. Бывало, что сын недоумевал: по его понятию, он не совершал никаких грехов. Тогда садились и потихонечку, спокойно разбирались в том, что и как он сделал. Постепенно выясняли: да, исповедаться нужно непременно, иначе как причащаться с грехами, тем более, что кое-что уже осмысляется им как явный грех..

Конечно же, нельзя говорить, что мальчик полностью осознавал то, что я ему пыталась внушить. Пять или шесть лет —это не возраст серьезных раздумий и о смысле жизни, и о жизни после жизни. Но маленькие дети тем и хороши, что все в их мире имеет реальный смысл. Они как бы живут в некотором мифическом, игровом, нереальном пространстве, в котором тем не менее все достаточно реально. Верно подметил один из современных богословов, что в этом возрасте для ребенка нет ничего противоестественного в том, что, идя по улице, он встретил милого котеночка и Боженьку (священника в рясе, который воспринимается ребенком как Боженька). Может быть, и мои душеспасительные беседы воспринимались сыном как условия какой-то новой игры (да, скорее всего, так и было), но не подобным ли образом возрастают из младенцев мужи, у которых «чувства навыком научены отвергать худое и избирать доброе»? В конце концов, именно из игр дети привносят в свою взрослую жизнь те принципы и умения, которые были не один раз проиграны ими в детстве. По крайней мере, с моим сыном произошло именно так Он взрослел, кое-что отпадало (как отжившее свой срок), но Церковь с ее Святыми Таинствами и Надмирной жизнью только укреплялась в душе ребенка. Ибо не человеческое это, но Божие дело —пасти Своих чад. Мне же оставалось совсем немного —не прекращать однажды начатого воцерковления, пусть и воспринимаемого на том этапе как некий род некой игры. И самой быть в этом. Вместе с сыном.

Мне приходилось видеть и совершенно уникальных детей, которые в три-четыре года оставляли свои привычные занятия ради того, чтобы пойти к иконам и помолиться, просто так, когда никто от них этого не требовал, но как бы повинуясь внутреннему зову. Помолясь, они вновь возвращались к прерванной игре. Мой ребенок не был таким. Но к молитве прибегал достаточно часто. Мог набить синяк перед Пасхальной утреней и, рыдая перед иконами, выпрашивать «незамедлительного исцеления», приговаривая, что пусть Господь и Пресвятая Богородица простят его за то, что он не послушал маму и полез на забор, и теперь вот ходит с синяком, а завтра — Пасха, пусть уж смилуются Они над ним, грешником, и исцелят «по Своему человеколюбию». Синяк не проходил немедленно, но я объясняла мальчику, что если и не исцелилось тело, то он-таки понял, как надо прислушиваться к советам и рекомендациям мамы (или бабушки), а коль скоро он это понял,то и душа его исцелилась от греха. Но чаще всего он в то время молился: «Господи, помилуй!», причем в различных ситуациях: был ли то гнев, обида или радость.

Были, конечно, и многие комичные ситуации, связанные с посещением храма. Так, например, сын однажды с недоумением спросил меня, почему это мы ходим, ходим в гости к Господу, а Господа-то и не видим. Я показала ему Алтарь, Царские, Южные и Северные Врата и сказала, что Господь находится в Алтаре, и Его могут видеть священнослужители за богослужением. В другой раз, ожидая начала освящения пасхальных куличей и яиц накануне Светлого Христова Воскресения, мальчик заслышал в алтаре громкий стук (отец диакон наш был мастер на все руки, видимо, это он там что-то мастерил, готовясь к торжеству). Сидев до этого момента тихо и чинно, Илья встрепенулся и громким шепотом, на весь храм, гак, что все прихожане услышали, тревожно спросил: «Да что же это Господь-то так гневается? Господи, помилуй нас грешных!»