О всех созданиях – прекрасных и удивительных

24

Мне всегда нравилось работать со студентами. Для получения диплома им полагается пройти шесть месяцев практики, и обычно почти все свои каникулы они проводят у какого-нибудь ветеринара.

У нас, разумеется, имелся свой студент-надомник в лице Тристана, но он принадлежал к особой категории. Учить его не приходилось вовсе: он словно сам все знал и впитывал сведения не только без усилий, но и незаметно для окружающих. Если я брал его с собой, то на ферме он чаще всего сидел в машине, уткнувшись в свою любимую газету и покуривая.

Настоящие же практиканты попадали к нам самые разные — и из деревни, и из города, и туповатые, и умницы, но, как я уже сказал, мне нравилось работать со всеми без различия.

Во-первых, ездить с ними по вызовам было гораздо веселее. Значительную часть жизни деревенский ветеринар проводит в одиноких разъездах, а тут было с кем поболтать в дороге. И какое блаженство, когда есть кому открывать ворота! На дорогах к отдаленным фермам ворот всегда уйма. Например, та, которая внушала мне особый ужас, была перегорожена в восьми местах! Даже трудно передать словами, какое дивное ощущение тебя охватывает, когда останавливаешь машину перед воротами, а открывать их вылезает кто-то другой!

Про удовольствие задавать студентам каверзные вопросы я уж не говорю. Мои собственные занятия и экзамены были еще свежи в памяти, а к ним добавлялся обширный практический опыт, накопленный за без малого три года в окрестностях Дарроуби. Осматриваешь животное, словно мимоходом спрашиваешь о том о сем и проникаешься сознанием собственной значимости, наблюдая, как молодой человек поеживается — ну точь-в-точь я сам совсем еще недавно! Пожалуй, уже в те дни у меня начинал складываться прочный стереотип. Незаметно для себя я приобретал привычку задавать определенный ряд излюбленных вопросов, что свойственно многим экзаменаторам, и через годы и годы случайно подслушал, как один юнец спросил другого: "Он тебя уже допрашивал о причинах судорог у телят? Ничего, еще спросит!" Каким старым я вдруг ощутил себя! Зато в другой раз бывший практикант с новехоньким дипломом кинулся ко мне, клянясь поставить мне столько кружек пива, сколько я захочу. "Знаете, о чем меня спросили на последнем устном? О причинах судорог у телят! Экзаменатора я совсем доконал: он просто умолял меня замолчать!"

Студенты были полезны во многих отношениях — бегом притаскивали из багажника нужные инструменты и лекарства, тянули веревки при трудных отелах, умело ассистировали при операциях, покорно выслушивали перечень моих тревог и сомнений. Не будет преувеличением сказать, что недолгое их пребывание у нас буквально переворачивало мою жизнь.

А потому в начале этих пасхальных каникул я стоял на станционной платформе и встречал поезд в предвкушении многих приятных часов. Этого практиканта нам рекомендовал кто-то из министерства — и в самых лестных выражениях: "Замечательная голова. Кончает последний курс в Лондоне. Несколько золотых медалей. Практику проходил больше городскую и решил, что ему необходимо ознакомиться и с настоящей сельской работой. Я обещал, что позвоню вам. Зовут его Ричард Кармоди".

Студентов-ветеринаров я насмотрелся всяких, но кое-что бывало обычно общим для всех, и я мысленно рисовал себе молодого энтузиаста в твидовом пиджаке, мятых брюках и с рюкзаком за плечами. Наверное, спрыгнет на платформу еще на ходу. Однако поезд остановился — и никого. Носильщик уже грузил ящики с яйцами в багажный вагон, когда в дверях напротив меня появилась высокая фигура и неторопливо шагнула на перрон. Он? Не он? Но у него, видимо, никаких сомнений не возникло. Он направился прямо ко мне и, протягивая руку, оглядел меня с головы до ног.

— Мистер Хэрриот?

— …Э… совершенно верно.

— Моя фамилия Кармоди.

— А, да… Отлично! Как поживаете?

Мы обменялись рукопожатием, и я оценил элегантный клетчатый костюм, и шляпу, и сверкающие ботинки на толстой подошве, и чемодан из свиной кожи. Студент особого рода! Очень внушительный молодой человек! Моложе меня года на два, но в развороте широких плеч ощущалась зрелость, волевое красноватое лицо дышало уверенностью в себе.

Я повел его через мост на станционный двор. Когда он увидел мой автомобильчик, бровей он, правда, не поднял, но на заляпанные грязью крылья, треснутое ветровое стекло и лысые покрышки посмотрел весьма холодно. А когда я открыл перед ним дверцу, мне показалось, что он с трудом удержался от того, чтобы не вытереть носовым платком сиденье, прежде чем сесть.

Я показал ему нашу приемную. Я был только партнером, но очень гордился тем, как у нас все устроено, и привык, что и наше скромное оборудование способно произвести впечатление. Но в маленькой операционной Кармоди сказал "хм!", в аптеке — "да-да", а заглянув в шкаф с инструментами — "м-м". На складе он выразился более определенно — протянул руку, потрогал пакет с адреваном, нашим любимым глистогонным, и произнес с легкой улыбкой:

— Все еще им пользуетесь?

Но когда я провел его через стеклянную дверь в длинный огороженный стеной сад, где в буйной траве золотились желтые нарциссы, а глициния вилась по старинному кирпичу особняка XVIII века, он, хотя и не впал в неистовый восторг, все же смотрел по сторонам с явным одобрением. А в булыжном дворе за садом он поглядел на грачей, галдевших в вершинах могучих вязов, на обнаженные склоны холмов, где дотаивал последний зимний снег и пробормотал:

— Прелестно, прелестно!

Я почувствовал большое облегчение, когда вечером проводил его в гостиницу. Мне требовалось время, чтобы переварить впечатление.

Утром я заехал за ним и увидел, что клетчатый костюм он сменил на почти столь же элегантные куртку и спортивные брюки.

— Ну, а для работы у вас есть что-нибудь? — спросил я.

— Вот! — Он кивнул на чистенькие резиновые сапоги на заднем сидении.

— Это хорошо, но я имел в виду комбинезон или халат. Иногда ведь нам приходится и в грязи возиться.

Он снисходительно улыбнулся.

— Думаю, мне беспокоиться не стоит. Я ведь уже бывал на фермах, как вам известно.

Я пожал плечами и больше к этому не возвращался.

Первым нашим пациентом был охромевший теленок. Он бродил по загону на трех ногах, держа четвертую на весу, и вид у него был очень понурый. Колено больной передней ноги заметно опухло, и, ощупывая его, я ощутил под пальцами какую-то комковатость, словно сгустки гноя. Температура оказалась под сорок.

Я поглядел на фермера.

— У него гнойное воспаление сустава. Вероятно, почти сразу после рождения в организм через пупок проникла инфекция и поразила сустав. Надо принять меры, не то она может распространиться на печень и легкие. Я сделаю ему инъекцию и оставлю вам таблетки.

Я пошел к машине, а вернувшись, увидел, что Кармоди даром время не терял, он кончил ощупывать распухший сустав и внимательно осмотрел пупок. Я сделал инъекцию, и мы отправились дальше.

— А знаете, — сказал Кармоди, когда мы выехали на дорогу, — это вовсе не гнойное воспаление.

— Неужели? — Я немного растерялся. Меня нисколько не раздражает, если студенты начинают обсуждать мой диагноз — лишь бы не при фермере, — но пока еще ни один не объявлял мне без обиняков, что я напутал. Я тут же сделал мысленную заметку не допускать этого молодца до Зигфрида. Одно такое заявление — и Зигфрид железной рукой вышвырнет его из машины, хотя он и ражий детина.

— Почему вы так думаете? — спросил я.

— Остальные суставы нормальны, а пупок абсолютно сухой. Ни болезненности, ни припухлости. По-моему, просто вывих.

— Не исключено, но не высоковата ли температура для вывиха?

Кармоди хмыкнул и покачал головой. Он, естественно, остался при своем мнении.

На нашем пути нет-нет да попадались ворота, и Кармоди вылезал их открывать, как самый заурядный смертный, но только с особым неторопливым изяществом. Глядя на его высокую фигуру, на гордо поднятую голову, на модную шляпу, надетую точно под нужным углом, я вновь вынужден был признать, что он производит впечатление. Поразительное для его возраста.

Перед самым обедом я занялся коровой, которая, как сказал по телефону ее хозяин, "вроде бы туберкулез подцепила. Как отелилась, так и пошла чахнуть. Не иначе, как эта подлость с ней приключилась. Ну да сами увидите".

Едва я вошел в коровник, как понял, что с ней. Обоняние у меня очень тонкое и нос сразу ощутил сладковатый запах кетона. Меня всегда охватывала чисто детская радость, когда во время проверки стада на туберкулез, мне выпадала возможность небрежно бросить: "Вон та корова отелилась недели три назад и сильно худеет!" А потом смотреть, как фермер скребет в затылке и спрашивает, как это я догадался.

На этот раз мне представился случай еще больше потешить свое самолюбие.

— Сначала перестала есть концентраты, верно? — И фермер кивнул. — А с тех пор тает как свеча?

— Верно, — сказал фермер. — В жизни не видывал, чтобы корова так сразу зачахла.

— Ну, можете больше не тревожиться, мистер Смит. Туберкулеза у нее нет, а только изнурительная лихорадка, и мы ее живо поставим на ноги.

Изнурительной лихорадкой в этих местах называли ацетонемию [5], и фермер облегченно улыбнулся.

— Вот черт! Ну, я рад. Думал уж пора ее пускать на собачье мясо. Чуть с утра Мэллоку не позвонил.

Теперь мы пользуемся гормональными препаратами, но тогда я, естественно, прибегнуть к ним не мог, а ввел ей внутривенно шесть унций глюкозы и сто единиц инсулина — это было одно из моих излюбленных средств. И пусть нынешние ветеринары смеются — оно давало результаты. Фермер держал корову за нос, но она так ослабела, что вряд ли стала бы сопротивляться. С исхудалой морды на меня смотрели совсем мертвые глаза.

Кончив, я провел рукой по торчащим ребрам, прикрытым словно бы одной кожей.

— Теперь она скоро наберет жирка, — сказал я. — Но больше одного раза в день ее не доите. А если дело не сразу пойдет на лад, так два-три дня совсем не доите.

— Угу. Жир-то у yее в подойник уходил, а не в тело, верно?

— Вот именно, мистер Смит.

Кармоди явно не был в восторге от этого обмена кухонными истинами и нетерпеливо притоптывал ногой. Я понял намек и пошел к машине.

— Дня через два заеду еще раз ее посмотреть, — крикнул я, трогаясь, и помахал мистеру Смиту, глядевшему на нас с порога. Кармоди же торжественно приподнял шляпу и задержал ее так в двух-трех дюймах над волосами, что, решительно, выглядело солиднее. Я заметил, что он проделывал это всякий раз, когда мы покидали очередную ферму, и манера эта меня так очаровала, что я даже поиграл мыслью, не обзавестись ли мне шляпой, чтобы самому попробовать.

Я покосился на моего спутника. Утренний объезд был позади, а я не задал ему ни единого вопроса! Откашлявшись, я сказал:

— Кстати об этой корове. Не могли бы вы просветить меня о причинах ацетонемии?

Кармоди смерил меня непроницаемым взглядом.

— Правду сказать, я пока не уверен, какой теории следует придерживаться. Стивенс утверждает, что она возникает из-за неполного окисления жирных кислот, Шеллема склоняется к токсическому поражению печени, а Янссен предполагает связь с одним из центров вегетативной нервной системы. Мне же кажется, что мы нашли бы ключ к пониманию проблемы, если бы нам удалось выявить точный механизм образования ацетоуксусной и бета-оксимасляной кислот в процессе обмена веществ. Как вы считаете?

— О да… ну, разумеется, дело в том, что окси… что старушка бета-окси… Да-да, все она… Без всякого сомнения.

Я обмяк на сидении и решил больше Кармоди вопросов не задавать. За стеклами мелькали каменные стенки, а я мало-помалу смирялся с мыслью, что здесь в машине рядом со мной сидит сверхчеловек. Действовала она на меня несколько угнетающе. Мало ему быть высоким, красивым, полностью в себе уверенным, так он еще и блестящий талант! И к тому же, подумал я с горечью, очень богат, если судить по его виду.

Мы свернули на проселок. Впереди показалась кучка низких каменных строений. Последнее место, где надо побывать до обеда. Ворота были закрыты.

— Лучше подъехать к службам, — сказал я — Вы не…?

Студент выбрался из машины, отодвинул засов и начал открывать створку. Делал он это, как и все остальное, спокойно, неторопливо, с врожденным изяществом. Он прошел перед машиной, и я вновь впился в него взглядом, дивясь его внутреннему достоинству, холодной невозмутимости… и тут точно из воздуха возникла злобная черная собачонка, бесшумно подскочила к Кармоди, с жестоким упоением погрузила зубы в его левую ягодицу и ускользнула.

Никакая, даже самая монолитная невозмутимость, никакое достоинство не выдержат внезапного болезненного укуса в мягкие части. Кармоди взвизгнул, высоко подпрыгнул, прижимая ладонь к ране, и с ловкостью обезьяны вскарабкался на верхнюю жердь ворот. Примостившись там, он дико озирался из-под сползшей на глаза щегольской шляпы.

–..!..!! — взвыл он. — Кой черт…

— Ничего, ничего, пустяки! — успокаивал я его, торопливо шагая к воротам и с трудом подавляя желание броситься на землю и кататься, кататься по ней, слабея от хохота. — Просто собака!

— Собака? Какая собака? Где?! — истошно кричал Кармоди.

— Убежала, скрылась. Я только-только успел ее заметить.

Я поглядел по сторонам, но стремительная черная тень исчезла бесследно, словно ее никогда и не было.

Сманить Кармоди с верхней жерди на землю оказалось не так-то просто, а спустившись, он, прихрамывая, вернулся в машину и так в ней и остался. Увидев болтающиеся лохмотья еще недавно щегольских брюк, я про себя признал, что он имел право бояться нового нападения. Будь это кто-нибудь другой, я бы сразу же без церемоний предложил ему спустить штаны, чтобы смазать укус йодом, но тут слова застряли у меня в горле, и я пошел в коровник, не предложив ему своих услуг.