О зверях и людях

II. Развитие мировой торговли зверями

Развитие мировой торговли зверями

Для меня наступило тяжелое время, но вместе с тем я испытывал глубокое внутреннее удовлетворение. Наклонность и признание соединились воедино, и я, полный вдохновения, пошел навстречу новым задачам. Нужно было покупать и продавать животных. Разумный уход за ним и надлежащее обращение создавали постоянные заботы. К этому присоединялось еще ведение хозяйственной части предприятия, над которой немало приходилось ломать голову. В ведении бухгалтерских книг и в переписке с поставщиками и покупателями мне помогала моя сестра Каролина, тогда как другие две мои сестры, Луиза и Христина, взяли на себя уход за птицами. Мой брат Вильгельм был у нас за кучера, и в его обязанности входило перевозить живой товар. У меня самого работы было по горло, так как род нашим принципом было и осталось: работа облагораживает человека. В уходе за большими животными мне помогал только старый сторож.

Больше всего хлопот доставляли нам тогда тюлени, которые содержались в больших деревянных чанах. Каждое утро, спозаранку, нужно было нацедить в чаны свежей воды, а для этого мне приходилось от двух до трех часов стоять у насоса. Когда вода была налита, я брал корзину с рыбой и собственноручно кормил каждого тюленя поодиночке.

Только что прибывшим животным, которые были еще дики и пугливы, пищу просто бросали, но уже через несколько дней они становились смелее и брали пищу прямо из рук. Лишь старые экземпляры составляли исключение и с трудом соглашались брать корм. Подобно моему отцу, я питал особую слабость к тюленям, ее я сохранил и поныне. Я как-то признался в этом по одному французскому журналисту. Но, по-видимому, этот господин обладал экзотической фантазией, ибо он поместил в одной из французских газет рассказ о том, как я выдрессировал одного тюленя, который при виде меня каждый раз громко кричал «папа». Правда здесь только в том, что эти животные действительно меня хорошо знали. Когда утром я появлялся на дворе и приветствовал их возгласом «Поль, Поль» (всех тюленей звали Поль), все они вытягивали шеи из чанов и пристально смотрели на меня своими черными глазами.

Это были обыкновенные северные тюлени (Phocavitulina), которых нам привозили наши рыбаки. Но один раз попался лысун — то животное, которое однажды чуть не убежало у нас на кладбище. Этот тюлень стал таким ручным, что ходил за мной по двору следом, как собака. Он скоро выучился садиться, перевертываться в бассейне по команде и проделывал много других уморительных штук, за которые получал в награду лишнюю рыбу.

Первую свою большую сделку я заключил, когда мне едва минуло шестнадцать лет. Интересно отметить, что случай, который в жизни всегда играет главную роль, пришел мне на помощь и здесь. Нужно только не закрывать глаза и стараться использовать любую ситуацию, to make the best of it, как говорят англичане. Как раз тогда в Гамбург приехал владелец зверинца Август Шольц с молодым слоном около пяти футов ростом, которого он ночью поместил к нам, чтобы на следующий день отправить его вместе с другими купленными у нас животными. Мы с Шольцем повели слона по улицам Гамбурга к вокзалу.

На Ломбардском мосту толстокожее животное вдруг чего-то испугалось и пустилось бежать от нас. Разумеется, это вызвало страшный переполох среди прохожих. Мы сразу же бросились ловить слона. После получасовой охоты по закоулкам города нам, наконец, удалось его поймать. Ему спутали ноги и привязали к телеге, и теперь он уже оказался достаточно благоразумным, чтобы дать довести себя до вокзала. На вокзале Шольц попросил меня на его счет сопровождать слона до Берлина. Я охотно согласился и приказал нашему кучеру поскорее привезти на вокзал мое одеяло и передать отцу, что я еду в Берлин в качестве ассистента Шольца. На следующий день мы прибыли в столицу, и так же как и в Гамбурге, транспорт зверей специальным локомотивом был перевезен через весь город с одного вокзала на другой. Перед локомотивом шел железнодорожный служащий, который в левой руке нес большой колокол, а правой размахивал красным флагом.

Ничего не могло быть естественней, как использовать свободное время после выгрузки зверей для осмотра местного зоологического сада.

Этот сад был мне уже известен. Когда я посетил знакомого инспектора и предложил ему купить нескольких зверей, он, к моему глубокому удовольствию, ответил, что я приехал как раз вовремя, так как у них в павильоне для хищников имелись свободные места, которые нужно было заполнить. На другой день я уже заключил с профессором Петерсом соглашение о продаже зверей на 1700 талеров. Позднее мне не раз приходилось сидеть в кабинете музея у профессора и разговаривать с ним по интересующим нас обоих проблемам.

Значительные деловые поездки пришлось мне совершить осенью 1862 года, когда я с отцом посетил зоологические сады в Голландии и Бельгии. В Антверпенском зоологическом саду каждый год устраивался аукцион зверей, который посещали преимущественно содержатели немногочисленных тогда европейских зверинцев и любители животных. Главным покупателем в те времена был уже известный читателю лондонский торговец зверями Джемрач. Думать о том, чтобы побить этого могущественного для нас конкурента, нам, конечно, и в голову не приходило. Между тем это вскоре случилось и притом самым неожиданным образом.

По дороге в Антверпен мы посетили зоологический сад в Кельне, существовавший всего лишь несколько лет, директор которого доктор Бодинус был одним из наших друзей. Он купил у нас много зверей, заполнив ими пустующие павильоны и загоны молодого зоопарка. Когда спустя десять лет Бодинус был назначен директором Берлинского зоологического сада, он там воздвиг новые роскошные павильоны, которые к открытию были также с нашей помощью населены интереснейшими экземплярами животных.

В Антверпене мы в первый день купили какую-то мелочь. Отец мой сильно уставший с дороги, рано лег спать, а я вечером отправился один бродить по зоологическому саду, где наш друг, директор Дрезденского зверинца, Шепф представил меня нескольким господам, которых я ранее не знал. Один из них был Жоффруа Сент-Илер, директор парижского Jardind Acclimatation, другой — директор Амстердамского зоологического сада, а третий, почти семидесятилетний старик, знаменитый директор Роттердамского зоологического сада Мартин — такой милый господин с пышными усами, бывший некогда сенсацией Парижа, прославившийся как укротитель зверей ее королевского высочества герцогини Беррийской. С рыкающим приданым своей жены — дочери владельца крупного голландского зверинца в Аахене — он сам стал хозяином зверинца, страшно разбогател на заграничных гастролях и в конце концов сделался основателем и директором крупнейшего голландского зоологического сада. Жоффруа Сент-Илер справился у одного нашего знакомого, любителя зверей, графа Корнелли, о нашем положении и состоянии. По-видимому, отзыв был самый благожелательный, потому что все три господина заключили со мной довольно большие сделки. Наиболее крупную из них совершил я с парижским директором. Когда на другой день прибыл из Лондона милейший Джемрач, он, к ужасу своему, узнал, что приехал слишком поздно и что я натянул ему нос.

По странному стечению обстоятельств, спустя несколько дней я снова, и довольно чувствительно, расстроил планы представителя английской фирмы. А случилось это так: по возвращении в Гамбург я нашел письмо от вдовы владельца одного зверинца Христиана Ренца, которая в то время находилась на ярмарке в Крефельде и хотела продать там свой зверинец. Отец мой сначала не хотел покупать лишних зверей, чтобы не обременять нас на зиму, и потому письмо осталось без ответа. Но когда вскоре пришло второе письмо от Ренц с припиской, что она сделала подобное предложение и Джемрачу, тут уж я не выдержал. Через полчаса должен был отойти пароход в Харбург. В те времена в Гамбурге еще не было центрального вокзала, поэтому сперва нужно было переправиться через Эльбу и сесть в Харбурге на поезд, идущий на запад. У меня не было времени даже взять плащ и другие необходимые в дороге вещи, и я в чем был отправился на пристань, вскочил на пароход, имея в кармане не более ста талеров для задатка, и на другой день часов в 11 перед обедом благополучно прибыл в Крефельд. Здесь в зверинце я нашел четыре фургона, полные зверей, и среди них чудесный экземпляр берберийского льва с густой гривой и такой красоты, какой мне никогда больше не приходилось видеть. Я уплатил задаток пятьдесят талеров, а остальные обещал заплатить по прибытии транспорта со зверями в Гамбург. Однако до этого дело не дошло, так как мне удалось здесь же на ярмарке перепродать всех зверей за 700 талеров владельцам мелких зверинцев. Тут-то и произошло забавное происшествие. На станции Оберхаузен, где я должен был пересаживаться, передо мной неожиданно предстал милейший мистер Джемрач, с которым я несколько дней назад виделся в Антверпене. Конечно, воспоминание обо мне не могло доставить ему особого удовольствия; Он был неприятно удивлен, увидев меня здесь, и с нескрываемым раздражением спросил: «Где это вы еще были?» — «В Крефельде, — ответил я сухо, — и купил там весь зверинец вдовы Ренц!»

За проявленную сообразительность я получил от отца в подарок сто талеров, а вся эта операция принесла нам две тысячи талеров чистого барыша. Дальнейшая судьба этих животных сложилась так: львов купил мой будущий шурин, английский торговец Чарльз Райе в Лондоне. Он затем перепродал их странствующему зверинцу Фейрграв, колесившему по Англии. Любопытно отметить, что Фейрграв скрестил красавца берберийского льва с капской львицей и получил прекрасный приплод. Впоследствии лучшие экземпляры его зверинца нашли приют в зоологических садах Бристоля и Дублина. Оттуда и посейчас получаются лучшие львы, каких можно найти в Европе.

Даже без особых пояснений из приведенных примеров такого рода сделок можно вывести заключение, что наша торговля зверями неуклонно развивалась. В 1863 году мой отец купил на площади Шпильбуденплатц дом № 19, примыкающий к музею. В передней части дома имелись две лавки, из которых одна сдавалась сапожнику, а другая была занята нашими птицами. Позади дома находился небольшой двор, а за ним большая постройка длиной в восемьдесят футов и шириной в тридцать футов, в правой части которой были установлены клетки хищников, а в левой части — стойла для травоядных животных. Над двором возвышалась маленькая пристройка, где располагалось небольшое фотографическое ателье. Свободная часть двора была заставлена ящиками для перевозки зверей, а между ними помещались деревянные чаны, в которых жили наши тюлени. Этот своеобразный «торговый двор» старого Гамбурга впервые в 1886 году нарисовал мой будущий друг, художник Генрих Лейтеманн для газеты «Daheim», которая поместила рисунок и статью о новомодном предприятии Гагенбека.

В последующие годы у меня завязались новые связи с Англией, Францией, Голландией и Бельгией. Зимой 1864 года я совершил свое первое путешествие в Англию. Впоследствии я ежегодно ездил от двенадцати до четырнадцати раз в Лондон покупать товары у английских торговцев. Моя зависимость от английского рынка кончилась лишь с основанием Германской империи и развитием немецкого морского судоходства.

Совершенно необычайно происходила перевозка в Саутгемптон аргентинского муравьеда, которого я купил в марте 1864 года в Лондоне. Я вообще никогда раньше не видел подобного зверя. Его владелец жил в имении, в четырех милях от Саутгемптона, где муравьед бегал на свободе в заснеженном саду. Подобный факт, подкрепленный позднее другими аналогичными наблюдениями, все больше и больше развивал во мне желание поставить более широко опыты по акклиматизации животных. На ночь зверя запирали в курятник, где было набросано несколько охапок сена. Потом, когда я купил животное, бывший владелец муравьеда сказал мне, что я совершенно спокойно могу взять его в карету, нужно только закрыть окна, чтобы он не выскочил. Так как я не имел никакого понятия об опасности, которую представляет перевозка подобного животного, я поддался соблазну. Карета только тронулась в путь, как мой четвероногий спутник внезапно схватил меня своими обоими передними когтями. Затем он принялся за мои ноги, и мне стоило большого труда от него освободиться. Всю дорогу мы не переставая возились. Мне приходилось непрерывно отражать все новые и новые атаки беспокойного соседа, а это было совсем нелегко, так как зверь был ростом в 7,5 фута (от носа до хвоста) и обладал колоссальной силой. Когда мы доехали до Саутгемптона, я совершенно обессилел и едва мог позвать на помощь своего кучера. В Лондон зверь был затем отправлен в ящике. Муравьед ежедневно получал в пищу восемь сырых яиц и фунт рубленого мяса. К тому же его поили теплым молоком. На обратном пути из Лондона в Гамбург море было очень бурным, и я оказался прикованным к постели морской болезнью. Хотя корм муравьеду я приготовлял сам, однако вынужден был просить знакомого коридорного на пароходе позаботиться о животном. Тут случилось одно забавное происшествие. Не успел матрос выйти из моей каюты, как тотчас же вернулся с бледным от страха лицом и рассказал, что когда он хотел накормить муравьеда, то у того из глотки выползла тонкая змея. Несмотря на слабость, я должен был спуститься вниз, чтобы посмотреть на чудо. Змея, конечно, оказалась не чем иным, как длинным языком муравьеда, которым он слизывал разбитые яйца, уроненные от страха коридорным.

Муравьед

По прибытии в Гамбург я продал редкого зверя тогдашнему три тридцатипятилетнему директору зоологического сада впоследствии всемирно известному автору книги «Жизнь животных», доктору Альфреду Брему. Мне часто приходилось в нашем старом доме на Шпильбуденплатц разговаривать с молодым ученым, который еще до учебы в университете совершил путешествия в глубь Африки, а позднее, когда он изучал естественные науки в Иене и Вене, ездил в Испанию, Скандинавию и Абиссинию. Брем был увлекающейся натурой, вечно занятой всевозможными опытами и проблемами. Однажды ему пришла в голову мысль, вероятно под влиянием посещения нашего дома, также заняться торговлей зверями, разумеется за счет Гамбургского зоологического общества. Вскоре он, однако, заметил, что торговля зверями дело совсем не такое легкое, как ему сначала показалось. Он моментально оставил этот эксперимент и основал в 1867 году Берлинский аквариум. Муравьеда и он видел впервые в жизни. Так как сразу купить такого редкого и дорогого зверя опасались, то я продал его на особых условиях. Часть предназначенной в уплату за него суммы я получил наличными, остальные причитающиеся мне деньги распределялись на каждый следующий месяц, который проживет животное. Тем временем я приучил муравьеда к более полезному корму, состоявшему из кукурузной муки и молока, кроме того, в обед ему давали четыре сырых яйца и полфунта рубленого мяса.

Исключительно важные деловые связи мне удалось установить в 1864 году. Однажды поздно вечером мы получили из Вены телеграмму, в которой сообщалось, что известный путешественник по Африке Лоренцо Казанова прибыл с транспортом животных, собранных им в Африке, и проследовал через Вену в Дрезден. Уже два года, как он привез из египетского Судана в Европу большой транспорт зверей, состоявший из шести жирафов, первого африканского слона и многих других редких животных. Тогда мы еще не решались приобрести такой дорогой транспорт, теперь же положение изменилось. Я немедленно отправился в Дрезден и купил у Казановы нескольких львов и полосатых гиен, а также коллекцию красивых обезьян и птиц. Наиболее существенным в этой торговой операции было однако, не покупка группы животных, а заключение постоянного контракта, на основе которого Казанова обязывался доставлять нам в будущем слонов, жирафов, носорогов и других животных. Так как путешественник не хотел признать действительной одну только мою подпись, то мы вместе с ним поехали в Гамбург, где контракт подписал и мой отец.

Казанова был первым из славной когорты путешественников, которые в лесах и степях ловили для нас диких и редких зверей и пронесли имя Гагенбека от полюса к полюсу, от южных морей До Сибири. Уже в следующем году Казанова доставил в Вену свой первый транспорт из Нубии. Из него он передал мне прежде всего трех больших африканских слонов, молодых львов, нескольких гиен и леопардов, молодых антилоп, газелей и страусов.

Зверей погрузили в железнодорожные вагоны и благополучно довезли до Берлина, где нужно было оставить слона для местного зоологического сада. С большим трудом удалось вывести животное из вагона и сахаром и хлебом заманить его на несколько сот метров в сторону. Вдруг два оставшихся слона стали что-то трубить вслед своему уходящему товарищу — может быть, это было прощание. Услышав родные звуки, наш слон немедленно вернулся и побежал обратно к своим товарищам, волоча нас за собой, словно мячики. Нам ничего не оставалось, как вывести из вагона двух других слонов и дать им возможность проводить своего товарища до его нового местожительства. Вернувшись со слонами на вокзал, мы затем без всяких приключений доехали до Гамбурга.

С успехами росло и мужество. Казанова поехал назад в Африку с большими заказами, а в последующие годы к нам на службу поступил еще целый ряд путешественников. Многие обстоятельства способствовали уже тогда широкой популяризации имени Гагенбека. Торговля зверями была в те времена еще совершенно новым видом коммерции. Начинали процветать зоологические сады, и интерес к иноземным животным сильно возрос. Часто было нелегко удовлетворить все предъявляемые мне требования. Охотники и путешественники, состоявшие у меня на службе, подвизались не только в Африке, но и во всех частях света. Там, куда я сам не мог поехать и организовать охотничьи станции, у меня были посредники. Торговля индийскими зверями была в те годы еще преимущественно в английских руках. Импорт животных из Австралии точно так же проходил централизованным порядком через Лондон. Несмотря на то что я непрестанно находился в поездках с целью достать новых зверей, я все же тогда зачастую был вынужден восполнять нехватку за счет дубликатов из зоологических садов. Не только европейцы, но и американцы стали обращаться к нам за товаром. Странствующие цирки в Америке уже тогда приняли такие размеры, которых никогда не достигали зверинцы и цирки в Европе.

Самым крупным предпринимателем в этой области был Финеас Тейлор Барнум, который после длительной борьбы со своим конкурентом Бейли в конце концов объединился с ним в «Цирк Барнума и Бейли величайшее зрелище мира». Он начал свою карьеру как типичный американский балаганщик, выставив для обозрения кормилицу Вашингтона — стошестидесятилетнюю негритянку Джойс Хет. В этом деле были только две небольшие неточности: во-первых, негритянке было всего семьдесят лет, а во-вторых, она никогда не была кормилицей первого американского президента. Позднее ловкач раздобыл сирену и другие «зоологические драгоценности», которые наряду с подлинными интересными раритетами заполняли помещения его американского музея на нью-йоркском Бродвее. Три раза он прогорал и, как ванька-встанька, снова поднимался, и каждый раз этот новоявленный Одиссей своей необыкновенной изобретательностью и поразительным хитроумием привлекал к себе и своему предприятию внимание всего мира.

Не было на свете такой редкости или злободневного происшествия, на котором этот гроссмейстер шарлатанов не сделал бы долларов. С лилипутом Томом Самб он посетил Англию и был принят королевой Викторией. В гигантских аквариумах он первым показывал публике китов и акул. На инсценированную им свадьбу карликов прислали роскошные подарки президент Линкольн, миллиардеры Астор, Вандербильт, Дельмонт и другие представители долларовой аристократии. В начале пятидесятых годов он сопровождал по Новому Свету певицу Линд, «скандинавского соловья», и, наконец, основал свое зрелищное предприятие — американскую смесь цирка со зверинцем и паноптикумом. Когда его три специальных поезда прибывали в какой-нибудь город, то в свете ярких карбидных фонарей тянулась по ночным улицам вереница экипажей с факелами, а стены сотрясались от паровозных гудков, звона колоколов, грохотания оркестра и рева диких зверей, привезенных в роскошно убранных клетках.

Этот непревзойденный «мастер выставок» одним ноябрьским утром 1873 года соскочил с дрожек в Сан-Паули и подал мне, стоявшему как раз у дверей нашего торгового дома, свою визитную карточку и просил передать ее Карлу Гагенбеку. Это было легко сделать — ведь я уже держал ее в руках. Когда Барнум узнал, с кем имеет дело, он поразился моей молодости. «Если вы хотите иметь дело с более пожилым господином, — ответил на это я, — то я вас представлю основателю предприятия — моему отцу». Барнум сам в то время был уже почти стариком; это был шестидесятилетний господин с интеллигентным лицом и слегка тронутой сединой густой копной волос. Вскоре завязалась оживленная беседа. «Я был в цирке Ренца в Вене, Карре в Кельне и Мейера в Дрездене, — рассказывал он. — Тем не менее хочу до моего отъезда на родину познакомиться с вами, так как я знаю, что большинство зверей, привозимых в Америку, проходит через ваши руки. Покупать у вас сегодня я ничего не буду, так как Цель моей европейской поездки состоит в поисках новых идей, будущей весной я собираюсь в Мадисон-Сквер-Гардене в Нью-Йорке открыть римский ипподром, а для этого мне нужны новые идеи».

В новых идеях у меня недостатка не было. Я тут же поразил гостя, высказав экспромтом несколько оригинальных мыслей, которые он немедленно занес в свою записную книжку. «Я уже вижу, — сказал он улыбаясь, — что мне придется задерживаться здесь на несколько дней и с вами побеседовать, и, кроме того, я хотел бы посмотреть ваших зверей. Если я найду для себя что-нибудь подходящее, то заплачу вам приличную цену, потому что не люблю долго торговаться!»

Когда мы закончили наш обход, Барнум купил у нас зверей на 4000 долларов. На следующее утро я заехал за знаменитым гостем в гостиницу «Европа», чтобы по пути ознакомить его немного с Гамбургом. Не прошло и часа, как он уже забеспокоился и попросил меня вернуться с ним в гостиницу, потому что жаждал услышать новые предложения для своего нью-йоркского ипподрома. Когда я спросил Барнума, слышал ли он когда-либо о скачках слонов в Индии и видел ли он когда-нибудь страуса в качестве верхового животного, он честно признался, что ничего подобного не видел, и ни о чем подобном никогда не слышал. Тут же он предложил продать ему десять сильных страусов и шесть слонов, которые могли бы быть использованы для указанной цели. «Гагенбек, — сказал он внушительно и взял мою руку, — вы именно тот человек, который мне нужен, переезжайте в Америку и будьте моим компаньоном. Одна треть чистой прибыли пойдет вам». Когда я возразил, что не располагаю для этого капиталов, он сказал с легким упреком: «Мне от вас не нужно денег, я ценю ваш талант больше, чем деньги».

Вот почему я вскоре прибыл в Америку. Впоследствии мне пришлось еще и с собственным цирком поездить по Соединенным Штатам, однако это было делом далекого будущего. Пока же я горячо поблагодарил Барнума за его любезное предложение, и когда спустя две недели он отбыл на родину, то увез с собой две толстые, полностью исписанные записные книжки. За оставленным им на 15 тысяч долларов контрактом последовало установление прочных деловых связей. Впредь «Барнум и Бейли» закупали всех необходимых им зверей только у меня, и это продолжалось до 1907 года, пока его предприятие не перешло в другие руки.

В 1889 году я посетил почти восьмидесятилетнего Барнума во время гастролей его цирка в лондонском «Олимпия-Холл». Его принципом было заставить как можно больше говорить о себе. Я с удовольствием вспоминаю, как он перед началом каждого представления четыре раза объезжал арену на четверке лошадей, приветствуя публику. Он останавливался через каждые сто шагов и махал цилиндром. Разумеется, он заранее позаботился о том, чтобы довольно большое число голосов кричало со всех сторон «ура» и «браво». Когда я вошел в его ложу, он, ухмыляясь сказал мне с большим удовлетворением: «Вы видели, милый Гагенбек, как восторженно меня приветствовали? Я думаю, что сегодня вечером, возвращаясь домой из Холла, публика единодушно будет считать меня самой интересной достопримечательностью».

История того времени являлась одновременно и историей развития торговли зверями в Европе, так как в этой области нужно было всему учиться лишь путем эксперимента. Самый большой транспорт зверей, из всех когда-либо полученных мною из Африки, падает на 1870 год, после открытия Суэцкого канала[6] который, помимо того, что укоротил путь в Индию, дал также нам возможность выгружать африканские транспорты в портах побережья Красного моря.

В Троицын день этого года от уже известного читателю путешественника Казановы и от другого итальянского путешественника по имени Миголетти одновременно были получены известия, что они едут из Центральной Африки с большими транспортами зверей. Казанова настаивал на моем немедленном приезде в Суэц, где он лежал тяжело больной и боялся, что ему не придется больше увидеться со своими родственниками в Вене. Миголетти сообщал, что встретился с Казановой и, вероятно, приедет в Суэц с тем же пароходом, на котором следуют и звери, погруженные Казановой. При таком положении нельзя было медлить ни минуты. Снабженный аккредитивом на Египет, я на следующий же день выехал в сопровождении моего младшего брата, Дидериха, через Триест в Суэц, куда мы благополучно прибыли после девятидневного плавания. Уже при въезде на суэцкий вокзал мы заметили в другом поезде жирафов и слонов, которые как бы в знак приветствия протягивали нам навстречу свои головы. Бедного Казанову мы нашли тяжело больным в отеле Суэца. Сюда он был доставлен своими верными носильщиками на «гибоко» — род местных носилок. Казанова был совершенно безнадежен. Он попросил поточнее рассчитаться с ним за его животных и перевести следуемую сумму денег его жене в Вену. В присутствии итальянского консула было составлено письменное условие, на котором Казанова дрожащей рукой поставил свою подпись. Это был последний большой транспорт Казановы. Предчувствие скорой кончины не обмануло беднягу, ему больше никогда уже не удалось увидеть родину.

Все внимание мы должны были теперь обратить на караван зверей, который сильно пострадал без зоркого хозяйского глаза. Никогда не забуду оригинального зрелища, представившегося нам, когда мы вышли во двор из гостиницы. Если бы художник увидел подобную картину, он увековечил бы ее на полотне под названием «Пустыня в плену». Слоны и жирафы, антилопы и буйволы были привязаны к пальмовым деревьям. В глубине Двора на свободе бегали шестнадцать больших страусов, а в шестидесяти ящиках, разбросанных в художественном беспорядке среди всевозможного снаряжения, тары и парусов, прыгали ревели тридцать пятнистых гиен, львы, леопарды, гепарды, Рыси и циветты. Обезьяны дрались с попугаями. Тут же вышагивали важные марабу, кричали хищные птицы, хрюкали молодые носороги.

После составления длинной описи всего каравана животных нас ожидала не только поистине геркулесова работа в части дальнейшей его транспортировки, но также и настоящая борьба с различными трудностями.

Большинство людей Казановы были больны и не могли обслуживать животных. Я должен был взять в помощь нескольких арабов, чтобы доставить бедным зверям все то, на что они имели право.

Едва мы привели в порядок лагерь и намеревались приступить к кормлению животных, как неожиданно во двор ворвалась группа личностей, мало внушающих доверие, и с дикими криками стала требовать с меня деньги. Их предводитель отрекомендовался спутником Казановы и утверждал, что тог задолжал ему деньги. В случае если ему не заплатят, он грозил поджечь, как он выражался, «всю историю». На Востоке существует прекрасное средство для успокоения разбушевавшихся страстей — это «бакшиш». Я пообещал уплатить то, что ему причиталось от Казановы, и тут же дал на чай 50 франков, после чего буян сразу превратился в смирного ягненка и охотно согласился помочь нам при кормлении зверей. Дал я столько же на чай и другим людям Казановы.

Опись каравана животных

Опись каравана животных

Нелегко было достать на станции нужные нам для отправки животных вагоны. Соответствующий железнодорожный чиновник, призывая аллаха и его пророка, утверждал, что составление поезда из столь большого числа вагонов потребует не менее шести или восьми дней. Более быстрое формирование состава, по его словам, равносильно чуду, а он, к сожалению, не волшебник. Удивительно, однако, что, после того как я обещал ему также 50 франков, он сразу превратился в восточного мага и уже уверял меня, что нужное количество вагонов будет подано на следующий день к вечеру.

Перевозка большого каравана животных во многих отношениях напоминала экспедицию, направлявшуюся в не исследованные еще земли.

Система Нансена и Пири, которые в своих полярных экспедициях обращали непригодных для дальнейшей работы ездовых собак в корм для остальных животных, мало разнится от той, которую я применял, как в этом, так и во многих других случаях, хотя здесь речь шла и не о собаках. Самые большие хлопоты при перевозке животных всегда доставляет их питание. На этот раз, кроме большого количества прессованного сена, хлеба и различных овощей для питания слонов и прочих животных, мы взяли с собой еще сотню молочных коз, чтобы иметь возможность обеспечить молоком наших юных жирафов и других детенышей. Коз, не дававших молока, мы время от времени в пути резали и кормили ими молодых хищников.

Железнодорожный «волшебник» сдержал свое слово, поэтому и я сдержал свое — и к назначенному сроку вагоны были поданы. Слишком далеко завело бы нас подробное описание погрузки всего этого африканского Ноева ковчега. Я вздохнул уже свободнее, когда слоны, жирафы и хищные звери заняли свои места в вагонах, однако никогда не следует считать день счастливым, пока он не кончился. Имелось еще шестнадцать страусов, которых каким-то способом следовало переправить на вокзал. Для этого было решено, что двое арабов будут держать каждую птицу за крылья и заставлять ее итти. К первому страусу были прикреплены мой брат и я. Остальных птиц должны были вести люди Казановы. Этому порядку следовали люди, но отнюдь не страусы. Едва мы отошли на несколько шагов, как остальные; пятнадцать страусов словно вихрь бросились со двора, разметали по двору нескольких проводников и, подняв облако пыли, побежали по направлению к пустыне. Увидев это, я сделал то, чего не следовало делать, но… всегда в жизни надо расплачиваться за науку! Я думал, что смогу один удержать нашего страуса, поэтому крикнул своему брату, чтобы он бросил крыло и поспешил людям на помощь. Но как только страус почувствовал, что одно крыло у него свободно, он повернулся и с таком силой толкнул меня в грудь своей длинной ногой, что я упал наземь. Быстрее хорошей скаковой лошади пустился беглец за своими освободившимися товарищами, в то время как я еще лежал на земле, стараясь отдышаться, и растерянно глядел ему вслед.

Странно, до смешного простым способом происходила ловля страусов. Один из людей Казановы, по имени Сеппель, инстинктивно напал на верное средство, спекулируя на особенности, одинаково свойственной людям и животным, — привычке. Но все же это было нечто удивительное. Когда я поднялся, то увидел, что Сеппель гонит со двора все стадо коз. На мой возглас «Сеппель, что вы делаете?» он лаконично отвечал: «Хочу вернуть обратно страусов». По его распоряжению двое арабов сели на дромадеров ив сопровождении коз бросились вслед за страусами. Когда погоня приблизилась к беглецам, те вытянули свои шеи и, радуясь этой встрече, забили крыльями и запрыгали вокруг коз и дромадеров. Совершенно необычайное зрелище! И когда все пришло в норму, караван отправился к вокзалу. Страусы так спокойно шли среди коз, словно их удерживала какая-то невидимая сила. Без малейшего сопротивления они дали схватить себя и посадить в вагон. Загадка решалась очень просто: в течение всего сорокадвухдневного марша из Кассалы[7] до Суакна[8] страусы транспортировались совместно с козами и дромадерами; так что не только люди оказываются во власти отдельных привычек…

Всю жизнь я буду помнить путешествие из Суэца в Александрию. Редко когда мои нервы были столь напряжены. День был жаркий, пожалуй один из самых жарких, какие мне когда-либо доводилось переносить. Путешествие началось с того, что после нескольких часов езды загорелся передний товарный вагон. К счастью, пожар удалось потушить очень скоро. Значительно труднее было утолить мучившую нас жажду, так как при подаче паровоза состав получил такой сильный толчок, что все наши «гулас» — глиняные сосуды для воды, которые мы повесили в вагоне, разбились вдребезги. В пути нас попытались оставить на одной станции. После того как машинист заявил, что его паровоз не в состоянии далее тянуть такой длинный состав, нас отцепили, и поезд без нас ушел в Александрию. С тяжелым чувством ходил я вокруг вагонов с моим драгоценным грузом. Как легко такое положение могло привести к катастрофе и нанести мне едва ли поправимый удар. Животные так тесно заполняли вагоны, что мы ни разу не смогли их накормить. Однако нужно было что-то предпринимать. Я вспомнил, что Казанова передал мне удостоверение венского императорского двора, выданное ему инспектором королевского зверинца в Шёнбрунне в связи с некоторыми заказами. В удостоверении предписывалось в случае необходимости отправлять животных ускоренным путем. На удостоверении имелась большая золоченая печать, и на нее-то я возлагал свои надежды. Когда я показал начальнику станции, арабу, говорившему на ломаном французском языке, эту бумагу, она возымела желаемое действие. Он послал в Каир телеграмму. Не прошло и часа, как было получено разрешение прицепить к нашим вагонам специальный паровоз, и наш поезд превратился теперь в экстренный.

Однако для ликования было еще мало оснований, так как несчастье продолжало нас преследовать. Оно явилось в образе пьяного машиниста, который вел поезд с такой бешеной скоростью, что всех животных бросало друг на друга. Хуже всего было то, что каждую минуту наш поезд мог загореться. Топка паровоза была так раскалена, что труба его походила на кратер огнедышащего вулкана, из которого непрерывно вылетали искры и куски угля, дождем сыпавшиеся на солому, постланную жирафам. Мы все время только тем и были заняты, что тушили огонь и успокаивали животных. В конце концов нам больше ничего не оставалось, как выбросить из вагонов всю тлеющую солому.

По прибытии в Александрию снова началась выгрузка животных, которых нужно было отвести во двор к кораблестроителю Миголетти, брату моего африканского путешественника, где они нашли себе временный приют. Сюда же прибыл и второй караван с животными. Вечером я снова увидел моего бедного друга Казанову, в котором едва теплилась жизнь. Больной очень обрадовался, увидев меня. Тихим голосом он расспрашивал о благополучно завершившемся переезде каравана животных, но когда уходя я стал прощаться, то почувствовал, что это прощание навеки.

Его преемником позднее явился венгр Эслер, который шесть лет был рабом при дворе абиссинского негуса Теодора и был освобожден из рабства англичанами. Он присоединился к одному из транспортов Казановы, а впоследствии сам объезжал вверенный ему участок в Абиссинии.

Быть может, читателю интересно дослушать до конца рассказ о злоключениях этого транспорта зверей, которые во многих отношениях являются типичными. Наиболее трудная и опасная работа заключалась, само собой разумеется, в выгрузке и размещении животных. Жирафы, слоны, буйволы, антилопы, ящики с хищниками должны были быть погружены паровым краном на борт парохода «Уран», направлявшегося в Триест. Можете мне полностью поверить, если я скажу, что при виде болтающихся между небом и землей животных мною овладел страх. Снимать с животных путы было гораздо труднее, чем надевать их. Жирафов, например, нужно было класть набок. Иначе они не давали снимать с себя веревки, и как бы быстро это ни делалось, все же длинноногие животные успевали угостить окружающих изрядным количеством пинков. Брат мой Дидерих получил однажды такой удар в грудь, что упал без чувств. К счастью, он вскоре пришел в себя. В Триесте наш пароход встречали отец и мой шурин. Они уже заранее заказали необходимое число вагонов для нашего транспорта зверей. Прибытие животных в Триест вызвало необычайную сенсацию среди местного населения. Соединенные караваны Казановы и Миголетти составляли самый большой транспорт; кроме других животных, в нем были один носорог, пять слонов, четырнадцать жирафов, двенадцать антилоп и газелей, четыре нубийских буйвола, шестьдесят хищников и шестнадцать взрослых страусов, из которых одна самка была такой огромной величины, какой мне более никогда не приходилось встречать. Она легко доставала кочан капусты, положенный мною на высоте 11 футов. Транспорт дополняли двадцать больших ящиков с бородавочниками, медоедами, обезьянами и разнообразными птицами, а также семьдесят две нубийские молочные козы — странствующая молочная ферма, которые снабжали молоком наш молодняк. При выгрузке зверей у пристани стояла тысячная толпа, с любопытством смотревшая на редкое зрелище. Каждый раз когда слон или жираф повисали в воздухе на стропах подъемного крана, набережная оглашалась неописуемым гулом голосов. Однако это скопление публики было ничто в сравнении с тем, что творилось на улицах города, когда наш африканский караван направился из порта к вокзалу, растянувшись длинной лентой.

По пути следования животных скапливались такие толпы народа, что требовалась помощь специального отряда полицейских для расчистки дороги. Для меня и сейчас остается загадкой, как при этом не произошло ни одного несчастного случая.

По мере движения каравана через Вену, Дрезден, Берлин в Гамбург он распадался на части. В королевском зверинце Щёнбрунн в Вене остались два жирафа, один слон и много мелких зверей. В Дрездене обрели свое новое местожительство также два жирафа и несколько других животных; Но большую часть животных взял Берлинский зоологический сад, в котором только что были отстроены новые павильоны. В Берлине остался носорог, первый из африканских носорогов, привезенный в Европу со времен римского владычества. Когда я покидал столицу, мой транспорт зверей уже значительно уменьшился. 8 июля мы благополучно прибыли в Гамбург. Невиданные никогда ранее суданские жирафы и молодые африканские слоны, а также другие заморские животные из Нубийской пустыни произвели здесь, на побережье Северного моря, сильный фурор. Художник Лейтеманн поспешил сюда, чтобы сделать зарисовки для «Gartenlaube». Зоологический сад в Гамбурге приобрел четырех жирафов, за ними последовали буйволы, медоеды и некоторые другие звери; остатки каравана впоследствии попали в Лондон и Антверпен. Если это описание перипетий, происходящих с этим большим транспортом животных, заинтересовало читателя, то я хотел бы отметить, что это только половина всего рассказа, причем половина наименее интересная, так как история транспортировки зверей по Европе далеко уступает по своей увлекательности и занимательности истории их перевозок по диким областям Африки, о чем будет рассказано в последующих главах.

С тех пор как я в начале 1866 года взял в свои руки все дело торговли зверями, я уже не знал покоя. Я был то на берегах Рейна, то у Красного моря, и когда возвращался домой, телеграммы, полученные в мое отсутствие, снова призывали меня куда-нибудь вдаль. Поездки не стали реже и тогда, когда я И марта 1871 года, уже под новым, черно-красно-белым флагом, обзавелся собственным домашним очагом. Все же мое свободное время принадлежало теперь семье. Из десяти человек детей, которых подарила мне моя жена, только пять остались в живых — три девочки и два мальчика. Оба — Генрих и Лоренц — стали сегодня моими компаньонами, они тоже давно уже счастливые супруги, а дочери самые старательные хозяйки. Живое Доказательство этого благополучия — тринадцать окружающих меня внучат.

Средства передвижения так усовершенствованы за последние годы, что трудно себе представить затруднения, какие приходилось преодолевать когда-то при перевозке людей и животных. Так, однажды я купил у владельца зверинца Августа Шольца партию зверей и перепродал ее за крупную сумму — 70 тысяч франков — хозяину одного из французских зверинцев Пияне. Чтобы доставить животных к месту назначения — в Италию, нужно было перевалить через Сен-Готард, так как туннель в этих горах был пробит лишь спустя десять лет. Понадобилось по крайней мере сто двадцать мулов, чтобы переправить транспорт животных через горы. Это был самый большой в наше время караван животных, и должен признаться, что, проведя его, я еще больше восхищался Ганнибалом, который за две тысячи лет до меня прошел примерно по этому пути со своими слонами.

При оформлении этой сделки я впервые столкнулся с дрессировкой животных, которая сыграла столь большую роль в нашем предприятии впоследствии и которой я дал совершенно новое направление. В караване находилось несколько групп дрессировщиков, которые возглавлялись специально приглашенным Робертом Даггезеллом.

Львы отгрызли ему один за другим три пальца, обрубки которых он украшал толстыми золотыми кольцами с большими драгоценными камнями. Это было, может быть, и не слишком красиво, но зато служило хорошей деловой рекламой. После двухлетнего турне по Италии, во время которого в Риме он был персонально отмечен итальянским королем Виктором-Эммануилом, Даггезелл пришел к нам, и я собрал ему целый зверинец. Он был очень смелый человек и в то же время умел забавлять зрителей всевозможными трюками. Однако в душе этой старой перелетной птицы дремал идеал мелкого буржуа современного большого города. Спустя восемь лет Даггезелл достиг своей цели, он стал богатым домовладельцем в Берлине и каждый вечер мог попивать винцо, а его осоловевшие собутыльники слушали с разинутыми ртами рассказы о приключениях укротителя львов. При этом обрубки пальцев и четыре глубоких шрама на голове, оставленные зубами тигра, производили именно тот эффект, который и подобало.

Вскоре после начала австро-прусской войны 1866 года я поехал во Франкфурт-на-Майне. Город был полон солдат, шума и возбуждения. Меня вызвали туда письмом из Зоологического общества, желавшего ликвидировать свой зоосад. И снова мой милый конкурент Джемрач из Лондона остался с носом, так как ему удалось добраться только до Кельна, потому что прямое сообщение между Кельном и Франкфуртом было прервано. Хотя и я тоже застрял в Кельне, однако сначала по железной дороге через Кобленц, затем пароходом и в экипаже, я все же достиг взбудораженного Франкфурта как раз в тот день, когда разыгралось знаменитое сражение у Ашаффенбурга. Тысячи ганноверских и баварских солдат проходили через город со своими пушками и обозами. В течение получаса я закончил во Франкфурте свои дела и вскоре находился уже на борту парохода, направляющегося в Кельн. То ли из-за контраста между картиной возбуждения во Франкфурте и тишиной, царившей на Рейне, а может быть и вследствие внутреннего удовлетворения от удачно завершенного дела, но первая поездка по Рейну оставила во мне впечатление лучшее, чем все другие поездки, которые я когда-либо совершал в своей жизни.

Слоны…

Спустя несколько дней я в сопровождении моего отца уже опять ехал в Вену, куда снова прибыл из Африки транспорт зверей, среди которых было семь слонов. Из-за военных действий пришлось сделать крюк через Франкфурт и Линц, так что мы попали в дунайскую столицу лишь через сорок часов. О мелких, хотя и интересных приключениях, без которых не обошлась и на этот раз перевозка зверей, но которые для меня являлись лишь побочными несущественными явлениями, я здесь рассказывать не стану. На обратном пути я заметил, что мои слоны страдают от колик. Я приказал в Нюрнберге отцепить вагон от поезда, так как одно из животных от слабости уже не могло стоять на ногах. Существует очень простое средство избавить слонов от этой болезни: поскольку колики большей частью вызываются недостатком движения, то лечить эту болезнь следует моционом. Я вывел семь своих африканцев на прогулку во двор вокзала и через два часа с удовлетворением заметил, что прогулка возымела свое благотворное действие. Когда мы снова погрузились в вагон, вдруг появился, весь багровый от ярости, начальник станции и поднял ужасный шум. И, должен сознаться, не без основания, так как слоны после себя оставили такие следы, которые должны были быть уничтожены при помощи метлы и мусорной лопатки. Я дал начальнику станции чаевых для его людей, и инцидент был исчерпан. Но на этом неприятности еще не кончились, худшее было впереди.

Не задолго от отхода поезда я отправился в город и купил там несколько бутылок рому и сахару. Из этого я сварил слонам крепкий грог — хорошее лекарство против колик. Оно, действительно произвело на слонов прекрасное действие, они шли в веселое настроение. Один из слонов, по-видимому, получил этого лекарства больше, чем нужно, так как начал делать разные глупости, боксировать со своими товарищами и сильно лягать их ногами. Этому буяну пришлось дать еще дополнительную порцию грогу, после чего он опьянел окончательно и повалился на солому. Он крепко проспал более шести часов. Вместе со сном прошло и опьянение.

Погрузка слонов на пароход

Четыре дня и четыре ночи мы добирались до нашей конечной станции — Харбурга. Отсюда животных на пароходе перевезли в Гамбург, где нас на набережной встречал мой приятель Райе. При выгрузке слонов он получил от одного африканца такой удар хоботом, что буквально проделал сальто-мортале в воздухе и, упав на землю, пролежал несколько минут без чувств. К счастью, он отделался только синяками, а слон остался, очень доволен результатами своего удара. Некоторые из этих слонов отправились за океан, в Америку, и были проданы там по 8500 долларов. Эта была самая высокая цена, которую до тех пор когда-либо платили за молодых слонов.

В 1867 году я снова получил два больших транспорта с африканскими зверями из Судана, служившего в течение многих лет самым крупным поставщиком животных для Европы. В составе первого транспорта было пять жирафов и один слон, которых привез из Египта немецкий купец Бернард Кон, баварец по происхождению. В своих поездках по торговым делам он кое-что слышал о Казанове и Гагенбеке, и это навело его на мысль самому собрать и привезти животных в Европу.

О них он дал мне телеграмму из Триеста. Жирафы были как раз те животные, которые были мне тогда нужны. Большие затруднения вызвала доставка этих животных с парохода на вокзал. Каждого жирафа должны были вести два человека. Слона повел я сам. Едва отперли двери конюшни, где находились животные, как все жирафы вместе со своими проводниками сорвались с места и помчались галопом по улице. Я передал Кону слона, позвал своих людей на помощь, и нам удалось ценой больших усилий в конце концов загнать длинноногих в вагоны.

Умудренный опытом, я по прибытии на Берлинский вокзал в Гамбурге приставил к каждому жирафу по три проводника, которые и доставили животных к их стойлам. Второй караван того же года отличался массой несчастных случаев, ибо беда никогда не приходит одна. Когда на рейде в Триесте показался пароход с нашими зверями, я и сопровождавший меня отец с ужасом увидели, что на пароходе поднят карантинный флаг. В Египте свирепствовала холера. Никто не имел права подняться на борт парохода. В довершение несчастья отец заболел дизентерией. Уже спустя четыре дня после начала болезни он страшно ослаб. Я пришел в полное отчаяние, когда отец позвал меня и начал со мною в некотором роде прощаться. С записной книжкой в руках он отдавал мне распоряжения относительно дел в Гамбурге, давал полезные советы на будущее и, наконец, сказал, что он уже не верит, что ему снова придется увидеть родину. С тяжелым сердцем вышел я в этот день на работу, но делать было нечего, требовалось срочно отправить на вокзал и погрузить в вагоны весь транспорт зверей, который состоял из тринадцати слонов, двух жирафов, тринадцати антилоп и газелей, пяти леопардов, тринадцати страусов и большого числа ящиков и клеток с пантерами, гиенами, обезьянами и птицами. По совету врача отец уехал в Вену. Не без обычных приключений тронулся, наконец, наш специальный поезд в путь. Дорогой одна антилопа выскочила из вагона и осталась лежать на полотне с переломанным позвоночником. Один страус сломал ногу, и его пришлось прикончить. Маленький слоненок сильно пострадал от ушиба, причиненного ему большим собратом.

Но все это было ничто по сравнению с той радостью, которую я испытал по приезде в Вену, найдя моего отца снова здоровым.

Почти до начала семидесятых годов дело ограничивалось исключительно торговлей зверями, к которой впоследствии присоединялись все новые и новые предприятия. Заключительным аккордом этого периода был переезд нашей семьи в новый дом. Уже давно помещения на Шпильбуденплатц стали слишком тесны для нас. После долгих поисков весной 1878 года мне, наконец, посчастливилось найти в Гамбурге на Нёйен-Пфердмаркте подходящий участок земли с жилым домом и прилегающим к нему садом площадью 70 тысяч квадратных футов. Я купил его, а все нужные нам постройки, как то: слоновник, павильоны для хищников, помещения для дрессировки и склады для фуража, были воздвигнуты настолько быстро, что уже в середине апреля мы могли переселиться на новое место.

Ушиб слоненка, причиненный большим собратом