О зверях и людях

VII. Мелкие приключения с дикими зверями

Мелкие приключения с дикими зверями

К сожалению, барон Книгге не оставил нам никаких правил для обращения со зверями, мы лишены точно так же и опыта нашего доброго праотца Ноя, полученного им во время одиннадцатимесячного путешествия в своем ковчеге, приземлившемся на горе Арарат. Он спас нам животный мир, в котором успешно подвизался его правнук. Нимрод — талантливый охотник. Насколько трудно было погрузить только одного взрослого слона, показывает такой эпизод.

Однажды в 1864 году я получил письмо от старого владельца зверинца Крейцберга из Люттиха, в котором он мне сообщил, что хочет продать своих животных. Я поехал в старый валлонский город, был встречен Крейцбергом на вокзале и поехал вместе с ним на станцию Шене, куда были отправлены его животные. Когда мы прибыли, животных еще не было и мы должны были там переночевать. Чуть свет нас разбудили со страшным известием, что ящик со слоном в последнем туннеле оказался слишком высоким и при ударе о потолок туннеля был разбит вдребезги. К счастью, этот толстокожий обладал флегматичностью, соответствовавшей толщине его кожи, возможно он был даже философ. Когда мы прибыли на место несчастного случая, то увидели его спокойно стоящим среди обломков ящика и жевавшим сено. Огромный слон был дамой и, пожалуй, самым крупным для самки экземпляром, какой когда-либо я видел. Высота животного достигала девяти с половиной футов. Слониха была некогда подарена Крейцбергу русским царем. У нее, само собой разумеется, было прошлое. В сопровождении слона-самца и специального проводника она пешком направилась из Индии в Москву в качестве путешествующего подарка одного из магараджей русскому царю. Спутник этого смирного животного оказался буяном; он в ярости убил своего сторожа, разорвал цепи и убежал. Пришлось вызвать воинскую часть. Солдаты, окружив слона, застрелили его. Так слониха-великанша осталась вдовой и после многих странствий по свету и краткого пребывания в Англии попала, наконец, в мои руки. У меня ее позднее купил владелец одного из американских зверинцев.

На память приходит еще эпизод, наглядно иллюстрирующий транспортные затруднения в те времена. Американско-Гамбургская линия была тогда очень несговорчива и неохотно соглашалась брать зверей на борт своих пароходов. После бесконечных переговоров пришли, наконец, к соглашению погрузить животное по пассажирскому тарифу — за пять тысяч марок. Так как у нас не было никакой другой возможности перевезти слониху, то американцы должны были согласиться уплатить эти огромные деньги. Пришлось погрузить еще деревянную клетку для слонихи — большой ящик в десять футов длины, семь футов ширины и четырнадцать футов высоты. Ящик был сколочен в Штейнверде около Гамбурга из толстых 2,5-дюймовых досок, скреплен громадными железными обручами и прикреплен к палубе парохода рядом с дымовой трубой.

Слониху должны были ввести на палубу и поместить в ящик. Для этой цели был выстроен специальный мост от берега к палубе парохода. Тогда еще не был изобретен кран, при помощи которого в 1898 году была погружена на корабль гигантская пушка, отправленная Круппом на Всемирную выставку в Чикаго. Там, где сегодня тысячи подъемных кранов, экскаваторов и элеваторов погружают и разгружают трюмы океанских кораблей, в те времена работали лишь потомственные грузчики с вагами и лебедками.

Погрузка слонихи превратилась в чистейшую комедию. Утром в первый день Троицы я прибыл со слонихой к мосту. Животное было необыкновенно спокойно и вело себя очень смирно, и я настолько доверился его добродушию, что мог позволить себе взять слониху за ухо и таким образом ввести на мост. Она осторожно попробовала передними ногами настил моста, спокойно сделала несколько шагов вперед и вдруг попятилась назад.

Возможно, она почувствовала легкое колебание моста, который был на понтонах. Короче, теперь ее уже нельзя было никакими силами заставить пройти через мост. После нескольких бесплодных понуканий я приказал привязать канаты к передним ногам слонихи. Каждый канат взяли двадцать человек, а все сорок — весь экипаж парохода. Я командовал «лево», и двадцать человек тянули левую ногу, а когда я кричал «право», то другая партия тянула правую ногу. Слониха спокойно позволяла это делать, пока не очутилась на расстоянии нескольких Петров от палубы. Тут она вдруг потянула левую ногу, и двадцать человек, как один растянулись на мосту. Я страшно испугался, но совершенно напрасно, так как слониха после неожиданного проявления силы совершенно спокойно направилась в свой ящик. Она словно хотела показать, что тянуть было бы бесполезно, если бы она сама не хотела итти. Я думаю, что если бы слоны умели смеяться, то этот непременно бы рассмеялся, войдя в свое стойло. В Америке моя старая знакомая достигла большой популярности под именем «Импресс» («Императрица»).

Для обращения с дикими зверями нет специальных правил. Один зверь — смирный, другой — буйный. В то время как одного представителя того же семейства можно вести за руку, другого нужно связать и перевозить в экипаже. Все зависит от обстоятельств и является вопросом практического соображения и присутствия духа, так как все эти создания руководствуются в своих действиях не разумом, а инстинктом, импульсом, и потому каждое мгновение может быть чревато какой-нибудь неожиданностью.

Допустим, нужно заставить носорога итти с парохода по сходням на берег. Ведь не достаточно же сказать ему: «Многоуважаемый носорог, не будете ли вы настолько добры выйти наружу!» Такого языка носорог все равно не поймет. Если же ему надеть веревку на шею и тянуть и в то же время сзади подталкивать дубинкой, то и такого языка он тоже не поймет и, наверно, своим рогом больно кольнет пониже спины человека с веревкой. Но у этой бестии есть своя слабая струнка: желудок. Им следует пользоваться как международным языком, который понимают и животные. Если к пасти толстокожего поднести руку, полную корма, то уже можно не прибегать к вежливым упрашиваниям.

Эту мудрость я постиг очень рано, однако следование ей поставило меня однажды в очень опасное положение. У меня произошло как-то весьма неприятное происшествие с носорогом. Это было в 1871 году, когда я приехал в Лондон для приемки прибывшего на мое имя транспорта животных. Среди животных находилась почти взрослая самка носорога, доставленная в громадной, специально для нее выстроенной клетке. Этот ящик был, разумеется, нетранспортабелен и потому нужно было так или иначе свести носорога с парохода в транспортный фургон, к которому проложили мостки, покрытые соломой. Расстояние от парохода до вагона составляло около пятисот метров, его нужно было пройти по рельсам, проложенным вдоль длинных пакгаузов остиндских доков. Мистер Джемрач, наш опытный коллега, предложил провести носорога, поскольку он казался смирным, просто на веревке. Я согласился, не приняв во внимание всю опасность подобного способа выгрузки. Носорогу на шею надели прочный канат, а другой, более длинный, на одну из передних ног. В запас взяли большое количество веревок. Наконец, тронулись в путь. Носорог медленно шел следом за кормящим его из рук сторожем по помосту на берег. Канат, надетый на шею, я дал шести сторожам и сказал им, чтобы тотчас же по прибытии к вагону его протянули сквозь решетки боковых стенок и прикрепили к оси. Веревку, привязанную к передней ноге животного, я взял в руки сам и бодро зашагал вдоль длинных доков, сопровождаемый немалой толпой любопытных.

Когда мы почти вплотную подошли к вагону, я заметил, что к нам свистя и шипя приближается паровоз с товарным составом. С быстротой, которую можно развить только в момент опасности, я вскочил в вагон. Моя поспешность передалась сторожам и в мгновение ока животное было привязано. Машинист, наблюдавший заключительную фазу погрузки, напоминавшую бегство, позволил себе глупую шутку — дал длинный и пронзительный свисток. Ужас и страх объяли носорога и ввергли его в сильное возбуждение. С большим трудом мне удалось привязать сопевшее животное за вторую свободную ногу запасными веревками. Однако возбуждение носорога из-за повторяющихся все время паровозных гудков и шума перешло в ярость. Сильным ударом он разбил вдребезги козлы фургона. К счастью, обломки его не попали на лошадей, иначе случилось бы непоправимое несчастье. Разъяренный зверь пытался теперь разломать переднюю стенку фургона. Но я уже был начеку: взобравшись на крышу фургона, схватил конец каната и изо всей силы стал наносить им удары животному между ушей. Он, по-видимому, почувствовал, что имеет дело с силой, не уступающей его силе. В конце концов мы оба устали, и я и мой непокорный друг, который постепенно пришел в себя и успокоился. Когда мы, наконец, прибыли к стойлам, то были вынуждены пятить его из фургона назад. Веревки, которыми был привязан носорог за передние ноги, пропустили через кольца, вделанные в стену стойла. Теперь у носорога начался новый приступ ярости, который еще усилился под действием шума собравшейся толпы. Несмотря на это, мы все же с большим трудом препроводили животное в стойло. С меня было довольно такого способа доставки, и для дальнейшей транспортировки носорога в Гамбург я заказал большой ящик. Если бы животное вырвалось у меня из рук в тот момент, когда к нам приближался паровоз, то, вероятно, в этих воспоминаниях пришлось бы рассказать о большом несчастье и нескольких погибших человеческих жизнях.

Много раз мне приходилось наблюдать, как носороги в припадке бешенства ломали себе рог и нисколько от этого не страдали. Рог вырастал снова и в течение года достигал значительной величины. Как я уже упоминал в главе, посвященной ловле зверей, молодые носороги легко привыкают к людям. В нубийском караване, который я в семидесятых годах выставлял в Берлинском зоологическом саду, находилось три молодых носорога, свободно бегавших по загону. Посетители были в восторге, когда сторож в шутку прятался где-нибудь и животные, издавая трубные звуки, начинали искать его.

В начале семидесятых годов Казанова привез в Европу первого африканского носорога. Хотя носорог был небольшого рос — всего 80 сантиметров, он в один прекрасный день оказался настоящим атлетом, который вызвал меня на единоборство. По дороге из Триеста в Вену я устроился со своим «сокровищем» отдельном купе. Сидя в углу, я немного вздремнул, когда меня друг разбудил легкий толчок; проснувшись, я заметил, что животное держало в пасти край моего пиджака и совершенно покойно жевало его. Со всей возможной вежливостью я хотел отнять свое платье у маленького повесы, но животному это очень не понравилось. В мгновение ока носорог впал в дикую ярость, издал пронзительный свистящий звук и напал на меня признаюсь, что, спасая свою жизнь, я одним прыжком перескочил через мешки и ящики. При этом носорогу скатился под ноги мешок весом в 150 фунтов, который он подбросил в воздух словно маленький мячик. Само собой разумеется, я немедленно (покинул своего африканского гостя, чтобы не давать ему возможности поиграть и мною, как мячиком. Другой раз во время морского путешествия я был свидетелем того, как взбесившийся носорог одним ударом разломал толстые доски своего ящика, словно это был ящик из-под сигар. Только благодаря тому что 3 тут же обтянул всю клетку парусиной, удалось предупредить большое несчастье, которое иначе могло бы произойти.

Еще более милым животным, чем носорог, является бегемот — самое толстокожее и неуклюжее животное из всех толстокожих, все же одному из моих агентов удалось однажды перевезти его в дорожном сундуке. Вся эта история может показаться басней и напоминает одного американского коммивояжера, который путешествовал по стране с чемоданом, наполненным образцами телеграфных столбов. Каким-то странным образом много лет назад в одном немецком юмористическом журнале появилась карикатура, представлявшая агента фирмы Гагенбек со множеством животных в комической и странной упаковке, как будто художник действительно хотел намекнуть на небольшой эпизод, о котором я хочу рассказать.

Однажды я послал в Бордо сторожа, чтобы принять доставленного в мой адрес маленького бегемота; сторож просто запаковал его в сундук с дырками и привез в Гамбург как багаж. Животное — небольшая самка — весило всего лишь восемьдесят унтов и еще много лет жило затем в Ганноверском зоологическом саду. Бегемоты прекрасно акклиматизируются в неволе и хорошо плодятся. Уже на пятом году они могут давать потомство.

Случка происходит в воде. Любопытное зрелище представляет игра самки с детенышем. Когда беби устает, он просто влезает на спину матери и там отдыхает. В американском цирке я даже видел двух взрослых бегемотов, которые были совершенно смирными. Во время больших переездов эти животные бежали по улицам рядом со своим сторожем, и никогда не было несчастных случаев.

Подобное животное однажды сделало из меня скорохода! У владельца зверинца Кауфмана я как-то приобрел толстую «мадам» и хотел ее отправить в ящике вместе с кормом в Гамбург, Безуспешно! Когда все было хорошо подготовлено и небольшое расстояние от вагона до клетки загородили, я отдал своим людям приказание нанести животному сильный удар сзади большом доской, чтобы, испугавшись, оно бросилось вперед. Загородка на одной стороне состояла из натянутых деревянных рам на подпорках, позади которых стояло два сторожа. Я сам стоял внизу у помоста и манил бегемота руками, полными корма. Животное сделало два шага вперед, рвануло корм и хотело снова отступить назад, но сторож сильно угостил его сзади, пониже спины, И, о ужас! Оно превратно поняло это нежное напоминание и, раскрыв широко пасть, так сильно рванулось вперед, что помост провалился под его тяжестью. Тогда зверь метнулся на проволочное ограждение и опрокинул его на обоих сторожей. В дикой ярости бросился теперь бегемот на безоружных служителей, и плохо пришлось бы им, если бы меня не осенила спасительная мысль. Не задумываясь, я со всей силы толкнул бегемота ногой в зад, с целью отвлечь его внимание от упавших людей. Хитрость удалась. С быстротой молнии громадное животное повернулось и с разинутой пастью бросилось на меня. Я, ловко прыгая, словно ласка, помчался по загону. Разъяренный бегемот следовал за мной не отставая. Я перескочил через загородку, окружавшую бассейн, и уже на другой стороне перелез через железную решетку, прутья которой едва отстояли один от другого на тридцать сантиметров. Затем со скоростью ветра кинулся к загородке назад и захлопнул дверь за преследовавшим меня бегемотом. Теперь он был пойман.

Редкое зрелище кенгуру угощает непрерывными пощечинами бегемотиху

Директор Лондонского зоологического сада, доктор Слатер и директор Британского музея, профессор Гюнтер, были случайными свидетелями этого происшествия, которое они наблюдали во всех перипетиях из безопасного места. Оба очень сожалели, что у них не было под руками фотоаппарата или, еще лучше, киноаппарата. Мое бегство от бегемота, преследовавшего меня по пятам, и его удивительное пленение могли быть сенсационным номером.

Той же упрямой нильской даме в скором времени был нанесен визит. Если бы Киплинг мог присутствовать при этом визите, он, наверное, написал бы прекрасную новеллу. Около стойла бегемота находился гигантский кенгуру, которым в один прекрасный вечер овладело желание навестить импозантную соседку с фигурой Юноны. Так как дверь в стойло была закрыта, то кенгуру совершил поистине акробатический фортель и перескочил одним прыжком через стену высотой в шесть с половиной футов. Когда сторож позвал меня, моим глазам представилось редкое зрелище. Кенгуру стоял перед бегемотихой и угощал ее непрерывно пощечинами по толстой морде. Дама не трогалась с места и не защищалась. Она могла раздавить нахала одним ударом ноги или даже просто поворотом своей массивной головы, но она, видимо, совсем ошалела и была поражена невероятной дерзостью так неожиданно вторгшегося к ней австралийского ухаживателя. Подобный столбняк нападает даже на порядочного человека, когда ему приходится вдруг иметь дело с нахальством какого-нибудь босяка. Для меня эта сцена явилась просто веселым эпизодом из жизни животных. Но все же нужно было как можно скорее удалить непрошенного посетителя, пока он окончательно не рассердил бегемотиху, ибо это было бы для него равносильно верной смерти. Я приказал поскорее принести мне сеть, которой вылавливал из бассейна тюленей и через стену успел быстро набросить ее на кенгуру, прежде чем изумленный бегемот захлопнул свою огромную пасть.

Ни одно животное не вызывало такого интереса в цивилизованных странах, как жираф. Теперь любой мальчишка в большом городе видит его чаще, чем корову или свинью, и едва можно себе представить, какое невероятное изумление вызывали у публики первые доставленные в Европу жирафы. Летом 1826 года первые жирафы были подарены правительствам Франции и Англии правительством Египта. Почти год продолжалась доставка в Европу этого транспорта. Можно себе представить, какие несметные толпы народа собирались на пути следования этих огромных, невиданных ранее животных, которые со своими черными проводниками шли из Марселя через Лион в Париж — в Jardindes Plantes. Жираф, предназначенный для Лондонского зоологического сада, перевозился по Африке на больших отрезках пути в связанном виде на спинах дромадеров, что, возможно, и явилось причиной заболевания у него суставов, отчего он и околел в Лондоне в 1829 году. В последующие годы жирафы попадали в Европу единичными экземплярами. Только королевский зверинец в Шёнбрунне и зоологический сад в Амстердаме могли гордиться тем, что они имеют этих редких и дорогостоящих животных. В 1867–1877 годах в Европу было завезено уже довольно большое количество жирафов. Они доставлялись фирмой Рейхе в Альфельде и главным образом мною.

Жираф

Это оригинальное животное, не отличающееся особым умом, довольно добродушно. Когда оно глядит на вас своими черными глазами с высоты пожарной каланчи или когда с широко расставленными передними ногами поднимает травинку с земли или срывает своими непомерно длинными «клещами» листок с вершин дерева, оно всегда интересно и забавно. Все, однако, изменяется для тех, кому приходится вести одного или несколько жирафов по улицам города. Животные легко пугаются, и тогда их длинные ноги становятся опаснейшим оружием. Я бы мог рассказать много серьезного и веселого, а часто и веселого с горьким привкусом, о пережитых мною приключениях с транспортами жирафов.

В 1876 году я продал двух больших жирафов Венскому зоологическому саду и сам повел их с вокзала к новому месту жительства. Как и всегда в таких случаях, меня сопровождала огромная толпа любопытных, из которой вдруг отделился молодой вылощенный господин в блестящем цилиндре на голове и, несмотря на мое предупреждение, подошел совсем близко к животным, начавшим уже волноваться. Когда животные к неописуемому удовольствию публики стали прыгать и скакать, франт стал прыгать вместе с ними. Предвидя опасность, я громко крикнул ему, чтобы он отошел подальше. Напрасно! Вдруг один из жирафов лягнул задней ногой преследователя, но так удачно, что страшным ударом у того был сорван с головы только цилиндр. Бледный, как полотно, лишенный остатков своего и без того скудного умишка, смотрел этот хлыщ ошалелыми глазами на валявшийся в пыли цилиндр, а затем… незаметно исчез. Если бы этот господин был на два сантиметра ближе жирафам, то вместо цилиндра взлетела бы в воздух его черепная коробка.

Когда жираф бежит, он делает двенадцатиметровые прыжки, и проводник поневоле становится «скороходом», поскольку он держит животное за узду. Однажды на пути с Штерншанценского вокзала в Гамбурге меня таким образом заставлял мчаться а собой большой жираф. Со мной шел тогда заместитель директора Амстердамского зоологического сада. Желая мне помочь, и уцепился за хвост животного. А раз ухватившись, мой спутник не мог уже отцепиться и вынужден был делать самые забавные прыжки вслед за несущимся жирафом, пока, наконец, не пал на землю. К счастью, он отделался незначительными ушибами. Это было поистине зрелище, достойное богов.

Удивление от…

Я далек от мысли вспоминать этот эпизод с насмешкой, так как люди, сразу берущие быка за рога, мне всегда симпатичнее тех, которые слишком долго раздумывают и взвешивают. Кроме того, и со мной случилось нечто подобное. Я припоминаю один эпизод в Суэце. Нужно было отвести на вокал жирафа, который долго сходился в стойле. Как и лошади, жирафы после долгого пребывания без движения чувствуют себя весьма игриво. Я еще зачем-то обернул несколько раз вокруг руки длинный повод, на котором вели животное. По дороге жираф его-то испугался и понесся, потащив меня за собой. И вот я помчался вместе с ним. Только бы не упасть, твердил я себе, иначе мне конец. Настоящей бегство Мазепы, только в другом роде. Мазепа спасался бегством… пешком. Жираф несся бешеным галопом, а я за ним через весь Суэц. Сначала мы перескочили через целую гору разбитых бутылок и посуды. Затем, словно пожарные, неслись по узким улицам, огибая улицы и закоулки, и промчались по базару. Число смеявшихся над нами и пугавших нас арабов и феллахов, которым наша скачка причинила немалые убытки, все увеличивалось. К счастью, я был гибок и ловок. Под конец мы промчались сквозь охваченную ужасом толпу, разбегавшуюся в стороны при нашем приближении и после двухкилометровой безумной скачки мне, наконец, удалось освободиться, и я, как сноп, упал наземь. Я настолько выбился из сил, что боялся, как бы со мной не случился удар. Жираф тоже, видимо, чувствовал себя не очень хорошо, так как пробежал еще около пятидесяти метров и остановился возле телеграфного столба, к которому его спокойно привязал какой-то негритенок. С помощью шести рослых арабов я потом доставил беглеца на вокзал.

Однажды мне позвонил по телефону богатый бразилец, пожелавший приобрести у меня жирафа, чтобы подарить его зоологическому саду в Рио-де-Жанейро. Это было как раз в то время, когда доставка жирафов из Судана прекратилась из-за махдистских войн. Однако мне удалось достать в одном немецком зоологическом саду крупного жирафа-самца, высотой в 12 футов. Столь огромный ящик нельзя было погрузить на телегу, и пришлось катить его на катках. К счастью, вокзал был недалеко от зоологического сада. Путешествие через океан прошли благополучно, без всяких приключений, однако по прибытии в Бразилию произошел небольшой инцидент. Загон, устроенный для жирафа, был затянут обыкновенной проволочной сеткой, какую употребляют для курятников. Животное прорвало сетку и галопом помчалось в лес, исчезнув в вечернем сумраке. Наступившая ночь лишила нас последней надежды отыскать беглеца. Тогда моему агенту пришла в голову гениальная мысль. Он повесил себе на грудь фонарь, а на спину пук сена и отправился в таком виде прочесывать лесную чащу. Жираф сейчас же заметил свет, а вскоре агент услышал звучный галоп животного, которое через несколько минут показалось из-за деревьев. Тогда хитроумный ловец повернулся к жирафу спиной, маня его лакомым куском. Животное немедленно принялось жевать сено, а агент медленно двигался по направлению к зоологическому саду, сопровождаемый жующим сено жирафом. Таким путем беглец был водворен в свое стойло под надежную охрану.

Главу «Маленькие приключения с дикими зверями» я хочу закончить рассказом о самой грандиозной поставке животных, которую я когда-либо делал в своей жизни. Германское правительство поручило мне доставить две тысячи дромадеров Юго-Западную Африку для экспедиционного корпуса, участвовавшего в подавлении вспыхнувшего там восстания гереро[27].

Заказ был срочный! Немногочисленные автомобили не смогли войти по пескам в Калахари. Об этом мне сказали в Управлении колоний в Берлине и предложили доставить сначала тысячу дромадеров с седлами в Свакопмунд. Я не раз конструировал подобные седла для нужд своего зоопарка, однако тут мне было совершенно ясно, что заниматься экспериментами теперь не время. В качестве модели для заказа я взял уже испытанное земное седло. В музее моего шурина Умлауфа я, к счастью, шел нубийское вьючное седло для дромадера, оставшееся от моей нубийской выставки, которую я когда-то показывал в Европе. По этой модели на другой день после моего возвращения в Берлина был изготовлен остов седла, но крепче и прочнее оригинала. А уже к вечеру заказ на первую тысячу таких остовов, которые должны были быть изготовлены в течение двух недель, был размещен на трех предприятиях. Одновременно были казаны подушки, ремни и подпруги разным шорникам, немедленно взявшимся за работу.

Вторая важная проблема, от успешного выполнения которой зависел успех экспедиции, — это заготовка корма. После детального обсуждения с моими помощниками было решено произвести заготовку фуража в Гамбурге и отправить в порт на Красном море, где будет производиться погрузка животных, же 17 декабря мой доверенный закончил все необходимые приготовления и заключил договоры с разными лицами на поставку в течение четырнадцати дней нескольких сот тысяч килограммов сена и соломы, большого количества овса, отрубей, торфяной подстилки, медикаментов, креолина и мыла в гамбургский порт. Первый зафрахтованный пароход, находившийся же на обратном пути, запоздал вследствие тумана, и потребовалась поистине гигантская работа, чтобы в три дня построить стойла для трехсот-четырехсот верблюдов и разместить весь груз. Это удалось, и 3 января 1906 года пароход «Мария Менцель» вышел из Гамбурга. На его борту находились мои лучшие сторожа. Они должны были нести надзор за транспортами, которые будут грузиться в портах Красного моря.

Я вызвал из Америки моего младшего сына Лоренца, руководившего там цирком, и направил его в Порт-Саид, куда «Мария Менцель» прибыла 22 января 1906 года. Главную же работу — приобретение животных — я поручил Иосифу Менгесу же известному читателям). Мой сын Лоренц, сообщениям которого я здесь следую, встретился с ним в Массауа. «Мистер Мунгус», как называли туземцы моего всюду известного и любимого агента Менгеса, уже подготовил семьдесят шесть дромадеров к отправке. «Мария Мендель», забрав этих верблюдов, проследовала через «ворота слез» по направлению к Джибути.

Быть может, не так обильно, как пот, но слезы действительно катились по коричневым щекам нашего старого друга Герси Эгга, сомалийского вождя, известного уже читателям по Лондонской африканской выставке. Он вместе со своим племенем был очень рад снова увидеть моего сына и нашего агента на своей жаркой родине; веселые танцы чередовались с праздничным угощением и песнями. Но Герси Эгга и работал тоже на совесть. Сто восемнадцать дромадеров были готовы к сдаче. Остальная часть этого транспорта была взята на борт в Бербере.

Особенно трудно проходила приемка животных в портах, где не было причалов. Дромадеров подгоняют к берегу, по возможности ближе к воде, и связывают их мягкими веревками из пальмовых волокон, как почтовую посылку. Дромадера валят набок и не менее двенадцати человек хватают его и с оглушительными криками тащат к барке, тогда как двое людей поддерживают его голову над водой. На краю барки животное ожидает другая партия рабочих, которые поднимают его набор; и бросают на дно барки, покрытое толстым слоем пальмовых листьев.

Как только десять или двенадцать верблюдов, уложенных штабелями, заполнят барку, парус поднимают и направляются к пароходу, стоящему на рейде в нескольких километрах от берега. На борт дромадеров доставляют при помощи лебедок. При погрузке верблюдов на пароход не раз случалось, что животное во время воздушного путешествия выскальзывало из петли и падало вниз головой в Красное море. Независимо от того что «корабли пустыни» считаются хорошими пловцами, с борта парохода немедленно ныряли в воду туземцы, снимали петлю, привязанную к телу животного, и вскоре снова полным ходом работала лебедка, и погрузка продолжалась как ни в чем не бывало. Не было случая, чтобы при этом погиб верблюд или туземец, хотя море кишело акулами. Таким опасным и примитивным способом было погружено на пароход 400 верблюдов. Другая партия должна была пересечь Красное море в арабских барках, так как наш пароход не мог подойти, чтобы взять их с места отправки. В мае температура была не менее 35 градусов по Реомюру в тени и чуть-чуть падала ночью, и можно себе представить, какая адская жара царила в трюме парохода, почти целиком построенного из железа. Дни погрузки с их суетней и спешной работой были для людей и животных почти невыносимы. В пути судно обвевает легкий ветерок и животные страдают от жары меньше, к тому же мы установили большие мехи из парусины, подававшие под палубу свежий воздух животным, с которых градом катился пот.

6 февраля Лоренц телеграфировал мне, что пароход «Мария Менцель», имея на борту 403 дромадеров и 60 туземцев и руководителя экспедиции, моего старого сибирского путешественника Вильгельма Григера, вышел в Свакопмунд. В то время как Лоренц гостил у Герси Эгга и с его помощью скупал дромадеров у дружественных племен и проходящих караванов, я снарядил точно таким же образом второй пароход «Генрих Менцель» общей сложности я снарядил целую флотилию из пяти пароходов, которые, выйдя из разных бухт Красного моря, взяли курс на Людериц и Свакопмунд, в обход восточного побережья Африки и мыса Доброй Надежды. Выгрузка этого живого груза сопряжена с большими трудностями, потому что перевозка дромадеров на берег со стоящих на рейде далеко от берега пароходов должна была производиться на больших лихтерах, которые во время прилива втягивались на сушу канатами.

Вербовка арабов-проводников была также связана с различными инцидентами. Среди, туземцев ходили о нас самые невероятные слухи, и они боялись наниматься. Лишь благодаря большому авторитету, которым пользовался Менгес в городах и селах побережья, удалось набрать нужное количество людей. Большого труда стоило уяснить туземцам, что от них требуется, но еще труднее было заключить с ними условие, которое бы их как-то обязывало. Эти бедуины из независимой Аравии строили самые невероятные предположения о том, что их ожидает. Многим внушали, что их повезут в золотые рудники, и там они должны будут провести остаток дней своих под землей. Другие думали, что из них хотят сделать солдат. Наиболее распространенной версией была та, что экспедиция направляется в страну Ньям-Ньям, где живут людоеды, которые съедят несчастных под соусом. К тому же все пришедшие вербоваться были в лохмотьях. Прежде всего их надо было одеть и дать им задаток, что и было сделано. К чести арабов нужно сказать, что все нанятые нами точно явились к отходу парохода — никто не убежал в новом костюме и с задатком. Напротив, в открытом море мы часто обнаруживали на пароходе безбилетных темнокожих пассажиров, которые таким путем пытались искать свое счастье.

Хотя дромадеры здесь и встречаются огромными стадами, нельзя сказать, чтобы туземцы их особенно охотно предлагали. По количеству предложений было, пожалуй, достаточно, однако далеко не всегда предлагаемые нам дромадеры подходили по качеству. Восточноафриканские туземцы исходят из того, что европейцы ничего не понимают в дромадерах, в чем они несомненно правы. Со всей восточной цветистостью расхваливают они свой живой товар, стараясь подсунуть негодных животных, и моим переводчикам и доверенным приходилось с большим трудом отбирать хороших верховых дромадеров. Их нехватка объясняется огромными потерями в последних африканских войнах. Примерно шестьдесят-семьдесят тысяч дромадеров погибло в походах англичан против махдистских войск. Итальянская кампания против абиссинцев и суданцев стоила жизни тридцати тысячам дромадеров и столько же их погибло во время военной экспедиции против «муллы»[28] в Сомали.

Как бы ни был неприхотлив дромадер, все же он имеет один недостаток — он подвержен накожным болезням и сильно страдает от разных кожных паразитов. Моим людям была дана инструкция — всю дорогу мыть и регулярно дезинфицировать животных. При этом было израсходовано немало гектолитров креолина и много центнеров мыла. Каждая такая чистка, которая на суше обычно производилась на базарных площадях, превращалась в настоящую комедию. Кругом плотный круг галдящих и смеющихся зрителей. В середине — наши люди с криками и бранью моющие упрямых дромадеров, рев которых превосходит гам восточных базаров. При чистке пользовались насосами, а затем животных обмывали в море. В конце концов наши люди так навострились в этом деле, что за день успевали обработать по сто животных, причем на их долю выпадали пинки и укусы, которыми их щедро награждали неохотно подвергавшиеся этой процедуре дромадеры.

Ровно через 192 дня после первого моего разговора в Управлении колоний в Берлине мой сын Лоренц передал военному приемщику последний транспорт из двух тысяч заказанных нам дромадеров. Перевозка животных прошла очень удачно — потери от палящего зноя на Красном море и бурь у мыса Доброй Надежды составляли даже меньше предусмотренных нами пяти процентов; к тому же потери отчасти компенсировались рождением 20 молодых животных. Среди этой партии верблюдов были чистокровные беговые дромадеры, за которыми мои люди ухаживали с опасностью для жизни: арабы крайне ревниво относятся к этому, ибо считают их разведение своей монополией.

Выполнение столь грандиозного заказа требовало большого финансового напряжения. Я упомяну лишь о двух небольших побочных статьях расхода. Одни только седла обошлись в семьдесят тысяч марок, а необходимые телеграфные расходы составили кругленькую сумму в двадцать тысяч марок.

Партия верблюдов